Павел Васильевич, кусая сало железными коронками, удовлетворенно говорит:
– Да-а, умеете вы, хохлы, сало приготовить, это у вас традиционное.
– Эх, под такой закусон да стаканчик бы! – воскликнул Чумаков.
– Я бы тоже не отказался! – зябко поежился Батманов.
– И мы! – встрепенулась остальная часть населения теплушки.
– Поздно, господа-товарищи, ночью все магазины в лесу закрыты, а в связи с продленным рабочим днем мы и в дежурный опоздаем! – шутил Чумаков.
Народ оживился, разговорились и женщины. Алевтина Храмова жалуется Насте Казначеевой:
– У меня по ночам вот тут болит, – указывает на грудь.
– Левая грудь, что ли? – уточняет Настя.
– Нет, под грудью.
– Так это сердце, наверно, – догадывается Казначеева.
– Да, пожалуй, сердце, – соглашается та.
Алевтина Ивановна Храмова родилась в 1929 году в деревне Сумки, что на противоположном берегу Волги от Юрина, в большой крестьянской семье. В молодые годы приехала на лесоразработки в Карасьяры. Здесь нашла свою любовь, но ненадолго, не успела поменять фамилию, как любимый по трагической случайности попал под поезд. Так бы и жила в одиночку, но вскоре после родов умерла старшая сестра. Ее муж, Николай Калинин, оставил Алевтине сына Сережку, а сам уехал в Нижегородскую область и там образовал новую семью. С тех пор живет Алевтина с приемным сыном, не пытаясь изменить девичью фамилию.
– Слушай меня, – продолжает Настя, – чтобы сердце не болело, надо на это место положить кошку, в кошках целительная сила.
– А кота можно? – подключился к разговору тракторист Володя Кузьмин.
– Можно и кота, кот-то получше будет, – не чувствуя подвоха, ответила Настя.
– А чем, чем кот лучше будет?
– Ну дак кот, он побольше площадь закроет, потяжелее, лучше придавит и прогреет больное место.
– Вот-вот! – торжествовал Володька, – вы бабы молодые, вам грелку надо во весь рост, и все болезни пройдут!
– А где ее взять, грелку-то? – повысила голос Настя.
– Это уж ваши проблемы! – и, трижды подмигнув, Кузьмин отвернулся.
– У меня кошки нету, – пожаловалась Алевтина.
– Кошек надо брать у Тольки Василькова, – снова посоветовал тракторист Кузьмин. – Они у него организованные. Вот захожу как-то к нему, а они на полу лежат в один ряд. Одна кошка из чашки ест, а другие от нее молоком питаются.
– А почему они лежат в ряд? – несмело спросила Алевтина.
– Вот и я спрашивал Тольку, что это за фокус – здоровенные четыре кошки, а сосут одна другую? Он отвечал: «Это не фокус – это экономия, всех кошек не прокормишь. Кормлю одну, а остальные подпитываются одна от другой – например, четвертая кошка сосет третью, третья – вторую, вторая потягивает молочко у первой, а она кушает из чашки!»
– Ба-а! – воскликнули женщины. – Неужели такое бывает? Кузьмин, а ты не врешь?
– Нам, трактористам, врать не полагается, – хохотнул Кузьмин и, отвернувшись, подумал о доме, о семье: «Хорошо бы если жена Вера догадалась сегодня баньку истопить, она так нужна после такой проливной грозы».
Не каждый день бывает дождь, но каждый день в жаркой кабине трактора рубашка прилипает к потному телу.
Трудящийся народ на лесоразработках занят с раннего утра до позднего вечера. А дома у каждого семья – дел невпроворот, но на их решение приходится один день в неделю – воскресенье. Надо бы отдыхать, но покой лесорубам только снится.
Человек слова
Наступил день выдачи сезонной рабочей одежды. Лесорубы, механизаторы, железнодорожники получают новенькие костюмы, с забавным поскрипыванием кирзовых сапог щеголяют на Стрелке по половицам перрона, цехам депо и ремонтным мастерским.
