Помоги проекту - поделись книгой:
– Скажи лучше, что просто хочешь забраться ей под юбку. – Он повернулся к мальчику: – Кстати, вот еще одно ремесло, которому может обучить тебя наш мастер.
– Прикуси-ка язык, – произнес Ян. – Он еще ребенок.
Маттеус раскурил трубку и выпустил клуб дыма.
– Дружище, ты потрясающий художник. Можешь научить этого паренька всему, что нужно. Кроме одного – как стать по-настоящему великим. – Он ткнул в Яна своей трубкой. – Да, ты отлично рисуешь и преуспеваешь во всем, за что берешься. Тебе все дается легко. – Маттеус поднял со стола кисть и обратился к подмастерью: – Знаешь, что это такое?
– Кисть, – ответил мальчик.
– Нет, средство для удаления краски.
– Выпей еще бренди, – посоветовал Ян.
– Наш друг Рембрандт – он бы меня понял. Чем больше он кладет на полотно краски, тем больше обнажает то, что скрывается за ней, – правду. Понимаешь?
Мальчик неуверенно кивнул.
– Страдания, гуманность… – Маттеус повернулся к Яну: – Но ты должен бы сильным, мой друг, и не бояться боли. Только через боль открывается красота мира. – Он встал и расцеловал Яна в обе щеки. – Я говорю это тебе потому, что сам на такое не способен. По сути дела, я трус, фигляр, развлекающий публику. И меняться уже поздно. – Он допил бокал, потрепал юнца по голове и вышел.
Мальчик взглянул на Яна:
– И вы не сердитесь, что он с вами так разговаривает?
– Сержусь? Конечно, нет. Он говорит так потому, что меня любит.
Однако Ян чувствовал себя задетым, даже уязвленным, но он притворился, будто все в порядке, и небрежно развалился на стуле. Задрав голову к потолку, Ян посмотрел на стропила, затянутые паутиной. Возле окна висела белая мешковатая простыня, которую он прибил к стене, чтобы ловить свет. Там стояла София, положив руку на оконную задвижку. Она открыла окно и глубоко вдохнула, наслаждаясь утренней прохладой. Эта воображаемая картина заставила его проникнуться нежностью к задвижке. София повернулась к нему, закрыла окно и улыбнулась.
– Принеси-ка мне листок бумаги, – пробормотал Ян.
– Вы хотите дать мне урок рисования? – спросил мальчик.
Художник покачал головой:
– Я хочу написать письмо.
11. Мария
Кухарка должна смотреть одним глазом в кастрюлю, а другим на кошку.
Мария сидела перед кухонным очагом и ощипывала утку. Птица была зажата у нее в ногах и висела вниз головой, словно стараясь рассмотреть лежавшие на полу крошки. Но она была мертва, и служанке хотелось плакать. Ведь если бы утка была жива, она могла бы, по крайней мере, поделиться с ней своими секретами. Глупо, конечно. Она уже сто раз ощипывала уток. А еще раньше, в деревне, весело сворачивала им головы. Но в последнее время ей было жаль всех, кто испытывал страдания, даже бессловесных тварей. Это было так похоже на ее любовь к Виллему… «Виллем, Виллем…» – повторяла Мария его имя. Ей хотелось жаловаться и хныкать; порой она чувствовала себя так, будто с нее сняли кожу. «Нельзя почистить луковицу, не пролив слез», – говаривала ее бабушка. Теперь Мария понимала, чтó она имела в виду.
Ее бабка вообще говорила много всяких мудрых вещей. Мария часто вспоминала, как она взбивала масло. Засучив рукава и склонившись над огромным чаном, энергично работала пестом, вращая им взад и вперед. «Без труда не вытянешь и рыбку из пруда, – бормотала бабка. – Без хлопот и доход не тот». Когда Мария стала постарше, заявила, что пахта – духовные радости, а сыворотка – плотские наслаждения. Тогда Мария ничего не поняла.
Кот сидел рядом и не отрывал взгляда от утки. Его хвост ходил из стороны в сторону. Мария была суеверной. Она решила, что если кот поскребет себя лапой, то Виллем постучит в дверь. У кота полно блох, ждать придется недолго.
В дверь постучали. Мария подпрыгнула, швырнула утку на стол и помчалась открывать. Она распахнула дверь. За порогом стоял какой-то мальчишка. Он протянул ей конверт.
– Пожалуйста, передайте это хозяйке дома, – сказал он.
Мария разочарованно взяла письмо, закрыла дверь и поднялась в хозяйскую спальню. После утреннего похода за покупками госпожа почувствовала себя плохо и не выходила из комнаты.
