Черный человек. Книга 2

Виом включился на второй минуте. Мальгин-старший застегивал халат, то и дело оборачиваясь и прислушиваясь к чему-то. Вид у него был помятый, а под левым глазом красовался самый настоящий синяк.

— Ну и ну! — присвистнул Мальгин. — Прямо персонаж старинного гангстерского фильма. Где это ты заработал медаль, па?

— На улице нашел, — хмуро буркнул старик, машинально дотронулся пальцем до посинелого подглазья и снова прислушался. — Подожди минуту.

Исчез из поля зрения. Мальгину почудились какие-то странные звуки: то ли кошка замяукала, то ли ребенок заплакал. Потом снова установилась тишина. Мальгин-старший появился через пять минут.

— Тебе не спится?

— Так ты мне скажешь, что случилось? Где тебя угораздило?

— Столкнулся с действительностью.

Настроение у отца было неважное, однако раньше он никогда не позволял себе разговаривать на грани грубости.

— Я сейчас приеду, поговорим. Кстати, ты что, кошку завел?

Брови отца приподнялись.

— Какую кошку?

— Я слышал какие-то мяукающие звуки.

— А-а… — Старик отвернулся. — Это фильм… про котов.

Мальгин с сомнением посмотрел на отца, но тот выдержал взгляд, а мгновенный пси-контакт на таком расстоянии хирургу пока не давался.

— Ты бы лучше навестил Купаву, — пробурчал старик.

— Па, ну что ты заладил одно и то же. — Клим поморщился. — Я же говорил тебе: был я у нее…

— Она во Второй брянской клинике, отделение психотерапии.

— Что?! — Сердце рванулось с такой силой, что, казалось, загудела грудная клетка. — Что с ней?

— Насмотрелась и наслушалась всякой дряни.

— Ви-нарко?

— Врач сказал, что ее едва удалось вернуть из транса.

— О черт!… Это моя вина… я знал и… — Мальгин бросился из комнаты так внезапно, что «домовой» не сразу догадался извиниться и выключить связь.

Отец смотрел из виома прищурясь, и лицо у него было печальное и доброе.

— Беги, беги, тигр, потерявший след… — пробурчал он. — Вчера не догонишь, а от завтра не уйдешь…

Мальгин ворвался в здание клиники как снаряд, разве что не произвел такого разрушения и ухитрился никого не покалечить. Вопрос киб-дежурного: вы куда? — он проигнорировал. Пси-зрение вело его в нужном направлении не хуже указателей на стенах.

Купава лежала в сорок девятой палате, почти полностью похожей на ту, в которой лежал Мальгин после своего рейда на Маат и Орилоух вслед за Шаламовым. Одна стена была совершенно прозрачна, создавая иллюзию открытого окна, и низкое осеннее солнце заливало комнату потоками густого оранжевого света. В углу комнаты располагалась стойка медкомбайна, помаргивающая цветными огоньками, в другом дежурил киб, похожий на стоящего на задних лапах тушканчика, но с четырьмя передними лапами. Мебель в комнате была трансформная, и Купава сформировала по своему вкусу столики, диван и пуфы для пространственной организации гарнитура.

Женщина лежала на кровати, опираясь на высокие подушки, и безучастно смотрела в окно. Губы ее шевелились, будто она разговаривала сама с собой. Бледные щеки, синева под глазами, заострившийся нос говорили сами за себя. Мальгин остановился на пороге, потрясенный той переменой, которая произошла с его бывшей веселой и решительной женой. Может быть, поэтому его гипервидение дало на этот раз осечку, а эмоциональная интуиция не сработала, и он не смог определить состояние Купавы и прочитать ее мысли.

Она повернула голову, некоторое время смотрела на посетителя с прежним безучастным видом, потом в глубине глаз разгорелся огонек, брови поднялись, сломав трагический треугольник, но губы прошептали не те слова, которые ждал Клим:

— Снова ты. Зачем пришел на этот раз?

— Пава, — с дрожью в голосе сказал Мальгин, подходя к ней. — Это правда?

Брови Купавы снова изогнулись в недоумении, потом она поняла, усмехнулась.

— Странный вопрос. Разве ты не веришь врачам?

