Табу, актер!

Вот чего я никогда не делал, так это табуреток. Я много чего не делал и, в частности, табуреток. Но мне приходится выравнивать ножки. Вот именно этой табуретке. Практически на каждом дежурстве. Посмотрите, она же кривая. Не знаю, кто сделал эту табуретку, но ответственность за ее, если можно выразиться, здоровье лежит на мне. Потому что ты, табуретка, стоишь в моей дежурке, а это дорогого стоит. Вот! Как же это понять? Я тебе прошлый раз одну подпилил, а ты как будто опять окривела?! У меня такое впечатление, что кто-то тут без меня подпиливает. Или они у тебя сами растут? Неравномерно…

Переворачивает табуретку на бок. Упирается в ножку коленом. Делает надпил.

Прости. Не больно? Я быстро.

Быстро отпиливает кончик ножки. Ставит табуретку на ножки. Табуретка еле-еле стоит.

Ну вот… Так лучше, пожалуй.

Пауза.

Спросите меня, исполнил ли я свои жизненные предначертания? Нет, я ни на что никогда не жалуюсь. Но! Я часто задаю себе этот вопрос: все ли ты сделал, о чем мечтал?

Сделал ли ты деревянную лестницу? Помнишь, ты хотел сделать деревянную лестницу? Да, да, деревянную – с поворотной площадкой, с постановкой стоек или укосин, поручней и перил, с укреплением наугольниками, шириною в полметра?

Нет, не сделал!

Сделал ли ты… палисадник легкого типа, состоящий из обыкновенных столбов, с обжиганием их и осмолкой?

Нет, не сделал.

Может быть, ты вытянул хотя бы один погонный метр малых карнизов из брусков простого рисунка?

Нет, увы!

Может быть, сделал ты стол с проножкой?

Нет, не сделал стола.

Ну хотя бы стенную вешалку в одну доску с оструганием, а?

Нет, увы!

Банную скамейку на шпонках?

Нет, нет, нет!

И табуреток я никогда не делал. Я лишь исправляю чужую работу. Признаться, я всегда мечтал сделать настоящую табуретку. Не довелось.

Я многого не сделал, о чем мечтал. Я даже не сделал ни одного пожарного щита!

Я не сделал ни футляра для фановых труб, ни фонарного столба, ни – между стойлами – перегородок!

Я не позволил себе ни малую, ни большую починку паркетных полов – ни переклейкой с пристружкой, ни выколкой выбоин, ни загонкой реек с расчисткой щелей…

Я не совершил морения ни одного квадратного метра ни дубового, ни ясеневого, ни красного дерева – ни с очисткой, ни без!

Я не смастерил прикроватный филенчатый столик-шкаф ни для двух человек, ни для одного… с отделениями и двумя дверками… открывающимися одна направо, другая налево!..

Я не сделал новые тумбы к наличникам с постановкой на место или без постановки…

Я не исправил ни одной форточки! Ни одной скамейки с локотниками!..

На очажный котел круглую крышку со шпонками я тоже не сделал!

Зато я сделал вас, дорогие мои, хотя не уверен, что вы меня слышите.

Пауза. Собирается с мыслями.

Сегодня день… Такой день… Такой сегодня день, говорю…

(Торжественно.) Друзья, я хочу вас познакомить сегодня с моим отцом, в некотором смысле – вашим дедом… Нет, не так. Отец, я хочу познакомить сегодня тебя с моими детьми, твоими, представь себе, внуками.

(Себе.) Я тороплюсь. В этом деле не надо спешить. Никакой спешки.

(Куклам.) Но если бы вы знали, какой у вас будет замечательный дед… Его еще нет, но он будет, обязательно будет… То есть не то чтобы его не было никогда, он, естественно, был… Был и есть. А то с кем же я говорю?.. Но будет еще… Папа, я не могу объяснить, помоги! (Прислушивается.) Короче, в настоящий момент ты существуешь как бы не сам по себе, я правильно объясняю?.. А как бы идея. Идея отца. Моя идея отца. Моего. Вашего деда.

Вышел на середину.

