Нежные языки пламени. Лотос

– Ты как будто получил от Деда Мороза радиоуправляемый танк.

– Так и есть, так и есть! – пробормотал Андре. – Ты что, взаправду это сделаешь?

– Ты же слышал, все зависит от того, насколько я терпелива.

– Татуировка не слишком сложная, но времени займет много. И потом место такое… нежное, – вмешался Иван. – Рука между локтем и плечом – зона весьма чувствительная. Татуировка круговая.

– Мне будет больно, – тихо прошептала я самым сексуальным, почти призывным тоном, и глаза Андре зажглись, словно я поднесла фитиль к бикфордову шнуру. До взрыва теперь оставалось совсем немного времени.

– Тебе будет больно, может быть, не стоит? И потом, это ведь навсегда, – ответил Андре, не сводя с меня полыхающего взгляда.

– Веревки похожи на те? – спросила я, и Андре сглотнул, словно ему стало трудно говорить. Он кивнул. Я бросила взгляд на листок. Иван, без сомнения, был талантлив, он совершенно точно подхватил идею, о которой я только вскользь упомянула по телефону. Рука, обмотанная веревкой, сплетенной наподобие каната – такой Андре и связывал меня. Веревка прилегала к коже плотно, оставляя едва уловимые следы, была обмотана вокруг два раза, а ее концы исчезали, и были видны, только когда я вставала спиной.

– Ничего себе у тебя представление о сюрпризе, – сказал Андре хрипящим голосом, а затем откашлялся.

– Скажи одно слово, и мы уйдем отсюда. В конце концов, я придумала это для…

– Нет, я хочу остаться, – сказал он, сразу посерьезнев.

Через час обсуждений, подготовки, работы с эскизами я все же оказалась на кушетке – с обнаженной левой рукой, до времени укрытой пледом. Кушетка была застелена одноразовой прозрачной простыней. В целом я чувствовала себя вполне комфортно. Иван показал Андре внушительную коллекцию сертификатов и наград, устроил ему ликбез относительно ухода за татуировкой. Предупредил, что первое время мочить ее водой нельзя и, принимая душ, стоит оборачивать рисунок пищевой пленкой. Нельзя купаться и в соленой морской воде – ха-ха, не подвергать воздействию прямых солнечных лучей – еще раз ха-ха, ведь в Москве осенью особо не позагораешь, не то что во Французской Полинезии. Откуда тут палящее солнце? Дезинфекция и уход. Андре слушал с вниманием, подозрительным для профессионального хирурга, но я знала, что он наслаждается – это было своего рода прелюдией, и если он прекрасно понимал, что происходит, то я с каждым словом пугалась все больше. До этого момента я представляла татуировку как нечто никак не связанное с медициной. Теперь я точно знала, на что иду, и Андре это полностью устраивало.

– Готова? – спросил он, протягивая мне ладонь. Я взяла его руку и почувствовала, как она тепла.

– Ты решай. Это твой сюрприз.

– Это твое тело, – возразил он, и я только молча улыбнулась и покачала головой. Акт капитуляции. Андре облизнул губы и кивнул Ивану. Тот невозмутимо расставлял какие-то приборы и баночки на стойку рядом с моей кушеткой. Когда он достал татуировочную машинку, я невольно сжалась. Прибор чем-то напоминал змею или, скорее, жужжащее стоматологическое чудовище. В определенном смысле даже звук был похожим.

– Расслабься, птица! – сказал Андре и сжал мою ладонь чуть сильнее. Я кивнула. Иван спросил, хотим ли мы, чтобы он включил музыку. Андре покачал головой. Это было странно, наверное, сидеть в тишине, но я знала, для Андре я и была музыкой. Мы не сводили друг с друга глаз.

– Это лучше, чем кольцо, правда?

– Правда, – кивнул он.

– Это не смогут забрать в полицию, как доказательство, – улыбнулась я после того, как первые, самые болезненные в своей неожиданности уколы прошли под мою кожу. Иван попросил разрешения и надел наушники. Он привык работать под музыку. Мы не возражали, так мы могли побыть наедине. Андре сидел рядом, стирал пот с моего лба, целовал мою ладонь, успокаивал меня, когда я невольно вздрагивала от боли, подносил мне воду. К концу второго часа Иван предложил разбить работу на два сеанса, сказав, что потребуется еще как минимум полтора часа, и что выдержать три с лишним часа человеку неподготовленному обычно трудно. Андре спросил меня, но я отказалась что-либо решать.