Кровь ударила в голову, запылали щеки, и прошло какое-то время, прежде чем Мальгин справился с собой. Купава смотрела на него с любопытством, чуть оживилась.

— Надо же! Каменный Мальгин краснеет! Неужто произошло чудо, и ты обрел человеческие качества?

Клим полностью овладел чувствами, утвердительно кивнул.

— Времена меняются, и мы меняемся с ними. Древняя формула права. Зачем ты это сделала? Я же предупреждал, что твое новое увлечение может плохо кончиться, а твои друзья не… — Он не договорил.

Лицо Купавы стало злым.

— Не говори ничего о моих друзьях, — тихо выговорила она, закусила губу, побледнев.

Медкомбайн в углу отреагировал на это звоночком и вспыхнувшим алым квадратом. Киб тотчас же ожил, подскочил к кровати, схватил что-то золотое и прозрачное с подставки по другую сторону, просеменил к стойке комбайна и вернулся со стаканом молочно-белой пенящейся жидкости. Купава выпила напиток, щеки ее порозовели.

Мальгин взял из ее руки стакан, повертел в пальцах, внимательно разглядывая.

Стакан, после того как его содержимое было выпито, вообще не напоминал сосуд: Клим держал в руках, почти не ощущая этого, золотистый узор из прожилок, похожий на морозный рисунок на оконном стекле, но стекла-то как раз и не было! Рука ощущала прикосновение, но материал этого стакана был ни холодным, ни горячим, ни твердым, ни мягким.

Мальгин прошел сквозь стену в туалетную комнату, наполнил стакан водой и хмыкнул: клубок светящихся золотых нитей превратился в сосуд, вода из него не выливалась, хотя стенок по-прежнему не было видно. Залпом выпив воду, хирург вернулся в палату. Купава покачала головой, ощутив перемену в душе Мальгина, вздрогнула, когда он заговорил:

— Дан все-таки был у тебя. Этот «стакан», сфера с «галактиками» внутри, исчезающий «голыш»…

— Да, был! — с вызовом ответила Купава. — Ну и что?

Мальгин пожал плечами. Способность чувствовать пси-сферу и биоауру собеседника вернулась к нему.

— Ничего. Он мне нужен, я ищу его. И найду. — Клим поднял твердый взгляд. — Почему ты скрыла от меня, что Дарья… в приюте?

Купава открыла рот, закрыла, испуг отразился в ее потемневших глазах. Она не сразу нашлась, что ответить.

— Зачем тебе дочь? — наконец сказала она горько. — Разве мало у тебя своих забот, мужских? Уходи. И не приходи больше. Мы идем по разным дорогам, и ты это знаешь. Не мучайся раскаянием и прочей сентиментальной ерундой, это тебя не красит, да и не любит никто слабых и нерешительных, твоя Карой тоже.

Мальгин вздрогнул — не от слов Купавы, от волны ее чувств, обрушившейся на его загудевшую голову. Эта волна несла отчаяние, невыразимую горечь и тоску, бессилие, безнадежность, злость, гнев, усталость, презрение и желание умереть, но в ней не было главного — любви и ожидания. Впрочем, ненависти тоже не было. Душа Купавы кипела, и дымилась, и задыхалась в дыму, и никто помочь ей не мог, ни в прошлом, ни в будущем, в том числе и Мальгин, но он этого не понял. Он был оглушен и обескуражен, к тому же сработала ложная гордость, подруга эгоизма, и Мальгин не стал разбираться в хаосе эмоций Купавы и не смог поэтому выяснить причин ее отчаяния.

— Выздоравливай, — сказал он глухо. — Я приду завтра. В каком приюте находится дочь?

— «Звезда», возле памятника партизанам[18]. И лучше бы ты не приходил завтра, моим друзьям, — усмешка скользнула по ее губам, — новым друзьям, это не понравится, что вполне может отразиться на твоем здоровье.

Мальгин задержал дыхание, передавая женщине образ открывающего пасть тигра, и по ее расширившимся зрачкам понял, что ему это удалось. Улыбнулся.

— Лучше бы им со мной не встречаться, Пава. Хотя я и исповедую ахимсу[19], но в определенных обстоятельствах могу не сдержаться. До встречи.

