Вслед за путеводною звездой (сборник)

Очень мужичок из-за этого переживал. В самом деле, что ни вечер – стресс. Он даже «Советский спорт» перестал выписывать и от расстройства принялся фантастику читать, которую со школы в руки не брал. Вот как инженера нашего объективная реальность допекла!

Идет он как-то утром по улице к метро. Ноги переставляет, а сам в книжку уткнулся. И вдруг слышит:

– Мужик! Будь другом, купи пивка на опохмел. Мочи нет! Так холодненького охота.

Опустил интеллигент книгу и видит: возле пункта приема стеклотары бродяга стоит. Лицо спитое, а глаза ясные, озорные. На плечах ватник, на голове ушанка старая, в руках авоська с пустыми склянками. Такой характерный-характерный алкаш, даже не верится.

– Здравствуйте, – говорит интеллигент. – Вам какого пива? Темного или светлого?

– А мне, – отвечает бродяга, – самого дешевого. Потому как деньгов много с этих бутылок я не выручу и рассчитаться с тобой за дорогое не смогу.

– Что ж вы сами себе не купите? – любопытствует инженер.

– Продавщица нынче злая работает. Прогонит. Вот завтра смена другая. Там хорошая девочка, молоденькая. Да только ждать до завтра мочи нет.

– Пожалел инженер бродягу, зашел в магазин и хотел уже было дешевого взять, а потом подумал: «Почему человека не порадовать?» Раскошелился – купил чешского светлого, да не одну, а целых две.

Приносит бутылки бродяге, а тот на этикетки заграничные дивится и головой качает.

– Зачем такое богатство принес? Я с тобой за них всю жизнь не рассчитаюсь! – а у самого глаза горят. Страсть, как пивка хочется.

– Это вам подарок, – отвечает инженер, – от всей души и совершенно бесплатно!

Бродяга бутылки принял, улыбнулся щербато.

– Не ожидал я, что такие добрые люди в Москве остались. Вот что, если вдруг у тебя дело какое есть, а справиться сам не можешь – ступай к мусорному баку, что на улице у дома стоит, и зови меня. Да не просто так, а крепким словом, да тройным загибом. Вот как надо, – поднатужился бродяга и такую тираду выдал, что у интеллигента нашего очки запотели от смущения.

– Как же зовут вас… уважаемый? – спрашивает сконфуженный инженер, потому как среди эпитетов народных имени собеседника разобрать не смог.

– А по-всякому зовут, – отвечает бродяга. – Кому как глянусь. Зови меня, скажем… Петровичем – не обижусь.

Покачал инженер головой от удивления и на работу пошел.

Сидит он в конторе, работает, а из головы утренняя встреча никак не выходит. Закончился день. Домой пора. Вот и в метро инженер спустился, вот и переход злосчастный. Маячат впереди две спины, и щебет девичий громче прежнего над толпой летит. «Опять они», – думает интеллигент. – «А Петрович сейчас не сплоховал бы. Как подошел бы да как сказал своим тройным загибом: Подвиньтесь, козы! Пройти хочу!» Очень его эта мысль вдохновила. Протянул интеллигент руку и робко так, несмело одну из студенток по плечу похлопал. Та кудрявую голову повернула. Чего тебе, мол? Испугался интеллигент своей смелости и опять за старое взялся: «Извините, пожалуйста, не позволите ли…»

Надула студентка румяные щеки, сверкнула подведенными сверх меры очами: «Да пошел ты!» И дальше еще такое добавила, отчего у инженера снова очки запотели. Так и прошел он до эскалатора в тумане и расстройстве.

Вот идет наш герой по улице к дому. Настроение хуже некуда. Видит магазин знакомый и пункт приема стеклотары. «А не позвать ли бродягу моего?» – думает инженер. Подошел к мусорному баку. Стал припоминать, что там Петрович говорил. Вспомнил одно словечко и тихонько так, робко: «Вяк».

Огляделся – ничего. Только вороны на ветвях каркают, точно смеются над ним. Возмутился интеллигент. Да что ж это такое, в самом деле! Уже и птицы надо мной потешаются. И снова, уже чуть громче: «Вяк-вяк». Нет ответа. Правда, грай вороний поутих. Распалился интеллигент, набрал воздуха во впалую грудь и как гаркнет трехслойным загибом: «Вяк-вяк-вяк! Бряк! Выходи, Петрович!» И откуда только слова взялись!

