Рой

Что же всё-таки было? Какой-то особый вид шмелей или пчёл? Пчёлы — убийцы?! Есть, кажется, такие где-то в Южной Америке. Америка далеко, но этих пчёл могло занести и в Сибирь.

Игнат, скорчившись, сидел в темноте, но перед его ослеплёнными мраком глазами стояла очень чёткая картинка вчерашней трагедии, намертво прихваченная прочной памятью. Это, по сути, было последнее, что он видел наверху, и память никак не хотела избавляться от ничем не стираемого во многочасовой тьме изображения…

…Вновь потянулись бесконечные часы ожидания чуда и непрерывной борьбы с полубезумными страхами.

Опять пришла ночь. Игнат не смог спать, дожидаясь от неё чего-то…

Страхи не уходили, они всё время бродили где-то поблизости… Ночью Игнат боялся невидимой смерти, а днём — той, которую мог увидеть. Он умирал от разрывавшего его изнутри желания покурить, но его прошибал холодный пот от одной только мысли шумнуть зажигалкой, не говоря уже о том, чтобы прикурить от неё сигарету. Он вытаскивал вожделенную пачку с ними из кармана рубашки и жадно обнюхивал её, вдыхая сладкий запах недоступного, но так нужного ему сейчас табака, жевал кончик сигареты и глотал обслюнявленные крошки, пытаясь хоть чем-нибудь угомонить зверевший от недостатка никотина и еды организм. Игнат нашёл в темноте консервные банки и куски сырого мяса, но банки вскрывать было нечем, а до удовлетворения голода сырой говядиной ему требовалось ещё дожить…

В погребе было всё так же холодно и сыро, частично от всего этого спасала лишь тёплая одежда, которую Игнат специально не снимал с себя во время работы даже в жару, сгоняя проклятый лишний вес. Но тело слабело, неуклонно теряя от голода и холода тепло и силы.

Дольше сидеть в этом условном блиндаже было нельзя. Переохлаждение организма не за горами, потом неизбежное воспаление лёгких, жар, бред, потеря сознания, и…

И всё… В тайге это легко, особенно осенью. А осень здесь уже фактически наступила.

…Под утро начались последние мучения. Много раз в порыве кратковременной храбрости Игнат приоткрывал крышку своего нечаянного убежища, чтобы ринуться из него на все четыре стороны, но страх, по прежнему бывший сильнее голода и холода, тут же освобождал его от тяжкого бремени случайного мужества…

ГЛАВА № 2

…Игнат выбрался из надоевшего ему до тошноты погреба на восходе солнца. Очень осторожно, боясь скрипнуть и громко вздохнуть, он приподнял деревянную крышку, и долго выглядывал из-под неё, готовый в любое мгновение снова отгородиться ею от опасностей внешнего мира, как надёжной бронёй.

Снаружи всё было по-прежнему: ботинки Спирина, успевшие основательно намозолить ему глаза, и тишина.

Тишина была кошмарнее всего. Почти полная, давящая прессом на психику… Ни криков птиц, ни рёва зверей, ни самолётов, ни машин… Одни комары, да и те какие-то пугливые и вялые.

И больше ничего. Мир словно вымер…

Насмотревшись в щель почти до изжоги в душе, Игнат наконец преодолел себя трусливого.

Крышка погреба даже не пискнула, когда он вылез наверх. Он оставил её открытой, обеспечив себе короткий путь к возможному отступлению, и, стоя на полусогнутых дрожащих ногах, забегал пугливым взглядом по лесной столовой, пытаясь насытиться максимумом информации за минимум времени. Он чувствовал, что неожиданные обстоятельства лишили его тело значительной части лишнего веса, всё на нём болталось, но победа над жирком не подарила ему радости.

…Спирин лежал рядом пустым сморщенным мешком, скалясь на Игната желтозубой прокуренной усмешкой жителя потустороннего мира, считающего его лучше нашего…

Дальше лежали остальные. Игнат узнавал их только по задубевшей от крови одежде, потому что черепа у всех обтянутых кожей скелетов были почти на одно лицо. Люди валялись вповалку — там, где их настигла страшная и, по всей видимости, неожиданная смерть. Всё это выглядело жутко и неправдоподобно. Маскарадно, если бы не окровавленная, изрешеченная чем-то одежда на мёртвых телах.