Вот. (Приседает.) Слышите? Это суставы. Или не слышите? Я-то слышу. (Приседает, прислушивается.) Доктор сказал, что отложение солей здесь ни при чем. В пределах нормы. У одних, знаете, щелкают, у других – нет. Впрочем, я не знаю, у кого не щелкают. (Приседает, прислушивается.) Как на шарнирах. Папа, а у тебя в моем возрасте щелкали суставы? (Ждет ответа.) Нет? Да, да – ты только не говорил.

Разминает пальцы, кисти рук.

Иногда мне кажется, что в прошлой жизни я был деревом. Деревом нельзя себя увидеть во сне – можно лишь ощутить. Это как слепоглухонемой. Не мой язык и не моя кожа. Не кожа – кора. Мои листья испаряют влагу. Я слышу их шорох, но не ушами, а шевелением тысяч моих черенков. Так я беседую с ветром. Иногда я начинаю жестикулировать, раскачиваться, возмущаться, словно хочу прокричать что-то. Я сам не знаю, чего я хочу.

Пауза.

Я вырос без матери. Я не знал материнской ласки, заботы, любви. Никто меня не научил быть нежным. Ты, папа, был нежным, я знаю. А я не был. А мне так хотелось быть нежным. Как это быть нежным… когда я угловат и резок в движениях?.. (Сейчас он обращается к высокому предмету, накрытому простыней.) Почему ты никогда не рассказывал мне о своей маме, отец? Не хотел меня расстраивать, да? Какой она была?.. Расскажи… Нос у нее был… какой?.. Тонкий, прямой?.. Глаза, как у тебя, – карие?.. Волосы вились? Она была высокая женщина?.. По ночам ее мучил сухой кашель, и в комнате пахло лавровишней? Нет? Ты помнишь колыбельную, которую она тебе пела? Ты мог уснуть лишь после того, как она поцелует тебя в лоб и поправит на тебе одеяло?.. Она ходила за молоком? Поливала цветы? Собирала бруснику?.. Пекла тебе оладьи и варила овсяный кисель?.. Когда ты наступил на гвоздь, она промыла рану, помазала йодом и прежде, чем перебинтовать, долго дула, чтоб не было больно? А потом сказала: ничего, ничего, до свадьбы доживет?.. Так или нет?.. До какой свадьбы, папа? Какая свадьба? Чья?.. Где моя – моя! – мама?.. Видишь, как получается: по отцовской линии, получается, у меня была бабушка, а материнской линии не было вообще. Это чудо или недоразумение? Только не говори, что я все усложняю. Вот оно, вот. Что есть, то и есть. Я, знаешь, иногда шевелю извилинами. Ты боялся, что останусь неучем? А я даже очень, даже очень продвинут. Я много читал, папа. Ты удивлен? Да, я такой. Знаешь, был философ, звали его Кьеркегор… Ужасная фамилия. Словно ты чурбан, тебя надкололи и вставили в трещину клин, и теперь по этому клину… обухом… «Кьер!.. ке!.. гор!..» (Его передернуло. Берет себя в руки. В руке появился топор.) В остальном хороший философ, с головой. Он писал об ответственности художника. Он писал, что каждый художник должен родить отца. В смысле, каждый художник обязан воссоздать предшественника. (Срывает покрывало с предмета.)

Перед нами частично обтесанный столб. На нем углем нарисованы контуры человека.

Ты готов? Ты и сегодня готов? (Куклам.) Отвернитесь. Черт! Неужели вы не можете отвернуться? Неужели это так трудно?

Куклы молчат.

(Столбу.) Я должен тебя вырубить, отец. В смысле из дерева. Ты не можешь у меня не получиться, ты просто обязан получиться. Вырубить тебя – это мой сыновний долг. Ты получишься у меня, вот увидишь. Ты вырубишься. Ну, пожалуйста, папа, я тебя очень прошу, получайся, выходи, вырубайся. (Бьет топором.) Я не Раскольников. Я другой. Я не Раскольников. Я другой. Я не Раскольников. Я другой. Я не Раскольников. Я другой. Я не Раскольников. Я другой.

Замолчал.

(Куклам.) Смотрите? Но не видите. (Всем.) Никто не должен видеть! Никто!

Пауза.

Рука… затекла… онемела.

Поставил топор у стены.

