— Эксперимент готовился с его подачи, именно он надоумил физиков попробовать раскрыть шаламовский обломок «сверхструны».
— Физики должны были сами просчитать варианты финала, эфаналитики есть и у них. И вообще провал «струны» можно посчитать ситуацией форс-мажор[14]. Ты не очень хорошо выглядишь, мастер! Что-нибудь случилось?
— Просто накапливается усталость.
— Надо чаще менять профессию, это стимулирует вкус к жизни. Сужу по себе.
— Я не это имел в виду. Приходится бороться с собой…
Джума поймал его взгляд.
— Не справляешься?
— Пока справляюсь. — Мальгин сжал зубы, вдруг сообразив, что Джума понял его звонок по-своему, как просьбу о помощи. — Джу, я ищу Карой, но ее нигде нет, а «домовой» заявил, что она в «небесах». Что это значит?
Глаза Хана сузились, на миг стали тоскливыми, блеснули вызовом, погасли. Помолчав немного, он сказал с усмешкой:
— Уже два дня не видел я предмета, на третий кончу жизнь из пистолета… как говорил поэт. А разве она тебе ничего не сказала?
Сердце Мальгина оборвалось, его обдало жаром, но приходилось держать марку, и он постарался не сбиться с тона:
— Ничего. Где она?
— Она ушла из института, решила поменять профессию. — Джума снова помолчал, словно раздумывая, говорить ли дальше, и добавил: — Карой сейчас на базе коммуникаторов «Эдип-2», там появилась вакансия.
Мальгин открыл рот и закрыл. Он был ошеломлен. «Эдип-2» была базой ИВК над Маатом, планетой «черных людей», и работали там в основном «отшельники» — ксенологи и контактеры, годами не вылезавшие из скорлупы станции на Землю. Что заставило Карой пойти на этот шаг? Почему она решила вдруг поменять профессию, уйти из коллектива, где ее ценили и любили, в небольшую группу с неизвестными условиями? Неужели из-за него, Клима Мальгина, потерявшего уверенность и в некотором смысле вкус к жизни?
Джума покачал головой, отвечая скорее своим мыслям, а не переживаниям, отразившимся на лице хирурга.
— Она ушла не от тебя, мастер, и не от меня — от себя. Хотя прекрасно понимает, что уйти от себя невозможно. Следующий шаг… — Он не договорил, но Клим понял и так. Следующий шаг был его.
Виом свернулся в уголек, погас. Мальгин, сгорбившись, сидел перед «тюльпаном» «домового», и в голове его царил бедлам.
Из этого состояния, длившегося минут двадцать, его вывел Харитон:
— Предлагаю последовать совету.
— Какому? — очнулся Мальгин.
— Поменять профессию. Она тебя давно уже не удовлетворяет, пора бы уж признаться и самому себе. На крайний случай перемени обстановку, отвлекись, займись работой с ксенологами ИВК, они с нетерпением ждут информацию о маатанах, а у тебя есть что им сказать.
Мальгин хотел было поставить Харитона на место, потом задумался и признал логику инка заслуживающей внимания. Он позавтракал второй раз, позвонил в институт, поговорил с Зарембой и поспешил к стоянке такси, решив начать день с поисков Лондона. А у дома столкнулся с Ромашиным, спешащим навстречу.
Оба обрадовались друг другу, хотя Мальгин видел это, а Ромашин нет. На жемчужно-сером фоне пси-зрения хирурга Игнат всегда делился на две дюжины «призраков», почти совпадавших контурами: первая — всех оттенков светло-зеленого цвета, вторая — голубого, и обе дюжины (пакеты биополей «тэта» и «гамма») прекрасно укладывались в характер Атоса, каким его описал Дюма. Правда, с некоторыми несущественными отклонениями в сторону характера Арамиса.
— Совершенно случайно шел мимо, — сказал Ромашин с веселым блеском в глазах. — А вы не ко мне?
— Хотел проведать Лондонов. Жена и дочь могут знать, где он находится.
— Зачем он вам понадобился?
— Майкл обладает полным запасом маатанских знаний, не то что я, и, вероятно, знает, как найти Шаламова. В конце концов надо же когда-то ставить точки над «i». — Клим имел в виду ситуацию с Купавой и не стал пояснять свои слова, но Ромашин понял, что за этим стоит личное.
— Что ж, попробуйте. А вечером встретимся у меня, не возражаете? Единственная закавыка: я не знаю, где Аристарх. Может, вы в курсе?
— Мне он тоже ничего не говорил, но я попробую отыскать его.
— Итак, часов в девять по среднесолнечному вас устроит?
— Вполне. — Они разошлись в разные стороны. Через полчаса Клим входил в квартиру Майкла Лондона, семья которого собиралась ко сну: здесь царил поздний вечер.