У Игната не было достаточного времени, чтобы внимательно всё это рассматривать, и в чём-то разбираться. Первой его мыслью на воле было — побыстрее оглядеться, попытаться сориентироваться, и снова забиться в выглядевший достаточно надёжным убежищем погреб для бессрочного ожидания возможной помощи. И мысль эта не была лишена яростной внутренней поддержки. Но тишина и видимый покой давили на застарелый страх наравне с голодом.

И одержали-таки верх над измученным страхами и неизвестностью человеком. Двигаясь по совсем недавно родной столовой максимально осторожно, как по стану невидимого пока врага, Игнат набил в карманы и за пазуху пачек печенья и банок тушёнки, сунул в ботинок охотничий нож Спирина, стараясь не слишком часто смотреть на то, что осталось от его бригады, вышел на накатанную лесовозами дорогу, и торопливо зашагал по ней в направлении далёкого леспромхоза.

Первое время он пробирался почти крадучись, пугливо вздрагивая от каждого шороха и дуновения ветра, потом страх, больше ничем не подкармливаемый, ещё больше притупился. Ружьё, которое Игнат на всякий случай прихватил с собой, не вселяло ему особой уверенности в счастливом будущем, но он прекрасно понимал, что без него психологически было бы гораздо неуютнее.

Уже километрах в трёх от места трагедии, слегка успокоенный тем, что ничего страшного пока не происходит, он сел на землю, прислонившись слепой спиной к дереву, открыл ножом банку тушёнки и, нервно шаря по сторонам уже уставшими от этого занятия глазами, проглотил её буквально за минуту. Есть хотелось дико, однако неистребимый страх перед убийственной неизвестностью поднял Игната на ноги и погнал дальше. После еды и полных страха ночей потянуло в могучий сон и ему пришлось приводить себя в относительный порядок с помощью холодной воды из попавшейся на пути лужи.

Идти стало немножко легче. Дорога петляла по тайге, делая длинные изгибы, но для того чтобы сократить путь, требовалось уйти от неё, углубившись в чащу… Игнат истерично гнал от себя даже мысли об этом, хотя и понимал, что идти по дороге не менее опасно, но в какой-то степени она дарила ему хоть какую-то уверенность в себе. Дорога была символом непобедимой мощи земной цивилизации, символом всего остального, безумно далёкого сейчас человечества, от которого он теперь только и мог ждать так необходимой ему помощи.

Неожиданно он увидел лесовоз. Мощная машина стояла, уткнувшись разбитым радиатором в ствол могучей сосны, охранявшей дорогу, и было в КРАЗе что-то от окаменевшего бодливого быка.

Игнат подошёл.

За рулём сидел обтянуты сухой кожей человеческий скелет. Удар о дерево, по-видимому, произошёл на малой скорости: лобовое стекло уцелело, но было сильно издырявлено прямо напротив того места, где сидел погибший водитель. Словно кто-то с расстояния метров в тридцать стрелял в него из дробовика рисовыми зёрнами. Дырочек было не меньше сотни, они фактически превратили стекло в решето. Дверца машины была чуть приоткрыта: очевидно, водитель пытался выскочить наружу, да не успел… Он так и остался навеки сидеть в кабине, положив скуластый, костлявый подбородок на открытое боковое стекло, пугая окружающий мир зверской улыбкой трупа и тошнотворным взглядом уже почти выеденных мухами глаз… Они и сейчас густо роились вокруг облепленного спутанными волосами черепа.

РОЙ!!! Игнат затравленно завертел головой, чувствуя, что ещё немного страха и его штаны тут же до отказа наполнятся тем, что до сегодняшнего дня всегда предназначалось сортиру.