Купава не ответила, глядя на него с ужасом, причины которого Клим также разобрать не сумел, а скорее не захотел. Выходя из палаты, он столкнулся с широкоплечим загорелым парнем в рубашке-шнуровке и джинсах. Парень посторонился, вежливо извинившись, подождал, пока Мальгин выйдет, и зашел в палату. Лицо у него было открытое и дружелюбное, с веселыми и умными глазами, и на приятеля Купавы из компании Гзаронваля он походил мало.

Через четверть часа Клим входил в здание детского учебно-воспитательного приюта для «непонимашек», но пробыл там всего три минуты, узнав, что дочь Купавы Дарью забрал некто по имени Макар Мальгин. Хирург остолбенел, и дежурному информатору приюта пришлось повторить фразу:

— Вчера ее забрал Макар Мальгин, дед Дарьи.

Клим вышел из здания, выстроенного почему-то в стиле китайской фанзы, и побрел к стоянке такси, не поблагодарив дежурного (инк проводил его сочувственным взглядом), вдруг сообразив, что в момент разговора с отцом Дарья была уже у него. И старик ничего не сказал! Неужели затаил обиду? Или невзлюбил за что-то. За какие грехи?

Хирург посадил такси так, чтобы его не было видно из дома, и прокрался к веранде, «обнимая» сферой гиперохвата весь объем дома и пропуская его через голову. Оба — и отец и Дарья — были дома. Старик возился в саду, обрезая ветви плодовых деревьев, а Дарена лежала в люльке на силовых подвесках, которая висела возле малинника, и забавлялась тем, что тянула из манипуляторов киб-няньки замысловатые яркие игрушки-надувашки. Она первая отреагировала на появление хирурга, хотя он еще не вышел из-за кустов: притихла, повернула голову в его сторону и издала короткий звук, похожий на возглас «ну?».

Мальгин ощутил ток теплого, пахнущего топленым молоком, свежим хлебом, фруктами и свежестью удивления — на пси-уровне — и обомлел! Не было сомнений: его дочь родилась интрасенсом и спрашивала на языке инстинктов, подсознательно, еще не понимая дара, но уже владея им: спрашивала, кто пришел — добрый или равнодушный, чужой или свой?

— Господи! — пробормотал Клим, слабея от нахлынувших чувств, и послал в ответ импульс любви и нежности, улыбки и света, ощущение огромных, но добрых баюкающих ладоней. Из-за кустов послышался радостный смех, агуканье и возня: ребенок хотел видеть, кто пришел, и выкарабкивался из люльки, отбиваясь от киба.

Мальгин преодолел оставшиеся двадцать шагов и остановился возле люльки. Вцепившись пухлыми ручонками в края качающегося сооружения, наполовину высунувшись из-под балдахинчика, на него смотрело маленькое улыбающееся розовое существо с громадными голубыми глазищами, с темным пушком на голове, с пунцовыми губками и ямочками на щеках. Оно протянуло ручку и сказало отчетливо:

— Де-да…

Мальгин сглотнул слюну, проговорил пересохшими губами:

— Не деда, а папа…

— Это она меня увидела, — раздался сзади ворчливый голос, и Мальгин-старший вышел из-за деревьев. — Чую, что-то не то, так она со мной не говорит, думаю, может, гость пришел?

Дарья сощурилась, скаля зубки (уже выросли! — машинально отметил Клим), с удовольствием пососала палец, куснула его и произнесла, покачав пальцем:

— Ни-зя… па-па…

Мальгин-старший засмеялся, глядя на остолбеневшего сына, похлопал его по плечу:

— Она схватывает все на лету. Растет не по дням, а по часам. У нас в роду уже были такие… нетерпеныши. Твоя прапрапрабабушка Пелагея была ворожеей, экстрасенсом, как сейчас говорят, так она тоже смышленой росла не по годам. Может, Дарьюшка в нее?

