Рой

…Рядом с сиротливо валявшимся пистолетом на камнях лежали два больших жёлто-красных шмеля…

РОЙ!!! Захаров инстинктивно шарахнулся от тропы, и больно упал на камни лицом вниз, закрыв голову окостеневшими руками, точно они могли надёжно защитить его от близкой смерти. Он лежал так несколько минут, ожидая того, что так и не происходило. Время уходило, и вместе с ним откатывался девятый вал ужаса.

Захаров вновь обрёл относительную способность соображать. Он явно злоупотреблял затянувшейся благосклонностью Судьбы и прекрасно понимал это, но, как истинный любовник, не мог удержаться от авантюрной наглости фаворита.

Он всё-таки собрал в кулак всю свою остаточную волю и подобрал пистолет, глянув напоследок на «шмелей». Правда, они мало походили на привычных насекомых, но это были, несомненно, они, безжалостные воины РОЯ! Захаров так и не посмел к ним вновь прикоснуться. Кто их знает! Может, это у них просто привычное ночное оцепенение…

…Голос он услышал сразу, как только вернулся из авантюрной боевой операции в дом.

— Озёрск… Захаров… Озёрск… Захаров… Озёрск… Захаров… — монотонно бубнила под фуражкой телефонная трубка. Захаров торопливо прижал её к холодному заждавшемуся уху.

— Слушаю… — сипло и зябко ответил он.

— Товарищ майор!!! — радостно заорал в самую барабанную перепонку незнакомый, почти мальчишеский голос. — Озёрск отозвался!!!

В трубке что-то загремело.

— Захаров?.. — недоверчиво спросил уже до боли близкий голос майора.

Колька обмяк… В голосе майора, которого он никогда в жизни даже не видел, было столько любви и надежды, что у Захарова захолонуло сердце. Этот так далёкий сейчас военный был ему роднее родной матери, он как пуповиной связывал его, находящегося почти по ту сторону Добра и Зла, с миром живых. Захаров устал от смертей, устал жить среди мёртвых и временно живых, которые буквально у него на глазах уходили туда, откуда уже не возвращаются, уходили, оставляя его наедине со Смертью и своим вечным страхом.

— Я, майор… — сказал он тихо, пытаясь погасить хотя бы на несколько секунд холодный озноб, который ТАМ могли принять за нечто другое.

— Живой! Как ты нас всех напугал! А мы, признаться, уже подумали, что тебе… — майор запнулся, поняв бестактность своих слов.

— Подавятся… — Захаров даже не заметил неловкости майора, и крамолы в его речах. То, что тот говорил, вертелось в голове у Захарова уже несколько дней и примерно в тех выражениях. Он ходил по краю и не всегда сам понимал, где кончается одно состояние души и тела, а где — другое. — Я просто ненадолго отлучался. По интимным делам…

Он не стал говорить майору о своей рискованной вылазке к пистолету. Пока это касалось лишь его одного.

— Значит, так, Захаров, — деловитым, но ещё полным недавнего волнения голосом сказал майор. — За тобой уже готовится наш вертолёт; примерно через час он будет на месте.

— А если ЭТИ его собьют?.. На лету… — забеспокоился Колька. Он уже успел обрести призрачную пока надежду и жутко боялся, что у него её могут опять отнять. Навсегда…

— Тихо, Захаров!!! — осадил его майор. — Не учи! Учёные уже! Позавчера мы потеряли сразу два вертолёта. Один патрульный, а другой был спасательным. И оба — в районе Семёновского леспромхоза. Так что твоё предупреждение было бы для нас новостью только два дня назад. Но не сегодня! Не бойся, вертолёт штурмовой, бронированный. И мы ещё кое-что добавили пилотам для безопасности… Будем надеяться, что всего этого будет достаточно…

— Ага, — успокоившись, поддакнул Захаров. — А как, вообще, обстановка, майор? Если можно, конечно.