Нет, вроде бы, вокруг по-прежнему было тихо. Он отвернулся и, чувствуя спиной загробный взгляд мертвеца, пошёл дальше. Он узнал погибшего водителя, но лучше бы тот остался неузнанным…

Игнат шёл ещё километров семь без передышек, пока не наткнулся на второй лесовоз. Тот, слетев на скорости с дороги, лежал теперь кверху колёсами в конце длинной борозды, пропаханной им же на замшелом склоне, посреди большого круга выжженной земли. Лежал смятый и обгорелый, и не было никакого смысла спускаться к нему, поскольку огонь всё равно уже поставил завершающую точку в той трагедии, которая произошла здесь прошлым вечером…

Страх взялся за Игната с прежней звериной силой. Гибель обоих водителей так далеко от делянок значительно расширяла границы потенциальной опасности и масштабы случившейся в тайге катастрофы. Кроме того, на Игната слишком давило двухдневное одиночество, которое уже начинало сильно походить на вселенское.

Он интуитивно чувствовал, что нагрянула большая беда, он пока не понимал её главной сути, но уже видел её страшные следы. И эта беда касалась не только людей: несколько раз Игнат натыкался на погибших таёжных обитателей.

Сначала это был ёж. Вернее, его жалкий скелетик, чуть присыпанный сухими иголками. Бедный зверёк был, очевидно, захвачен врасплох прямо посреди дороги, через которую перебегал. Он свернулся в клубок, отгораживаясь от опасности испытанными и надёжными иголками, но на этот раз они его не спасли…

Чуть позже Игнат случайно наткнулся на горстку уже слегка раздутых ветром смешанных с костями чёрных перьев. Ворону, судя по всему, смертельно достали прямо на лету…

Игнат ясно видел, что тут прокатилась какая-то странная, губительная для всего живого волна, сметавшая и убивавшая всё на своём пути. И, возможно, она покатила куда-то очень далеко, оставив в своём тылу единственного живого свидетеля и очевидца. Надолго ли?..

…Уже вечером Игнат услышал вертолёт. Сначала его слух уловил низкое жужжание, и ужас, прочно зафиксированный этим звуком в памяти, мгновенно вырвался наружу, бросив Игната под корни гигантского кедра. Он сжался в тесной норе, уже ничего вокруг себя не видя, не слыша и не понимая, превратившись в тугой комок голых нервов, сжатых чудовищным прессом ожиданий близкой гибели…

Узнавание пришло слишком поздно. Когда, ошалевший от радости встречи с кем-то живым, он наконец выскочил на дорогу и стал прыгать на ней, размахивая руками и крича что-то, неслышное даже ему самому, вертолёт уже удалялся.

Его сверху так и не заметили. Он мог выбежать на вырубку, до которой было всего метров двести по лесу, но это следовало сделать гораздо раньше. Игнат стоял посреди дороги, понуро опустив голову, и тоскливо слушал стихающий рокот винтов удаляющегося спасения. Судьба нанесла ему очередной оглушающий удар, испытывая на прочность то, что от него осталось после первого.

…Тяжёлый грохот всколыхнул воздух и тряхнул землю под ногами. Игнат не сразу сообразил, что это взрыв, а, поняв, побежал сквозь узкую полосу леса туда, куда улетел вертолёт, и откуда пришла ослабленная расстоянием взрывная волна.

Выскочив на открытое пространство, он сразу увидел густой дым, столбом бивший в небо из груды раскоряченного металла, бывшего совсем недавно пилотируемой воздушной машиной. Вертолёт горел всего в полукилометре; из чёрных, пыхающих клубов дыма, выглядывала умирающе раскачивающаяся лопасть винта.

Потрясённый трагедией, случившейся буквально у него на глазах, Игнат почти побежал к месту воздушной катастрофы, жалобно причитая: — Как же так… Как же так… Там же люди…

…Проснувшаяся память инстинкта самосохранения опять хлестнула его, как кнутом, отбросив назад, к уже неблизким деревьям. Окончательно теряя от постоянного страха рассудок, он резко повернул обратно и побежал, не жалея себя, бездумно тратя так необходимые ему силы. Он добрался до леса и, уже задыхаясь и изнемогая, остановился на его краю, упершись свободной рукой в прохладный, шершавый ствол сосны, и чувствуя, как страх потихоньку слабеет, покидая его измученное сердце. Он шагнул на дрожащих от усталости и волнения ногах под кроны деревьев, как вдруг сзади низко загудело, заглушив шум далёкого пожара…

Игнат хотел обернуться, но тут в его спину словно воткнулся десяток острых вил…

Ослабевшего, ударом и нестерпимой болью его толкнуло вперёд, разворачивая, и он, наткнувшись изуродованной вилами спиной на ствол дерева, наконец, остановился.