– Я поступлю, как ты мне скажешь, – ответила я.

Андре задумался, приложил руку к моему лбу, пытаясь определить температуру.

– Как ты себя чувствуешь?

– Восхитительно, – заверила его я. Рука горела так, будто ее искусали миллионы муравьев, но сама боль была несильной, переносимой. Андре кивнул и велел Ивану продолжать. Сам он почти не отходил от меня, только пару раз, чтобы кому-то позвонить и еще, чтобы вызвать машину. От усталости и с непривычки я почти засыпала, организм перестал воспринимать боль, как нечто чужеродное, я словно срослась с нею, и каждый раз, когда я открывала глаза или вздрагивала, я наталкивалась на темный медовый взгляд, полный смутных обещании и… любви?

Через два с лишним часа мы уезжали из тату-салона на черной машине отца Андре. Андре прижимал меня к себе, стараясь аккуратно обходить место свежей татуировки, а его глаза выдавали такие чувства, что мне становилось одновременно страшно и весело, как бывает на аттракционах, когда предстоит лететь вниз с огромной скоростью.

– Мы поженимся в Москве, и как можно скорее, – сказал Андре мне, когда темная тонированная машина везла нас в неизвестном для меня направлении. Я только кивнула.

* * *

Уже темнело, и серая мгла сменилась разноцветным сиянием огней, слегка приглушенным из-за плотной тонировки стекла. Мы с Андре сидели на заднем сиденье, невозмутимый водитель этого элитного такси за весь путь так ни разу и не обернулся на нас. Мы ехали недолго, лишь раз остановившись около аптеки, где Андре купил препараты, которые нужны были для ухода за татуировкой, а также те, что могли понадобиться в определенных случаях, те, что вряд ли когда пригодились бы, и наконец, те, что не понадобились бы никогда. Я рассмеялась, когда увидела пакет, с которым Андре нырнул обратно в машину.

– Ты собираешься на войну? Будешь лечить раненых?

– Мне хватает тебя, – спокойно ответил Андре, а затем повернулся ко мне и многозначительно произнес: – И потом, ты не знаешь, что я собираюсь с тобой делать.

Рядом со мной снова сидел мой демон-искуситель, которого я почти потеряла в московских сумерках. Андре улыбнулся только краешками губ и положил ладонь мне на ногу, опустил чуть ниже, между ног. Я постаралась дышать ровнее, но весь этот день, все пережитое в темно-синем, цвета индиго, салоне тату будило меня, волновало, вызывало эмоции, которых я и сама не понимала до конца. При каждом движении место с татуировкой отзывалось легкой болью под мягкой хлопковой тканью рубашки Андре – мой собственный свитер был решительно забракован Иваном. Контакт с шерстью в первые дни был противопоказан, даже несмотря на то, что тату укрыли какой-то специальной заживляющей пленкой.

– Куда мы едем? – спросила я, наконец.

– Мы почти приехали, – ответил Андре, и действительно, через насколько минут автомобиль остановился напротив кованых ворот небольшого особняка, заставившего меня усомниться, что я все еще нахожусь где-то в Москве.

– Что это за место? – спросила я.

– Кажется, Орел, – ответил Андре, чем поставил меня в полнейший тупик. Я выглянула из машины: на улице было совсем уже темно, но широкая улица освещалась придорожными фонарями. По каждой стороне улицы шли деревенские дома, только деревня была… в стиле какой-нибудь Барвихи. Роскошные особняки, высоченные сосны, раскрасневшиеся клены и все еще зеленые дубы – все это делало версию с городом Орлом крайне сомнительной. И ведь не на самолете добирались. Шум, долетавший до нас издалека, говорил, что мы все еще в черте первопрестольной.

– Сокол, – подсказал нам водитель, передавая Андре какую-то черную сумку. Это было единственное слово, сказанное водителем за всю поездку. Я пыталась сопоставить свои представления о шумной станции на Ленинградском шоссе, и роскошной респектабельностью этого квартала.

– Кажется, когда-то это место называли поселком художников, – сказал Андре, – а теперь вот.

– Да уж, не всякий Пикассо сможет позволить себе тут жить, – улыбнулась я, выходя на прекрасный внутренний двор перед домом.

– Пикассо, вообще-то, был очень богатым человеком. А тут живет мой отец.