Тут из-за мусорного бака шорох и кряхтенье раздается, и вылезает Петрович собственной персоной. Улыбается.

– Вот это я понимаю! – говорит и мужичка по плечу хлопает. – Вот это загнул! Порадовал старика!

Ну, теперь рассказывай, что стряслось?

Рассказал интеллигент ему о своей печали.

– Это, – говорит бродяга, – дело пустячное. Горю твоему мы поможем.

Снимает с головы свою шапку-ушанку и достает из нее цыганскую иглу. Длинную, ржавую. Вида зловещего.

– Это для чего ж мне такой инструмент? – интересуется инженер.

– А вот когда пойдешь ты завтра в метро и будут тебя девицы не пускать – ткни каждую по разу иголкой моей. Увидишь, что сделается. Не бойся, вреда им от этого не будет. Потому мужик я озорной, но не злой.

На следующий вечер спустился интеллигент в метро. Идет к переходу на Арбатско-Покровскую, а у самого коленки трясутся. Иголка в кулаке жжется. Сам про себя думает: «Может, пронесет – не появятся юницы?» Но не тут-то было. Идут перед ним щебетуньи, за руки держатся. Ягодицами неохватными ворочают.

Все как обычно. Впереди – никого, сзади – народ напирает. Дождался интеллигент, когда его к телесам мясистым прижмет, вспомнил, как намедни тройным загибом Петровича вызывал и ткнул одну из девиц в ягодицу цыганской иглой. В тот же миг раздался громкий свист, и толстушка в стройняшку обратилась. Только щеки от прежнего богатства и остались. А инженер р-раз и вторую студентку иглой ткнул. И снова свист, шум – вторая толстушка преобразилась. Стоят девушки удивленные, ладошки расцепили и себя везде ощупывают. Куда пышность делась? А места-то меж; ними сколько стало! Хоть трамвай запускай. Интеллигент ждать трамвая не стал. Шаркнул ножкой, извинился по обыкновению и был таков. Домой шел, словно на крыльях парил, только что в окно не влетел. Впервые за столько месяцев настроение было отличное. Мальчишкой себя почувствовал. Сорванцом.

И так это ощущение интеллигенту понравилось, что стал он специально в метро спускаться и озорничать. Толстушек сдувать. Осчастливит новую пышку, а сам на чемодане своем конторском иголкой крестик карябает. Одну сторону скоро всю закрестил, а как на вторую перешел, молва о нем поползла. Мол, ходит волшебник по метро и женщин стройнит. Не то хирург пластицкий, не то экстрасекс чернокнижный. Стали толстушки в Москву со всей страны съезжаться и по платформам дефилировать. Инженера на шалость искушать. А он рад стараться. Такими темпами и не осталось бы в России толстых женщин. Да вышло по-другому. Зашевелилась Рублевка. Львицы светские от лифтингов и спа оторвались и взгляд свой томный на герое нашем сосредоточили.

У богатеев, известно, все схвачено, а что не схвачено, то куплено. Узнали враз, где благодетель живет, и давай его смущать. Примите нас частным порядком. Инженер сначала отказывался, не хотел. Да куда ж простому человеку против такого капитала бороться?

Пришел к Петровичу. Тот почесал в затылке, подумал.

– Пускай приходят! Поглядим, чего из ентого выйдет.

Вот подходит срок, к дому инженера кортеж; подъезжает. Лимузин перламутровый и два черных джипа с охраной. Из лимузина девушки-мулатки: целый полк. Выстраиваются в два ряда. У тех, что справа, в руках еврики брюссельские, а слева – долларии пиндосские. И давай купюрами асфальт перед домом удобрять.

Вот из машины и сама львица вылезает. И такая она фэшэн, и такая она кежуал, что ни сесть, ни встать, ни обосраться.

Плывет королева к двери, а рядом с ней арап-камердинер одной рукой все пути открывает, а другой мопсика хозяйского держит.

Поднялись в квартиру. Всю прихожую деньгами засыпали. А в комнату свиту свою львица не пустила, сама зашла и дверь за собой закрыла.

Встала перед инженером и враз все свои покровы сбросила. Да так быстро и ловко, что он и глазом моргнуть не успел.

– Вот, – говорит львица, – мой рабочий инструмент. Через него я все свои прибытки имею. Чини!