Оставшись один, кот быстро прыгнул на стол. Еще секунда, и его когти вонзились в утку.
12. Письмо
Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей: так благословится человек, боящийся Господа!
София стояла у окна и читала письмо. Солнечные зайчики играли на ее лице. Волосы были собраны со лба и откинуты назад. В мочках ушей висели маленькие жемчужины: они отражали свет и поблескивали под тяжелой прической. На Софии был черный корсаж, расшитый бархатом и серебром. Фиолетовое платье из шелка сияло в лучах солнца.
На деревянной рейке за ее спиной висел широкий гобелен. В полумраке на стене угадывались смутные очертания картин. Кровать закрывал бархатный зеленый балдахин, немного сдвинутый в сторону и открывавший краешек роскошного покрывала. Всю комнату наполнял спокойный золотистый свет.
Она стояла неподвижно. Одинокая фигура, застывшая между прошлым и будущим. Краски, которые только предстоит смешать; замысел, еще не воплощенный в жизнь. Мгновение, какое вот-вот запечатлеют на холсте. Что решается в этот момент? Разорвет ли она письмо или быстро пройдет по тихим комнатам и незаметно выскользнет из дома? Ее профиль кажется таким бесстрастным.
А там, на улице, кипит жизнь. Два регента сидят в экипаже, который с грохотом переезжает мост. Они кивают друг другу: у них важный разговор. Из дверей склада выталкивают бочку и скатывают в баржу. Позже, когда ее изобразят на заднем плане, никто уже не узнает, что находилось в той бочке. Небольшая группа меннонитов, как воронья стая, собралась на углу улицы, мимо них с визгом пробегают дети. Снаружи шум и суета. А внутри – глубокое оцепенение.
В письме было сказано: «Слишком поздно. Мы оба это знаем. Я должен тебя увидеть, любимая. Приходи в мою студию завтра в четыре».
13. Ян
Если слез моих хочешь, ты должен сначала плакать и сам.
В песочных часах снова иссякла струйка. Ян перевернул их во второй раз. Пять часов. Она не придет.
Как глупо было надеяться! Геррит вымыл пол и прибрал в комнатах. Утром слуга вернулся из загула сильно опухшим и притихшим, но Ян был слишком занят собой, чтобы ругаться. Зато раскаяние делало Геррита особенно старательным: он не только навел порядок в доме, но и до блеска отдраил оконные стекла каким-то своим, только ему известным способом. Посреди комнаты стоял стол, накрытый на двоих: копченое мясо, сыр, вино, пирожные с марципаном и сахарной пудрой. Ян лично купил их утром. Геррита он выгнал в кухню. Ученика отправил домой.
София не придет. Каким безумием было поверить в это даже на секунду! С какой стати ей рисковать всем ради него? Он ничего не мог ей предложить, ничего. Только свою любовь.
Струйка песка быстро текла сквозь узкое горлышко. Пока внизу была только маленькая горстка, но она росла на глазах. Ян совсем не знал Софию. Правда, ему казалось, что он знал ее всю жизнь, она давно поселилась в его сердце, но он был наивным дурачком. В какой-то момент Ян даже обрадовался, что София не придет: реальность могла бы грубо разрушить его грезы. Он боялся разочароваться в ней – ради нее. Подобное с ним случалось впервые. Ян сам себя не узнавал.
Кучка песка росла. Чем выше она поднималась, тем больше таяли его надежды. Внизу на улице заорали двое пьяных. Этот район, Йордан, – неподходящее место для такой изысканной дамы, как София. Ян оглядел студию и увидел помещение ее глазами. Белая простыня, прибитая к потоку, паутина в углах. Тумба, задрапированная тканью: место, куда он сажал свои модели. Вдоль стены лохматой порослью лежало множество бумажных рисунков, от пола до потолка тянулась большая трещина. На крюках висели гипсовые слепки – нога, рука. В комнате сильно пахло льняной олифой, на которой он разводил краски.
Ян родился в семье ремесленников. Его отец был ювелиром, двое братьев занимались росписью по стеклу. Ян привык жить в рабочей обстановке, но как он мог вообразить, будто София, благородная женщина, захочет рисковать своей репутацией ради вот этого? А Ян даже застелил кровать чистым бельем, несчастный идиот.
Стеклянная колба часов наполнилась уже наполовину. Софии все не было. Ян сел на сундук и натянул башмаки. Напоследок бросил взгляд на сервированный стол: бокалы на тонких ножках, ваза с фруктами, пирожные в белой пудре. Словно натюрморт, который стоял тут уже с четырех часов, дожидаясь гостей. В каждой его детали хранились тысячи возможностей, теперь останутся лишь в его воображении. Ян смотрел на них глазом художника: белая простыня, смятая между двумя бокалами, металлический блеск ножа, блики на кувшине. Несмотря ни на что, эта гармоничная композиция доставила ему удовольствие.
