Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств

Конечно, согласно обычным представлениям заговор не ассоциируется с чем-то очень масштабным и длительным, по крайней мере по сравнению и на фоне истории как стихии широкомасштабных массовых процессов, как поля действия крупных структур. На самом деле это не так – пример Коминтерна (и не он один) тому подтверждение. В этом плане интересен и показателен заочный спор между двумя русскими – Александром Грибоедовым и Владимиром Ульяновым-Лениным.

В начале XIX в. автор «Горя от ума» заметил по поводу будущих декабристов: «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России!». Грибоедов ясно даёт понять: заговор – не то средство, которое может изменить систему. Простой захват власти – сколько угодно, как это неоднократно происходило повсюду в мире, включая и Россию «эпохи дворцовых переворотов» (1725, 1730, 1740, 1762, 1801 гг.) плюс «генеральная репетиция» – стрелецкий бунт 1682 г. А вот кардинальное изменение хода истории страны или мира (великие революции, войны) – с'est ип реи trop, это слишком, не получится. Грибоедов оказался прав: у декабристов не получилось.

В начале XX в. Ленин, словно в ответ Грибоедову, произнёс не менее знаменитую русскую фразу: «Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернём Россию». И оказался прав: у него получилось. Разумеется, ситуация начала XX в. в корне отличалась от таковой XIX в. – русское общество было иным, социальные противоречия были намного глубже и острее, шла война, в свержении царского правительства и ликвидации самодержавия были заинтересованы многие силы как в русской, так и в мировой верхушке. Всё так. Но для нас в данном случае важно другое – зафиксировать заговор как регулярный политикоэкономический феномен, как норму, но норму скрытую, которую стремятся всеми силами замолчать, «не заметить» или, на худой конец, представить в качестве некоего отклонения. Из исторического процесса, который есть единство явного и тайного, последнее изгоняется, стирается, и уже сам анализ этого стирания – его причин, механизма, агентов и последствий – может порой объяснить намного больше, чем исследование явного. Ещё лучше – комбинация первого и второго.

Само по себе количественное измерение заговора (с одной стороны – небольшая, пусть весьма влиятельная и обладающая мощными ресурсами группа, с другой – группа, общество или даже весь мир) на самом деле ничего не говорит и не может служить антиконспирологическим аргументом: мир – понятие не количественное, а качественное, любил говорить Эйнштейн. Разве кучка вооружённых конкистадоров была слабее многотысячной армии ацтеков? А ведь она изменила весь ход истории доколумбовой Америки. Можно привести немало других похожих примеров. Значит, дело не в количестве и массе, а в качестве – читайте Кругмана и многих других, изучайте историю – вообще и крупных организаций в частности, например, христианской церкви (раздолье для конспирологов; сам генезис христианства, христианская революция – это по сути конспирологическая, крипто-историческая и крипто-кратологическая проблема).

II

Неявный, тайный аспект, аспект заговора как системы постоянно присутствует в истории, проявляясь по-разному в различных обществах и в различные эпохи. Например, в «докапиталистических» обществах, особенно в Азии, Африке и доколумбовой Америке, тайна была имманентной характеристикой власти, но эта тайна была на виду, очевидной. Люди знали о тайной власти и о тайне власти, саму власть воспринимали во многом как нечто таинственное. В данных случаях в заговоре как системе, как особом феномене в конспирологии, строго говоря, особой нужды не было. Разумеется, это не означает отсутствия заговоров и тайной борьбы в этих обществах.

Совершенно иначе обстоит дело с капитализмом как системой. Поскольку в капиталистическом обществе производственные отношения носят экономический характер, а эксплуатация осуществляется как очевидный обмен рабочей силы на овеществлённый труд, социальный процесс почти прозрачен. Рынок, господство товарно-денежных отношений, институциональное обособление власти от собственности, экономики – от морали, религии – от политики, политики – от экономики (управление экономикой отделяется от административно-политического процесса – «закон Лэйна»), экономики – от социальной сферы – всё это обнажает социальные и властные отношения буржуазного общества. Рационализация экономических, социальных и политических сфер и отношений максимально открывает процессы, происходящие в этих сферах, делает их принципиально читаемыми и превращает в объект исследования специальных дисциплин – экономики, социологии, политической науки.

Власть в буржуазном обществе лишается сакральности и таинственности; помимо государства существует гражданское общество. Более того, капсистема, точнее, буржуазное общество её ядра – единственная, в которой легализуется политическая оппозиция. Власть – государство и политика – особенно с середины XIX в. если и не просвечивается, то оказывается весьма и весьма на виду, тем более что официально претендует на открытый и рациональный характер. И это естественно создаёт для неё очень серьёзные проблемы, которые по мере усиления с конца XIX в. социальных конфликтов, войн и революций становятся всё более серьёзными и острыми. Нормальное функционирование государственно-политического механизма в буржуазном обществе потребовало искусственного создания тени, завесы – того, в чём не было такой потребности до капитализма. Впрочем, это далеко не единственный источник «конспирологизации» политических, финансово-экономических и даже некоторых социальных процессов в буржуазном обществе, есть и другой – не менее, а возможно, и более серьёзный.

III

Капитализм как экономическая система носит мировой, наднациональный (надгосударственный) характер, locus standi буржуазии – мировой рынок, мир в целом. В то же время формальная политическая организация капиталистической системы носит национальный, (меж) государственный характер. Поскольку товарные цепи постоянно нарушают государственные границы, буржуазия испытывает острую необходимость в организациях наднационального, мирового уровня. Готовых и «естественных» организаций такого уровня у неё нет. Далеко не все, как Ротшильды, или вообще еврейский капитал могут воспользоваться родственными и общинно-еврейскими связями и таким образом решить проблему организации наднационального уровня (отсюда отмеченная многими исследователями, начиная с Маркса и Зомбарта, тесная связь еврейства и «новейшего», т. е. формационного капитала, синхронность их подъёма с начала XIX в.). Поэтому, естественно, буржуазия прежде всего использовала те организации, которые были в наличии, например масонские. Последние начинали выполнять новые функции, в том числе служа средством борьбы с государством (уже антифеодальным, но ещё не буржуазным, «старопорядковым»), причём не только для буржуазии, но и для других слоев.

Дело в том, что на месте разрушившегося и разрушенного в XIV–XV вв. феодализма в Западной Европе возник так называемый Старый Порядок (Ancien regime – словосочетание, запущенное в оборот во Франции в 1789 г., чтобы оттенить новизну революции и припечатать в качестве негатива то, что её вожди стремились уничтожить), просуществовавший около 300 лет. Это уже постфеодальный, но ещё не капиталистический строй. По сути это антифеодальная машина, заинтересованная в мировой торговле, но вовсе не готовая допускать в первые ряды буржуазию. Короли в Старом Порядке превратились в монархов («монархическая революция» XVII в.), а феодалы – в аристократию, главным образом – придворную (этот процесс хорошо описан Н. Элиасом).

Жизнь старопорядковой аристократии была, конечно же, более комфортной, чем жизнь феодальной знати, однако их политико-экономическая «сделочная позиция» по отношению к крепчавшему государству ухудшилась. Кроме того, они утратили феодальную организацию и вынуждены были довольствоваться теми оргформами, которые предлагало/навязывало им государство. Именно этим обусловлено возрождение в XVIII в., второе издание старых и возникновение новых масонских организаций. Веха здесь – именно вторая четверть XVIII в., когда совпало оживление/возрождение масонства и возникновение первой новоевропейской антисистемной «фабрики мысли» – компании энциклопедистов. Последние развернули систематическое воздействие (пси-атака, серия психоударов) на воздействие целых слоев, подрывая «Старый Порядок» «сверху», «с головы». Следующей вехой в развитии конспироструктур станут 1870-е – 1880-е годы, а третьей – послевоенное тридцатилетие (1945–1975). Сегодня, по-видимому, подходит к концу третья эпоха в развитии «мировой тени».