А инженер стоит, ни жив, ни мертв. Глаза поднять боится.

– Что ж тут чинить? – спрашивает. – И так, вроде, все хорошо, – а сам красный, как рак.

– Да ты что! Слепой? – удивляется львица. Вот здесь подтянуть надо, тут округлить, а это – вообще убрать к такой-то матери. И выдает загиб тройной не хуже, чем Петрович.

– Понял, – говорит инженер. И в самом деле понимает, что конец ему пришел. Достает иголку и, зажмурившись, руку к львице протягивает. Тык! Раздался знакомый свист. Знакомый-то знакомый. Да вроде как на особицу.

Интеллигент один глаз приоткрыл и видит: на теле у львицы махонькая дырочка от укола образовалась. И туда, словно в пылесос, воздух засасывает. Начала наша львица надуваться, словно заморский шар-цеппелин. Надувается, а сама инженера и по батюшке, и по матушке вспоминает, карами грозит и проклинает всеобразно. Тут на шум в комнату камердинер заглянул. От того случился в квартире сквозняк, и львицу в окно открытое утянуло. Там ветерок весенний ее подхватил и понес. Сначала над Москвой, потом над областью и дальше до самого Парижу. Там львица за Эйфелеву башню шевелюрой зацепилась. Сняли ее оттуда с большим почетом. Французы, известно, голяком разгуливать любят. А тут такой Перформанс! Потом всем миром львицу сдували. Она, говорят, и во Франции не оплошала. Нашла себе покровителя и в Россию боле не возвращалась.

Вот проходит время, и вдруг звонок. Кто на проводе? А это Сам звонит. Из тех, что самее прочих.

– Значит, это по вашей милости, – говорит, – жену мою к лягушатникам унесло?

Инженер перепугался, начал лепетать что-то. Мол, не виноват. Само собой вышло. А на том конце смеются.

– Не скромничайте, уважаемый. Все знаю и никаких претензий к вам не имею. Наоборот! Спасибо хочу сказать! Давно мне такого облегчения не было. И вдруг удача, откуда не ждали! За это я вам полную поддержку окажу. Живите на здоровье. Никто вас более беспокоить не станет.

Положил инженер трубку, протер очки. И только потом вспомнил, что телефон, по которому он с Самим говорил, три года как отключили.

Вот выходит инженер на улицу, воздух весенний вдыхает. Глядь, Петрович у бака мусорного стоит, смеется.

– Ну как, весело было?

Инженер кивает, вежливо благодарит. Про то, каких страхов натерпелся, ни слова. Потому не культурно.

– Одного, – говорит, – не пойму. Отчего прочие женщины сдувались, а львица светская, наоборот, в рост пошла?

– Так это ж физика! – удивляется Петрович. – Неужто ты своим инженерным умом не дотумкал? Если проколоть то, что внутри полно, оно течь даст и через это уменьшится. А ежели внутри пустота – она завсегда через ту же дырку заполняться начнет. Потому как природа пустоты ни в каком виде не любит. То-то.

Старик и птица

В одном большом шумном городе жил старый актер. Были времена, когда его улыбка заставляла сердца поклонниц трепетать от восторга, а роскошные черные усы являлись предметом зависти у мужчин. Он играл великих любовников, отважных мореплавателей и полководцев. Песни, которые он пел, распевали подростки на улицах и суровые кондукторы трамваев, продавцы в магазинах и рабочие на стройках. Говорили, что в те прекрасные дни сам глава государства, втайне от подчиненных, тихонько насвистывал мотив веселенькой матросской песенки, которую исполнил актер, играя лихого пиратского капитана по прозвищу Черный Корсар. Но время не щадит никого. Даже знаменитостей.

Годы шли, афиши покрывались пылью, один за другим умирали друзья и знакомые. Все реже и реже звучали музыка и смех в обширной квартире забытого кумира. И однажды настал момент, когда, увидев по телевизору фильм со своим участием, актер не узнал себя в юном щеголе, разбивающем сердце обворожительной герцогини В. Он позабыл все свои песни, а вместо шикарных усов носил неровную бородку-эспаньолку, давно и безнадежно седую.