Прямо перед его глазами рванулся вверх, в небо, юркий жёлто-красный рой, но увиденное уже не было достойно оценено умирающим сознанием.

Чудовищная боль почти мгновенно погасила разум и белый свет в глазах, она рвала тело прямо изнутри на миллиарды крохотных кусочков, чтобы тут же сжечь их все в адском огне… Из открывшегося в последнем, так и не состоявшемся выдохе — крике рта наружу вырывались другие звуки: скрежет, скрип, хруст и влажное чавканье…

К подбородку скользнула тонкая алая ниточка крови. Ноги Игната подогнулись, тело его начало медленно сползать по стволу, съёживаясь, сморщиваясь, сминаясь, и утопая в ставшей вдруг невероятно просторной одежде…

ГЛАВА № 3

…Вид пришедшего был страшен. Он был ужасен. На заросшем густой щетиной, грязном, исцарапанном лице вошедшего в комнату человека безумным пламенем во взоре горели глаза давно не спавшего и не евшего. Одежда его была в таком жутком виде, будто её кто-то долго и сладострастно кромсал, чем придётся. Лет сто назад в этих краях так традиционно выглядел беглый одичавший каторжник, а сейчас мог выглядеть только такой же беглый, озверевший от долгого одиночества зэк. И вид пришедшего, так же как и сто лет назад, не предвещал ничего хорошего…

Рогожкин, инструктированный начальством на все возможные и даже невероятные случаи жизни, невольно потянулся рукой в раскрытый сейф, в ячейку, где лежал всегда заряженный пистолет.

«Каторжник» буквально упал на свободный стул и лёг грудью и лицом на полированную крышку стола.

— Лейтенант, — хрипло простонал он. — У тебя есть что-нибудь пожрать?.. И покурить… Помираю…

Рогожкин молча достал из сейфа пистолет и демонстративно передёрнул его затвор.

— Не надо, лейтенант… — равнодушно и устало сказал пришедший. — Это совсем не смешно… Я не беглый…

Он поднял всклокоченную голову и буквально обжёг Рогожкина горячечным, лихорадочным взглядом тяжело больного или психически не совсем нормального человека.

— Хотя бы закурить, лейтенант… — взмолился он. — Я тебя умоляю!.. Остальное можно и потом. Если успею…

Рогожкин всё так же молча переложил пистолет в другую руку, достал из ящика стола сигареты с зажигалкой, и пустил их к пришедшему по скользкой полировке длинного стола.

Гость неверными пальцами вынул из пачки одну сигарету, с трудом прикурил и, закрыв воспалённые долгой бессонницей глаза, откинулся на спинку стула. Блаженный стон вырвался из его груди; из-под сжатых ресниц выползли две сразу заблестевшие в лучах заходящего солнца дрожащие слезинки.

— Я из Семёновского леспромхоза, лейтенант, — глухо сказал он, не открывая глаз. — С шестого участка… Захаров…

— Что там у вас случилось? — прямо спросил гостя Рогожкин, давая понять, что готов поверить ему на слово, но пистолет не убрал обратно в сейф, а положил в открытый ящик стола.

Захаров сильно вздрогнул, точно очнувшись от чего-то, открыл свои сумасшедшие глаза, и затравленно завертел всклокоченной головой. Он с грохотом вскочил со стула, подбежал к окну и, прижавшись боком к стене, осторожно выглянул из-за угла на улицу.

— Беда, лейтенант… — сказал он хриплым голосом и снова ожёг Рогожкина пылающим взглядом. — Смерть в тайге…

— Говори яснее, — поморщился Рогожкин.

Захаров опять испуганно выглянул в окно и, по непонятной причине слегка успокоившись, вернулся к столу.

— Яснее некуда, — сказал он, часто затягиваясь, точно боясь, что сигарету у него вот-вот отнимут. — По тайге бродит Смерть, и она может прийти сюда… Не сегодня так завтра…

— Не темни! — резко сказал Рогожкин. Он был на службе, на которой терпеть не мог длительных и невразумительных вступлений. — Какая смерть и где именно она бродит?!

