Это было, когда ещё звали друг друга – товарищ,Эра милосердия должна была наступить вот-вот,Эхо революции было в те дни ещё звонким, как девический смех,Эх, а завтра – Великая Отечественная война.Эзра Паунд ещё не якшался с фашизмом,Эзоповым языком Зощенко ещё вовсю соловьем заливалсяЭсэсовцы ещё не повесили этих девчонок…Но не только абстрактное добро, в этих стихах так много конкретной поэтичности, так много узнаваемого.
Я хорошо знал этого человека, бывал у него в гостях, в квартире на Кропоткинской, беседовал с ним, учился у него – это Николай Иванович Харджиев. Ему посвящено стихотворение «Золотой век»:
Любимые ученики Малевича за его супрематическим гробом в исполнении Суетина,
Чьи абстракции напоминали иконы,
Чьи живописные и авангардистские слоны разбрелись по его жёнам…
Перебежавшие от Шагала слетающими витебскими евреями,
Прескверным характером даже в триумфальном Париже оплакивавшем иудушек-учеников…
В этой книге собрано многое из всечеловеческого творчества, иные строки напоминают мне плиты Реймского собора. Я видел этот собор, стоял перед ним, и час, проведенный перед его порталом, не забуду никогда.
Своеобразие, оригинальность поэта более всего определяется его собственной, не заемной интонацией. Интонация этих стихов, на мой взгляд, совершенно особая, ни на кого не похожая, не заемная, и это одно из лучших, сильнейших качеств книги. Автор использовал ментальность всей новейшей истории, ее революционеров и консерваторов, поэтов и философов, славянофилов и западников. Говоря это, я имею в виду Герцена и его великую книгу «Былое и думы», вот, что он пишет на последней странице: «Есть что сказать человеку – пусть говорит, слушать его будут, мучит его душу убеждение – пусть проповедует. Каждый человек опирается на свое генеалогические древо, которого корни чуть ли не идут до Адама. За ним, как прибрежной волной океана, чувствуется напор всемирной истории, мысль всех веков, а с этой мыслью мы можем быть властью».
Да, существует особая власть, отличная от бюрократической злободневности. Она действует на человека не напрямую, она не давит его, а возвышает:
И впрямь музыканты, слепыми перстами играя так ловко –Ушам не поверить, умом не понять, что-то знают такое,Что у стоящих толпой волосинки встают на дыбы, шевелятся,Штопором с неба их душ как подкошены падают птицы.Ветер свирепый срывает у душ зазевавшихся стяги,Смерти над ними устали держать колесниц боевые порядки,Многие, кто оказался поближе, сегодня домой не вернутся,Но, заколдованы звуками струн, об этом не знают…Дельта
Владимир Ермолаев
Искатель приключений
Владимир Ермолаев (1950) – родился в Иванове. Окончил Ивановское музыкальное училище и философский факультет МГУ. С 1985 г. живет и работает в Риге. Автор четырех поэтических сборников: «Танцующие ульи» (2010), «Трибьюты и оммажи» (2011), «Попытка коммуникации» (2012), «Кафка» (2013). Стихи, проза и переводы печатались в российской и зарубежной литературной периодике.
ИграЭто игра, в которую начинаешь играть, едва успев выучить правила, играешь по принуждению, от которого, впрочем, нетрудно избавиться, но какая-то странная щепетильность заставляет тебя ему подчиняться, и ты играешь в игру, до которой тебе, в общем-то, нет никакого дела; для тебя не важно, выиграешь ты или проиграешь, – ты ведь знаешь: ни выигрыш, ни проигрыш ничего в твоем положении не изменят; все останется, как и было; никакая сила, никакое решение не способны отменить утвержденный кем-то – в каком-то потаенном месте – маршрут, дать твоей жизни новое направление, но именно это и позволяет тебе продолжать игру. Я понимаю тебя, мой друг.
Искатель приключенийОн искал приключений себе на голову, но поиски его были тщетны: приключения бежали его, говоря архаично, как звери, почуявшие охотника, но он был упорен, вернее, не мог отказаться от поисков, которыми занимался долгие годы, и продолжал их, зная, что ищет безрезультатно, что уловки его напрасны, понимая, что все бесполезно, и ситуация его безысходна: никогда ему не выпадет случай встретиться с настоящей опасностью, настоящим риском, никогда не переделать того, что есть, не изменить этого скучно-благополучного положения, не залучить для своей головы постояльцев повеселее, даже если он переменит тактику и будет действовать изобретательнее и смелее.
Другая играЕсли ты и пытался найти выход из этого положения, то старался напрасно. Все твои попытки остались безрезультатными. И в том не твоя вина – выхода из этого положения просто не было. Тут и человек посмелее тебя, человек, готовый на все, не мог бы ничего сделать. Уяснив это, ты стех пор разыгрываешь свою игру, в которой нельзя проиграть, можно только выиграть. Но помни, непобедимый игрок, победа (если ты победишь) будет видна лишь тебе одному: никто не встанет, не крикнет, не рассыплет конфетти, и ты не услышишь поздравления от противника.
Иногда случаетсяОднажды все это словно повисает в воздухе, будто лишилось корней, и ствол его уже ничего не держит, или, по-другому, как будто земля ушла из-под ног, то есть корней…
– У того, кто смотрит, или у того, на что кто-то смотрит?
– Но это не имеет значения, это как бы две стороны одной медали, одной монеты, две стороны одного дерева, если хотите: если повисает в воздухе то, на что вы опирались, то и вы лишаетесь опоры и повисаете в воздухе. Вот так это и бывает: испарина, головокружение, а в иных случаях и обмороки.
И с этим ничего не поделать, исключить такие мгновения невозможно. Они сваливаются на тебя, опрокидывают, давят…
– Но это противоречит тому, что вы рассказывали об этом раньше.
– Ничего удивительного. Я же сказал: здесь все имеет двойное значение, и даже тройное… может, и больше… Там, где значение вообще исчезает, буйно разрастаются сорные травы, происходят неожиданные метаморфозы. И тут можно придираться к любым словам – среди них не найти самого точного. А если бы такое слово нашлось, тогда… тогда наверное, все выглядело бы иначе… все сделалось бы надежным, прочным, устойчивым…
Ожидание отлива
не обмануть этой размеренности, не нарушитьэтой тишины, всему свое время,наберись терпения.Iа когда наступит отлив, и откроется то,что было до этого скрыто,прими явившееся не задумываясь, легко,как будто вспомнилось что-то ненадолго забытое.Метель
В этой метели, начавшейся так внезапно,ты потерял все следы, все указатели,ориентиры. Направления влево, вправостали неразличимы. Все смешалось:идти куда-то было то же самое,что оставаться на месте;мир как будто скрылся за ширмой,и от его исчезновениябыло и страшно, и весело.Верх и низ еще сохраняли определенность:снег падал вниз, а снежный покроврос вверх; можно былоподнять и опустить голову.Что-то от прежнего многообразияеще сохранялось –слышался чей-то смех,можно было различить какие-то направления, –но это продолжалось недолго.На краю моря
Итак, это край моря, говоря проще, суша, точнее, берег,и тот, кто стоит на берегу, смотрит, как восходитили заходит солнце, – скорее, заходит, но сказать навернякатрудно, потому что все в этой области странно,двусмысленно, многозначно.Так или иначе, тот, о ком речь, человек, женщина или мужчина,стоит на берегу, у края моря; волны касаются его ног;он смотрит на горизонт, и там, вдалеке, видитсолнце, растущее или убывающее, –этого достаточно.Ничего не поделать
Если бы ты мог сменить обстоятельства, приросшие к тебе,Словно кожа, сменить их, как змеи меняют кожу,Приобрести новую внешность, характер, способности…И, самое главное, новые возможности для того, чтобыЖить по-другому, не так, как раньше, чтобы дни твоиНе проходили впустую, а цвели и плодоносили.Но этих возможностей ты не получишь, каких быНи прикладывал усилий, не получишь ни за какую цену.Все останется как и прежде – с одним-единственнымИсключением: мысли твои будут делаться проще,Бесцветнее, мельче. Все будет так, как описал один старыйРусский писатель, кажется, Чехов, – описал ясно, точно,Спокойно, – без сочувствия, но и без смеха.Благоразумный совет
Отправившись в далекий путь,Не забывай устраивать хранилища припасов.Двух целей сразу этим ты достигнешь:Уменьшишь груз и обеспечишь возвращение.Позднее, когда наступит время выбирать,Продолжить странствие или вернуться,Не сожалей о том, что был так осторожен,И что припасов осталось на три дня.Ты верно поступил, послушавшись совета.Отвага не должна переходить границ.И если в ту минуту тебе захочетсяИдти вперед, чтобы увидеть край снегов,Другую землю, не поддавайся искушению.Скажи себе, что ты дошел до краяСвоих возможностей, ты сделал все, что мог,И возвращайся побыстрее – к припасам, людям.Дай мыслям шанс
Не стоит говорить так много –Слова обходятся недешевоВ пути, где счет идет на вдох и выдох, –Пустая трата сил, которые нужныДля поединка с бездорожьем.Пусть мысли остаются в голове,Как птицы в клетке.Прислушайся – здесь царство тишины,Пустынный край, где словоПадает, замерзнув, едва сорветсяС губ. Такие холода, что и в молчанииМыслям не согреться.Но все же дай им шанс на выживание –Помолчи.Срединный мир
– Что-то светлеет там, в вышине.Что-то темнеет там, в глубине…– Ну и что? Занимайся своим: высьи глубь не имеют к тебе отношения.Все это, друг, не твои имения.Если тебе нравятся эти слова
Если тебе нравятся эти слова, то, чтобы употребить их,Придется изобрести, создать какое-то «я»,Подходящее к этим словам, которые тебе так хочетсяПроизнести – пусть про себя – или написатьИ увидеть. И вот, выдумывая это «я», ты обнаружишьСледы его в самом себе, что, в общем-то, не так уж странно:Творение из ничего под силу только Богу (это словоНе из тех, которые хотелось бы употребить, но что поделать –Оно здесь кстати). Обнаружив следы кого-то,Кто живет в тебе и чей язык охотно произнес быТе слова, которые тебя сейчас так занимают,Ты постараешься его разговорить, и поначалу это будетТрудно, но с каждым днем все легче. И наконецЖилец настолько ободрится, что станет помыкать тобой,Хозяином жилища. Вот тут-то призови на помощь силу воли,И если не сумеешь силой одолеть, попробуй смех:Посмейся всласть над этим gubbins'oм (хорошее словечко –Я встретил его в стихотворении американского поэта) –Он смеха точно не перенесет, и ты останешься владельцем дома.Чтобы найти эту страну, оставляешь другую страну
Отправляясь в путь, покидаешь какое-то место,Думая, что оно ничего для тебя не значит,Рассчитывая, что найдешь место получше,Страну, в которой не жил никто из твоих предков,Но из которой ты родом, и где тебя ждетРодовое имение – сад, роскошный дворец,И луга, и леса, и, может быть, горы…Рыцарем древних времен отправляешься тыВ этот путь, не оглядываясь на современность,На эту эпоху, – столетие модерна и постмодерна, –Где слишком много социальных проблемИ разговоров о социальных проблемах,Слишком много политики, телевещания,Где все слишком заняты устранениемДискриминации, несправедливостиВ отношении различных меньшинств,Где много военных конфликтов, и беженцев,И демонстраций по всяким причинам,Где быть кем-то можно,Лишь объединяясь с другими,Где сам по себе человек – это ноль,Хотя там повсюду говорят о личных правахИ личной свободе и почитают известных людей,Как будто им удалось по-настоящемуВыбиться в люди.Со всем этим миром ты расстаешьсяБез сожаления, надеясь добраться до края,Где и один что-то значит,Где можно остаться наедине с целым миром,Забыв о других, их бедах, проблемах(Без неловкости, угрызений,Потому что есть другие проблемы, намного важнее).Со дня отъезда ты всегда в дороге, в движении.Но дело не в том, что ты просчитался, –Маршрут твой был верен. Остановок нетИ не будет, потому что (и ты давно это понял)Страну твоей грезы обретают только в пути.Это край пилигримов – он нигде и повсюду.Странствуя, ты приближаешься к цели,Хотя и не так, как думал об этом раньше, –Приближаешься не к точке на карте,А к чему-то иному.Проходят месяцы, годы, и ты замечаешь,Что герб той страны все ярче проступаетНа твоем панцире и плаще.Твой замок
Одиночество – прекрасный замок, взятый как будто из немецкихСказок или повестей времен Германского союза,Когда настоящие рыцарские замки уже пришли в упадок,И обрести одиночество делалось все труднее, – то одиночество,Которое так необходимо тому, чьи мысли, чувства нуждаютсяВ просторе – то ли потому, что не обладают иммунитетом,Достаточным, чтобы ужиться в соседстве с мыслями и чувствамиДругих людей, то ли потому, что в них – избыток силы.Когда находишь одиночество, находишь все – и разом становишьсяВладельцем обширнейшего края, безлюдного, как небоИли дно морское, – ты сразу делаешься королем без поданных(Что означает – могущественнейшим из королей).Какая радость-знать, что утром твои мысли никого не встретят, –Никто их не окликнет, не остановит, не смутит вопросом,Не спутает их детскую игру. Тогда и сон быстрее гонишь, и неклянешь погоду, и напеваешь что-то на прогулках.Король молчания
Так непросто быть откровенным даже наедине с собой.Казалось бы, нет никаких препятствий, и можешь говорить свободно,Не стесняясь, а все же что-то связывает твой языкИ делает медлительными мысли.Здесь слишком хорошо, чтобы о чем-то думать.Здесь слишком много зелени, чтобы укрываться в зелени стихов.Король без подданных – король молчания.Мне это нравится. Я не жалею, что забрел сюда и принял власть.Пусть листья говорят.Петра Калугина
Невидимому другу
Родилась в Норильске, по образованию филолог. Живет в Москве. Автор поэтических сборников «Твой город» (2004), «Круги на полях» (2012), «Изобретение радуги» (2016) и ряда литературных публикаций: в журналах «Нева», «Новая Юность», «Октябрь», «Русский переплёт», «Подлинник» и др.
* * *
по осени-рекесплавляюсь на байдаркеот пышных пламенейдо скудных икебан,мелькают мимо дни,иные – как подарки,и сразу за спинойвпадают в океан.впадают в водопад,в белесую пучину,и длятся навсегдасквозь радужную взвесь,люби меня, люби,как женщину – мужчина.ведь это мы и есть,ведь это мы и есть.Вишневое
А село зовется – Вишневое.Вишня тут с кулак, ломает ветки.В ближнем продуктовом, через поле,Булки есть и мятные конфетки,Чипсы и корейская морковка…Время тут, как водится, застыло.Дунет ветер – унесет обновку,Подтолкнув по-школьному в затылок:Мол, в свою тетрадь! не отвлекайся!Не лети вперед велосипеда!Памяти вьюнковые девайсыПрорастают из любого летаВ это. Обживают внутривенно,Скручиваясь в клейкие спирали.Будь же навсегда благословенноВсё, что мы с тобой не выбирали;Что однажды выбрали не глядя,Словно бы детьми играли в жмурки,Там, где ветерок ласкает прядиОскоря[3] в тенистом переулке.Измерение Ч
человек человеку – юг,север, восток и запад,в бездну открытый люк,меди окислый запахс внутренней стороныбёдер и с внешней – рая.криком отделены,криком же выбираемжить, прорезаем в светмутные щелки зрения.невесомости больше нет,только лишь от-землениякраткие: вот берутна руки, вот качают.как-нибудь назовут.будут не спать ночами.вот понесли кормить,мыть, пеленать… как странно:человек человеку – нитьв узком ушке пространства.голода льнущий рот,кожа на тёплой коже…человек человеку выложен на животи ползет по нему, как может.Про чай
заплесневелая заваркаседеет в чайнике, ноябрь.и жизнь идет себе насмаркупо телевизору – моя.легкодоступна и реальна,да всё никак не протянук ней руку: чисто визуальноее ласкаю, как луну.переключаю, выключаю,включаю снова, так и быть.и даже не с кем выпить чаю,и чайник незачем помыть.Заполярное время
Магнитной стружкой снег летит на тьму.Мой город бит любовью – белой оспой,И больше не тождественен тому,Где я жила-была на Комсомольской.Ходила в школу, зо уши держаУшанку и ничком ложась на ветер;Где рыскал бич в компании бомжаИ с ними – самый страшный – кто-то третий,Вне зрения уловленный едва,Крадущийся вдоль граней и излучин;Где я впервые трогала слова –Мой оберег, мозоль от авторучки.Перебегала незнакомый двор.Вставала, скрипнув крышкой, из-за парты.Где солнце, выплывая из-за гор,Мимозой пахло на Восьмое марта.Где полудетский спрятанный дневникХранит мой почерк – никому на память…Есть только ты, мой выросший двойник,Да беглый шелест клавиш под руками,Похожий на роенье костерка,На треск пластинки, на сюжет романа.И зябнут пальцы, и саднит слегкаБесследная утрата талисмана.Олени
Девочка на подоконнике гладит свои колени,Словно они безрогие маленькие олени.Там, за окном, – полярная,Черная, как повидло,Белая-непрогляднаяЗга, но ее не видно.Мама ушла за Сонечкой, папа в командировке,А на оленьих мордочках есть и глаза, и бровки.Грустно всегда быть маленьким,Слушать, как вьюга воет…Крепче прижаться лбами, неПаниковать: настрое.Нам ведь совсем не страшно же,Правда же, Левый с Правым?..Шелест в замочной скважине.С грохотом на пол: мама!!!Идеалы
Помнишь, мама, как ты рисовалаИдеальные женские лица,Как лежало на белой странице –И дышало – лицо идеала.У меня были волосы. Косы.Как я хмурилась, как наблюдала!Идеальная линия носа…Идеальная форма овала…Лебединые контуры шеи…Симметричные ниточки-бровиНад глазами. Твои ГалатеиУлыбались мне стой же любовьюЧто и ты… А потом я давалаИмена им красивые: Белла,Виолетта, Регина и Стелла.И звала их: Мои Идеалы.Невидимому другу
Здравствуй, мой милый друг.Мой ненаглядный друг.Я веду для тебя фейсбук,Не покладая рук.Я иду с ним, куда – не будьУ меня его, шла одна бы.Он мой ласковый нежный путь,Вставший на задние лапы.Анимэ, рисованная душа,персонаж из мультика Миядзаки.Он ведет меня за руку – и шуршат,вслед за нами смыкаясь, маки.* * *
В тишине твои обоитак напоминают сад.Сад притягивает взгляд,не дает душе покоя.В том саду туман высок,так высок – не видно ног,и растет на голой клумбефиолетовый цветок.Он растет себе, не вянет,неказист и одинок,и зовет протяжно нянючей-то детский голосок.Тише, тише, Бог с тобою!Бог бывает очень строг…Помаши Ему рукою.Подари Ему цветок.* * *
Толи времени пружинка,Толи вечности тоска,Бьется жилка – старожилкаПоседевшего виска.Рубишь ритм рукою – словноТалисманом сделав жест.За тобою слово в словоЯ спешу из этих местУмыкнуть себя – в тугуюЭвридиковую навь.Ты люби, люби другую,Но натянутой оставьЭту ниточку меж нами,Эту шелковую грусть.Через жизньтвоими снамиЯ пройду. Не оглянусь.Кюрасао
человек високосного года,неразменный герой новостей,я стою у стеклянного входа,у вращающихся лопастей.мне сюда не войти и не выйти:слишком быстро лопочет вода –верлибрист перепутанных нитей,конькобежец толчёного льда.извините, простите, позвольте –примерзаю к звенящей земле.леденею Тристаном в изольде,в ясноглазом ее хрустале.словно синий ликер Кюрасаоили капля сапфира на свет…напиши мне о самом, о самоми на счастье повесь в интернет.* * *
красиво удлинённые закатом,ложатся на дорогу наши тени,подростками, которыми когда-то…а впрочем, никогда на самом деле.а впрочем, вот же – инопланетяне!и взгляд скользит, умея любоватьсярассеянно, беседе не вредя, немешая безмятежно предаватьсямеланхолии (в сдвиге ударенья,сдается мне, и кроется весь фокус).так времени безвидное гореньеколеблет и расслаивает воздух.и сумерки топлёные, как сливки,вот-вот дождутся нужного наклона.но мы от них укроемся на снимке –две тени в хрупкой памяти айфона.Владимир Гандельсман
Читающий расписание
Род. в Ленинграде в 1948 г. Закончил Ленинградский электротехнический институт. Работал инженером, сторожем, кочегаром, гидом, грузчиком, санитаром. В 1990 г. уехал в США, где преподавал в Вассаровском колледже. В настоящее время продолжает обучать русскому языку и литературе. Первые публикации в 1990 г. В своих стихах Гандельсман следует традиции постакмеизма (Тарковский, Пастернак, Заболоцкий), но при этом разрабатывает свой язык (разноударная рифма, поток сознания, разговорная речь и др.). Подробнее об этом – в эссе А. Цветкова «Ледокол в пейзаже». Известен также как переводчик англоязычной поэзии (Шекспир, Кэрролл, Э. Дикинсон, У. Стивене, Д. Меррилл и др.). Особого упоминания стоят его переводы книг Томаса Венцловы «Граненый воздух» и «Искатель камней». Иосиф Бродский писал, что стихи Гандельсмана «поражают интенсивностью душевной энергии», «ошеломляют буквальностью чувств, голой своей метафизичностью, отсутствием слезы»; что в них есть «л юбовьлюбви, любовь клюбви – самая большая новация в русском стихе, в этом веке запечатленная». Лауреат «Русской премии» 2008 года. В 2011 году за книгу «Ода одуванчику» был удостоен премии «Московский счет». В 2012 г. стал лауреатом премии «Anthologia» журнала «Новый мир».
День ноябрьский
День ноябрьский, ветреный. Мне пора.Подойду прочесть под мостом расписание.За стеклом таракан полумёртвый и номераавтобусов, прибывание и отбывание.Ехать, ехать и ехать бы, не выходя,ни о чём не думать, то есть не думать плохони о чём, – не в этом ли смысл дождя,солнца, дерева, облака, выдоха-вдоха?Между двух городков ослепит река.Я зажмурюсь, чтобы людей многоокостьне нашла меня, человек – он в тягость слегка,а зажмуришься – сразу немного в лёгкость.Ни за что, ни за что, ни за что бы не сталразных страхов пугаться, если бы не мельканиемыслей и перед глазами весь день не стоялтаракан, читающий расписание.По досточке
Не смерть страшна, а расставаниес отдельно взятым человеком,я космосу шлю завывание,его рассыпанным в ночи аптекам,пусть вышлет мне в ответ лекарствие,я буду принимать по горсточке,чтоб в Божье перейти мне Царствие,как лужу в детствии по досточке.В яркости
Мне жизнь припомнилась отчётливо,я вдруг увидел кухню в яркости,где мать с отцом неповоротливоготовят скромный ужин старости:пугливым круговым движениемобнесена конфорка спичкою…В окне и в сердце отражениемтой кухни с чиркнувшею птичкою –я взволновался весь и в трепетестал собирать слова, чтоб выдержатьнапор тоски и в этом лепетеиз пристальных видений выбежать.Бывает, снег идёт
Бывает, снег идёт – а с чем сравнить егонеукоснительное выпаденье?По синеве идёт как по наитию,не передать – небесное виденье!Бывает, не могу с виденьем справиться –и выпью, а жена взбранится – вспыхну…Теперь молчит смиренная красавица.О, невозбранно выпью – и затихну.Жена
Непоздний вечер. Восемь пятнадцать.Жена ушла спать и прикрыла дверь.Она сумасшедшая. Восемь шестнадцать.На площади за окном отдыхает сквер.Я слушаю ветер. Восемь семнадцать.В него вплетается щебет птиц.Жена любит каждый день просыпатьсяи плыть на работу, где скопище лиц.Она на чулочной фабрике двумя рукамидевять часов шьёт целый день,им выдают зарплату иногда коврами,мы отдалённо не знаем, куда их деть.Она садится на пристани в белую лодку,в пять десять отчаливает, пока я сплю.Я поздно лёг, я жалел жену-идиотку.Я сам не знаю, как эту жизнь дотерплю.В паре
С понедельника целиком забиваюсь я в тишину,становясь опять перебежчиком от однихвыходных к другим: молчаливо жну,что посеял, сею опять, заготовляю жмых.А жена забивается в свой за стеной отсек,что-то мелет, просеивает, варит, ткёт.И соседи – стекольщик, молотобоец и дровосек –не покладая рук работают, эти два и тот.Нас с женою держит мысль на плаву,что пойдём в выходные кормить в прудучерепаху, – она из панцирной книги своей главувыдлиняет морщинисто, просит дать еду.Мы с женой не очень-то меж собой говорим,только держимся за руки иногда,а свободными – бросаем еду, и так стоим,и слегка краснеем, если кто видит нас, от стыда.Часы и очки
Я вспомнил друга юных лети за два шага до входныхворот заплакал: друга нет.Потом, когда вошёл я в них,такой случился разворотв движеньях жизни: снял очкии положил их на комод,к часам (я слышал их скачки).Потом немного отошёли оглянулся – как лежат? –и заново к ним подошёл –нехороши они на взгляд.Нет соразмерности началу двух вещей: то далеки,а то близки чрезмерно. Сталчасы я двигать и очки.Потом волненье улеглось.Пришла жена, глядит: часылежат согласно, хоть и врозьс очками в капельках слезы.Забытьё
Над газоном вспыхивают светлячки,выше, ниже, наобум,как шахтёры вылезли и на крючкилампы вешают, забыв свой ум.Вот вечерняя какая Воркутаразворачивается в Караганде,я смотрю, смотрю в окно, смотрю туда –где меня нигде.Или то смертельно-тихий бойдуш давно в земле истлевших тел?Обернёшься – и вдогонку за собой.На подножку прыгнешь разума – успел.В поздний час
за окном игольчатый шпильэто ель горит на закатевот приходит жена вытирает пыльвытирает пыль гладит платьеиногда смотрю на неёсовершенно стоит чужаявот сгребает она постирать бельёжалость в сердце моём большаяно сказать что сблизило насне скажу в голове смешалосьа когда породнились сближались раздаже больше за ночь сближалисьпомню мне казалось тогдачто мы тени друг другачто в любви теряешь себя навсегдавидишь выбрались из недугаи теперь мы странно стоимна виду у пустой вселеннойа бывает сидим по углам своими молчим в тоске постепеннойНа отшибе
Мы выходим всё реже,больше дома сидимда латаем брешив молчанье словом простым.К нам никто не стучится,дверь закрыта на крюк.Только «скорой» в ночи волчицавоет от человечьих мук.Орёл
Прилетела птица, сидит под окном,перья вздыблены, смотрит вяло.В человеческий рост. Я сказал потом:«Кто сидит там?» Она сказала:«Кто сидит?» Я сказал: «Сидит у окнаптица. Дыбом серые перья». –«С перепою привиделось?» – сказала она.Я сказал: «Глянь сама, моя пери».К запотевшему ноябрьскому окнуона подошла, увидела и сказала:«Это – птица орёл». Я взглянул на жену –в ней глаза были – два вокзала,провожающих неизвестно зачем, кудаи кого, провожающих два – и точка.«Может, это решка, а не орёл?» Ни дане услышал, ни нет. Ни одного гудочка.В выходные
Вечерами решаю «мат в три хода»(у меня есть сборник задач),по утрам, в выходные, когда погодасмотрит в окна, слышу безмолвный плач –она стирает с шахматных фигур пыль,ставит на место их, справа и слева,о, взаимообразный штильдня… Это «вилка», «вилка» нам, королева!– Так вот проходит жизнь… – вздыхает. –Обещал научить играть – не научил… –Заоконный ветер валы вздымаети внезапно гаснет, лишившись сил.Когда метель
Когда метелью дом заносит,тогда под собеседникалишь ветер косит,но как-то бедненько.Закрыл свой магазин лабазник,тоскует благоверная,и вроде праздник,а грусть безмерная.Так окна залепляет пряжей,такие тают таиньки,что мы пораньшеложимся баиньки.Не надо больше зло и цепкодышать и виться полозом,а только крепкоспать, мёртвым образом.Флюиды
Дома Лида моя ходит в шерстяныхтапочках по ковру, и у Лидынакопляется электричество, тронет – вспыхмежду нами, искры летят. Флюиды.Даже комната освещается. Может быть(мой сосед-учёный говорит «может статься»),подсознательно она хочет меня убить.Но сознательно – приласкаться.Иногда сильнейший проходит ток.Я кричу ей: «Господи, больно, Лида!Мы ведь жизнь отбываем, а не тюремный срок,мы ведь два человека, а не болида.Что за странное, Лида, высекновенье огня!»Но в её глазах не злой огонь – неизвестный.Может статься, она полюбить меняхочет для оправданья совместной.Будень
Лида моя одевается и говорит: «Похолодало.Ты слышишь?» Отвечаю: «Почти».Говорит: «Я ватник твой залатала.Похолодало». И потом добавляет: «Учти».Вся жизнь наша прошла на первомэтаже, близко к холоду и земле.Вряд ли она была перлом.Я говорю: «Не забудь брильянтовое колье».Она надевает крупно-зелёные бусы,боты, шарф, шапку, пальтои уходит на фабрику. Наши узывсё прочней. По вечерам мы играем в лото.Как уютно узор на коробке сверкает!С детства я привязан к бочоночкам дорогим,а теперь и к Лиде, как она выкликаетномера, один за другим, один за другим.Охота
Она влетела: «Мышь в столовой!»Я выпил порцию свою(о, серенький сюжет, не новый,расхожий, бездны на краю!Плутон, своей подземной своройзачем наш тихий рай мрачишь?)и вышел: замерев над шторой,сидела крошечная мышь.Лишившись речи, то есть дара,которым славен человек,пред ней два перпендикуляраостановили жизни бег.Там, под землёй, где червь и овощ,где кость, и уголь, и руда,она не видела чудовищ,подобных этим, никогда.«Какя боюсь мышей!» – вскричалоодно из них, и тут же, чёлннаняв, я оттолкнул с причалаподземницу, печали полн.«Зачем мы все не разминулись? –я думал. – Не было бы зла…» –Шумел как мышь, деревья гнулись,а ночка тёмная была.Письмо
Едва получено письмо,ещё конверт не вскрыт…Есть беглый страх прочесть егои вслед за страхом – стыд.Не в ожидании вестейненастных ты притих…Есть в почерке набег гостейнепрошеных, родных.Стоишь, вмолчав свою винув проём окна, весной…Так нарушают тишинучуть большей тишиной.После кладбища
Читаю, слышишь, по пути: «ВчерашняяРаиса Львовна» и «ВчерашнийГригорий Маркович». Пустяшнаяирония, а так – покой всегдашний.Прошёл к родным могилам и прибрал их.Немного белых положил, немного алых.Пластмассовые два стаканчикадостал, кусочек хлеба,ты замечала, что на кладбищевсегда синее небо,чем в городе? потом налил грамм по стосебе и фотографии с погоста.«Сын, – я сказал, – напрасно ты,неправильно всё это, рано,и потому теперь мы разняты,незаживающая рана…»Потом пешком от Невскойзаставы шёл, а ветер нынче резкий.Слова сказал без осуждения,но, кажется, чуть с укоризной.Смерть превращает день рожденияв трагедию, она зовётся жизнью.Как ты считаешь, Лида? Спишь? Сегоднямне костью в горле промышление Господне.Ночью
Я вглядываюсь в шум,и вслушиваюсь в цвет,и крон ветвистый умвдыхаю. Смерти нет.Так вспенилась листвав сегодняшней ночивсей силой естества,что смерти нет. Молчи.Подъём. Подъём и спад.Спад, и опять подъём.Чтоб жили те, кто спятнеоборимым сном.Приёмный день
Жена поднимается в пять,ещё за окном темно.У нас так рано вставатьиздавна заведено.Я поднимаюсь в шесть,тоже не поздний час.Выпал снег? Так и есть.Я зажигаю газ.Вижу: полуодетая у окнаполуспит, и я полусплю,а потом онагладит юбку свою.Не разминёшься вдруг –тесно. Хоть мы годавместе, но стесняемся другдруга-то иногда.Раньше мы голых телне стыдились с ней, –видно, ангел слетел,который скромней.Ангел не любит спешить.Нам этот день с женойнадо усыновить,чтобы он стал родной.Проблеск
Просыпаясь, рассвета каймувижу, юркая птица сверкает.Разве можно не верить Тому,Кто воистину так окрыляет?Лида, это превыше всего,я незыблемо счастлив,узкий луч на стене,утренняя прохлада,вот он, белый налив на весу,тельце мраморное с ведёркому реки, вот под мышкой несукнигу «Кортик»,вот проездомпереблеск в лесу паутинный,перелесок болотно-тинный,и лиловый, соседнийхолодок, резкий воздух осенний –вот хрустальный его кубометр,вот он – с похолоданьем,в освещенье комет,вот он, необратимый,в снег истаивающей лыжнёйуходящий, родимыйпуть, он к ночи слышней.Сладок сон, только дай погаситьлампу, отдых блаженный,хорошо было жить,совершенно!Собираясь в последнюю тьму,говорю: «Принимай, я уложен».Разве можно не верить Тому,Кто воистину так безнадёжен?Техника расставанья
1Надо отладить технику расставанья,тянущегося от живота до горла,где глухонемая птица повествованьямашет крыльями голо.И когда слетает внезапная птица этана кормушку сердца, минуя мозг твой, –выставляй знак запрета,отгоняя глухонемую в её край заморский.2Расставанье – окна любви и сетования.Приглуши песню жалости об одиноком,чтобы поезд дальнего следованиястал сплошной полосой без окон,чтобы просто существовал как данность,не обнаруживая смысла, не жаля.Стой на полосе отчуждения, отчуждаясь,пока не скрылись из виду его детали.Пусть выгорают цвета дорогой палитрыи замолкают всё бережней и безбрежнейшатуны, рычаги, фонари, цилиндры,дымовые трубы и золотниковые стержни.3Когда собирается вроде тучитяжёлая мысль, угрожаяприпадком падучей,и гиблого ждёт урожая,когда шевеление её близко,и тени выходят из ниши,и ласточки низкохлопочут, ныряя под крыши,я строю привычную оборонуиз кавалерии лёгкихзалётных (лишь трону –взовьются), от горя далёких,я быстро по дому иду со спичкой,и вот уже свечи пылают,и страх мой привычкалечебной пыльцой опыляет.Юлия Белохвостова
Всё ещё лето
Поэт, филолог. Член союза писателей Москвы. Родилась в Евпатории. Живет в Москве. Окончила МГУ им. Ломоносова, филологический факультет, специализация – древнерусская литература. Публиковалась в журналах «Плавучий мост», «Интерпоэзия», «Урал», «Кольцо А», «Аврора», «Крещатик» и др. Автор двух поэтических сборников: «Мне не идет весна» (2012 г., изд-во «Тровант», Троицк) и «Ближний круг» (2015 г., изд-во «Перо», г. Москва). Дипломант Международного Волошинского конкурса 2015 г. Призер конкурса им. Гумилева «Заблудившийся трамвай» 2016 г.
Третье августа
Который нынче август на дворе –второй, четвертый, пятый?По записям в своем календареопределяю даты,еще по дням рождения друзей,по поводам нескромным,мне слышатся в раскатистой грозевсё трубы да валторны.И прошлый август так же громыхал,заканчивая лето,расстреливал дождливый арсеналнад городом прогретым.Когда еще по лужам босикомповесничать, как дети,и август разразился, словно гром,и он сегодня третий.Монетка из Керкинитиды
Очень жаль мне тех, которые
не бывали в Евпатории
В. Маяковский
1.Остроносые лодки, морские бродячие псы,отыскали по запаху берег Прекрасной Гавани,добрались, наконец, до цели дальнего плаванья,в золотой песок уткнули свои носы.Меднотелые люди выносят из лодок тюкипестрых тканей, вино и масло в сосудах глиняных,а под вечер, товар заморский на деньги выменяв,пересчитывают чеканные медяки,пьют вино, разбавляя водой на добрую треть,пьют за то, чтобы были смирными боги водные,а по берегу ходит девочка, смотрит под ноги,в золотом песке стараясь медь рассмотреть.2.К двум часам побережье становится тише воды,полногрудые жрицы Асклепия в белых хитонахпо аллеям вдоль кипарисов вечнозелёныхудаляются в царство отдыха после еды.На железных кроватях, поставленных в ряд под окном,спят потомки охотников, воинов и виноделов.Небо теплой волной из оконных выходит пределов,разливается в белой комнате синим сном.И во сне улыбается девочка, сжав в кулакесвой сегодняшний клад, небольшую монетку из меди:на одной стороне – на коне будто всадник там едет,на другой стороне – только голову видно в венке.Ночью
До утра прислушиваюсь к ночи,напеваю вслед за ней мотив.А она об окна когти точит,листьями в ливневках шелестит.До утра бессонницей болеюоттого, что где-то ты не спишь.В липовую сонную аллеюоблака стекают с мокрых крыш.Здесь ли я тебе в объятья кану,унимая радостную дрожь,здесь ли доверительно, как тайну,мне стихотворение прочтешь?А пока в напеве одинокомлипы, перепуганные тьмой,ветками царапают по окнам,словно осень просится домой.Время подорожника
А когда мои один за другимокровавлены сыновья,я уже не мать называюсь им,а сестра милосердия,не стихи – молитвы ко всем святымраспеваю им по слогам,не наряды новые, а бинтыпримеряю к рукам-ногам.А когда пестрят по лугам цветы– незабудка, мак, ноготок –подорожник кожистые листыразворачивает у ног.Колокольчик синий начнет звонить –у дороги в доме швеядостает иголку, вдевает нить,аккуратно сшивает края.И пока еще не осела пыльна зеленый глянцевый лист,и пока дорожки от слез скупыхпо морщинам не растеклись,только-только времени у меня,чтобы подорожник сорвать,чтобы кровь унять, сыновей обнять,как сестра умеет и мать.Гроза
Так долго вздыхало и хмурилось небо,и липы шептались: скорей бы, скорей бы…И рваным пунктиром в ночи замыкалоконечную точку и точку начала.В закрытые окна сердито и громкостучало, и вновь проходило сторонкой,а после – обратно, и снова стобровонасупились тучи над домом, готовыоб острую крышу сейчас расколотьсяи вниз опрокинуть глубины колодцанебесного бурным июльским потопом.А ветер рассерженно форточкой хлопал,не в силах дождаться: так долго, так долго!И вот наконец-то сверкнуло и смолкло,как будто последние силы иссякли,упали со стуком тяжелые капли,и ветер завыл, причитая по-бабьи,и хлынули наземь небесные хляби.Тихое слово
И выдохнула слово тихое,ни гнева, ни обиды в нем,ни соразмерности с шумихоюдверей, захлопнувшихся в дом.Но окна плотно занавешены,никто теперь не разберётни силуэтлюбимой женщины,ни рук её напевный взлёт.Дожди взялись за настоящее,едва о прошлом загрустив,и это слово шелестящеепоют на простенький мотив,вбивают капли в подоконники,полощут чистое белье,и головой качают слоникина полке в комнате её.Он списывает эти шорохина складки мокрого плаща,не различая в общем ворохепроизнесённого «прощай».Пока ты спал
Пока ты спал, две крашеные лодки,две лодки, и вторая первой краше,причалили почти под окна наши,качаются на привязях коротких.Вторая лодка, крашенная моремсо дна до края в синюю бескрайность,переправляет прошлое в реальность,полна воспоминаний и историй.А первая, небесно-голубая,такая же бездонная, как небо,полна и рыбы, и вина, и хлеба,и зрелища, и скоро отбывает.Наверное, вскипела б от сомнений,в какую лодку сесть, какую выбрать,но дома есть вино, и хлеб, и рыба,и ты заснул, обняв мои колени.Всё ещё лето
Первые желтые листья не в счёт,солнце печет сквозь несобранность ивы,спелые яблоки, синие сливы,ветреной ряби в воде переливы,лодочки листьев – не осень еще.Каждое слово – надкушенный плод,вызрело или же сорвано рано,смыслом ли, соком наполнено пьяным,на языке у поэта, гурманавыбора или забвения ждет.Каждая память – расшатанный мост,нам ли забывчивым быть не по летам.День через вечер прошел незаметным,и, наполняя бессонницу светом,лунное яблоко двинулось в рост.Все еще месяц рассыпанных звезд,ливней, и молний, и мокрого сада,ржавчиной тронутого винограда,позднего чувства и долгого взгляда,все еще лето, и это всерьез.Первые желтые листья – не в счёт,каждое слово – надкушенный плод,каждая память – расшатанный мост,все еще месяц рассыпанных звезд,все еще лето, лишь это всерьезКупание в трёх реках
Пока дошла до дома из Твери,купалась в трёх сопутствующих реках.Вдоль первой разрослись монастыри –кручинятся о грешных человеках.А вдоль второй крутые берега,заросшие лещиной и полынью,внимательная птица пустельгавыкрикивает звонко чьё-то имя.На третьей речке – тихая волна,ни вересков, ни звонов колокольных.Но два моих заждавшихся окнавыходят на камыш – с меня довольно.Андрей Недавний
Стихотворения
Родился в Моздоке. Окончил Ставропольское краевое училище культуры и искусств по классу гитары (1996). Работает преподавателем в музыкальной школе. Пишет стихи с 1987 года. Участник Форумов молодых писателей в Липках (2004, 2008, 2009) и первого Форума переводчиков в Звенигороде (2015). Публиковался в журналах «Литературный Кисловодск», «45-я параллель», «Белый ворон», «Новая реальность», в «Литературной газете». Участник коллективных сборников «Новые писатели» и «Каталог (2010) лучших произведений молодых писателей» (по итогам Форумов молодых писателей) и «Московский год поэзии». В 2013 г. вышла первая книга стихотворений «Арфистка эолова». Один из основателей известной ставропольской литературной группы «Кавказская ссылка» (2011).
* * *
Вот и остаются навсегдаЭтот город, тёмная вода,Кубики (растаявшие) льдаВ хриплых криках улетевшей чайки;Неба потускневшая слюда,Выверенных слов твоих орда,Маленькая родинка у рта.И гитара с «Л» на обечайке.* * *
Осмотришься кругом – стоит жара,И запах лип в окно вплывает сладко,Дорога мимо старого двора,А рядом «Фрукты-овощи» палатка.Горячий воздух оседает с крыш,И птичьи голоса – почти что мантра.Мой маленький, мой внутренний парижС провинциальным отблеском монмартра.* * *
Человек переходит грань,За которой окно, герань.Миллионы простых обид,Стихотворный английский бит,Зелень глаз, паучок в углу,И коала и кенгуру,Снеговик, человек в пальто,Календарь на стене – лото,И аптека, фонарь и дом,И оставленное на потом,Ординаторская. И в углу –Вы простите, я не могу…* * *
Когда я стану тишиной,Полоскою заката,Когда сойду я в мир инойС туше на пиццикато,По струнам пробежит паукИ скроется в миноре,И крестиком в краю разлукМне вышьет вечный нолик.* * *
Это просто уходит зима,Тает лёд, тротуары согреты.Расширяет сошедшая тьмаОдинокий зрачок сигареты.И душа вспоминает давноПозабытые строчки и фразы.Целовались и пили вино,А в кино не ходили ни разу.И теперь ботанический сад –Шесть слогов в окончании строчки.Это время стремится назадИз пространственной оболочки.* * *
Это, верно, осень будет скоро,Если убегают не спешаСтрочки древнегреческого хораИ эскиз из-под карандаша.Будешь рад паслёну с земляникойНа каком-то диком пустыре,Где, в тумана облачась тунику,Жаба спит в проржавленном ведре.* * *
Вот и нас едва прорисовалаПамять утром в скоротечном сне.Там в иных мирах всего навалом,Только не твоей любви ко мне.Втаптываешь снег на тротуаре,И машин потусторонен звук.Возле магазина «Канцтовары»Я тебя по имени зову.* * *
Ещё дана тоска в довесокК обычности. С изюмом плов.Шуршанье летних занавесокИ песнь любовная без слов.Там сквер училища в закатеСвоей улыбкой осветит.И девочка на самокатеНагуливает аппетит.Белокирпичная общага,Забор, которому сто лет.Всё узнаётся с полушага,Как старой песенки куплет.* * *
Смотри сквозь сигаретный дым,Сквозь зеркало внутри буфета –Уходит время к молодымИ тает, как во рту конфета.Теперь длиннее паутинСоломинки – держись покрепче.И слушай, будучи один,Как крылья прорастают в плечи.