Не узнавали его и прохожие на улице, когда он гулял со своим дряхлым сварливым пуделем по кличке Баронет. Сердца людей занимали новые кумиры. Только старушки, что сидели летом на скамейке у подъезда, тихонько вздыхали, завидев печальный призрак в длиннополом клетчатом пальто: «Какой был красавец! Какой франт! Помните этот фильм про пиратов? Я тогда влюбилась в него по уши! Эта шляпа с пером, и усы! А-ах…»

Не удивляйтесь. Ведь старушкам тоже когда-то было шестнадцать.

Впрочем, иногда про старика все же вспоминали. Как-то раз актеру позвонили с телевидения, из ток-шоу «Пепел звезд». Хотели приехать, взять интервью. Он согласился, и уже через два дня в квартиру актера ворвался энергичный молодой корреспондент Юра Тщетный, а вместе с ним юная девушка-оператор в красной бандане, комбинезоне веселого персикового цвета и огромных черных очках. Девушка молчала, меланхолично чавкала жвачкой, время от времени выдувая внушительные пузыри и топтала грязными берцами эфиопский ковер, подарок одного чернокожего режиссера. Корреспондент, напротив, тараторил без умолку, хлопал старика по плечу, называл по имени и, вообще, вел себя так, будто они знакомы со школьной скамьи. Актер расчувствовался: «Не забыли! Помнят!» Предложил телевизионщикам чаю с клубникой, а сам тихонько заглянул в шпаргалку с собственной краткой биографией, которую готовил весь прошлый день, прикидывая, что может привлечь суетливого журналиста. Однако вопросы Тщетного повергли старика в шок. Юру интересовало, сколько раз в день и какие таблетки пьет бывший кумир, где и что конкретно у него болит – а не могли бы вы показать язвочки? – велика ли пенсия, нет ли в квартире грибка и далее в том же духе. Чаша терпения актера лопнула, когда девушка оператор неожиданно осведомилась печальным прокуренным голосом: «Сортир снимать пойдем?» Что конкретно он тогда сказал, актер точно не помнил, зато вещи, которые он в ярости швырял на пол, были все на виду. Из-за двери, закрытой на все щеколды, еще некоторое время слышался взволнованный фальцет Тщетного и вялый, слегка шепелявый мат операторши – как видно, жвачку она так и не выплюнула.

Как-то раз осенним вечером актер отправился выгуливать Баронета во двор. На лестнице он встретил соседа, предпринимателя Владика Лихачева. Тот загонял в открытую дверь своей квартиры целый выводок разноцветных воздушных шариков. За широкой спиной горе-бизнесмена сквозь портал входа была видна полутемная прихожая, бугрящаяся овальными силуэтами надувных узников.

Судьба по-разному обходится с людьми. Кому-то выпадает полная чаша, других греет маленькое личное счастье, третьи кочуют от удачи к неудаче. Владик получил от провидения большую черную дыру. Любимое дело, которому он посвятил себя без остатка, старательно высасывало из печального ИП Лихачева все соки и средства.

После короткой беседы выяснилось, что Владик в очередной раз прогорел с бизнесом. Денег на газовый баллон у бедняги не было, и поэтому шары он надувал с помощью обыкновенного насоса.

– Не хотят лететь вверх, – Владик грустно вздохнул. – Детям нравится, когда вверх.

Погода была хуже некуда. Рыхлые серые тучи сыпали мелким противным дождем. Из подворотни во двор проникал промозглый сквозняк и поднимал рябь на поверхности больших смоляных луж;, окружавших островок детской площадки. Актер отстегнул поводок, и пудель в десятитысячный раз отправился обнюхивать знакомую территорию. Старик протиснулся между мокрыми тушами припаркованных у бордюра авто и выбрался на сухое место. Он намеревался укрыться от дождя под ржавым покосившимся навесом-мухомором, что стоял здесь с незапамятных времен. Качели, песочницу и деревянные домики, в которых летом любили «торчать» наркоманы, время от времени обновляли, а мухомор почему-то не трогали.

Актер приблизился к железному грибу и тут увидел, что под красной в белых пятнах кровлей уже есть обитатель. Сначала старик решил, что перед ним бродяга – один из тех несчастных, что обитают вблизи рынков и вокзалов. Актер привык, что обычно их сопровождает целый букет резких, неприятных запахов. Но от неподвижного маленького тела исходил легкий аромат свежескошенной травы и нагретой солнцем древесной смолы. Наверное, этот контраст и заставил актера внимательнее присмотреться к незнакомцу. Тот сидел, опустив голову и подобрав под себя грязные ноги. Бледные, чрезвычайно тонкие руки охватывали измазанные глиной лодыжки. Лицо пряталось в чаще темных нечесаных волос.