Масонство на новом витке своего исторического развития стало средством тайной самоорганизации прежде всего той части господствующих групп Старого Порядка, которая утратила свои достаропорядковые, феодальные формы организации и социальные позиции которой ослаблялись прежде всего государством и отчасти подъёмом новых социальных слоев.

К тому же в изменившихся условиях перед аристократией стояли социальные задачи на порядки сложнее, чем перед феодалами, и решать эти сложные задачи открыто, публично было затруднительно. Отсюда – рост и значение тайных организаций, теневых, закулисных структур, которые с самого начала сопровождали Модерн – как старопорядковый, так и буржуазный, причём число этих организаций росло, а роль увеличивалась по мере усложнения социальной реальности (и связанных с этим проблем и задач, которые становились всё более долгосрочными и, поднимаясь над повседневностью, всё более абстрактно-стратегическими) и мировой экспансии Европы, т. е. по мере превращения её в Запад как ядро мировой капсистемы.

Государство и становящаяся всё более публичной политика буржуазного общества во многом не отвечали как интересам самой буржуазии и в то же время старопорядковой аристократии, так и сложности формирующегося мирового рынка, а потому были вынуждены всё время догонять его, меняться. Во многом именно этим объясняются, с одной стороны, быстрая эволюция государства в XVI–XX вв. (княжеское государство, монархическое, территориальное, государство-нация, нация-государство и – уже в наши дни – корпорация-государство), с другой – нарастающее включение в государство всё большей части населения – в нации-государстве государство и нация как весь народ в качестве граждан совпали.

По мере публичного «огосударствления» населения, превращения его в граждан как агентов публичной политики пропорционально возрастала роль тайной, закулисной политики, тайной власти, причём не только внегосударственной масонской и иных тайных обществ, но и самого государства. Последнее в условиях разрастания публичной сферы и роста значения гражданского общества уводило в тень, за кулисы наиболее важные аспекты, стороны и направления своей деятельности, реальную власть и её главные механизмы. И чем большая часть населения получала избирательные права, чем публичнее становилась политика, чем – внешне – демократичнее общества, тем большая часть – особенно в XX в. – реальной власти уводилась в тень, действовала конспиративно, в качестве заговора.

Иными словами, заговор есть обратная, «тёмная», «теневая» сторона демократии и публичности, по сути – тёмная/теневая сторона Модерна в его североатлантическом ядре. Эпоху Модерна можно рассматривать по-разному, в том числе и как процесс роста этой тени, которая сначала знала своё место, а затем в «длинные двадцатые» (1914–1933 гг.) поменялась местами с хозяином, стала главной, и, что поразительно, это не нашло практически никакого отражения в науке об обществе. А ведь ясно, что «тень» нужно изучать принципиально иначе, чем то, что её отбрасывает, – иными методами и средствами. А уж тень, поменявшуюся местами с хозяином, – тем более. Но вернёмся в эпоху раннего Нового времени, в юность Модерна.

Если экс-феодальная аристократия использовала масонские и иные тайные общества («заговор»), поскольку утратила свою традиционную «явную» организацию, то «третье сословие» (буржуазия и обслуживавшие её адвокаты, журналисты и особенно философы) просто не имело, не успело выработать своих официальных организаций, а те формы, которые предлагались государством, его не устраивали. Отсюда интерес и новых слоев Европы к тайным обществам как средству самоорганизации. Негативный фокус этой самоорганизации – государство Старого Порядка («абсолютистское», «барочное») – становился для представителей старых и новых слоев общим знаменателем, общей площадкой.

Повторю: масонские и иные тайные общества были наднациональными (это объективно противопоставляло их государству, к тому же становившемуся всё более массово ориентированным, открытым и публичным), что весьма соответствовало экономическим и социальным интересам буржуазии. Таким образом, Заговор стал формой самоорганизации старых и новых групп Европы как мир-системы (а с середины XIX в. – как мировой системы) XVIII–XIX вв. vis a vis государство – как на внутринациональном, так и на мировом уровне – в борьбе за власть, ресурсы и информацию в постоянно меняющихся и усложняющихся условиях. При этом роль и значение буржуазного сегмента постоянно усиливались, переплетаясь с аристократическим – внешне при сохранении прежних форм.

IV

Я, естественно, не утверждаю, что именно масоны, закулиса организовали все основные революции эпохи Модерна, но их активную роль в качестве лиц и оргагентов вряд ли кто возьмётся отрицать. Эту роль, отчётливо выявившуюся в «эпоху революций» (Э. Хобсбоум), т. е. в 1789–1849 гг., прекрасно понимали проницательные современники. Так, в 1852 г. немецкий писатель и философ Эккерт писал: «Никакой государственный деятель не может понимать своего времени, ни правильно оценивать события, каких ему довелось быть свидетелем, не может уяснить себе того, что совершается в сферах администрации, церкви и народного образования, а также политической и общественной жизни, не может даже понять истинного значения некоторых условных терминов и выражений, если он основательно не изучит историю франкмасонского ордена и не постигнет истинного характера и направления его деятельности.

Без этих знаний он всегда будет ходить в потёмках и будет вынужден рассматривать все события и общественные явления каждое в отдельности, без их внутренней причинной связи, и поэтому оценка этих событий будет всегда односторонней и непонятной»[6].

В деятельности масонов не было ничего демонического или мистического, только борьба за власть, ресурсы и информацию, но борьба не столько в краткосрочной перспективе и с краткосрочными целями – хотя и это тоже, а с долгосрочными макросоциальными, геополитическими и геоэкономическими целями. Несколько упрощая историческую реальность и вычленяя из неё векторную логику, можно сказать, что почти все крупные революции эпохи Модерна прежде всего устраняли те структуры, которые мешали эффективному функционированию буржуазии и связанных с ней групп как мировой, наднациональной силе. А мешали, прежде всего, наднациональные же структуры, но не экономического, а политического – имперского типа: Османская, Австро-Венгерская, Германская и Российская империи. В революциях начала XX в., в их мишенях чётко прослеживаются интересы англосаксонского ядра капиталистической системы, «стреляющего» с двух рук, по-македонски, с помощью национализма и интернационализма (социализма), – неотразимая комбинация.

Революции европейского Модерна, помимо прочего, постоянно приспосабливали-модифицировали госструктуры к нуждам мирового рынка, а следовательно – к интересам господствующих на нём групп. Не случайно революции и, естественно, войны происходили всякий раз по исчерпании-завершении определённой эпохи в истории мирового рынка, мировой системы, когда уровни мировой прибыли ядра капсистемы начинали снижаться. Эпохи войн и революций, по сути, означали насильственную перестройку мировой системы (прежде всего системы в целом, а не отдельных государств, хотя события происходили именно на национальном или суммарно-национальном уровне) в определённых интересах и (или) борьбу за тот или иной тип мировой перестройки.

Что особенно показательно, каждый новый этап в развитии капсистемы модифицировал старые или создавал новые конспироструктуры (далее – К-структуры), соответствовавшие усложнявшимся задачам управления мировыми процессами, массами, с определённого этапа – информацией, культурой (психоисторией). И эти структуры должны были быть тайными, закрытыми, поскольку создание публичных структур – процесс, во-первых, долгий, процедурный; во-вторых, долженствующий учитывать широкие интересы.

Подчеркну ещё раз: масштаб, сложность и закрытость, т. е. сфера деятельности К-структур и их «теневое качество», росли и усиливались пропорционально мировой экспансии капитала, Запада, усложнению современного мира, а также развитию публичной политики, нации-государства и формальной демократии – т. е. всего того, что должно сделать процессы управления обществом («социальную кибернетику») прозрачными в их рациональности и рациональными в их прозрачности, – на что, собственно, и претендует буржуазное общество и что оно ставит себе в заслугу, скрывая в тени, во внутренних «серых зонах», уводя в них всё то, что не должно быть прозрачным для массового взгляда и не может быть представлено как рациональное большинству населения, поскольку не соответствует его интересам или прямо противоречит им. Как заметил М. Перенти, в буржуазном государстве тратятся три доллара из правительственных денежных средств для защиты одного доллара частных инвестиций[7], но для этого нужно либо задурить людям голову пропагандой, либо провернуть всё дельце втайне.