– Ты что? Ты не мог меня предупредить, что мы едем к нему в гости? – заволновалась я, и Андре мягко рассмеялся. Он забрал черную сумку с переднего сиденья, отпустил водителя и дал мне вдоволь насмотреться на дом. В отличие от восхитительного, уютного особняка Габриэль, московский дом отца Андре выглядел отчужденно и строго. Высокий порог, лестница, с которой так и боишься навернуться, прямые линии дорожек, сплошные, непроницаемые заборы вокруг. Этот дом словно всеми силами старался показать, что он – крепость, и вполне преуспел в этом.

– Мой отец не живет тут постоянно, слишком далеко от центра. У него квартира недалеко от этого магазина… как же его… такой безумно дорогой магазин, куда все туристы ходят фотографироваться. Рядом с Большим театром.

– ЦУМ, – подсказала я.

– Ах да, я помню, там три какие-то буквы, – рассеянно кивнул Андре, и я прыснула. Его знакомство с Москвой было настолько шапочным, что это открывало настоящий простор для фантазии. – В общем, пока мы здесь, отец оставил дом нам. Пока мы не определимся, где будем жить.

– А чем тебе не понравилось у меня? – спросила я, чтобы просто подразнить его, но Андре повернулся ко мне и ответил со всей серьезностью:

– Мне не понравилось, и точка. Просто потому, что это – не мое место. И потом, эта твоя квартира – коробка, а я не люблю коробки.

– Ты просто неженка.

– Да, Даша, я неженка и собственник. И все, что принадлежит мне, включая тебя, должно быть под моим контролем, – ответил он, заводя меня по лестнице внутрь. Я была рада, что в этом жилище никого нет: никакой прислуги, поваров, камердинеров или кого там еще держат в подобных домах. Высокие потолки улетали почти в небеса, стены разлетались в стороны, и в одной прихожей этого дома можно было поместить две моих «коробки». А вот окон тут почти не было, что создавало одновременно ощущение слишком замкнутого пространства, а, с другой стороны, давало чувство безопасности, которое особенно хорошо, если ты преступник, прячущийся от всего света.

– Ты голодна? – спросил он, проходя через просторную гостиную в кухню. Было видно, что Андре хорошо знаком с этим домом, и я подумала, что тут, наверное, он и провел часть своего детства. Я так мало знала о его отце, о том, как тот разошелся с матерью Андре, о том, как сам Андре перенес это событие, поместившее его не только между двумя людьми, но и между двумя государствами.

– Я бы могла что-то съесть, – сказала я тихо, вспомнив, что не ела весь день.

– Это хорошо. Я покормлю тебя, – ответил Андре, повернувшись ко мне. – Только сначала я хочу, чтобы ты разделась.

– Что? Прямо тут? – испугалась я. За каждым углом в доме мне мерещились непрошенные гости, чужие взгляды.

– Прямо тут, – кивнул Андре и выжидающе посмотрел на меня, остановившись в проходе на кухню.

– А ты не боишься папарацци? – слабо возразила я, и Андре хищно улыбнулся. – Или того, что твой отец придет?

– Никто не придет, – покачал головой он. – И система здешней безопасности куда лучше нашей французской. Русские помешаны на безопасности, ты не знала? Мой отец никогда не потревожит меня без звонка. Он знает, что мы приедем к нему на обед завтра, а этот вечер – он только наш.

– У тебя все продумано, – возмутилась я, а Андре даже не пошевелился. Он ждал, когда я исполню его приказ. Я помедлила, оглядываясь, пытаясь приблизительно понять, через какие окна меня могут вычислить в этот раз. Андре всплеснул руками.

– Через эти стекла вообще ничего не разглядеть, стоя снаружи. Тебе не о чем беспокоиться, хотя я бы предпочел, чтобы ты волновалась.

– Я знаю, что это так, – невольно ухмыльнулась я и потянулась к пуговицам рубашки. Татуировка на руке немедленно отозвалась ноющей болью, и я поморщилась. Андре внимательно смотрел на меня, стараясь не пропустить ни одного движения. Я расстегнула пуговицы, стянула рубашку и вопросительно посмотрела на Андре. Он некоторое время рассматривал красиво исполненную татуировку, канат оплетал мою руку так, словно был настоящий, а краснота только добавляла реализма. Я знала, что уже завтра татуировка будет смотреться иначе, и пройдет несколько дней, прежде чем она станет такой, какой ей предназначено быть, но сегодня она смотрелась особенно.

– Сними все, птица. Все, кроме этой веревки на твоей руке. – Андре вдруг невольно облизнулся, глядя на тату.