Пробыл хирург у Лондонов недолго, ни Катерина, жена Майкла, ни его дочь Акулина, смущенная чем-то, не знали, где в данный момент находится их муж и отец.
Спектр их пси-двойников различался мало, разве что у Акулины их было больше, чем у матери, и к голубому и розовому заметно примешивались вишневые и багровые тона, говорившие о переживаниях за родного человека.
Катерина Лондон была одета по моде флапперс[15] — в шорты и спортивную майку, да и прическу имела соответствующую: волосы коротко острижены и зачесаны на лоб. Акулина куталась в пузырящийся, переливающийся всеми цветами радуги халат, будто ей было холодно. И обе женщины смотрели на гостя с тревогой и ожиданием.
С тех пор как Мальгин впервые побывал в гостях у Лондонов, в квартире ничего не изменилось, лишь к запахам «одор ди феммина»[16] прибавились запахи кухни и сушеных трав. Но запахов «лунной пыли», странных и дразнящих, сопутствующих путешественникам по звездам, Клим не почувствовал. Зато он сразу отметил необычный перстень на пальце Катерины: он то становился твердым, блестящим, ощутимо металлическим, то расплывался колечком зеленого дыма с искорками внутри.
— Майкл подарил? — кивнул хирург на перстень.
— Что? А… да, — подтвердила Катерина, озабоченно посмотрев на руку. — Два дня назад я обнаружила кольцо в шкатулке с пси-запиской: это тебе, носи, не снимая.
Два дня назад Лондон был на Земле, подумал Мальгин. Мне он тоже звонил в это время. Впрочем, может быть, он никуда с Земли и не уходил, а с семьей не живет, чтобы лишний раз не травмировать женщин.
— Значит, дома он не появлялся? Расскажите-ка еще раз о своих впечатлениях от прежних встреч. Если, конечно, это не слишком вас расстраивает, — добавил хирург вежливо.
Катерина, а потом и ее дочь рассказали, дополняя друг друга, как вел себя Майкл после ухода из реанимационного отделения института, и Мальгин понял их не проходящее до сих пор ошеломление, тревогу, растерянность и надежду. Надежду на возвращение «полноценного» любимого человека. Но понял Клим также и самого Лондона, принявшего чудовищный груз маатанского «закупоренного» знания. Если уж закаленный Мальгин с трудом оборонялся от нападения своего второго «я» — программы «черного человека», получив минимум чужого знания, то что говорить о Майкле? Утешить женщин было нечем, хотя Клим и попытался это сделать; перед уходом он попросил их, чтобы ему дали знать, как только Майкл появится дома.
Он не стал задерживаться в доме Лондона, несмотря на приглашение поужинать и собственное желание перекусить. Схожесть Акулины с Купавой мешала сосредоточиться, сбивая с мысли, и в душе почему-то крепла уверенность, что с Купавой что-то случилось.
Попрощавшись с женщинами, почти одинаковыми в переживаниях, разве что одна была старше и сдержанней, Мальгин перенесся в Нижний Новгород, на окраине которого жил Железовский. Однако дома математика не было. Не оказалось его и на территории Института внеземных культур, расположенного подо Ржевом. Тогда Мальгин углубился в лес, окружавший лаборатории ИВК, по тропинке забрался в глухой уголок и присел на гранитный валун, останец древнего ледника, лежащий в окружении столетних акаций, берез и клена.
Сосредоточился.
Временами, где бы он ни находился, на него накатывал глухой шум — в пси-диапазоне, напоминающий шум прибоя и говор толпы одновременно, и отстроиться от него, заглушить было не так-то просто. Клим относил это явление к эффектам работы «черных кладов» и намеревался с помощью Аристарха «задавить» шум окончательно. С трудом избавившись от шумового фона и на этот раз, хирург прислушался к себе, к настороженной тишине вокруг и, подумав: ну, мои мысли — мои скакуны, как поется в песне, не подведите! — включил «форсаж» сердца и гиперохват мозга.
Голова стала стремительно распухать, вбирая в себя окружающий мир: исчезли деревья, лес ушел вниз, стал виден словно с высоты птичьего полета, затем и он отодвинулся, превратился в ковер, объем видения все увеличивался и увеличивался, захватил всю Землю, Приземелье, Солнечную систему, Галактику, и, наконец, Мальгин испытал ни с чем не сравнимое ощущение необъятности Вселенной! Казалось, пошевельни он пальцем — и взорвется целое скопление галактик! Колоссальные объемы пустоты, заполнявшей пространство между волокнами и стенками галактических сверхскоплений, проходили сквозь голову, как воздух сквозь сито, оставляя странные шорохи, глухое бормотание неведомых стихий и непонятные шепоты неведомых существ…
И вот на этом черном и одновременно прозрачном фоне, полном жизни и движения, тишины и грохота, из конца в конец Вселенной промелькнули сиреневые зарницы, беззвучно сотрясая Мироздание (мгновенная боль в глазных яблоках и в ушах, будто иглы загнали), и Клим услышал отчетливый, раскатистый шепот:
— Мастер, немедленно выходи из транса! Ты не подготовлен.