И дело здесь не только в классовых различиях и несовпадении экономических интересов верхов и основной массы населения. Дело ещё и в другом: конкретно эти противоречие и несовпадение проявляются в противостоянии в эпоху капитализма наднациональной (и стремящейся к созданию своей наднациональной, мирового уровня организации) верхушки и национально организованного населения.

Формально господствующие группы являются частью своих наций и, следовательно, и наций-государств; более того, у значительной их части есть и национальные классовые интересы, т. е. здесь налицо и содержательная принадлежность. Однако интересы значительной части буржуазии объективно носят наднациональный, интернациональный характер (это и есть одно из главных внутренних противоречий буржуазии, её национально-интернациональная нетождественность самой себе). Вообще, нужно сказать, что подлинными интернационалистами вопреки мнению Маркса, Энгельса и других являются не пролетарии, а буржуа; история Интернационалов, особенно Второго, – красноречивое тому свидетельство. «Интернационалы» буржуазии – капинтерн, фининтерн – оказались, в конечном счёте, эффективнее всех антикапиталистических интернационалов (здесь я оставляю в стороне вопрос о связи этих интернационалов-«антагонистов» между собой). Но в данном случае для нас важно другое – оформление в капиталистическую эпоху, уже на рубеже, на водоразделе XVIII–XIX вв. мощной и могущественной международной, интернациональной верхушки.

Вот что писал по этому поводу Г. Кнупфер в работе «Борьба за мировую власть. Революция и контрреволюция»: «С развитием ростовщичества и создающего деньги (money creating) капитализма набрала силу новая форма власти, протагонисты которой не имели подлинных связей с нациями, над которыми они полностью господствовали. Методы и политика этой власти хранились в секрете, её интересы и цели не имели ничего общего с интересами их наций, а в реальности противоречили им. (Таким образом. – А. Ф.) возникла чисто паразитическая власть, интернациональная по форме и по духу – и потому, что её совершенно не интересовала судьба её подданных, и потому, что её деятельность (operation) была естественно интернациональной, а её главные адепты часто и вовсе были иной национальности, чем население, среди которого они действовали. Эта форма власти не имела никаких органических связей или общих интересов с теми, кем она правит. В этом плане она полностью отлична от предыдущих форм власти, какой бы ни была их юридическая основа.

Номинально капитализм сохранил государственное управление старого типа, хотя в реальности те, кто теоретически правил государством, оказались подчинены ростовщикам и теперь являются не более чем фасадом, полностью контролируемым с помощью финансов»[8].

А далее Кнупфер фиксирует очень важную вещь: поскольку именно капитализм создаёт, порождает социализм и коммунизм (коммунизм как организованное движение и как социально-экономическая система действительно возможен только при капитализме – как «негативный капитализм», как «капитализм со знаком минус» (подр. см.: Фурсов А. И. Колокола Истории. М., 1996, с. 14–74), последние выступают как такая же интернациональная надстройка над нациями-государствами, как и финансовый капитал, и интересы этой «антинадстройки» во многом противоречат интересам наций, их населения, на которое коммунизм, как и капитализм, обрушивается с помощью революций – буржуазных и коммунистических.

К сказанному Кнупфером необходимо добавить следующее. Разумеется, социализм/коммунизм как движение и система возникает как антагонист капсистемы. Но оформляется он прежде всего на международном уровне, а не на уровне национально-государственном; поле его деятельности, масштаб, важнейшие характеристики – такие же, как у международного капитала, которому он противостоит, с которым борется (причём сама эта борьба расчищает поле для будущего существования – и будущих битв). Но не только борется, имеет место и сотрудничество – косвенное, наведённое, а иногда и прямое. «В истории существуют достаточно короткие периоды, когда будущие противники вынуждены работать сообща исключительно ради создания прочных долговременных основ глобального конфликта, который определит мировой баланс. Сейчас именно такой период, и поэтому плодотворное сотрудничество радикального исламиста с не менее радикальным глобалистом вполне объяснимо», – пишет С. Горяинов об эпохе рубежа XX–XXI вв.[9] На рубеже XIX–XX вв. такими будущими противниками, одновременно боровшимися друг против друга и совместно – с империями XIX в., – были мировой социализм/коммунизм и мировой же фининтерн.

Их связывал принцип единства и борьбы противоположностей. Это единство среднесрочных интересов проявилось и в закулисном механизме русской революции 1905–1907 гг., и в ещё большей степени – обеих революций 1917 г., когда международный капитал действовал рука об руку с социалистами, сначала с умеренными, а потом – с крайне левыми.

Я уже не говорю о контактах 1960–1970-х годов между советским и американским руководством, в которых отражалось стремление не только тайно договориться верхушкам двух стран, но и создать некую наднациональную координационную структуру поверх системных барьеров. Внешним проявлением такого стремления было, в частности, создание Международного института прикладного системного анализа в Вене как некой ширмы, как акции прикрытия основной операции. В конечном счёте, эта операция обернулась против советского руководства, оно попало в западню и проиграло, а сами контакты из поначалу равноправных отношений превратились в отношения международных хозяев и русских приказчиков (à la комиссия «Гор – Черномырдин»). Но это отдельная тема.

Здесь нам важно зафиксировать следующее: природа и логика развития капитализма ведут к тому, что, во-первых, возникает международный слой, интересы которого в основном не совпадают с национально-государственными, а потому требуют особого, преимущественно тайного организационного оформления; во-вторых, возникает международное социалистическое/коммунистическое движение, интересы которого в основном тоже не совпадают с национально-государственными, – и потому что цели и задачи движения носят мировой характер, и потому что движение это противостоит легальной власти, что, в свою очередь, становится двойной причиной превращения как международных, так и страновых оргформ коммунизма в К-структуры; в-третьих, у действующих на одном – наднациональном – поле двух кластеров К-структур, двух заговоров – международно-капиталистического и международно-коммунистического, несмотря на теоретический долгосрочный антагонизм, нередко совпадают среднесрочные интересы – особенно по линии объектов борьбы.

В результате между ними возникает сверхтайное взаимодействие, формы которого могут носить сетевой, косвенный, а иногда и непосредственный характер (финансирование, дипломатическая помощь, информационная война и т. п.). Перед нами сверхзаговор, тайны которого охраняются особо тщательно обеими сторонами, а попытки прояснить ситуацию отметаются представителями обеих сторон как клевета, дешёвая конспирология и т. п. В результате, например, многие до сих пор считают, что «демократический Запад» – страны Антанты – активно помогали белым в их борьбе против большевиков, а саму эту «помощь» квалифицируют как интервенцию и чуть ли не главную причину гражданской войны (так, кстати, изображало этот процесс большевистское руководство Советской России).

Цель интернационал-коммунистов – слом системы, революция, земшарная республика во главе с коммунистической контрэлитой, иными словами – новая система. Цель интернационал-капиталистов, фининтерна – мировая капиталистическая система без империй и с максимально ослабленным нацией-государством, т. е. иная, новая структура капиталистической же системы.