– Кроме нее, значит, – хмыкнула я и потянулась назад, к застежкам бюстгальтера. Больно. Я вздрогнула, но перетерпела, дотянулась до лифчика. Андре дождался, пока я скину и его, затем сделаю то же с джинсами, трусиками и носочками. Я осталась стоять посреди огромной гостиной полностью обнаженная, в смятении. Незнакомая обстановка беспокоила и нервировала. Андре подошел ко мне, взял за руку и повел за собой. Мы прошли через кухню в еще большую столовую, где я увидела стол, за которым могли усесться человек пятьдесят, не меньше. Просторы поражали воображение, но Андре вел себя так, словно все это ничего не значило. Он взял меня за бедра, приподнял и усадил прямо попой на стол для благородных гостей. Я рассмеялась, и он неодобрительно посмотрел на меня.

– Сегодня я хочу, чтобы ты была покорной, как никогда. Ты можешь издавать звуки, только если я тебе разрешу, и только такие, которые я скажу тебе издавать. Ты поняла меня? Скажи, да, господин.

– Ты серьезно? – вытаращилась на него я, и тогда Андре вдруг схватил меня за волосы, заставил склониться, буквально упасть боком на стол. Оглушительный шлепок по попе заставил меня вскрикнуть. Затем Андре меня отпустил.

– Я достаточно серьезен?

– Да, – пробормотала я и тут же поправилась. – Да, господин.

– Хорошо, – кивнул он, а затем он поднял с пола сумку, которую доставил водитель. – Молодец.

Я захотела спросить, что в сумке, но не стала, зная, что игра уже началась, и теперь я буду отвечать за каждое слово. Нужно быть экономной, когда речь идет о провокации. Всему свое время, но я догадывалась, что ничего типичного в этой сумке не будет. Никаких запасных носков или ноутбука. Андре бросил на меня короткий взгляд, пока я мирно сидела на столе.

– Как ты думаешь, как долго ты сможешь стоять на коленях? – спросил он. – Можешь ответить.

– Сколько ты прикажешь, господин, – ответила я после некоторого раздумья. Андре глубоко вдохнул, а затем подошел к стене, где находилась стереосистема. Негромкая музыка заполнила комнату. Затем Андре открыл сумку, и я ахнула от изумления. В ней лежали веревки, повязки, ремешки и еще бог весть какие приспособления.

– Видишь, птица, тут есть всё, для того чтобы сделать твой вечер незабываемым, – сказал Андре с хорошо читаемой угрозой в голосе, а затем подошел и поцеловал меня в губы. Это был долгий, яростный поцелуй – такой, после которого болят губы, после которого ты еще долго чувствуешь на себе запах мужчины. Я подставила рот, язык, потянулась навстречу, отдалась поцелую, заранее принимая всё, что Андре приготовил для меня. Голова закружилась, волнение и голод сделали свое дело, и я почти повалилась к нему в руки. Андре отпустил меня, усадив обратно на стол. Затем он поочередно достал из сумки несколько мотков веревки, очень напоминающей ту, что была на татуировке, а также повязку для глаз и, о боже, три разные плеточки. Одна – просто стек с маленькой кожаной насадкой, другая имела на конце целую метелочку из кожаных лент. Третья больше была похожа на кожаный кнут для лошадей – удар от такой, должно быть, очень и очень болезненный. Я сжалась от ужаса, и Андре посмотрел на меня вопросительно.

– Что-то не так? – спросил он наконец, но я только помотала головой. Он кивнул. – Ты не могла бы опуститься на пол? Вот сюда, на ковер посреди зала, я тебе помогу.

С этими словами Андре взял меня на руки, помог переместиться вниз. Я встала на колени и посмотрела на Андре – на сей раз снизу вверх. В том, когда мужчина стоит сверху, всегда была некая сила: в этот момент в женщине включается какая-то древняя защитная магия, говорящая ей делать все, что в воле ее властителя-мужчины; возникает жажда исполнять его волю, желание отдать себя в его руки. Когда Андре попросил меня свести пятки вместе и как можно шире расставить колени, меня не нужно было просить дважды.