— Кто это? Аристарх, ты?
— Немедленно сними напряжение, загонишь сердце!
— Где ты? Я просто пытаюсь найти тебя, а меня забросило куда-то в дальние дали. Желательно встретиться сегодня у Ромашина, обговорить кое-какие планы.
— Я на Плутоне, буду к вечеру. Отключайся, ты еще не сидишь в нашем поле, а в одиночку такие сеансы осилить невозможно.
— Я встретил Варлица…
— Ганса Варлица? Он же на Меркурии, один из старейших интрасенсов, ему сто двенадцать лет. Ну и что?
— Он посоветовал то же самое — «впаять» меня в это ваше поле.
— Встретимся — обговорим. — Железовский не смог удержаться от восхищения, прозвучавшего в его последних пси-фразах. — Ну ты и даешь, мастер! Чтобы самому, без помощи и тренинга раскрыть границы гипервидения на миллиарды километров и выйти в Запределье — это надо суметь! Что, кстати, чревато для здоровья, резервов может и не хватить.
— Мне казалось, я «обнял» всю Вселенную…
— Когда я впервые вышел на этот уровень гипервидения, мне тоже показалось, что я вижу всю Вселенную. Отключайся. А когда придешь в себя, позвони отцу.
— А в чем дело? — Тревога вошла в сердце горячим свинцом.
Но пси-голос Железовского уже потерялся в шумах пространства, перестал сотрясать громадные просторы пустоты, исчез.
Клим хотел найти в этой пустоте двойной шарик Плутона-Харона, но сил не хватило, и мир вокруг начал стремительно сжиматься, пока не провалился в кратер головы. Боль ударила по нервам кипучим валом…
Глава 3
Зеленое и голубое… Внизу зеленое: бесконечная равнина, леса и поля с морем трав; вверху голубое: небо и космос за ним, не черный, не глубокий и мрачный — тоже голубой… Тепло… ни ветерка, ни звука — идиллия… Но что это появилось в небесной голубизне? Черная точка… она увеличивается. И цвет неба стал изменяться от голубого к синему, скатываться в фиолетовый… Точка приблизилась, превратилась в «черного человека», угловатую кристаллическую глыбу без глаз, но с мощными орлиными крыльями. «Черный человек» остановился напротив, изредка пошевеливая крыльями, и внимательно посмотрел — впечатление было, что он именно посмотрел — без глаз! — на того, кто преградил ему путь…
Власта проснулась с чувством сожаления и тревоги: «черный человек» что-то сказал ей, предупредил о чем-то, но о чем — она уже не помнила.
Полежав немного, женщина вызвала отсчет времени, и рубиновые цифры в потолке над кроватью высветили шесть двадцать восемь утра. Пора вставать.
Размявшись в спортивной комнате, Власта приняла душ, позавтракала, поцеловала дочь — та еще спала и смотрела утреннюю программу снов — и приказала «домовому» не слишком давить инициативу дочери, хотя та в свои шесть лет и не нуждалась в особой опеке. В семь тридцать комиссар была уже в управлении.
Рабочий день начинался, как обычно, с диалога с инком отдела, который проанализировал поступившую информацию и рассортировал ее по уровням иерархической структуры службы безопасности. Область ответственности комиссара отдела занимала высший уровень: судорога социума от эпидемий различных болезней, в том числе и психических, до организованной преступности, несмотря на потерю масштабности, сумевшей адаптироваться, приспособиться к социальным условиям, мутировать и выжить.
Чему удивляться, подумала Боянова с горечью. Наследие двух веков «свободы морали» не может исчезнуть само собой, да и общество до сих пор предпочитает содержать козла отпущения в лице службы общественной безопасности, чтобы за «разгул демократии» всегда можно было спросить с конкретных лиц. А ведь такое отношение (моя хата с краю, кто хочет, тот пусть и занимается уборкой мусора) к жизни ковалось не одну сотню лет! И началось оно не в середине двадцатого столетия, и не в одной стране, как это пытаются доказать кое-какие историки, хотя нельзя отрицать и того, что именно тогда был жестоко уничтожен целый слой культуры и началось размывание нравственности, а в результате наряду с высшими технологиями, позволяющими жить безбедно в любом уголке Земли и Системы и за мгновения достичь двух сотен звезд, мы имеем уровень культуры, не намного превышающий уровень «псевдокоммунизма» двадцатого века…
Умник — инк отдела обычно не вмешивался во внутренние диалоги и монологи главы отдела, хотя и слышал ее мысли, находясь в постоянной пси-связи с ней, промолчал он и на этот раз, хотя Бояновой и хотелось бы иметь в его «лице» собеседника. Но Умник никогда не вступал в полемику с коллегами и друзьями во время работы.