В период социальных кризисов (снижение уровня мировой прибыли par excellence) объект борьбы у интернационалистов был один и тот же, но в разной ипостаси: коммунисты боролись против него как против системы, а капиталисты – только как против структуры, на смену которой они готовили новую структуру той же системы. В этой борьбе коммунисты пытались использовать фининтерн как антисистемный ледокол международного уровня (впрочем, конкретные результаты редко всерьёз выходили за национально-государственные рамки), тогда как интернационал-капиталисты использовали социалистическое движение для структурной перестройки, для «перезагрузки матрицы» в духе фильма «Матрица-2». Противостоять двуручному – системно-антисистемному – мечу, двойному – финансово-политическому – удару было очень трудно. Крушение империй в два первые десятилетия XX в. свидетельствует об этом со всей очевидностью. Надо ли говорить, что интернациональные верхушки – капиталистическая и коммунистическая – должны были развивать свою совместную или, по крайней мере, параллельную деятельность в качестве сверхтайного заговора – тем более сверхтайного, что в своей пропаганде те и другие призывали, во-первых, к открытой и честной публичной политике, во-вторых, к непримиримой, не на жизнь, а на смерть борьбе друг с другом. Но вернёмся к буржуазному государству-нации и его «публичным и рациональным» институтам, якобы работающим на общенациональное благо.

V

Итак, прозрачно-рациональные условия и институты крайне затрудняют нормальное функционирование капсистемы, мирового рынка буржуазного государства, накопление капитала в целом. Последнее, по крайней мере в определённые периоды, вообще требует подъёма антисистемных сил, которые надо растить и готовить, – естественно, К-структурным образом. Я уже не говорю о том, что национально-государственные институты объективно демондиализируют буржуазию, ослабляют её мировой политический потенциал. Поэтому с самого начала существования капсистиемы рядом с её «материей» – публичными формами власти, управления экономикой, обществом и информпотоками – возникла и развивалась «антиматерия» или, если угодно, «тёмная материя» – К-структуры, «закулиса»; рядом с «миром» государства и партий – «антимир» закрытых и тайных обществ (клубов «мировой элиты»), как системных, так и антисистемных, отражавших, причём в скоростном варианте, нарастающую сложность мирового уровня и таким образом на шаг опережавших «открытые» структуры, а потому получавших возможность управлять ими или, по крайней мере, направлять их деятельность. Собственно, говорить нужно не о двух мирах, а об одном, у которого две стороны – открытая и теневая, причём, несмотря на некоторые характеристики игры с нулевой суммой, вторая постоянно теснит первую (в этом плане у конспирологии – большое будущее; это наука будущего и о будущем – к сожалению).

Теневая сторона уравновешивает видимую сторону в интересах интернационального (сегодня – глобального) меньшинства; если она и не превращает демократию, разделение властей, гражданское общество и т. д., и т. п. на Западе полностью в фикцию, то, по крайней мере, серьёзно подрывает и ослабляет их, выхолащивает их содержание до такой степени, что хозяева капсистемы с минимумом помех реализуют свои интересы и свою социальную суть в качестве агентов мирового накопления капитала. Демократия становится уделом избранных – плутократии[10]. Особенно насущной эта задача стала после Второй мировой войны – в условиях массового общества, подъёма среднего класса, триумфа нации-государства в форме welfare state и противостояния Запада Советскому Союзу.

Заговор снимает противоречие между мировым и государственным уровнями системного бытия буржуазии в пользу первого. Сегодня, в условиях глобализации это происходит почти автоматически. В этом плане глобализация, снимающая противоречие «мировой – государственный», делающая его иррелевантным, сама может рассматриваться как заговор глобального масштаба – только без мистики, демонизации и дешёвой конспирологии, но это отдельная тема. Здесь я ограничусь только одним – указанием на прямо пропорциональную связь между развитием государства и приобретением им всё более публичных и общенациональных характеристик, с одной стороны, и ростом мощи и значения конспиративного, тайного аспекта функционирования политической системы, смещения реальной власти в «теневую» зону, а следовательно, деполитизации самой политической власти – с другой.

Наиболее развитой, полноценной формой развития государства (state) является нация-государство. По сути – это пик в развитии государственности с точки зрения его формальной рационализации и максимума включения населения в государство в качестве граждан.

В то же время именно нация-государство, как считает П. Бурдье, обладает в наибольшей по сравнению с другими формами государства качествами фиктивного субъекта. Речь, таким образом, идёт о фиктивности многих продекларированных качеств нации-государства как публично-правового и общенационального института. Реальным субъектом в нации-государстве являются, по мнению французского социолога, не нация и не государство, а группы индивидов, реализующие свои групповые и корпоративные интересы под видом государственных или под покровом государственной тайны.

Как показывает Бурдье, есть целый ряд профессиональных и социальных групп, которые заинтересованы в продвижении фикции государства как единого коллективного тела, или, как сказал бы Т. Гоббс, «искусственного человека». Я бы сказал, что на самом деле «искусственный человек» – это в значительной степени фиктивный Гулливер, внутри которого снуют и действуют реальные лилипуты, представляющие свои мелкие делишки как свершения Гулливера, как общее, национальное благо.

Во Франции Бурдье считает такой группой сообщество юристов, их корпорации, чему в немалой степени способствовала централизация судов в этой стране. Ещё одна группа – учёные, прежде всего в области политических, социальных и гуманитарных наук. «Появление „государственной знати“» во Франции, вероятно, совпало с появлением академических степеней и званий, позволявших их обладателям представлять себя в качестве объективных экспертов, образцов «незаинтересованной преданности общим интересам». В целом, юристы «были заинтересованы в придании универсальной формы выражению их частного интереса», в создании теории государственной службы и общественного порядка, в отделении государственных интересов от интересов династии, от «королевского дома», в изобретении Res publica, а затем и республики как высшей по отношению к агентам инстанции, даже если речь шла о короле, являвшемся временным её воплощением"[11].

С точки зрения наших размышлений очень важен вывод Бурдье о том, что сама формализация-рационализация государства, превращение его в абстрактный принцип, отделённый от персонификаторов, есть не только объективный процесс эволюции государства как целостности, но и результат сознательной деятельности заинтересованных экономических, социально-политических и профессиональных групп, которые, подталкивая этот процесс, используют его «целостные» материальные и идеологические результаты в своих групповых и корпоративных интересах, как орудие в социальной борьбе. Одновременное возникновение нации-государства и феномена идеологии, т. е. такого светского рационального знания, цель которого – представить частные интересы[12]в качестве общих, не случайно. Это две стороны одной медали.

Если сформулировать тезисы Бурдье другим языком, то юристы и «академики», по крайней мере, та их часть, что включена в истеблишмент или обслуживает его, выступают в качестве персонификаторов социально-политического заговора. Однако на самом деле этот conspiratio вторичен, носит функциональный характер, и Бурдье должен был бы зафиксировать это. Первичный заговор – это те, в чьих руках власть и богатство, кто оплачивает функционирование в своих интересах корпораций юристов, академиков и др. В любом случае перед нами теневой мир, теневая иерархия разных уровней, «обратная сторона» нации-государства, которая и является реальной; фасад лишь оказывается более или менее фикцией – холстом с нарисованным на нём очагом, за которым скрывается потайная дверца. А ключ к ней и должен раздобыть конспиролог, похитив его у карабасов-барабасов капсистемы и обслуживающих их дуремаров, лис-алис и котов-базилио интеллектуально-идеологического труда.

В теневом мире граница между обычным функционированием К-структур и теневым функционированием формальных и открытых структур стирается. Показательно, что именно с возникновением нации-государства, т. е. той формы, с которой государство в максимальной степени превращается в функцию капитала[13], в «комитет, управляющий общими делами буржуазии» (К. Маркс, Ф. Энгельс)[14], теневой, внеполитический, надгосударственный аспект функционирования власти обретает свой завершённый вид, что создаёт условия для перемены мест хозяина и тени, т. е. реального выхода на первые роли различных К-структур.

К-структуры XX в. – это, прежде всего (хотя и не только), ответ накопителей капитала на мировом уровне нации-государству, гражданскому обществу и всеобщему избирательному праву на уровне государственном. Чем более прозрачны (внешне) действия государства, чем более оно ограничено в своей открытой деятельности, тем шире закрытая, теневая, серая зона действий государства; чем больше у последнего тайных функциональных органов, тем последние автономнее – вплоть до создания своей экономики (чаще всего «на паях» с криминалом), до ведения своей внешней политики. Тень, как уже говорилось, начинает подчинять своего хозяина, а глобализация создаёт хорошие условия для этого. Чем больше достижений открытости на национальном уровне, тем больше контрусилий на теневом, причём главным образом мировом уровне – закон сохранения вещества, энергии (и, добавлю я, информации) в социосфере.