* * *

Андре действовал профессионально. Он связал мне запястья, обмотав их несколько раз – не туго, но достаточно плотно, а затем притянул эти же веревки к ступням, сцепил мои запястья и лодыжки, обмотав те таким же способом. Я оказалась в положении, когда невозможно ни свести колени вместе, ни выпрямиться, ни встать – можно было бы свести ноги сзади и таким образом изменить позицию, но Андре и это предусмотрел. Он вставил мне между ног чуть пониже коленей палку-распорку, которая препятствовала этому действию. Отойдя на несколько шагов, Андре полюбовался работой. Я стояла связанная, униженная, откинувшись назад, открывая перед Андре и свою грудь, и всю переднюю часть своего пойманного в силки тела. Мне так хотелось этого, и вот – мое персональное сумасшествие прогрессирует, и меня уносит, в крови бушуют гормоны. Я пленница, я награда, я жертва, я – сегодняшнее развлечение. Мне никак не спастись, и остается одно – надеяться на свое тело, на то, что оно сможет удовлетворить жажду, вымолит мне жизнь.

Я стояла на коленях, волосы рассыпались по плечам, груди напряглись, татуировка же оставалась в зоне видимости. Андре периодически скользил по ней удовлетворенным взглядом. Его добыча.

– Какая же ты аппетитная, особенно сейчас, – пробормотал он, склонившись ко мне, и поцеловал меня в губы. Этот поцелуй был коротким, после него Андре вдруг надел на меня кожаный ошейник.

– Зачем это? – невольно испугалась я, и Андре моментально оглянулся, взглянув туда, где на столе остались лежать орудия моей пытки.

– За то, что ты ослушалась меня, я ударю тебя сейчас один раз самой маленькой плеткой, но туда, куда захочу. А ты потом расскажешь, что почувствовала, – сказал он и принес со стола ту плеточку, на конце которой было совсем немного кожи. Андре прицелился и ударил меня – резко и точно, прямо по одному из сосков. Я вскрикнула, резкая боль пронзила мою грудь и тут же отпустила.

– Что ты почувствовала?

– Как… ожог, – ответила я, и Андре кивнул.

– Открой рот, – сказал он, а когда я сделала то, что он велел, он вложил мне в рот плеточку. Я осталась стоять, держа ее в зубах, покорная и готовая в любой момент предоставить ее для дальнейшего использования. Беспомощность – это слово не отражало и десятой доли того, что я испытывала сейчас. Андре вышел и принялся возиться на кухне. Я ждала, колени затекали, и я почувствовала страстное желание опуститься на пол. Я знала, что это только разозлит Андре, но я так безумно, безумно устала, и держаться было невероятно тяжело. Андре вернулся, забрал у меня изо рта плетку и дал мне выпить из бокала. Я почувствовала вкус прекрасного вина.

– Ешь, – скомандовал он, и маленький кусочек мяса оказался у меня во рту. – Я не хочу, чтобы ты упала в обморок. Я хочу, чтобы ты все чувствовала.

– Я устала, – прошептала я, но Андре невозмутимо продолжил меня кормить. Несколько вкусных кусков, а затем он вернулся к столу, взял вторую плетку, ту, где на конце было много лент, и я получила два удара по ягодицам – сильные, с оттягом, с присвистом. Каждый раз я невольно подскакивала, но веревки не давали мне распрямиться, на втором ударе я осела на бок.

– Нет-нет, так тебе не идет, – сказал Андре, поднял меня обратно, на колени. Он вдруг распустил мои волосы, заново собрал их, и тут я увидела, как он вплетает в мои волосы еще одну веревку. Я не заметила, но надо мной, где-то высоко, вторым светом, проходила лестница. Длины веревки было достаточно, и Андре привязал меня за волосы к лестничному ограждению второго этажа. Это было по-настоящему жестоко, теперь я не могла никуда деться, и любые попытки вырваться только причиняли новую боль. Андре ушел и вернулся с новой порцией еды и вина. Я делала все молча, боясь облечь на себя новый гнев. Я помнила, что на столе есть еще одна плетка, и знала, как страстно Андре хочет ее применить.

Андре поднес к моим губам бокал, но другой рукой одновременно он провел по моей груди, той, что еще несколько минут назад ударил плеткой. Я вздрогнула и посмотрела ему в глаза. Лицо Андре было напряженным, серьезным, даже бесчувственным, было невозможно сказать, отпустил бы он меня сейчас, даже если бы я его умоляла. Его пальцы теребили мой сосок, и тот невольно отзывался на призыв, я чувствовала, как мои соски набухают и твердеют.

– Я хочу ударить по ним, когда они затвердеют, – прошептал Андре, не сводя с меня взгляда. Я облизнула губы и кивнула. Тогда рука Андре скользнула ниже, туда, где пульсировал мой оголенный, напряженный клитор. Он провел по нему пальцем – сначала слегка, один раз, а затем Андре вдруг обмакнул свои пальцы в вино и принялся ласкать меня между ног, настойчиво, терпеливо и умело, пока я не застонала, зная прекрасно, что этим только даю ему право на следующий удар.