– Геррит! – крикнул он. – Убери со стола, я иду в таверну.
Ян услышал легкий звук. Сначала решил, что это ветка стукнула в окно. Он встал и надел плащ. Ноги вдруг отяжелели, будто увязли в болотной топи.
И снова стук, теперь точно в дверь. Ян шагнул вперед и распахнул ее настежь. Прямо перед ним стояла София.
– Это я, – сказала она.
14. Мария
Любовь нельзя ни купить, ни продать – она приобретается лишь самой любовью.
Мария сидела на ступеньке рядом с Виллемом. День клонился к закату, высокие стены отбрасывали тень в глубину двора. В это время года солнце появлялось в нем изредка, на несколько минут. Ее метла стояла тут же, прислонившись к стене, словно часовой.
Виллем нежно поглаживал пальцы Марии.
– Тебе надо смазывать их жиром, сердечко мое. Гусиным салом. Тогда ты сразу превратишься в даму.
– Ну, не так скоро! – засмеялась она.
Мария прижалась к его плечу. Каменные ступеньки холодили ее тело, но она не решалась увести Виллема в дом: вдруг хозяйка еще там? Кажется, это письмо ее сильно расстроило. Наверное, она получила плохие новости от своей семьи. Весь день с ней творилось что-то неладное. Два раза накидывала плащ, чтобы выйти на улицу, и снимала его. В последний раз Мария видела, как хозяйка сидела у входной двери и крутила волосы на пальце.
– Мария, милая, я хочу тебя кое о чем спросить.
– О чем?
– Я люблю тебя, а ты любишь меня. – Виллем обнял ее за талию. – Думаю, я имею право так говорить.
– Конечно, я тебя люблю. Вчера я ревела, ощипывая утку. Когда я тебя вижу, меня бросает в дрожь. К чему ты клонишь?
– Ну, значит, мы с тобой… Давай поженимся! Согласна?
Мария кивнула. Ее переполняло счастье. В соседнем дворе на яблони щебетал черный дрозд, его песня лилась на нее как струя золотых монет, как сладкое вино. У Марии кружилась голова.
– Конечно, я хочу за тебя замуж, Виллем, но у нас нет денег.
– Подожди. – Он потер кончик носа. – У меня есть план.
– Какой?
– Я пока не хочу его раскрывать. Главное в том, что я собираюсь сделать из тебя даму и у нас будет дом, где жить, а потом мы заведем детишек.
Детишек! Мария закрыла глаза. В ее мечтах их всегда было шестеро. Она уже чувствовала, как они толкаются вокруг нее, стараясь забраться к ней на колени. Во сне это были рыбки, но теперь они вдруг стали живыми и реальными. Ее счастливый смех эхом откликнулся на щебет пташки.
– А как ты собираешься найти деньги? – спросила Мария.
Виллем взял ее руку и прижал к своему сердцу.
– Доверься мне, любовь моя, доверься мне. – Он уже вел себя как муж, брал дело в свои руки. Даже его голос зазвучал глубже и увереннее. – Скажу так – это будет нечто вроде делового предприятия.
Он хочет на ней жениться! Мария уставилась на клумбу. Там уже проклюнулось несколько зеленых ростков – символ надежды. Они упрямо, неудержимо лезли на свет, раздвигая комья почвы. Значит, весна пришла. Мария положила голову на плечо Виллема: во всем городе не было пары счастливее, чем они.
15. София
Тот, кто решается плыть в неизведанные воды, наверняка потонет.
Ян жил в нижнем этаже дома на Бломграхт, почти в миле от нашего особняка. Он хотел проводить меня обратно, но нас не должны были видеть вместе. Я осторожно выскользнула из его студии и поспешно зашагала по улице. Солнце уже садилось, закат заливал стыдливым румянцем половину неба. Весь город, все здания и перекрестки покраснели от стыда. Канал превратился в огненную лаву. Вода алыми бликами плясала на кирпичных стенах. Окна охватило пламя.
Любовь влажным сгустком еще находилась у меня между ног. «У нас есть час, только один час». Господи, но что был за час! Даже если он никогда больше не повторится, я запомню его на всю жизнь.
Опустив голову, я прошла по Западному рынку и свернула в переулок. Я чувствовала себя убийцей, бегущим с места преступления. Нижняя часть домов казалась отбеленной водой, только вокруг дверей и окон ярко полыхали остатки краски. Если бы и я могла так же отбелить свои грехи…
– София, дорогая! Не ожидала вас здесь встретить.