Но вот что интересно: современная (modern) наука об обществе сконструирована так, что «видит» и изучает только видимую сторону, «материю», «мир», – для этого у неё есть триада «экономика, социология, политическая наука». А для теневой «зоны» и о ней, для К-структур, «тёмной материи», «антимира», т. е. для зоны, где принимаются главные решения, где происходит реальное управление обществом, психоисторией в различных её информпотоках, науки нет. Парадокс: не искажая или почти не искажая реальность сами по себе, дисциплины триады фактом своей монополизации изучения общества автоматически искажают картину мира, исключая из него как минимум половину, уравновешивающую своим скрытым удельным весом историческое значение массовых процессов и нередко направляющую их (что не исключает довольно частых поражений конспироструктур, особенно в кратко – и среднесрочной перспективе: интернационал-социалистическая революция в России и то, что за ней последовало; Веймарская республика и то, что за ней последовало).

То, что конспирология не оформилась институционально, а остаётся занятием отдельных лиц, часто любителей (в научной среде конспирология, как правило, – некомильфо), не случайно: современная наука об обществе выстроена под интересы накопителей капитала, которые строго хранят свои секреты, главный механизм функционирования своей системы. Ergo: настоящая конспирология по своей сути – не просто одна из социальных дисциплин среди социологии и прочего, она рядо – и равноположенное им эпистемологическое поле, со своим внутренним членением, со своими особыми методами обработки информации и исследования, со своей высшей математикой. Она – поле и средство социальной борьбы в научной сфере, а К-структуры – лишь один из её объектов.

Если говорить о последних, то, как правило, модификация старых или формирование новых К-структур происходили в канун, во время и сразу после крупных войн. Можно сказать, что заговор был конкретной формой подготовки войн – не в том смысле, что собралась кучка поджигателей-плохишей, запалила бикфордов шнур и – «то-то сейчас грохнет». Заговорщики и поджигатели – это нечто более серьёзное. Заговор был системой выявления, артикуляции и представления тайным образом определённых интересов, как правило, наднационального уровня, и лучшим средством реализации этого процесса были различные закрытые или просто тайные структуры и их агенты. Причём многие структуры подобного рода создавались на самом высоком уровне. В качестве примера рассмотрим группу Родса, историю которой великолепно описал американский историк К. Куигли (1910–1977) в работе «Англо-американский истеблишмент» (1981 г.). Об этом историке и его работах следует сказать несколько слов.

К. Куигли начинал с безобидной темы общей и сравнительной эволюции цивилизаций. Однако затем он обратился к современности. В 1966 г. он публикует огромный, на более чем 1300 страниц труд – «Трагедия и мечта. История мира в наше время»[15]. «Наше время» – отрезок между 1895 и 1950 гг.

В своей книге Куигли, которого Р. Крог, декан Школы иностранных дел Джорджтаунского университета назвал «одним из последних макроисториков, который проследил развитие цивилизации с приводящей в благоговение тщательностью», анализирует мировую политику и экономику, две мировые войны, судьбы великих держав. Седьмая глава «Трагедии и мечты» называется «Финансы, торговая политика и деловая активность в 1897–1947 гг.». В ней помимо экономики была довольно подробно описана тайная деятельность финансового капитала (и его К-структур) по организации кризисов и войн, по тайному управлению миром в своих интересах. «У сил финансового капитала был далеко идущий (план) – создание не менее чем мировой системы финансового контроля, который находится в частных руках, способных (благодаря этому) господствовать над политической системой каждой страны и мира в целом», – писал Куигли. Сквозь его книгу проходит тема заговора, conspiratio финансового капитала как одного из главных субъектов (если не главного субъекта) мировой системы XX в.

Когда информация об этой «красной нити» работы Куигли получила широкое распространение, книга как-то подозрительно быстро стала исчезать из магазинов и очень долго – почти 40 лет – не переиздавалась. Только в самом конце XX в. вышло переиздание «Трагедии и мечты» – думаю, в значительной степени из-за хвалебных отзывов на книгу президента Клинтона, преподавателем которого в Джорджтаунском университете был Куигли.

Через пятнадцать лет после «Трагедии и мечты» Куигли публикует своё третье крупное исследование – «Англо-американский истеблишмент». Это добротное, я бы даже сказал, дотошное исследование, в центре которого – тайное (неформальное) общество, созданное Родсом, и выросшая из него и приобретшая автономию группа Милнера – типичные К-структуры. То есть Куигли конкретизировал одну из линий исследования «Трагедия и мечта».

Книга Куигли об англо-американском истеблишменте (главным образом – всё же об английском) – это дотошное исследование карьер членов общества/группы Родса, а затем Милнера, их влияние на политическую жизнь Великобритании и Британской империи. Вместе с шелестом страниц перед нами бегут имена, даты, события, названия учреждений, журналов, газет и опять имена. По сути, работа Куигли – это путеводитель по тайным пружинам и явным рычагам британской политики первой половины XX в. как мировой тайной политики. В отличие от многих К-структур таковые Родса и Милнера не так известны, и потому именно их я выбрал в качестве примера, воспользовавшись исследованием Куигли.

VI

В феврале 1891 г. в Лондоне было создано тайное общество, существование которого К. Куигли считает «одним из важнейших исторических фактов XX в.». Отцами-основателями тайной структуры стали три влиятельнейшие фигуры британской общественно-политической жизни: Сесил Родс, основатель и совладелец алмазодобывающей корпорации «Де Бирс» и других горнопромышленных монополий в Южной Африке; Уильям С. Стэд – самый известный и сенсационный журналист того времени (в 1912 г. погиб во время крушения «Титаника»); и Реджиналд Бэлиол Бретт (впоследствии – лорд Эшер), друг и доверенное лицо королевы Виктории, а позднее – ближайший советник Эдуарда VII и Георга V. В разное время группа называлась по-разному («Тайное общество Сесила Родса», «Детский сад Милнера», «Группа Круглого стола», «Группа The Times», «Группа Чатам-хауса», «Группа Олл-Соулз». Главная цель, однако, оставалась неизменной: укрепление Британской империи в условиях утраты Великобританией гегемонии.

Эта цель была сформулирована уже в первом завещании Родса в 1877 г. (само общество упомянуто в пяти завещаниях из семи): «Распространение британского правления в мире, совершенствование системы эмиграции из Соединённого Королевства и колонизации британскими подданными всех земель, где средства к существованию можно приобрести энергией, трудом и предприимчивостью… в конечном счёте возврат Соединённых Штатов Америки как составной части Британской империи, консолидация всей империи, введение системы колониального представительства в имперском парламенте, что может способствовать сплочению разъединённых членов империи, и, наконец, основание такой великой державы, которая сделает войны невозможными и будет содействовать лучшим интересам человечества»[16].

В качестве модели организации и функционирования тайного общества Родс избрал иезуитов. В двух его последних завещаниях общество не упомянуто: будучи уже весьма известным, Родс не хотел привлекать к нему внимание. Члены группы, в которой выделялись два круга – внутренний («Общество избранных») и внешний («Ассоциация помощников»), – были активны в сферах политики, журналистики, науки и образования. Стратегия общества (группы) была проста: во-первых, привлечение на свою сторону людей со способностями и положением и привязывание их к блоку посредством либо брачных уз, либо чувства благодарности за продвижение по службе и титулы; во-вторых, влияние с помощью привлечённых на государственную политику, главным образом путём занятия членами группы высоких постов, которые максимально защищены от влияния общественности, а иногда по своей сути просто скрыты от неё.

Тайное общество было саморазвивающейся, «ветвящейся» системой. Так, внутри группы Родса со временем выросла группа Милнера, ставшая после 1916 г. его реальным центром. Главными целями Милнера (он почерпнул их из идей А. Аж. Тойнби – дяди и тёзки знаменитого философа истории) были следующие: расширение и интеграция империи и развитие благосостояния общества необходимы, чтобы продолжал существовать британский образ жизни; последний является инструментом, который раскрывает все лучшие и высшие способности человечества[17].

Значение тайной групповой принадлежности для «явной» британской политики было таково, что, хотя между базовым обществом Родса и группой Милнера не было непримиримых противоречий, раскол консервативной партии после 1923 г. в целом прошёл по границе между «командами» Милнера и покойного Родса.

О том, каково было реальное влияние общества на политическую жизнь Британии, Британской империи и мира, красноречиво свидетельствуют несколько примеров – речь пойдёт о членах «внутреннего круга» общества, как сказал бы Дж. Оруэлл, его «внутренней партии», их карьере и уровне влияния.

Исходно в «Обществе избранных» было шесть человек – Родс, лорд Ротшильд, Джонстон, Стэд, Бретт и Милнер. Ротшильд был в основном равнодушен к деятельности организации и мало участвовал в ней. Сэр Гарри Джонстон был исследователем и администратором Африки, заложившим основы британских претензий на Ньясаленд, Кению и Уганду. После 1894 г. он перестал быть активным членом общества, отказавшись сотрудничать с Родсом в организации нападения на португальцев в Маникаленде. Во время второй Англо-бурской войны (1899–1902) от общества отошёл и Стэд, будучи противником этой войны.

Весьма важной фигурой был Бретт (с 1899 г. виконт Эшер) – один из наименее известных и в то же время, что показательно и символично, один из самых влиятельных людей в британской политике первой половины XX в. В разное время он занимал посты управляющего Виндзорского замка (1901–1930), постоянного члена комитета имперской обороны (1905–1930), главного британского члена Временной смешанной комиссии по разоружению Лиги Наций (1922–1923). Наилучшее представление о значимости этой фигуры дают должности, которые он отказался занять: постоянный заместитель министра колоний, губернатор Капской колонии, военный министр, директор The Times, вице-король Индии.

Эшер предпочитал оставаться за кулисами, а его тайная деятельность была настолько значимой, что занятие любого государственного поста уменьшило бы его власть, – вот оно, реальное значение К-структур. С 1895 до 1920-х годов Эшер был, вероятно, важнейшим политическим советником трёх британских монархов – Виктории (1837–1901), Эдуарда VII (1901–1910) и Георга V (1910–1936). В 1890-е годы во внутреннее ядро общества Родса были приняты ещё несколько человек, среди них, возможно, тесно сотрудничавшие с Родсом Эйб Бэйли (1864–1940) и Алфред Бейт (1853–1906). Первый был крупнейшим землевладельцем Родезии, крупным собственником рудников в Трансваале и главным спонсором группы Милнера до 1925 г. (после 1925 г. им стал лорд Астор). Бейт был гениальным предпринимателем и вёл все дела Родса.

В 1897 г. Милнер благодаря Родсу, Бретту и Стэду был назначен верховным комиссаром Южной Африки. На этом посту он сформировал группу помощников, известную как «Детский сад Милнера». Её наиболее выдающимися членами стали Роберт Генри Брэнд (позднее лорд Брэнд), Филип Керр (позднее лорд Лотиан), Лайонел Кёртис, Джеффри Доусон и др. Брэнд был секретарём Межколониального совета Трансвааля и Колонии Оранжевой реки, секретарём делегации Трансвааля на Южноафриканском национальном съезде (1908–1909). После 1910 г. Брэнд считался экономистом группы Милнера, стал партнёром и управляющим директором фирмы «Братья Лазары и К°», директором «Ллойдз бэнк» и The Times (до 1944 и 1945 гг. соответственно). После Первой мировой войны Брэнд был важной фигурой в международных финансах. Уже на Парижской мирной конференции он был финансовым советником председателя Высшего экономического совета лорда Р. Сесила, а в 1923 г. – членом экспертной комиссии по стабилизации немецкой марки (эта комиссия проложила дорогу плану Дауэса).

Керр (внук 14-го герцога Норфолка) начинал помощником Брэнда в Южной Африке. В 1910-е годы он занимал пост секретаря «группы Круглого стола» в Лондоне, редактора The Round Table (1910–1916), секретаря Ллойд Джорджа (1916–1922) и секретаря Фонда Родса (Rhodes Trust). В 1930 г. стал 11-м маркизом Лотианом, после чего занимал ряд постов в правительстве, в частности парламентского заместителя министра по делам Индии (1931–1932) и посла в США (1939–1940).

Кёртиса один из членов группы охарактеризовал как её «первоисточник». Кёртис был одним из главных архитекторов Британского Содружества Наций. Степень его влияния огромна: «То, что, по мнению Кёртиса, следует сделать с Британской империей, поколением позже происходит»[18]. Например, ещё в 1911 г. Кёртис выразил мнение, что название «Британская империя» надо заменить на «Содружество Наций», – в 1948 г. это и было сделано. Около 1911 г. Кёртис высказалсяза предоставление Индии полного самоуправления, как только позволят обстоятельства; в 1947 г. это было сделано.

Доусон (1874–1944) был ближайшим другом Милнера и его личным секретарём (1901–1905), редактором The Times (1912–1919, 1922–1941). В последнем качестве он был одной из самых влиятельных фигур в Великобритании. В частности, он сыграл огромную роль в делах Индии и политике умиротворения.

Значительными фигурами группы Милнера, хотя они не входили в «Детский сад», были Леопольд Эмери (1873–1955), Эдуард Григг (с 1945 г. лорд Олтринчем) (1879–1955), Г. А. Л. Фишер (1865–1940) и Эдуард Вуд (позднее лорд Ирвин и лорд Галифакс) (1881–1959). Все они занимали важные посты в империи и играли значительную роль в интеллектуальной жизни. Особенно следует выделить Фишера – одного из основателей «Детского сада». Он занимал такие посты, как член Королевской комиссии по общественным работам в Индии (1912–1915), председатель совета по образованию (1916–1922) и управляющий Би-би-си (1935–1939); его перу принадлежит трёхтомная «История Европы» (1935–1936), «Международный эксперимент» (о Лиге Наций, 1921 г.), «Общее благо» (о гражданском долге, 1924 г.). Именно Фишер (вместе с лордом Гошеном) обеспечил доступ группы в Колледж всех душ – используя дружбу с его ректором (1881–1914) сэром Уильямом Энсоном.

Главным полигоном «Детского сада» была Южная Африка. Здесь он достиг в миниатюре того, что позднее стремился осуществить в масштабах всей империи. Главной целью Родса и группы Милнера была имперская федерация. «Детский сад» работал над созданием общих для Южной Африки административной, судебной, образовательной и экономической систем. Шагами к федерации стали Межколониальный совет, объединивший Трансвааль и Колонию Оранжевой реки; создание единой Центральной южноафриканской железной дороги; таможенный союз. Первые два, а также администрацию Трансвааля «Детский сад» контролировал полностью. Золотые и алмазные копи Трансвааля сделали его главной экономической силой в Южной Африке, а контроль над Трансваалем дал «Детскому саду» рычаги, позволившие присоединить к союзу остальные колонии. Значительную роль в популяризации идеи Южно-Африканского Союза сыграла основанная «Детским садом» ежемесячная газета State – предшественница лондонского журнала The Round Table.

Именно из группы Милнера вышел Я. X. Смэтс, позднее ставший известной и влиятельной международной фигурой – благодаря именно членству в тайном обществе.

Одним из главных источников кадров для тайного общества стал Оксфорд. Почти все наиболее важные представители группы Милнера были выпускниками одного из трёх колледжей Оксфордского университета – Бейллиола, Нового колледжа или Колледжа всех душ. Все три колледжа находились под определяющим влиянием группы Милнера и, в свою очередь, доминировали в интеллектуальной жизни Оксфорда в сферах права, истории, государственных дел. Они близко подошли к административному контролю над самим университетом. Степень влияния группы Милнера демонстрирует её контроль над изданием Словаря национальных биографий.