Мальгин послал дочке новый импульс: образ Купавы, поле в росе, туман, река, солнце за лесом, сонная тишина, женский смех и слова: «Доченька моя, кровинушка, травиночка, попей молочка!…»

Дочь замерла, прислушиваясь, распахивая глаза еще больше (ох и ресницы у нее будут!), и вдруг сморщилась и заплакала, почти беззвучно. Киб затряс над ней игрушки, и старик недовольно взглянул на Клима.

— Испугал ты ее чем, что ли? Пошли в дом, позавтракаем.

Мальгин нехотя побрел за отцом, оглядываясь и сдерживая желание вернуться и погладить дочь по головке, покачать на руках и поцеловать в щечки.

Отец поставил на стол на веранде сковороду жареных грибов, вино, чай, малиновое варенье, тосты, кивнул на грибы, выходя:

— Угадай, чего я набрал.

Клим щелкнул ногтем по бутылке «Вычегодского поля», наклейка на которой пестрела двадцатью медалями, и посмотрел на сковороду.

— Рыжики, зонтики, лисички, подосиновики, сыроежки.

— Все? — Отец появился с полотенцем через руку.

Мальгин прислушался к пульсации его пси-фона, стараясь не подать виду — в голове заныл какой-то нерв.

— И говорушки.

Старик сгорбился, махнул рукой с унылым видом сел, жестом приглашая сына сесть напротив.

— Я думал, ты уже квалификацию потерял.

— Где собирал?

— У Щербатого моста, в лощине. Белых уже нет, и эти еще встречаются. Скоро за опятами пойду.

Молча принялись за еду. Мальгин, преодолевая боль, проник в основной поток мыслей отца, продолжавших его волновать, и едва сдержался, чтобы не выдать своих ответных реакций.

— Ну, что дальше? — спросил он, допив чай.

Отец понял.

— А ничего. На два дня в неделю я буду забирать Дарью к себе, а остальное время она будет находиться в приюте. Общение с детьми, интегральное воспитание, познание… Слава Богу, сейчас на дворе не двадцатый век и воспитывают детей профессионалы не чета мне. Ты узнал, где Купава?

— Узнал. — Мальгин, поддаваясь порыву, обнял отца и прижался щекой к его щеке. — Она скоро вернется, и мы сделаем ей сюрприз. Спасибо, па, я побежал, наведаюсь кой к кому. Но буду забегать, если не возражаешь.

Мальгин мысленно позвал дочь, услышал в ответ радостную тарабарщину: манипуляторы киба, игрушки, громады деревьев, голубое небо, цветные запахи, ветер — все вперемешку — и ласковое прикосновение теплого пальчика к своим губам. Засмеялся, удивив отца, и пояснил:

— Я ее чувствую, па, она меня признала.

За деревьями оглянулся, и хотя отца уже не было видно, Клим чувствовал, что тот еще стоит и смотрит ему вслед.

По пути хирург наскоро перекусил в «Макдональдсе» — есть хотелось практически постоянно, и все время подмывало спросить у Железовского: как проблему еды решил он?

Думалось плохо: мешали собственные эмоции и вспышки памяти, а также непрерывный шум в пси-диапазоне (люди вокруг мыслили и «шумели» изрядно).

Мальгин не ожидал встретить кого-нибудь в квартире Купавы, пока та находилась в клинике, он хотел поговорить с ее «домовым» и выяснить адрес подонка, который поднял руку на отца, а когда наткнулся в прихожей на двух юнцов — потемнел от гнева. И в который раз его раздражением не замедлил воспользоваться сидящий внутри «черный человек» — включил свою ворожбу: «Психоморфа глубь… трансформ…»

Клим уже научился если и не сопротивляться эффекту «черного приказа», то хотя бы в короткий срок приходить в себя. Сейчас его транс длился всего полминуты, но непрошеные гости Купавы успели получить по хорошему пси-шлепку. Оба стояли бледные и выглядели как после плавания в невесомости или ледяного душа.

— Т-ты… в-вы… — проговорил Вильям Шуман, одетый во что-то зеркально-металлическое, с дырами на груди. — Ч-что эт-то с в-вами? — «Правнук» великого композитора даже стал шепелявить и заикаться.

И злость Мальгина прошла.

— Еще раз встречу в этом доме — изувечу, — любезно пообещал он, рассмеявшись про себя. — Уяснил?