— Свяжись с военными, лейтенант! — продолжал паниковать перепуганный чем-то до смерти Захаров. — Быстрее!!! Время дорого! Ты мне всё равно не поверишь, сочтёшь меня за сумасшедшего! А без военных с ними так и так не справиться! Если и с ними получится!

Рогожкин снова достал пистолет.

— Тогда я тебя немедленно арестую! До окончательного выяснения личности! Имею на это право!

— А зачем такие сложности? — вдруг удивился Захаров. — Ты позвони в наш леспромхоз, и я сам прямо при тебе с ними поговорю. Только побыстрее, лейтенант! Военных нужно обо всём известить как можно скорее! Иначе будет поздно! Совсем поздно!

Рогожкин устало посмотрел на явно мешавшийся пистолет, пожал плечами, положил трубку телефона на стол, и, не убирая оружия, послушно набрал номер Семёновского леспромхоза.

Контора ответила ему короткими гудками.

— Там занято, — сказал он, кладя трубку.

Захаров выронил изо рта остатки сигареты и зажал грязными руками заросшее дремучей щетиной лицо.

— Да, лейтенант, там действительно всё занято… — не сразу выдавил он из себя со смертельной тоской в дрожащем голосе. — И, похоже, уже никогда не освободится… Никогда…

В его голосе были такие убеждённость и обречённость, что Рогожкину стало немножко не по себе. Он снова попытался связаться с леспромхозом, но опять безрезультатно.

Захаров сидел в напряжённой позе готового к прыжку на рекордную высоту, и из его расширенных глаз потоками хлестал страх. Рогожкин старался избегать встречаться с его взглядом.

— Не связаться тебе с моим леспромхозом… — упавшим, но уверенным голосом сказал вдруг Захаров. — Тогда попробуй попасть в какой-нибудь посёлок поблизости от него.

Рогожкин устало вздохнул, с облегчением бросил своё, порядком надоевшее оружие в ящик стола, и торопливо придвинул к себе телефон, устраиваясь на стуле поудобнее.

…Рысь молчала, Абрамцево — тоже. В Останино, Грязи, Бологом и Карше трубки никто не брал.

— Позвони в Вахромеевку… — неожиданно посоветовал оцепеневший на стуле Захаров.

Рогожкин с трудом заставил себя посмотреть в его затравленные глаза и, мгновенно заразившись от него необъяснимым звериным страхом, сам внутренне похолодел: Вахромеевка была всего в трёх с небольшим километрах отсюда. Он набрал известный ему в соседнем посёлке номер и с остановившимся взглядом долго сидел молча, ожидая ответ.

— Всё… — прошептал окаменевший Захаров. — Поздно… Обложили нас со всех сторон…

Он вдруг вскочил, опрокинув стул, и опрометью выбежал из кабинета, громко хлопнув ещё и дверью. Рогожкин бросил трубку, инстинктивно выдернул из стола пистолет и кинулся за ним.

— Стой!!! — заорал он вслед убегавшему. — Стой!!! Да ты хоть объясни толком, что стряслось!!!

Захаров, почему-то петляя, во весь опор бежал под гору, к реке. Лейтенант на бегу поднял вверх руку с пистолетом и нажал на спуск. Грохнул выстрел и тут же с неба, как ему после выстрела показалось беззвучно, упал быстрый и плотный жёлто-красный рой…

…Рогожкин точно наткнулся грудью на тысячи раскалённых игл и, уже падая, задыхаясь от сжигавшего его изнутри, рвущегося наружу пламени, увидел, как странный рой рванулся вверх, успел поднять пистолет, и трижды нажал на спуск.

Рой слегка поредел и испуганно брызнул в разные стороны, но лейтенант ничего этого уже не видел. Он упал на колени, надсадно кашляя от раздиравшей его грудь боли, харкал на камни красными комками и сгустками, удивлённо глядя на них, потом упал лицом на скользкие, тёплые от солнца речные голыши, лениво посучил ногами, и, наконец, затих…