— Плохо, Захаров… — вздохнул Сергеев. — Молчит целый район диаметром в три сотни километров… Хотя связь и есть. Одни просто не отвечают на звонки, у других занято на веки вечные. Видать, пытались позвонить, предупредить, трубки сняли, и на этом всё кончилось…

— Да, плохо… — согласился Захаров. — Много времени потеряно… Слишком глухие места… В городе давно бы уже разобрались и среагировали…

— Кто мог знать?..

— Да, конечно. Кто мог…

Захаров поёжился в мокрой, холодной одежде. В трубке спокойно и потому успокаивающе дышал майор, согревая Кольке вымороженную холодом и страхом душу. Тот мог даже не говорить ничего утешительно; Захарову достаточно было его ровного дыхания в намертво прижатой к внемлющему уху трубке.

— Слушай, майор, — вдруг спросил Захаров. — У тебя сейчас найдётся для меня время?

— Пока есть немного. А в чём дело?

— Я хочу, чтобы ты меня выслушал. Мало ли что может случиться, а мой опыт, я думаю, может пригодиться другим. Да и мне как-то легче на душе, когда я с тобой разговариваю…

— Говори. Запись разговора ведётся автоматически. Это ведь войсковая часть, а не шарашка…

Захаров помолчал, собираясь с разбежавшимися за эти дни мыслями и вслушиваясь в молчаливость траурной тишины за стенами дома.

…— В общем, майор, в первый раз я увидел этот РОЙ четыре дня назад. Мы бригадой валили лес на делянке; перед самым обедом я кончил работу раньше других и пошёл к реке…

ГЛАВА № 5

…Захаров шёл к реке, чтобы вытащить «морды» и посмотреть, есть ли в них рыба. Снасти, конечно же, были браконьерскими, но кто станет что проверять в этой глухомани?!

А рыбки мужским организмам очень даже хотелось. В ней был и фосфор, необходимый для пытавшихся работать мозгов, и какое-то разнообразие давно приевшегося консервированного рациона. Колька шёл и слышал, как глохнут одна за другой бензопилы: народ желал отобедать.

Он вышел на берег реки вблизи места установки первой своей незаконной снасти, развернул краги болотных сапог, чтобы не захлебнуться, и решительно полез в воду.

И почти тут же раздался треск кустов…

Сначала Захаров подумал, что кто-то из ребят идёт за ним, но это был не человек. Через лес бежал медведь. Огромный, матёрый зверюга лупил во весь дух, не разбирая дороги. И загнанно дышал.

Захаров инстинктивно окаменел по колени в воде, испугавшись, что косолапый его случайно заметит и тогда на ужин получится не уха для всех людей, а большой бифштекс с кровью для одного хищника.

Но произошло что-то, совершенно для Захарова непонятное. Откуда-то сверху, c неба, скользнув между толстыми стволами тесно стоящих деревьев, на медведя упал плотный жёлто-красный пчелиный или осиный рой. Раздался странный треск и косолапый, тихо рявкнув, вскинулся на дыбы.

Рой стремительно ушёл вверх, а медведь, жалобно и старчески кряхтя, стал оседать на землю. Он яростно бил себя когтистыми лапами в косматую грудь и вываливал из разинутой, зевающей пасти, длинный, красный, извивающийся язык…

Медведь вдруг издал утробный хрип, опрокинулся на траву и задёргался, часто икая. Потом он затих…

Захаров боялся пошевелиться и полноценно дышать. Медведь вёл себя несуразно! Он не мог не слышать бензопил, и наверняка понимал, что где-то рядом находятся люди. И в таких условиях завалиться спать! Косолапый хозяин тайги явно был сумасшедшим! И глухим, как пень! Захаров, не отрываясь, глядел на огромную лохматую тушу, лихорадочно соображая, как бы поделикатнее выбраться из сложившейся ситуации. Ему вовсе не хотелось испытывать на себе дружеские медвежьи объятия. И весь идиотизм положения Захарова заключался в том, что нельзя было позвать себе на подмогу ребят с ружьём. Пока они сообразят и добегут до реки, бурый медведь уже успеет сделать своё чёрное дело! А бежать самому было попросту некуда: за спиной — река. И ведь особо не уплывёшь — в момент догонит на мелководье, косолапый амбал!