А иногда хочется стать поленом. Не каким-то особым поленом, которое, будучи поленом, живет предвкушением воплощения… радуется, дергается, хихикает… не говорящим и даже не мыслящим поленом, а просто поленом. Быть поленом – это быть? Или не быть? Лежать со всеми в одной поленнице… Так ведь сожгут.

Пауза.

Что стало с нашей Прекрасной страной, папа? Мы ведь жили в Прекрасной стране. Небо над нами было просторным, воздух был прозрачен и чист. Птицы на деревьях вили гнезда, в полях стрекотали кузнечики. Каждый из нас умел смастерить скворечник, каждый знал, что такое календарь природы!.. Мы любили в гости ходить друг к другу и не боялись принимать гостей. Часто рассказывали смешные истории. Если спорили, никто не брызгал слюной. Дурные слова считали дурными. Никто не обижал ближнего – ни землемеры, ни газовщики, ни регистраторы… Ни распространители квитанций, ни контролеры в трамваях!.. А как было прекрасно ехать на поезде! Колеса стучали словно пели песню. Когда приближался встречный состав, машинист подавал гудок, мы бросались к окнам и громко кричали в открытые окна: урааааааааа!.. А оттуда – в ответ:…привееееет!.. А сколько песен мы знали, сколько стихов!.. Даже я… я, который… Когда наша страна сделалась Прекрасной страной, они стали сами запоминаться наизусть, песни, стихи. А теперь я не могу вспомнить ни одной строчки… Мы знали, чем «плохо» отличается от «хорошо». Детям не разрешали играть со спичками!.. Играть на фортепьяно – по самоучителю – я! – едва не научился сам!.. Правда, у нас не было фортепьяно…Ты не поверишь, папа, я умею пользоваться логарифмической линейкой! По правде сказать, это не многим сложнее, чем считать на счетах. Помнишь, у нас были счеты? Я в детстве любил играть деревянными костяшками и кататься на счетах по полу. Как они громыхали! А потом мы подарили эти счеты жене завхоза Дворца культуры работников деревоперерабатывающей промышленности. Вечерами она ходила по костяшкам голыми ступнями, делала себе массаж, говорила, что это очень полезно. В зоопарке сами собой плодились медведи. А у слона не было диабета. Помнишь печенье «Му-му»? А конфеты «Золотой ключик»? Помнишь, когда ты уходил на пенсию, тебе подарили чайный сервиз «Счастливый конгресс молодежи»? Ты учил меня работать с деревом. Помнишь, ты говорил, что, когда вырезаешь зверюшку… корову, там, или ослика… или верблюда… а уж тем более, если вырезаешь из дерева человечка, надо обязательно с ним разговаривать. Я не забыл. Тогда мне казалось, у меня золотые руки, а теперь я вижу, что руки-крюки. Они не слушаются меня, они как будто не мои… Раньше нашу Прекрасную страну окружали и моря, и горы, и леса, а теперь я даже не знаю, что нас окружает.

И еще:

Ты ведь не знаешь, отец, мне обломали нос. Теперь я, как все. В смысле носа.

Пауза.

Чтобы стать человеком, почему-то обязательно надо, чтобы тебя поломали.

Пауза.

Я тебя не буду ломать. А вырубать – буду. Ничего, ничего, ты будешь, как я.

Пауза.

У тебя, папа, тоже с носом проблема. Надеюсь, ты понимаешь, о чем говорю. Жизненный опыт подсказывает: дерево лишь тогда одушевляется, когда у него вырастает нос. Этого недостаточно, чтобы стать человеком, но есть определенный порядок вещей, последовательность превращений. Нос – это первый этап. Я говорю о законе природы, ты это знаешь лучше меня. В общем, папа, я надеялся, что он вырастет сам. Почему-то этого не происходит. (Смотрит на кукол.) Ни у кого. Вот что составляет предмет моего беспокойства.

Достает из корзины длинный (и, пожалуй, не столько острый, сколько толстый, похожий на баклажан) деревянный нос на резинке.

Вот, папа. Не бойся. Это не мой. Но я сам его приготовил, честное слово. Он сделан из того же материала, что и ты. (Надевает нос на бревно.) Извини. Я уверен: он прирастет.

Отходит. Смотрит со стороны. Облегченно вздыхает.