– Простите, – нерешительно начал актер, – вы…вам плохо?

Незнакомец медленно поднял голову. Растрепанная копна шевелюры неохотно отступила, открывая бледный овал лица. Перед актером сидел мальчик лет двенадцати. Удивительно чистая бледная кожа впалых щек и высокого лба, казалось, светилась изнутри. Тонкий, с небольшой горбинкой нос и бескровные губы плавали в этой туманной белизне, словно хлопья в молоке. Глаза под арками весьма густых темных бровей были плотно закрыты.

– Мне стыдно, – тихо произнес мальчик.

– Э… всем нам когда-то бывает стыдно, – актер удивлялся сам себе. Почему он стоит здесь и говорит всякие благоглупости этому малолетнему клошару? А ведь на улице, между прочим, дождь, и, скорее всего, простуда уже не за горами.

– Все зря, зря, – мальчик замотал головой, и с его волос во все стороны брызнули холодные капли. – Я не смог. Всех подвел.

– Полно. Нет ничего непоправимого, – выдал очередное клише актер, понимая, насколько фальшиво звучат его слова.

– Есть, – просто ответил ребенок.

– Под дождем всегда так. Все кажется безнадежным. Что, если мы сейчас отправимся ко мне и выпьем по ба-алыпущей чашке горячего шоколада? Как тебя зовут?

– Птица, – мальчик неожиданно прытко вскочил на ноги. – А что такое шоколад?

Люди очень любят свои привычки. В душе каждый из нас жаждет чуда или просто чего-то необычного. Однако когда эти нежданные перемены стучатся в дверь, мы частенько остаемся глухи и стараемся ничего не замечать. Более того! Неожиданности вызывают у нас стресс и раздражение пополам с желанием вернуть расшатанную повозку обыденности в устойчивое положение. Нечто подобное испытывал актер, когда шел по направлению к своему подъезду, держа в одной руке теплую ладонь нового знакомого, а в другой поводок недовольного короткой прогулкой Баронета. Злость на самого себя в душе старика смешивалась с неуверенностью, жалость с брезгливостью.

Медленный старый лифт доставил их на шестой этаж, лязгнул и остановился, предлагая пассажирам самим открывать двустворчатые двери кабины, а затем и скрипящую калитку металлической шахты. Пять шагов по сумрачному, пахнущему картошкой и сигаретами коридору, и вот она – квартира. Старое гнездо старого человека. Актер шагнул через порог и удивленно огляделся. Затхлый аромат холостяцкого жилья давно не вызывал у него отторжения. Но теперь старик словно бы мог провести черту, дистанцироваться от окружающей действительности. Очевидно, причиной тому был удивительный запах, исходящий от нового знакомого. «И Баронет его ни разу не укусил», – подумал актер, провожая гостя в ванную комнату.

– Так значит, тебя зовут Птица? – уточнил актер, когда они уселись на кухне с чашками обещанного шоколада.

– Угу, – гость, чистый и умытый, с упоением поглощал горячий напиток. – Птица – это всегда больше, чем кажется!

– А разве не наоборот? – улыбнулся актер. – Ведь если убрать перья, то птица скорее уменьшится.

– Вот смешной! – Птица, наконец, оторвался от шоколада. – Причем тут перья? Вон они, лежат себе в ванной, а я меньше не стал.

– Да, с тобой не поспоришь, – актер вспомнил мокрые, неопределенного цвета обноски, что наматывали сейчас круги в стиральной машине.

В его новом знакомом было нечто, мешающее задавать обыденные вопросы о семье, прописке, школе. Простая и четкая формулировка словно бы попадала в некое поле, где искажалась до неузнаваемости.

– Так откуда ты? – наконец выдавил актер. На самом деле он хотел спросить адрес.

– Оттуда, – мальчик махнул рукой в сторону окна.

За стеклом в пасмурном небе маячила темная громада высотной башни.

– Из Министерства?!

Гость сокрушенно покачал головой – «до чего же непонятливый!» – выбрался из-за стола и, ухватив актера за рукав халата, повлек того к подоконнику.

– Смотри!