Захарову неожиданно показалось, что медведь на берегу зашевелился, и он напряг зрение.

Нет, Топтыгин и не думал вставать. Он сейчас делал что-то, не менее странное, чем перед этим. Он точно оседал, утопая в землю, пока его целиком не поглотила трава…

Захаров не знал, что ему в данной ситуации предпринимать. Его разбирало рвущееся вперёд любопытство, и в то же время удерживало на месте вполне инстинктивное чувство смертельной опасности.

И тут он услышал не очень далёкие крики — его звали на обед потерявшие товарищи.

…С земли, прямо в том месте, где лежал сумасшедший медведь, взвился уже знакомый жёлто-красный рой. Он басовито жужжал, зависнув над одним местом, и точно прислушивался к чему-то…

На делянке дико заорали хором: — За!! — ха!! — ров!!

…Рой будто чем-то подбросило. Он мгновенно разделился на две части, одна из которых свечкой ушла в голубое небо, а другая стремительно ринулась на неподвижного Захарова.

У него совершенно не было времени на раздумья — тело отреагировало само: ноги самостоятельно согнулись и бросили Захарова от берега, к середине реки. Он шумно упал в неё плашмя, подняв огромную тучу брызг, и тут же нырнул. Вода сомкнулась над его головой; он сбросил мешавшие ему сапоги и, радуясь тому, что так легко одет, поплыл под водой около самого дна.

Он поспешно рвал когти. Пусть полоумный медведь сам разбирается с разозлённым осиным роем, который, по-видимому, расшебуршил. Шутить с осами или пчёлами — любимое занятие Хозяина тайги, но почему страдать от этого должен посторонний?..

Вынырнул Захаров почти на середине реки, уже готовый в любой момент снова нырнуть, и ошалело завертел головой, отфыркиваясь.

Роя поблизости не было и медведь на недавно покинутом берегу тоже не шумел. С делянки доносились жуткие крики, которые быстро стихли. Похоже, рой задал мужикам хорошего жару. Сопротивляясь быстрому течению, сносившему Захарова в сторону, и прибивавшему его к опасному во многих отношениях берегу, он, окоченевший до крайности, причалил сам к противоположному, и, выбравшись на него, зарылся поглубже в лес.

Вода, текущая с гор, уже почти не прогревалась солнцем: Захарова колотило так, что перед его глазами всё прыгало и скакало. В любой другой ситуации он бы разделся и устроил голышом хорошую пробежку до полного согрева, но сейчас необъяснимый страх перед повторным нападением странного роя гнал его, мокрого и закоченевшего, подальше от открытого места. Он бежал до тех пор, пока не наткнулся на знакомый мост, и сообразил, что сделал приличный круг.

Забравшись под деревянный настил, к самой воде, Захаров затаился. Вокруг было тихо, не считая нудного звона вездесущих комаров. Часы, как ни странно, после незапланированной купели исправно шли и показывали почти три часа дня. Прошло больше часа, обед уже давно должен был закончиться, однако бензопилы молчали.

Что-то там было не так… Если на ребят напал этот странный во всех отношениях жёлто-красный рой, там могли быть хорошо покусанные. Только этим можно было объяснить тишину в нарушение трудовой дисциплины. Ближе к вечеру придут сразу два лесовоза, и если к тому времени им не подготовить груз, поднимется большой хай. И этот хай вероятнее всего, если первым прикатит Сашка Кузьмин. Порожняком он обратно не поедет, и ждать, когда ребята специально для него напилят нужное количество брёвен, он тоже тихо не захочет. До мордобоя дело не дойдёт, но завёдёт он всех основательно.

Захаров для страховки ещё посидел под мостом, пытаясь каким-то образом согреться, внимательно послушал звуки в тайге, но так и не сориентировался в обстановке.

Его уже давно не звали. Ни на обед, ни на работу…

Надо было идти туда самому. Вот смеху-то будет, когда ребята увидят, в каком он виде! Мокрый и без сапог! Они где-то там, в реке, если их не унесло течением. Глупо, конечно, было рисковать из-за каких то озверевших пчёл хорошими сапогами. Если пропадут, придётся работать в надоевших до смерти ботинках, а в выходные ехать в центр за новыми болотоступами. И с чего он вдруг разулся в воде? Ну, покусали бы для разнообразия, так ведь не его же одного… Если после каждого такого эпизода менять одёжу, то на неё не хватит никаких заработков.

Захаров вдруг поймал себя на мысли, что его тогда очень смутил медведь, и что всё дальнейшее было им как бы спровоцировано. Странный зверь, делавший на берегу что-то необъяснимое, возможно, так и не убрался, и находится в опасной близости от людей.

Захаров взобрался на мост. Вокруг по-прежнему было до странности тихо. Налево шла дорога к леспромхозу, до которого двадцать пять километров, а направо, всего в километре, делянка.

Колька повернул к своим. Он шёл, и на него волнами накатывало и откатывалось странное нехорошее предчувствие. Это было как подсказка почти атрофировавшимся органам чувств, улавливавшим лишь интонации, лишь сам факт какого-то предупреждающего сигнала…

Что-то в этом мире произошло… Что-то необычное и пугающее… Внешне это как будто ни в чём особо не проявлялось, разве что в какой-то непривычной, искусственной тишине. Такой тихой бывает лишь чем-то основательно напуганная тайга. И тело, улавливая эту смутную тревогу, впитывало её в себя, становясь от этого ещё более чувствительным…

Дорога привела Захарова на делянку, но она оказалась пуста. Он в очередной раз удивился странностям сегодняшнего дня и направился прямиком в столовую. Он по-прежнему никого не слышал и не видел, ощущая в себе нарастающий рост и без того уже повышенной тревоги. Такого ещё не было, чтобы никто ничего не говорил и ничем не громыхал! Такого просто не могло быть! Он метался встревоженным взглядом по лесу, стиснувшему узкую тропу, и вдруг увидел первого человека. Тот сидел, прислонившись спиной к дереву и, уронив голову на грудь, по-видимому, крепко спал.

Захаров сошёл с удобной для босого человека, хорошо утоптанной тропы, и подошёл к нему, испытывая огромное облегчение оттого, что недавние тревоги были ложными.

— Эй!.. — негромко позвал он, подходя ближе. — Обед кончился! Пора, красавица, проснись!..

Сидевший на это не отреагировал — послеобеденный сон крепок. Захаров обошёл его, присел, и с любопытством заглянул спящему в лицо.

…Отброшенный диким ужасом, он больно упал на зад, едва не заорав на весь лес дурным голосом.

…У дерева сидел обтянутый тонкой жёлтой кожей скелет. Из его разинутого зубастого рта на потемневший вязаный джемпер лениво сорвалась одинокая красная капля…

Захаров вскочил и, забыв о боли в необутых ногах, побежал прочь, подгоняемый ни разу не испытанным доселе звериным страхом. Он часто оглядывался, ожидая, что скелет за ним погонится, и от этого натыкался на деревья. Он не узнал сидевшего, не узнал потому, что тот был неузнаваем, хотя Захаров и вспомнил, кто в бригаде носил такой джемпер…

Это было чудовищно! Мир сошёл с ума, пытаясь свести с ума и его, Кольку Захарова! Зачем?! Что произошло?! Что, наконец, происходит?!

…Он чуть не споткнулся о лежащего поперёк дороги человека, потому что смотрел вперёд, — туда, где стоял длинный деревянный стол, и откуда тянуло ароматным, крепким дымком.

Глянув себе под ноги, Захаров испытал ещё один мощный импульс губительного ужаса.

Лежавший лицом вниз был в окровавленной штормовке, исколотой у него на спине острым шилом. Он был в замызганной фуражке, из-под которой выглядывали длинные русые кудри. Острые шейные позвонки, покрытые обвисшей дряблой кожей, торчали из грязного заскорузлого воротника миниатюрным горным хребтом. Вместо ушей на черепе человека были свисающие к земле тонкие кожистые складки…

Стиснув в себе ужас и тошноту, Захаров наклонился и за рукав штормовки перевернул странно лёгкое тело на спину.

…Перед ним лежал одетый скелет… Штормовка распахнулась, потянув за собой лишённые пуговиц разодранные половинки клетчатой рубахи. На мощной грудной клетке сморщенной тряпкой провисала заросшая курчавыми рыжими волосами жёлто-зелёная кожа. На животе, впавшем до позвоночника, она лежала многочисленными складками, не скрывая, однако, широкой тазовой кости. Чуть выше узелка, бывшего некогда пупком, возлежала хорошо вытатуированная обнажённая красотка в весьма фривольной позе…

— «Мишин… Васька…» — Захаров всё-таки нашёл в себе мужество глянуть мертвецу в лицо…

…Трудно узнать скелет. Даже если он обтянут кожей и одет в знакомую одежду… В этом мертвеце не было ничего человеческого и ничего узнаваемого. Его поникший нос хищно свисал над раскрытым скалящимся ртом, лишённым языка, а в залитых слезами глазницах ползали суетливые муравьи…

Захаров распрямился и посмотрел на близкий стол столовой под открытым небом.

Вокруг него валялись вповалку люди, вернее, то, что от них осталось, и Захаров вдруг понял, что никакие силы не заставят его пойти туда и убедиться в том, что там нет живых. Он был абсолютно уверен, что никто из ребят не уцелел: от такой страшной смерти не спастись…

…Высоко над головой коротко и низко прожужжало, как будто пролетел далёкий и быстрый вертолёт. Захаров шарахнулся от лежащего, и, зачем-то петляя по-заячьи, побежал в глубь леса, мгновенно усвоив инстинкты загнанного хищником грызуна… Он не мог объяснить себе самому своего подсознательного недоверия к рою, но осознавал, что безопаснее безоговорочно подчиниться инстинктам. Животным, конечно, было значительно легче, их природа изначально наделила особым чутьём опасности, а Захаров внимательно вслушивался в непонятную ему пока речь, силясь хоть что-нибудь в ней разобрать…

Он долго ломился через буреломы, раздирая одежду и царапая сучьями тело, ломился, пока не задумываясь над тем, куда он, собственно бредёт. Хуже всего было ногам, оставшимся без обуви. Шальную мысль о том, чтобы вернуться на делянку и разуть кого-то из бывших подельников, ни в чём уже не нуждающихся, Захаров после долгих колебаний всё-таки прогнал от себя прочь. Мародёрство вызывало у него непреодолимое отвращение, да и страх, замешанный на непонимании происходящего вокруг, гнал его сейчас только вперёд. Уже значительно позже ему стало смешно от воспоминаний всего этого, но и тогда, заматерев в окружении опасностей, он мысленно согласился со своим прежним поведением, как с единственно верным в сложившейся ситуации. Делая именно так и не иначе, он выжил, а любой другой шаг мог оказаться для него роковым…

Когда кончился короткий августовский день, он забился под вывороченные корни поваленного бурей дерева и забылся нервным оцепенением. Это был не сон и даже отдалённо не напоминал его. Захаров периодически точно проваливался куда-то в Бездну и снова выныривал на зыбкую, не державшую его поверхность, и это было больше похоже на болезненный бред. Он промучился до утра, так и не выспавшись и толком даже не отдохнув.

А утром его скрутил голод. Полазив на коленках по полянам, он набил одичавший желудок жуткой смесью всякой полусъедобной дряни, в которой ягоды и грибы преобладали, но, как впоследствии оказалось, со всем остальным абсолютно не совмещались… Однако на несколько ближайших часов он был избавлен от некоторых отвлекающих факторов.