— Как получилось, что в отделе нет ни одного интрасенса? — спросила комиссар, получив сводку текучести кадров.
— Мы приглашали многих, — ответил Умник, — но не согласился ни один. Вернее, год назад согласился Романов, но погиб во время операции на Иранском нагорье.
— Странно. Мне казалось, престиж работы безопасника достаточно высок, чтобы о ней начали мечтать молодые интрасенсы.
— Престиж действительно высок, что видно по конкурсу в наши школы: двадцать один человек на место, и тем не менее интрасенсы к нам не идут. Нужен широкий обобщающий анализ с историческими параллелями и привлечением известных ученых и самих интрасенсов. Знаете, каков социальный состав официально выявленных интрасенсов? Двадцать два процента — ученые, причем, как правило, очень высокого класса, двадцать семь процентов — артисты, восемнадцать — художники, четырнадцать — писатели.
— А остальные?
— Деятельность остальных не поддается учету.
— То есть никто не знает, чем они занимаются. Может быть, это охотники, путешественники, бродяги, созерцатели?
— Среди интрасенсов не зарегистрирован ни один охотник. За остальных не ручаюсь.
— Хорошо, — прекратила отклонившийся от дела разговор Боянова. — Прими задание: розыску найти Лондона и передать ему просьбу встретиться со мной. Ни больше ни меньше. Если он смог предвидеть катастрофу на Меркурии, то может знать что-нибудь и о готовящемся выступлении против интрасенсов.
— Я считаю, что готовится не единичная акция, а масштабная кампания, практически война. Со всеми вытекающими.
— Тем более.
На столе надулся оранжевым воздушным шариком чей-то экспресс-вызов, бесшумно лопнул, превратившись в светящуюся нить, но в объем передачи нить не развернулась.
— Включите «обратку», — посоветовала Боянова, однако абонент на это не прореагировал.
— В чем дело? — чуть резче произнесла хозяйка кабинета, обращаясь к инку стола.
— Закрытая консорт-линия, — сообщил киб-секретарь флегматично. — Абонент не идентифицируется и не пеленгуется.
— Власта Боянова, комиссар безопасности? — раздался слегка гортанный, звенящий от обилия бронзовых обертонов женский голос.
— Да. Кто вы?
— Пусть будет Мельпомена[17]. — Неизвестная обладательница «колокольного» голоса засмеялась — словно по полу рассыпались и запрыгали металлические шарики. — Мы хотим предупредить вас: не вмешивайтесь в процесс лечения патологии.
— О чем вы?
— Интрасенсы — это патология человечества, и болезнь эту надо лечить радикальными средствами, хирургическим путем.
— Это все?
Снова смех.
— До связи, комиссар.
Нить неразвернутого виома угасла. Власта смотрела на тающий глазок в толще стола, а перед собой видела заплаканное лицо Забавы, своей сестры. Встрепенулась.
— Удалось выяснить, откуда и кто звонил?
— Нет, — виновато ответил киб стола. — Код связи рассчитан по теории множеств, пеленгация «рассыпается» на все стороны света.
— А ведь с вами по консорт-линии могут соединиться лишь несколько человек в Системе! — мягко произнес Умник.
— Вот именно, — проговорила Боянова, переживая короткий приступ бессилия: хотелось немедленно найти таинственную незнакомку, встряхнуть за плечи и выяснить все до конца. — Розыску еще одно задание: выяснить, кто звонил. Или в крайнем случае, кто мог звонить.
Уже третий раз Мальгину снился сон: он в образе орла парит над горной страной, испещренной узорами долин, ущелий и хребтов, зорко всматривается в серо-бело-коричнево-голубоватый хаос, изредка пошевеливая могучими крыльями, и ищет… Что? Или кого? Что может искать орел в горах, одинокий и гордый, как страж бога молчания?… Постичь смысл образа не удавалось, но ощущение вольного полета сохранялось долго.
Мальгин полежал, глядя в малахитовое строение потолка, вызвал внутренний отсчет времени: шесть часов утра. Можно поспать еще час, но лучше встать. Клим усмехнулся — он-то рассчитывал на круглосуточное бодрствование: оказалось, интрасенсы, несмотря на свои экстравозможности и резервы, нуждаются в сне почти как люди, ну разве что дольше могут обходиться без сна, не снижая работоспособности.
После первой своей попытки дальней пси-связи с Железовским Мальгин приходил в себя семь часов, да еще столько же спал, приказав «домовому» не беспокоить, поэтому совет Аристарха выполнить не мог. Теперь же решил не откладывая позвонить отцу. Интересно, что мог знать математик об отце такого, чего не знал сын?