Я невольно отшатнулась: мы едва не столкнулись нос к носу.
– Значит, вы бываете в этом районе. Какое милое платье, расскажите, где брали материал?
Это была госпожа Майхтинс, жена нашего стряпчего. Она зашагала со мной рядом.
– Вы должны открыть мне свой секрет.
– Какой? – испуганно спросила я.
– Тот, что вы хорошо скрываете. Всегда обещаете рассказать, но потом молчите.
– О чем?
– О вашей портнихе, конечно. Помните наш разговор на музыкальном вечере? Моя совсем ничего не умеет, мне ее рекомендовала миссис Овервалт, но она едва может сделать простой шов. К тому же у этой неумехи всегда простуда. А вы выглядите великолепно! Вам так идет бордо, и ткань отличная – подчеркивает цвет лица. Хотела бы я, чтобы мои дочери выглядели как вы… Ох, помедленнее, пожалуйста. Я едва за вами поспеваю.
16. Ян
Ткань должна показывать скрытую под ней фигуру, облегать тело, подчеркивая его форму и движения, и не создавать лишних складок, особенно на выступающих частях, чтобы открыть их глазу.
Живопись равносильна одержимости. Все предметы, даже самые скромные, она видит одинаково сочно и ярко. Животные, овощи или минералы – все для нее равны; выпуклость глиняного кувшина она рисует так же любовно, как женскую грудь. Страсть художника воистину бесстрастна.
Но теперь все изменилось: Ян стал одержим иным. Сегодня их третий и последний сеанс; потом он отнесет холст домой и закончит его в студии. После того как он трогал ее тело, скрытое под тканью, как сжимал в своих объятиях обнаженную Софию, – его словно парализовало. Эта скромная и целомудренная жена, сидящая на стуле с неприступным видом, – его любовница. И он больше не может видеть в ней только сочетание кобальтово-синего платья, подбитого мехом жакета и бледной кожи. Гармония и равновесие были разрушены его любовью.
София сияет, просто источает свет. Неужели ее муж этого не чувствует? Вероятно, Корнелис старый педантичный идиот, но как он может не замечать напряжения, разлитого в комнате?
Все эти вопросы отвлекали его от дела. Ян сообразил, что уже несколько минут молча стоит с кистью в руке. Корнелис, наверное, что-то заподозрил. Даже две фигуры на полотне: блеклые тени, наполовину существовавшие только в его воображении и лишь отдаленно схожие с реальными людьми, казалось, смотрели на него с презрением, словно он их предал. Ударами кисти Ян наполнял Софию жизнью и в то же время навеки заключал ее в образ добропорядочной жены – тихой женщины, послушно сидящей рядом с мужем.
Ничего другого ему не оставалось. Но теперь его преследовал страх, что портрет окажется фальшивым, он не справится со своей задачей. Ян проклинал ловушку, в которую попал, и твердил себе, что, будь он великим художником, София ожила бы на его полотне, излучая свет и любовь для каждого, кто ее увидит. Он может, он обязан это сделать, если хочет оправдать ее доверие.
Продолжая работать, Ян слышал ее голос: «Я полюбила тебя сразу, как только увидела».
Сколько в ней неожиданного, непредсказуемого! Он боялся, что Софию будут терзать раскаяние и муки совести.
«Нет, теперь уже слишком поздно. Я хотела сюда прийти. И я желаю находиться здесь. Больше ничего не имеет значение, только это».
Когда они легли в постель, Ян был так взволнован, что вначале у него ничего не получилось. «Значит, я зря пожертвовала всем?» – прошептала София, смеясь.
«Я не могу поверить, что ты здесь», – пробормотал он.
Она взяла его руку. «Я просто женщина – вот, смотри… из плоти и крови».
Мир полон хаоса. Все художники это знают, но стараются найти в нем смысл. София дала ему этот смысл. Связала его в единое целое, соткала из своей любви, словно чудесную накидку, под которой они могли укрыться от людей. И там уже никто не мог им помешать.
Если, конечно, не считать того, что вместе они находились только час, у Софии совсем другая жизнь, и Корнелис постоянно рядом с ней, и почему бы ему не умереть?
Комната в библиотеке была выложена черными и белыми клетками. Шахматная доска для игры в жизнь. Ян прищурился, и комната стала расплываться. Он поднял свою королеву – Софию. Поставил на клетку рядом с мужем. Потом взял мужа и выбросил его с доски.
Поделиться книгой: