Вадим Муратханов
Стихи разных лет
Поэт, прозаик, переводчик. Род. в 1974 г. во Фрунзе (ныне Бишкек). В 1990 г. переехал в Ташкент, где окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. С 2006 г. живет в Московской области. Один из основателей альманаха «Малый шелковый путь» (1999-2004) и Ташкентского открытого фестиваля поэзии (2001-2008). В 2006-2013 гг. зав. отделом поэзии журнала «Новая Юность», с 2006 г. ответственный секретарь журнала «Интерпоэзия». Автор семи поэтических книг.
«Вдали от капель, что наперебой…»
Вдали от капель, что наперебойподробно разлетаются на жести,ты где-нибудь становишься другой,все дальше, непонятней в каждом жесте.Но слушать дождь мне хочется с тобой.И значит, мы наполовину вместе.«Пока вы не отвыкли от дыханья…»
Пока вы не отвыкли от дыханьяи речи близких в памяти свежи,нет ни души вокруг. Киномеханикбесплатно крутит прожитую жизнь.Вот входите вы с робостью ребенкав пустынный зал на сорок мест.Стрекочет и потрескивает пленка,пока смотреть не надоест.Прохлада
Лето. Людей покинули силы.Кружку губам донести – и ладно.Где-то там, за горами синимиходит вдали от людей прохлада.Ходит вдали белоснежным теленком.И от нее получает летотолько с трудом узнаваемый голосна пленке арычной ленты.«Удобнее иметь своим кумиром…»
Удобнее иметь своим кумиромровесника, чтоб можно было с нимв одну эпоху радоваться жизнии по немуза временем следить.Состарившись, ворчать и видеть в немтоварища по поколенью.А я люблю угасших звезд, сошедшихсо сцены и, желательно, с земли.Они смеются с выцветших конвертов,и крутится пластинка, как душа.От старости потрескивают сухоих молодые голоса.«Когда покой – тогда, слепя…»
Когда покой – тогда, слепяулыбками, глядит с плакатов.Дает рассматривать себя,изображенную на картах.Когда ж под вспышками в ночидуша к отправке не готова –то черной птичкой прокричитс верхушки тополя родного.«Рождается весна. Как никогда…»
Рождается весна. Как никогда,мой многолетний бесполезен опыт.Вот-вот ее несмелая водавсе выходы на улицу затопит.К ней надо поскорее на поклон,пока бедна травой и голосами.Уже виденье мухи за стекломсо мной пыталось встретиться глазами.«Опали листья только-только…»
Опали листья только-только.Но видно с улицы: ужеодна рождественская елкагорит на верхнем этаже.Безлюдно в комнате и зябко.Но смотрит, нарезая сыр,нетерпеливая хозяйкана календарные часы,и лихорадочно считаетона бокалы для вина,и только снега не хватаетв квадрате черного окна.Альбом
Свет. Черно-белая вода.Лицо, пока еще не в фазестаренья. Бледный карандашпроводит родственные связи.Там, на канале, мой отец,желтеющий с собой в разлукеи забывающий о тех,на чьих плечах он держит руки.А я за кадром, мал на вид,стою с лопаткой и вещамии не могу остановитьбумаги ломкой обветшанье.«Конечный миг рисуется с трудом…»
Алле
Конечный миг рисуется с трудом.Зато виденью верю неизменно,где в мир иной наш деревянный домс закатом переходит постепенно.И день за днем, обличьем не стара,моя незаменимая сестра,вытягивая руку над гардиной,ведет борьбу с растущей паутиной.Она заранее включает свет,чтоб комната успела осветиться.Она всю ночь готовит мне обедна несоленой медленной водице.Случай в горах
Все видели его в лицо,небритого, в помятой кепке.Мы рано спать легли. Был сонв горах на удивленье крепким.Он должен был лишь сниться нам.Но несколько мгновений странныхон шел бесшумно по камнями таял в залежах тумана.О нашей ночи между скалмой друг, который был поэтом,стихотворенье написал,где не упомянул об этом.Другой мой друг, что жил средь книги бородой страниц касался,не сделал записи в дневники дату вспомнить отказался.Он не ушел. Он невредим.Он прячется под верхним веком.Я скоро окажусь одинс моим небритым человеком.«О том, что карманный фонарик…»
О том, что карманный фонарикне будет починен вовек,о киселе, недоеденномв ненаступившем завтра,о том, что солдатик зеленыйне будет отыскан в траве –надо же предупреждать,нельзя же вот так внезапно.Не торопись, не бойся.Рисуя, глаза закрой:длится в любую минутупыльных дворов сиеста.Как только последнюю трещинкуна стену посадишь рукой,город тебя припомнит,не обделит наследством.Наружу себя выговаривать –скучно. Не стоит трудаставить дни на учет,прислушиваясь к распаду.На чердаке голубиномзвенящая нота «да»не повинуется голосу,не поддается ладу.«Цветные рыбки по обоям…»
Цветные рыбки по обоямплывут судьбе наперерез.Переселиться нам обоимв их нежилой подводный лес.Вот я – ушел прозрачным бокомв нестройно мыслящий тростник.Вот ты – большим янтарным окомкосящая на мой плавник.В ночь на микрон, на миллиметрсближаемся. Текут века,жильцы проходят незаметно,и не кончается река.Город
В кабинке шаткой чужаканапрасно к небу поднимают –необозримые векалукавой сказкой подменяетобманщик-город. В свой череди я бродил по теплой пыли.И разум спал. И ничегоглаза в пыли не находили.Состарившись, приду опятьв чинар высокое собраньебосыми пятками читатьразвернутую книгу Брайля.«Январь российский резче. Розовей…»
Январь российский резче. Розовейв нем неба край. И снег не тает в полдень.Рука, как незнакомый зверь,никак в перчатку стылую не входит.Заденет встречный меховым плечом.Из-под ноги экспресс уйдет с вокзала.И сам себя построчно перечтетшарф, что в дорогу женщина связала,когда неловко схватишься за нить.Зато пути земного серединавидна. И след готова сохранитьзаснеженного города равнина.Кормление чаек
Порезанный мельканьем белых крыл,соленый день остановил теченье.Я с чайкой осторожной говорилна эсперанто хрупкого печенья,а он все длился. В нем я не был мной,забыл следить, как палуба дрожалаи море мраморное за кормойрезных мечетей кубики держало.И если вниз на воду не смотреть,то кажется, что он еще не минул.Зависших птиц медлительная сетьеще скользит над этим тонким миром.«Не догонит и хватку ослабит…»
Не догонит и хватку ослабитразноцветный московский острог.Распадается поезд-анапестна вагоны случайные строк.Не проспать, не проспать, не проспать бы,не коснуться соседа плечом,не доехать до дальней усадьбынезнакомым иван-ильичом.Сад
Садовник входит в сад, как входят в дом,отвыкший от хозяина. Он за ночьподрос, и сам себе шумит листвой,и занят собственными чудесами.Садовник гладит ствол, и в лица кронзаглядывает, и другой рукойсжимает черенок лопаты,как неуместный варварский трофей.«Не щит, но меч принес я вам, деревья».Заботливый садовник-карабасберет секатор. Челюсти стальныесверкают, но не узнаны никем.И сок в зеленых жилах не застынет.«Легко оторвусь от постели…»
Легко оторвусь от постелив преддверии долгого дня,и купол хрустальный апрелявнезапно накроет меня.Как влажная роспись, подробнысплетенья дорожек и троп,и голубя голос утробный,и дятла далекая дробь.Но – днем, словно веком, наполнен, –запомнив его наизусть,пройду лабиринтами комнати к теплой постели вернусь,где формы моей не терялапокинутая простыня,где старость стеклянным футляромот мира спасает меня.«Ни вина, ни гурий не надо…»
Ни вина, ни гурий не надо –небо синее, ветвь граната.Зерна светятся, манят до дрожипод шершавой треснувшей кожей.Но чем дольше из памяти рвудетства выгоревшую траву,тем сильнее боюсь подменыи больнее жить наяву.Тесный сруб не меня ли ждетна краю лакированных вод?Там сосна переходит дорогу,и все длится ее переход.Лес
В заброшенном корпусе ржавчина, сырость,разбитые стекла и грязь.Но прямо на крыше загадочный выросросток, никого не спросясь.Он будет тянуться еще много лет,рассеивая семена, –и значит, там скоро появится лесна будущие времена.Когда на земле воцарится раздор,и скроются рыба и зверь,и Красную книгу за черным дроздомзахлопнут, как тяжкую дверь,когда наши детские игры остудитпоследний и праведный суд –родятся в лесу непонятные людис очками на длинном носу.Не зная о наших победах и бедах,лихие столетья спустя,в тени проводить будут дни и в беседах,густым опереньем блестя.Где нам и не снилось, где так не бывает,где лишь удивись и замри –носатые люди гуляют от краядо края квадратной земли.Pink Floyd. High Hopes
8 минут б секундна прожитие жизни.Поле ржаное,звон колокольный, последний отсчет.Разве друг тебя не предастна четвертой минуте?Или с женой не простишьсяна исходе седьмой?Все уже было. Пустишься в поле –заблудишься в поле.Где-то вдаликолокол смолкнет.Тьма упадет…Юлия Немировская
Стихотворения
Поэт, прозаик, литературовед. Окончила филологический факультет МГУ (1984), там же защитила кандидатскую диссертацию (1990). С 1991 года живет в США; преподает в Орегонском университете. В 1980-е гг. входила в группу поэтов «новой волны», была участницей московского семинара К. Ковальджи и членом клуба «Поэзия». Стихи, проза, статьи и книги публиковались в «Литературной газете», в журналах «Юность», «Знамя», «Русская речь», «Окно», «Воздух», в издательстве McGraw-Hill и др., переводились на французский и английский языки. Первая книга стихов, «Моя книжечка», вышла в 1998 г. «Вторая книжечка», включившая в себя стихотворения последних лет, вышла в издательстве «Водолей» в 2014 г.
Святое время
Дождь отверзает устаНоты читает с листаСтраницы переворачиваюДень укорачиваюДождь время и небо времяСо всемиПереглядывается но лицаНе запомнитьТакже гранат кольцаНа руке блеснет и не видишь сноваИ нет другогоДниМне сродниКаждый день как святойСтоит в рамке своей золотойПомолись обо мне,Филицита, Арсений,Кто глухой, кто звенит,Кто один, кто со всеми.Братцы-святцы.Йосемите
Разве мне, истончаясь,Эти строки писать?Разве мне поручалиБерега и леса?Были знаки отдухов?Или клич мертвецов?Облака, как разруха,Окружили лицо.Я на самой вершине,И меня, слабый крик,Небесам подложилиПод шершавый язык.Погром в Белой Церкви
В погребе с младенцем бабушкойТетя Рая, в огромном,И хозяин осторожно ей:Тихо, тихо сиди!Вы ж поишьте трохи борщикуКоли ищеудома…Чи вам сала… так неможно його!Ну хлибця тоди.Я в тоннель на небо вылезу:Белым-белая хата,И стоят там, машут крыльямиТе чужие хохлы,Те чужие да премилостивые.Я теперь виноватаГде для них мне изобильныеПоставить столы?Байрон и Пушкин
Черный бронзовый Байрон стоит на рекеИ молчит на английском своем языке:Радость, радость от пуль умереть на песке!Черный бронзовый Пушкин стоит на рекеИ молчит он по-русски, подавшись вперед,Что на белом снегу он от пули умрет,Радость, радость она его сердцу несет.И молчат они оба, и этот, и тот,Чтобы тайну не выдать загробных высот.Я богомаз
Освяти, Господь, всего меня-человека.Вот лицо Твое, я его подглядел у грека,Вот и паллий, какой носил византийский цезарь,Тот, что прежнего цезаря в сакриуме зарезал.Я писал, томясь по Тебе, Твои руки-лилии,Чтобы жены много веков на них слезы лили.Мне за то прости блуд рук и уст непотребство,Или в шар скатай, чтобы снова слепить из тестаОкеан
Бывают стихиВ кричащих лесах и глухих.Глух запутанный сон, глух гнев,Что не вышел вовне.Глух песок, самшитИ река, что так мельтешит.Но кричит солнце и щитОкеана под ним:Ты силен, горяч, ты любим,И ты равен им!Шипят камни и облака.Сунь руку Господь –Обожжется рука.Эшер
Стая маленьких ящерицПревращается в птиц;Птицы – в сумрак, дымящийсяМиллиардами лиц.Все кипит, перемешано,Праздник метаморфоз.Мне б хоть ящеркой Эшера,Но туда, где есть воз –духСтул
Больно спине,Когда человек,Чья радость – это еда,Садится плотно,Вольготно –НавсегдаМне вес отдает, а самОт телес избавлен,Летит себе в небеса.Я им раздавлен.В потолке открылся сезам,Беседа стремится заГраницу мира идей.Цари они, боги:Зачем же им ногиВнизу, в темноте?Ведь лица людей –Небесные клапаны.А он внезапноОглянувшись, тайкомЛицо утирает платком.Как тучность тяжкаКак жизнь проскака,Как ноет нога,Как скрипит иНавсегда к сиденью прибита.Букет
Нет, не выброшу ради того тюльпана:Свеж и белеет атласный локон –Воротник голландского капитанаНа темной куртке. Задник без окон.Лепесток руки, вполоборотаголова,Рот сжат, в нем мерцает вишня……Нет, пусть выбросит: только не я, а кто-то –Как обо мне еще скажет Всевышний.Царь
вот комод; верхний ящик застрял навекии открытка с прошлого дня рожденьяперед тем, как кинуть в моря и рекивсем как царь раздатьпо прикосновеньюЛампа
Грех: подмигиванья, ужимки,Святость: нимб на столе.Смерть: повисла пружинкаВ мутном стекле.Виталий Леоненко
На память
Я родился в Сибири, вырос и почти всю жизнь живу в Южном Подмосковье, на Оке. По образованию историк. Занимаюсь переводами, в том числе поэтическими (они изданы под псевдонимами). Свои стихи стал писать, если не говорить о детских и отроческих опытах, после 45 лет.
От автора:В моём подходе к поэтической работе, в самом понимании того, что есть поэзия, сказалась, несомненно, четверть века, отданная служению в церкви. Под этим углом я смотрю, например, на поэзию Петрарки, прочитывая его как человека молитвы и литургии. Литургическое измерение в сознании Петрарки и создало сверхчеловеческий, заполняющий собою всё мироздание, образ его Лауры; у последователей, не имевших его опыта, «петраркизмы» обесценились до простых гипербол и штампов. Первое из напечатанных моих стихотворений так и называется – «Литургия Слова». (Пользуюсь случаем поблагодарить Сергея Стратановского и Ольгу Логош, по чьей инициативе оно было опубликовано в «Зинзивере» в 2010 году.) В отношении к тому, что в поэзии я люблю, и к тому, что делаю сам, наиболее важным критерием для меня всегда остаётся глубина опытного постижения, переживания реальности. Ведь молитва и литургия, если рассматривать их как акты внутренней жизни верующего, суть странствие, исследование неоткрытых глубин – в себе самом, а затем и во всём сущем. Поэзия в этом отношении близка к молитве и к литургии, но у поэтического странствия есть свои, отдельные аспекты. Если молитва (во всяком случае, в христианском понимании) стремится к некой высшей цельности, отсекая всё фрагментарное, поэзия, по большей части, обращена именно к фрагментарному, наполняя маленькие и эфемерные вещи бытием до размеров вселенной и вечности. Как говорила Симона Вейль, в каждом подлинном шедевре присутствует вся полнота времени и пространства. В поэзии я ищу, прежде всего иного, этой полноты, достигаемой любыми речевыми средствами, любой техникой, на любом тематическом материале, при одном условии – внутренней честности. Названный критерий для меня сближает, роднит столь несхожие вещи, как, например, стихи Мандельштама 1920-1930-х годов, стихи дорогого мне Сергея Стратановского (именно они дали импульс моим первым «взрослым» опытам) и многие образцы народной песни.