Влияние группы Милнера было велико не только в академической, но и в журналистской сфере. С 1912 г. группа контролировала газету The Times (унаследованную от блока Сесила – тот контролировал её ещё с 1884 г.). В 1912–1941 гг. (с перерывом в 1919–1922 гг.) главным редактором был Доусон, а в 1922 г. собственником газеты стала семья Асторов – членов группы. Лорд Астор был консервативным членом парламента (1910–1919), парламентским секретарём Ллойд Джорджа в 1918 г., председателем Комитета по продовольствию Лиги Наций (1936–1937) и совета КИМО (с 1935 г.).

В 1920-е годы одним из важнейших инструментов общества в целом и группы Милнера в частности стал созданный и полностью контролируемый ею Королевский институт международных отношений (КИМО). Подлинным основателем института был Кёрзон, а состоялось основание на совместной конференции британских и американских экспертов в гостинице «Мажестик» в 1919 г. Штат института составили совет с председателем и двумя почётными секретарями и небольшая группа сотрудников. Среди последних наиболее значительной фигурой был А. Дж. Тойнби, племянник друга Милнера по Бейллиолу, автор знаменитого многотомника «A Study of History».

КИМО организовывал дискуссии и исследовательские группы, спонсировал исследования и публиковал их результаты. Институт опубликовал «Историю мирной конференции» и издавал «Журнал» с отчётами о дискуссиях, а также ежегодный «Обзор международных дел», составляемый его служащими (прежде всего Тойнби) или членами группы Милнера. Ещё одним ежегодником был «Обзор отношений в Британском Содружестве», финансируемый с помощью гранта от нью-йоркской корпорации Карнеги. Институт создал филиалы в доминионах и даже распространил своё влияние на страны вне Содружества – с помощью Организации интеллектуального сотрудничества Лиги Наций. Со времени чехословацкого кризиса сентября 1938 г. КИМО стал неофициальным консультантом министерства иностранных дел, а с началом Второй мировой войны официально превратился в его исследовательское отделение.

«Когда выясняется связь влияния, которым пользуется Институт, с влиянием группы Милнера в других сферах – образовании, администрации, газетах и периодических изданиях, – начинает вырисовываться по-настоящему устрашающая картина. Она устрашающа, – рассуждает К. Куигли, – не потому, что власть группы Милнера использовалась в злых целях. Это не так. Напротив, в целом она использовалась с лучшими намерениями – если даже эти намерения были идеалистическими почти до академичности. Картина устрашающа, потому что такая власть, каковы бы ни были цели её применения, слишком велика, чтобы её можно было вверить любой группе… Ни одной стране, ценящей свою безопасность, не следует допускать то, чего достигла в Британии группа Милнера: небольшая группа людей не должна быть в состоянии располагать такой властью в управлении и политике; она не должна получать почти полный контроль над публикацией документов, относящихся к их деятельности; она не должна оказывать столь сильное влияние на каналы информации, формирующие общественное мнение; она не должна столь полно монополизировать написание и преподавание истории своего периода»[19].

Велико было влияние группы в средствах массовой информации. Её рупором были газета Times и ежеквартальный журнал The Round Table (издавался с 1910 г., был задуман как средство влияния на тех, кто влияет на общественное мнение). Кроме того, группа оказывала существенное влияние на журналы Quaterly review, The Economist, Spectator.

В 1915 г., после девятилетнего перерыва, группа Милнера фактически вернулась к власти, пообещав одному из лидеров правящей партии либералов Ллойд Джорджу сделать его премьер-министром, если он расколет свою партию. Ллойд Джордж принял предложение. В 1931 г. группа применит тот же приём в отношении лейбористов, но в отличие от 1916 г. отколет от партии только небольшую часть и нанесёт ей лишь временный ущерб. После смены правительства в 1916 г. Милнер стал в нём второй фигурой после Ллойд Джорджа. В целом группа доминировала над Ллойд Джорджем в 1917–1921 гг. Важнейшие решения принимались Имперским военным кабинетом, два из четырёх членов которого были члены группы Милнера (сам Милнер и Смэтс), а один – блока Сесила (Кёрзон). Однако выборы 1918 г. обозначили предел влияния группы. Ллойд Джордж понимал, что может удержаться у власти только играя на антинемецкой истерии избирателей. Группа Милнера же к этому времени уже смотрела в будущее и мыслила в категориях равновесия сил в континентальной Европе, считая необходимой скорейшую реконструкцию побеждённой Германии, чтобы противопоставить её большевизму и «французскому милитаризму». Поэтому на «выборах цвета хаки» Ллойд Джордж вышел из-под контроля группы.

Эволюция Британской империи в Содружество Наций – это в очень значительной степени результат деятельности группы Милнера. Смирившись с имперским сотрудничеством как альтернативой федерации, группа начала работать в этом направлении. Именно Милнер во время Первой мировой войны создал Имперский военный кабинет, введя в британский военный кабинет представителей доминионов. Именно Милнер в бытность министром колоний инициировал подготовку «диархической» конституции для Мальты, предоставил независимость Египту, дал Кёртису задание работать по ирландской проблеме и разрешил Канаде открыть дипломатическую миссию в США. Имперские конференции 1921 и 1923 гг. проводились под контролем блока Сесила; последний вместе с группой Милнера был широко представлен и на имевшей историческое значение Имперской конференции 1926 г., результатом которой стала Декларация Бальфура о предоставлении полного самоуправления доминионам. Весьма сильное влияние группа оказала и на работу Имперской конференции 1937 г. В периоды своего наибольшего влияния на государственную политику – 1924–1929 и 1935–1939 гг. – группа серьёзно влияла и на управление Содружеством (в 1919–1940 гг. её представитель занимал пост министра колоний 12 лет, в 1925–1939 гг. пост министра по делам доминионов – 8 лет). Три неофициальные конференции по отношениям внутри Содружества (1933, 1938 и 1945 гг.) были инициированы группой и проведены под её контролем.

В межвоенный период политическая власть группы Милнера неуклонно увеличивалась. В 1919–1924 гг. её представители занимали около 1/5 постов в кабинете, а в 1924–1929 и 1935–1940 гг. – около 1/3. Тем не менее, даже в 1929 г. группа Милнера располагала меньшим влиянием, чем блок Сесила, а в 1922 г. уступала по влиянию Ллойд Джорджу. Когда их мнения расходились, группа не могла навязать им свою волю, так как и блок Сесила, и Ллойд Джордж были уязвимы для давления избирателей и держав-союзников (группа Милнера, не завися от электората, могла позволить себе игнорировать их мнение). Вот почему уже с 1919 г. группа Милнера взяла курс на пересмотр мирного договора с Германией, Лиги Наций (притом, что была едва ли не главным её архитектором) и всего послевоенного устройства мира.

Группа Милнера методично работала над ликвидацией системы коллективной безопасности в Европе.

Будучи главным архитектором Лиги Наций, группа вовсе не собиралась делать её инструментом коллективной безопасности и не выступала за механизм санкций. По её замыслу Лига Наций должна была служить центром международного сотрудничества в решении неполитических вопросов и центром консультаций по политическим вопросам. Однако при написании Устава Лиги в него по настоянию других британских политических групп, Франции и Вильсона были вставлены фразы, позволявшие толковать Лигу как инструмент коллективной безопасности, некоторый ограничитель государственного суверенитета и орган, налагающий санкции. С этого момента энтузиазм группы Милнера относительно Лиги начал улетучиваться, а отказ США вступить в Лигу превратил этот энтузиазм в ненависть[20]. Мечтой Родса, Милнера и других членов группы было постоянное сотрудничество Великобритании с США. Когда последние вернулись к довоенному изоляционизму, у группы не осталось причин поддерживать Лигу.