Механизатор Антон Беляев тоже решил заглянуть на склад. Остановив мотовоз-путеукладчик против открытой двери и покинув кабину, он вошел в полутемное помещение, пропахшее запахами краски, кожи, тряпья и смазкой запасных частей для техники. Увидев за столом русоволосую женщину, поприветствовал:
– Доброго здоровья, Мария Никитична!
– Здравствуй, Антон Никитич!
Они взаимно улыбнулись, поводом этому было не только сходство по отчеству, но и глубокое уважение друг к другу.
– Вот, зашел получить спецовку.
– Получай, Антон Никитич, получай… вот, на этой полке костюмы, а в ящике сапоги. выбирай.
Беляев перебирает свертки, подбирая для своего роста нужное, хмурится, приговаривая: «Не мой размерчик, и этот – не мой! В Царенка мать!» Этого им придуманного «Царенка» Антон Никитич будет поминать всю жизнь, не применяя в своей бытовой речи других матерных слов, как и не выкурив ни одной сигареты.
– Вот самый маленький – 48-й размер, – предлагает завскладом.
– В плечах-то, пожалуй, будет нормально, а рукава и штаны будут длинноваты – хоть топором обрубай! – жалуется Антон. В его черных глазах обозначилась по-детски наивная печаль.
– Зачем же топором? – вскрикивает Мария Никитична. – Жена укоротит.
– Не умеет она.
– Снеси швее Приваловой, она ушьет!
– Это, конечно, можно.
– Что ты такой приземленный-то? – сожалеет Немцева.
– Это наследственное. В старину марийский народ непокорным был, от нашествия татар по лесам прятался. Высоких-то мужиков стрелами побили, а маленький – он в любой яме спрячется… Я своему отцу вопрос задавал: «Что ты меня таким низкорослым породил?», а он отвечал: «Понимаешь, Антошка, мы люди бедные, а цена метра материи на штаны очень дорогая была».
Мария Никитична хохочет:
– На штанах сэкономил, значит!
Беляев расписался в ведомости и, собрав свою амуницию, пошел на выход.
– Ты, Никитич, не расстраивайся! – напутствовала Немцева. – Мал золотник, да дорог, а бывает – большая фактура, но – дура!
К вечеру в кудрявой голове Антона созрела мысль о традиционной обмывке «спецухи». Он купил чекушку водки и зашагал домой, где ждут жена и трое ребятишек.
Живет механизатор, как и многие селяне, в стандартном деревянном, построенном в пятидесятые годы пятистенном доме с соседями через стенку. Рядом болото, из которого весной вытекает красноватая вода, потому землицы возле дома хватило лишь для постройки баньки, хлева да нескольких грядок под овощи. Картошку хозяин садит на поляне, раскорчеванной в лесу.
Открывая калитку палисадника, Антон услышал напев соловья. Он поднял взгляд на белоснежную черемуху. Ее волнующий запах цветения бил в нос радостью весеннего обновления жизни. Где-то там, в белопенной кроне, затаился певец высокой эстрады, навевая воспоминания о первом свидании под луной на заре туманной юности. «Где мои семнадцать лет!» – восклицает Антон и идет вдоль бревенчатой стены до крыльца, там снимает сапоги, портянки вешает на забор.
За спиной скрипнула дверь тамбура, в проеме показалась голова сынишки.
– А-а, Витька, иди-иди сюда? – позвал отец.
Черноголовый мальчуган в майке и шортиках сел рядом.
Беляев вытащил из кармана пряник, подал сыну. Парнишка ухватил гостинец обеими руками, отец спрашивает:
– Мамка корову подоила?
– Нету мамки, еще не пришла, а корову мы с Галькой заманили в хлев.
– Так-так, – переживает Антон, – мамки нету, корова не доена. А Лариска, значит, еще в садике?
– За Лариской Галька ушла, они скоро домой придут.