Хотя сегодняшний день человеческой цивилизации не уверяет в том, что её развитие в XXI веке будет мирным и поступательным, поэзия непременно сохранится и будет нужна. Подчеркну, что в поэзии, по самой её природе, заключено противоядие от тоталитарного мышления, вновь затопляющего планету. Осознавая эту перспективу и связанный с нею моральный долг, я и пишу то, что пишу.
Три часа на берегу
Запад – пенка топлёного молока.Запад – кисельные берега.Глину небесного потолкаберёзовая белит кисть.Вязнет в сугробах медленный ход.Рвётся по шву натянутый лёд.Трясогузки ныряющий лёт.Трясогузки звенящий свист.Морщится гладь зелёной воды.Розова плоть далёкой воды.У полыньи затерялись следыпозавчерашних троп.Через плетни перекличка псов.Головы вётел – мысли без слов.В голых ветвях – забытьё без снов,В переплетеньях строк.Стынешь, но глаз не отводишь, покапростынь льняную расстелит Окаи, засветив свечу в облаках,распустит косы огня.Трогаешь лоно её берегов,и обжигает пальцы любовь.Краснеешь лицом. И льётся ливмяпламя в колодцах шагов.Апрель 2013Вечерние проводы Оки
В мглу растеклось белое,синее почернело,красное в сизой золе остыло вдали.Тихо,медленноплывёт твоё охладевшее телона крепких плечаху земли.Дали и городасловно свечинеся к изголовью,голыми ветлами тянутся берега.Встала с востока звездаи побелелым лицомонемелой любовьюк твоим приклонилась ногам –и тихойслезоюстекла.Вокругни ветра, ни всплеска, ни всхлипа;льдов кружева по краям; веток застылая тишь.В неизреченную красотунеразличимого лика,вглядываясь, изумлённый, стоишь.Декабрь 2013Холм. Преддверие весны
…Сказать, что они отлежались в своей
Холодной стокгольмской постели.
МандельштамВозмите, врата, князи ваша,
и возмитеся врата вечная…
Славянская Псалтырьхолм – бурых трав перепутанных ком;по талому склону, по горкам кротовымсливаются тропы к реке – молоком,стучат молотком ледовым.в овраги бегут, в снеговые ручьи,в залёгшие вглубь перелоги,где плещут невидимые ключиот торной весенней дороги –дороги, что с ложа застылого снапрозрачными смотрит глазамив зенит, в стремительные небеса,на облак летящее знамя,на крылья, развёрстанные в закат,на звонкий полет свиристелей…– возьмутся врата, и невестой Окавосстанет с ледовой постели;и мы поплывём высоко, далеко,где в ярком тепле горизонтовпрольётся небесных коров молокои золото в солнечных сотах.Март 2014«В глазницах кривых ветвей…»
В. Б.
В глазницах кривых ветвей,в ресницах, в густой листвесветило моргает оком;свечою дрожит река,вечерние облаказастыли в беге высоком.То притча твоих лет –промчавшейся лодки след:пройдя от края до края,в распахнутых берегахрасплавленных крыл размахв тени ракит замирает.И тает… И вновь рекаизвечные ткёт холсты,и в струях стоят тени,как страны и как века,где с солнцем плывёшь тыв бессмертном твоём цветенье.Июль 2013Берега в ноябре
К этой земле между явью и сномстылым течением нас отнесло:древней ветлы перекрученный стволв почву впивается словно сверло.Здесь коренятся высокие реки,здесь прорастают великие воды;вдоль по волокнам, где годы, где векикоробьями выгибает кора,в руслах незримые веют ветра,и, словно гусли, гудят времена,и влекут племена кораблейвверх по протокам ветвей.По берегам, по причалам ракитострой листвой паруса шелестят,тёмною бронзой звенят – и звенитткань, где основу серебряных струйстаей утиной нижет уток,и, как челнок, улетает листок,в волны ныряя на полном ветру.Влажные капли в глубинах глазниц –как ноздреватые камни легки! –по-над телами полых цевницструны натягивают колки.Грубую песню осень поётелям вечерним, ольховым утром –О, эти плавания вдвоёмпо нашим переплетённым мирам…Ноябрь 2011На память
пусть никто никогда и не спросито том, что не делятна линии, ноты и слоги –о таинстве света,о прозренье –и всё же, тогдавспомни полес обрывками снега,оврагу пустынной дороги,и в глубокой неважности веток –изумрудноекруглое небов нераздельномсвечении льда.Февраль 2014Лиса
Не колеблется ветром, не движится временем миг.В нём, натянут как лук,изогнут в тугое окружье,замыкается мой необъемлемый мирпод округлое дальнее пенье кукушье.Возвращение, как на ладони, дарёных пространств –словно милостинка из рукава,из овала лесного,из опушек над переливами трав,где кукушкино эхо… И я принимаю, и сновапред собою кому-то протягиваю на ветру.И лиса, из ложбины плеснувши внезапное пламя,с полнолуньем сливает закат –и как замкнутый кругописует вселенную перед глазами.Май 2014Под липами
Стрекот вдоль улицы. Сладостный звон комарьяв кругу электрического небосвода.Помнишь тот блеск – как при полной луне фонарялипы листва истекает мёдом?Это и властно над нами – память вдвоём,та, что тела наши склеивает сквозь расставанья:эта скамейка, и лето, блеск листьев под тем фонарём,воздух ночной, где и в звёзды впечатано знаньеплеч и ладоней, и бёдер, и уст и сосков,малого семени путь прорастанья в обоих– в землю, текущую мёдом и молоком,что и оставив, навеки уносят с собою.Июль 2014Вечер. Берёзы
– О прожитом?не жалею.Он смотрит ветвям за пределы,где редкой сеткою облако.Берёз смеркается галерея –так в смерти свет сужается белыйтрапецией белого потолка.Смотретьсквозь зыбкие эти кровы,ступатьза прозрачные стены:дорога, и храм, и престол.И в ягодах Крови Христовойшиповника острое телопред времени белымкрестом.Ноябрь 2014«Ночь осеннего луга…»
Ночь осеннего луга.Свеченье стареющих трав.Звёзды – родинки на небесной груди.Здесь речная дугазамыкает тебя в берегах.И чернеет дугой впередичутко дышащий холм –как супруга, как сон,словно Ева – живое ребро,словно жребий,к которому приговорён, –нет, не ты, а неотличаемый «он»…Ночь осеннего луга.С обеих сторонцепенеет реки серебро.Октябрь 2015Свет Покрова
«Богородице, вiрным обороно» –украинским слёзным барокковвысь подымается кант.От холодной землижелтизна подбирается к кронам,бледным светом – к берёзовым облакам.В струях мира холодно-прозрачноговещая Рыба с заревою, пурпурною, солнечной чешуёйсквозь разреженный воздухзабвенья, раздрая, разрывапроплывает легко,в синем небе узнаешь её.Я слушал, как сердце еёв рёбрах мерно вращаемой лиры, в перегудах бандуры,в росплеске колоколовнад куполами обители Матери мира,над волнами, над холмамипесню бессловную лило,над волнами, над холмамивдаль облаками текло.Октябрь 2015Андрей Мансветов
Электричка Пермь – Голованово