Андре поднялся и, ни слова не говоря, взял со стола кнут. Он подошел ко мне спереди и остановился, чтобы я могла хорошо его разглядеть. Он стащил свою водолазку через голову, оставшись до пояса раздетым. На нем остались светло-коричневые джинсы из мягкой ткани и обувь. Кнут смотрелся в его руках устрашающе, и я невольно сжалась, ожидая удара по груди, но я ошиблась, и, просвистев, кнут обрушился как раз на то место, что только что получало ласки – кончик кнута пребольно ударил между ног. Андре чуть промазал, не попав по клитору. Я закричала, это было больно, и тогда он отбросил кнут, опустился ко мне на колени. Он обнял меня, поцеловал – его язык настойчиво проникал внутрь, пока я не отозвалась на этот поцелуй, пока поцелуй не заглушил боль. Тогда Андре чуть отодвинулся и сказал:

– Поцелуй меня, поцелуй меня вот сюда, – и я увидела его прекрасную грудь на уровне моего лица. Андре тяжело дышал, когда мой язычок принялся орудовать над его сосками. Я старалась вовсю, примерная рабыня, то прикусывая их, то чуть посасывая, обводя языком вокруг альвеол. Губы радовались делу, и я полностью сосредоточилась на том, чтобы завладеть его сосками, когда вдруг почувствовала пальцы на своих ягодицах. Андре раздвинул их, проведя пальцами по ложбинке, нежно коснулся дырочки и чуть надавил. Я напряглась в ожидании. Чтобы не застонать, на этот раз от удовольствия, я снова принялась ласкать его грудь, расширяя зону своих ласк. Я чувствовала, что мне в живот уперся твердый, как кол, член, и это только подстегивало меня. Наконец, Андре отодвинулся от меня. Я хотела было потянуться к нему, но пребольно дернула саму себя за волосы.

– Осторожнее, птица, – сказал Андре. Он отошел на несколько шагов и снова стал просто смотреть на меня, будто стараясь навсегда запомнить меня такой. Я почти с ума сходила от желания сделать хоть что-то, но боялась произнести слово, не желая мешать его планам. Мое сознание словно раздвоилось, и теперь я хотела, чтобы он меня ударил, и в то же время боялась этого. Особенно кнута, который Андре все еще держал в руке.

– Хочешь увидеть себя? – спросил он и я, покраснев, кивнула. Андре вышел и через несколько мгновений вернулся с большим зеркалом на подставке. Он поставил его так, чтобы мне было хорошо видно себя почти целиком. Это было странное зрелище, безумное, унизительное и чудовищно… эротичное.

– Нет ничего прекраснее женщины на коленях, – сказал Андре. – Женщины, которая полностью в твоей власти.

– Да, – кивнула я. Андре склонил голову, пытаясь понять, почему я решила заговорить, а затем выпрямился, отошел на шаг и распрямил кнут. Он свистнул им вхолостую, по воздуху, словно проверяя его силу, и я выдохнула, зная, что будет дальше. На этот раз Андре не промазал, и кожаная плеть ударила прямо между ног, по моему возбужденному клитору. Удар был обжигающим, за гранью того, к чему я была готова. Невольно и непроизвольно я дернулась в сторону, но привязанная, тут же вернулась на место – было слишком больно. Из глаз полились слезы, я всхлипывала и задыхалась от шока. Андре дал мне пару мгновений, чтобы я почувствовала все до конца, а затем он склонился и принялся нежно водить между моих ног рукояткой кнута. Несколько раз он помещал рукоятку внутрь меня, а сам губами ласкал мои соски. Я видела себя в зеркале, со слезами на лице, с потемневшим взглядом, с раскрасневшимися губами.

Затем Андре отвязал мои волосы, снял распирающий ноги ограничитель, размотал веревки на лодыжках, но оставил их на запястьях и не убрал ошейник. Он поднял меня на руки и отнес за большое кресло с широкими подлокотниками. Андре усадил меня в кресло так, что моя голова оказалась чуть запрокинутой, вытянутой, словно я тянулась губами вверх. Положение было очень удобным, и я лежала на подлокотнике и просто смотрела, как Андре сбрасывает свои ботинки и джинсы на пол. Его огромный член пульсировал. Я потянулась было к нему, но Андре только покачал головой.