Прихватив подойницу и полотенце, хозяин идет в хлев.
Поздно вечером на пороге дома появилась жена Катя.
Держась за косяк двери, шамкая губами, прищуренным глазом косясь на семью.
Другой бы муж закатил скандал, а Антон только и проговорил: «В Царенка мать!»
– Нас сегодня послали дрова колоть для пекарни, – оправдывалась мать, – вот пекарь нас угостил… какой настырный – Кереметь, налил стакан и говорит: «Пей, Катька, с устатку, а то завтра силы не будет!..»
За столом вечерней трапезы сидела вся семья. В котелке горячим паром дымит картошка «в мундире», в тарелке пучеглазая килька.
Антон все же решил обнову обмыть, и только он хотел обезглавить чекушку, как вдруг постучали в окно, и все услышали знакомый голос – посыльной Храмовой.
– Эй, Антон Никитич, иди в контору на партийное собрание. Приехали из Юркино директор леспромхоза и председатель рабочкома.
– Ну вот, обмыли сапоги – в Царенка мать!
Антон, спрятав чекушку за оконной рамой, вышел из дома.
В Карасьярском лесопункте членов компартии из числа рабочих наберется с десяток, да еще несколько человек из руководящего состава и учителей поселковой школы. Руководит партячейкой Нетесов Алексей Яковлевич – главный механик лесопункта. Народу, несмотря на поздний час, в конторе собралось многолюдно: это и сменные механики, мастера леса, бригадиры разных бригад.
В красный уголок конторы деловой походкой вошли директор Козиковского леспромхоза – Лаптев Анатолий Андреевич, председатель рабочкома – Машонкин Вениамин Михайлович и главный экономист – Дружинин Константин Иванович. Приезжие поздоровались с народом.
Лаптев сидит за столом с красным сукном. Рабочие внимательно смотрят в его смуглое лицо с сильно раздвинутыми надбровными дугами густых бровей, отчего взгляд кажется львиным, грозным, голос с хрипотцой. Он говорит спокойно, чувствуя в себе силу властного хозяина.
– Товарищи, социалистическое соревнование – это действенный метод строительства социализма и коммунизма, основанный на максимальной активности и самодеятельности трудящихся, как важнейшее средство коммунистического воспитания масс, как одна из движущих сил социалистического общества. Наша задача – поддержать в республике массовое движение рабочих за повышение производительности труда, снижение себестоимости продукции и укрепление трудовой дисциплины, борьбу с браком. И путь к этому, товарищи, – организованное социалистическое соревнование. Оно должно быть и на вашем лесопункте, например, между мастерскими участками, между бригадами лесорубов и железнодорожников, между механизаторами, да и просто рабочими…
Коммунист Беляев пришел домой, когда все спали. Антон Никитич прошел на кухню и все же решил перед сном употребить одну рюмочку, но за занавеской чекушки не оказалось. После некоторых поисков она была обнаружена обезглавленной под столом и лишенной всякой непредсказуемой силы.
Каждодневно по утрам над поселком, громко каркая, кружит воронье. Рабочий народ собирается на Стрелке. Беляева нагнал сосед – бульдозерист Пеньков Григорий, тоже партийный товарищ. Шли молча, а Гриша неожиданно рассмеялся.
– Чего с утра-то пораньше? – бурчит Антон. – Мне вот не до смеху.
– Случай вспомнил… короче, два соседа самогону напились, поссорились, а может и поцарапались. Одного звали – Онтоном, другого – Онисимом. Вот утром проснулись каждый у себя дома и вспоминают события прошедшего вечера. На душе дурно. Онисим сунул в рукав телогрейки бутылку и пошел к Онтону. А Онтон увидел его через окошко и говорит жене: «Не хочу видеть морду Онисима – скажи ему, что я уехал в Чебоксары», а сам спрятался на печке. Вот заходит в горницу Онисим: «Здрасте – наше вам!»
«Здрасте!» – холодно отвечает хозяйка.
«Хозяин дома – нет ли?»