Однако, несмотря на это, группа Милнера продолжала оставаться влиятельной силой в британских делегациях Лиги и её секретариате. Во многом она использовала это влияние, чтобы не дать Франции превратить Лигу в инструмент собственного усиления. Французы тоже были недовольны функционированием Лиги на практике, но по противоположной причине: они хотели создать «Лигу с зубами», т. е. с собственными полицейскими силами для обуздания агрессоров. Все подобные попытки группа Милнера заблокировала – как и стремление Франции не дать Германии возродиться как державе. Во многом благодаря позиции именно группы Милнера стали возможны провал попытки Франции оккупировать Рур в 1923 г. и ремилитаризация Гитлером Рейнланда в 1936 г. Последняя стала возможной, когда группа Милнера устами министра иностранных дел сэра Джона Саймона официально заверила Гитлера, что Великобритания готова предоставить Германии равенство по вооружениям.

Важной вехой в политике умиротворения был визит лорда Галифакса к Гитлеру в ноябре 1937 г. Из длительной беседы Гитлер вынес убеждение, что Великобритания считает Германию главным оплотом против коммунизма в Европе, готова заключить соглашение четырёх держав (с Францией, Германией и Италией) и готова позволить Германии захватить Австрию, Чехословакию и Польшу, если это будет сделано без провоцирования британцев на войну. Гитлер ошибся лишь в последнем пункте: в Берлине не поняли, что если общественность Великобритании будет достаточно взбудоражена, её правительству придётся объявить войну Германии, чтобы остаться у власти. Правда, британское правительство в крайнем случае было готово объявить войну, но не вести её – отсюда «странная война» с сентября 1939 г. по апрель 1940 г.[21]

Таким образом, можно сказать, что неформальная группа – один из элементов созданной в 1890-е годы К-структуры, в 1930-е годы сыграла огромную роль в натравливании Гитлера на СССР (ради спасения Британской империи), а следовательно – в развязывании мировой войны 1939–1945 гг.[22]

Правда, политику умиротворения Германии группа Милнера проводила параллельно с другой политической группировкой – Невилла Чемберлена, к которой принадлежали и несколько членов внешнего круга группы Милнера. В марте 1939 г. стал очевиден распад группы Милнера, вызванный необходимостью занять чёткую позицию в отношении Германии, которая становилась всё агрессивнее. Тогда часть группы (Хор, Саймон и др.) открыто перешла к Чемберлену.

Ликвидация Чехословакии была спланирована Чемберленом в сотрудничестве с группой Милнера. В частности, The Times и The Round Table подготавливали общественное мнение для уступок Германии. Лорд Галифакс сыграл важную роль в искусственном создании паники 15–28 сентября 1938 г. в Лондоне, когда правительство распространяло весьма преувеличенные сведения о мощи германских вооружённых сил, организовало раздачу населению противогазов и рытьё окопов в столичных парках (совершенно бесполезных с военной точки зрения). Всё это делалось сознательно, чтобы напугать британцев, заставить их одобрить новые уступки нацистам[23]. Итог – Мюнхенское соглашение, открывшее путь к войне.

Приездом в Мюнхен Чемберлен сорвал антигитлеровский заговор в немецкой армии. Через лорда Галифакса заговорщики просили британское правительство не уступать в вопросе о Судетах, чтобы немецкая общественность поняла: курс Гитлера ввергнет Германию в войну. Это облегчило бы осуществление заговора. Однако Чемберлен поехал в Мюнхен. Интересно, что, по-видимому, одним из лидеров заговора был член группы Милнера граф Хельмут фон Мольтке (сын командующего 1914 г.).

Поворот в отношении группы Милнера (но не Чемберлена) к Германии начался после оккупации ею Богемии и Моравии в марте 1939 г. Это отразила статья в июньском номере Round Table под названием «От умиротворения к Большому союзу». Группа выступила за объединение всех государств Европы (включая даже Советскую Россию) как единственное средство удержать Гитлера от агрессии. Группа наивно полагала, что возможно сохранение мира между тремя политическими блоками в Европе: Океаническим на западе, Континентальным (с доминированием Германии) и СССР на востоке. Группа Чемберлена не была так наивна, но по-прежнему надеялась, что война в Европе будет только войной между Германией и СССР (группа Чемберлена опасалась СССР гораздо больше, чем группа Милнера). Британская общественность после марта 1939 г. была настроена на сопротивление Германии, часть консерваторов – по-прежнему на её умиротворение. Позиции групп Милнера и Чемберлена располагались между этими двумя полюсами (группа Милнера была ближе к первому, группа Чемберлена – ко второму), а сама группа Милнера стала распадаться.

С началом войны в сентябре 1939 г. группа Милнера была полна решимости воевать с Германией, но группа Чемберлена предпочитала сочетать объявленную, но не ведущуюся войну против Германии с подготовкой к войне против СССР в Финляндии. В мае 1940 г. правительство Чемберлена пало, и к власти пришёл Черчилль, а министром по делам Индии стал Эмери. Правительство и группа Милнера вновь придерживались одного мнения по главным вопросам. Главным было нанести поражение Германии.

Группа Милнера сыграла важную роль во Второй мировой войне. Не распыляя силы, она сосредоточила свою деятельность в четырёх основных сферах: 1) департамент исследований и разведки МИД; 2) британское посольство в США; 3) министерство информации; 4) организации, связанные с экономической мобилизацией и реконструкцией.

Послом в Вашингтоне сразу с началом войны стал лорд Лотиан. Этот пост в Великобритании считали настолько важным, что после его неожиданной смерти в декабре 1940 г. послом назначили Галифакса (1940–1946).

С созданием в 1939 г. министерства информации члены группы заняли в нём важные посты. Григг (лорд Олтринчем) до мая 1940 г. был парламентским секретарём министерства. Среди других членов группы в министерстве информации были его генеральный директор С. Дж. Рэдклифф, директор имперского отделения Г. В. Ходсон, два сотрудника нью-йоркского офиса Дж. У. Уиллер-Беннетт и И. Берлин.

Кроме того, группа Милнера оказывала значительное влияние и на органы, занимавшиеся экономическим регулированием военного времени (Совет по торговле, министерства производства и экономической войны), хотя высшие посты здесь занимали члены блока Сесила. Вообще, группа Милнера имела значительные интересы в экономике: сам Милнер одно время входил в правление «Рио Тинто», С. Хор – в правление «Бирмингемской алюминиевой литейной компании» и т. д.

После поражения консерваторов на выборах 1945 г. группа Милнера лишилась власти: её влияние в лейбористских кругах всегда было незначительным. После этого группа Милнера пришла в упадок; большая часть её членов отходит от активной деятельности; в имперских делах политика группы в конечном счёте оказалась провальной – полностью или частично ушли Ирландия, Индия, Бирма, Южная Африка. «"The Times" утратила своё влияние; „The Round Table“ кажется безжизненным. Много хуже того – те части Оксфорда, где влияние Группы было наибольшим, пережили катастрофический упадок… Похоже, великая идеалистическая авантюра, начавшаяся с Тойнби и Милнера в 1875 г., медленно пришла к финишу, где царят горечь и пепел»[24], – так подытоживает финал деятельности К-структур Родса и Милнера К. Куигли.

Здесь, однако, необходимо кое-что уточнить. Несмотря на финал (а всё когда-то кончается – Fortuna dat nihil mancipio, – причём нередко кончается поражением), полстолетия активного интеллектуально-политического контроля над значительной частью жизни империи и мира – очень серьёзный результат. Это – во-первых. Во-вторых, упадок К-структуры Родса – Милнера совпал с упадком Британской империи, последовавшим в результате ударов, полученных ею от Германии, Японии, СССР и США. К-структура Родса – Милнера уходила вместе со старой эпохой. С новой эпохой приходили (оживлялись, обретая новую жизнь или «второе дыхание», или возникали заново) новые К-структуры.