Душевная болезнь Гоголя

Зинаида Агеева

Душевная болезнь Гоголя

Издание второе, дополненное и исправленное

© Агеева З. М., 2016

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

* * *

Глава 1

Гениальность

Итальянский психиатр Цезарь Ломброзо (в материалах XIX и первой половины XX веков фигурирует как Чезаре Ломброзо) (1835–1909) в своей книге «Гениальность и помешательство» писал: «Гениальность в отличие от талантливости является чем-то бессознательным и проявляется совершенно неожиданно»[1].

Отечественные авторы книги «Экспедиция в гениальность» (1999), известные в медицинском мире ученые, высказали свой взгляд на эту актуальную и пока еще недостаточно изученную проблему: «Современная наука располагает обширными сведениями, позволяющими сделать вывод, что психопатологическая отягощенность ближайших предков и родственников гениев – явление почти закономерное… Проявление гениальности – результат обязательного скрещивания таких биологических родовых линий, из которых одна линия предков является носителем потенциальной одаренности, другая же линия включает элементы психической анормальности… Биогенетическая необходимость присутствия этих двух компонентов для выявления гениальной одаренности является настолько значимым условием, что приобретает характер биогенетического закона. Вне рамок этого закона не может быть выявлен гений, выдающийся талант или великий человек вообще»[2].

В новой «Большой энциклопедии» приводится такое определение гениальности: «Это высшая степень развития способностей, но никаких признаков или набора свойств, по которым можно определить гениальность, нет». По другим данным, «гениальность – это творческий процесс, позволяющий производить то, чего не могут достичь другие». Ломброзо одной из причин гениальности считал наследственность, а творческий процесс – «уклонением от нормы». Он писал: «Гениальность и помешательство не зависят от воспитания, но влияет наследственность… Творчество, в самом высоком понимании, есть продукт болезни»[3].

Влияние недугов на творчество человека европейский психиатр Пауль Юлиус Мёбиус назвал «патографией». Он считал, что отклонение от нормального умственного развития не является свойством только душевнобольных людей. «Мы должны отбросить мысль о том, что человек может быть только нормальным или только сумасшедшим. Это миф или клише… В какой-то степени патология есть у каждого», – утверждал он.

Автор книги «Классики и психиатры» (2008) И. Сироткина пишет: «Патографии служили той трибуной, с которой медики высказывали свои взгляды на литературу и общество». В нашей стране первая патография, посвященная описанию душевного состояния Ивана Грозного, была написана в конце XIX века профессором Харьковского университета психиатром П. И. Ковалевским (1849–1923).

В истории человечества немало гениальных имен, среди которых видное место занимает великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь (1809–1852). Уникальность этой личности состоит в том, что, страдая тяжелым душевным недугом, он создал шедевры литературного искусства и до конца жизни сохранял высокий интеллектуальный потенциал.

Изучением патографии Гоголя занимались многие исследователи, в их числе были русские профессора-психиатры – Николай Николаевич Баженов (1857–1923), написавший патографическое исследование о Гоголе в 1902 году, и его современник Владимир Федорович Чиж (1855–1922), издавший патографию Гоголя на год позже (1903). Оба они пытались разобраться в причине необыкновенной гениальности Гоголя, который превзошел в своем творчестве многих современных ему писателей. Профессор Чиж, изучив многие документы о его жизни и творчестве, о болезненных приступах, пришел к следующему выводу, который разделяют многие исследователи: «Гениальность – это случайное непонятное нам уклонение. Гениальность Гоголя приходится объяснять болезнью. Она не была унаследована от родителей, он родился в обычной семье. Ни среда, ни характер родителей, ни воспитание, ни что, кроме болезни, не может объяснить удивительных способностей Гоголя»[4].

Сам Гоголь в одном из писем к М. П. Погодину (русский историк) в 1840 году писал: «Тот, кто создан творить в глубине души, жить и дышать своими творениями, тот должен быть странен во многом». Патологические процессы, происходящие в головном мозгу душевнобольного человека, по мнению многих исследователей, могут оказывать не только угнетающее влияние на его работу и на движение мысли, но и стимулирующее. Многие «озарения» возникали у гениальных людей во время приступов душевной болезни, как это ни покажется парадоксальным. По мнению авторов «Экспедиции в гениальность», «эффект гения во многом еще остается загадкой природы»[5].

Врожденные выдающиеся способности человека несомненно играют колоссальную роль для создания гениальных творений, но без приложения труда достичь их полного совершенства было бы невозможно. Гоголь, как известно, был великим тружеником. Чтобы придать законченный вид своим произведениям и сделать их классическими, он переделывал их много раз, без жалости уничтожая слабонаписанное. Все его произведения, как и творения других великих гениев, были созданы невероятным трудом и напряжением всех душевных сил. Известный русский писатель Сергей Тимофеевич Аксаков одной из причин болезни и трагической гибели Гоголя считал его «необъятную творческую деятельность».

Глава 2

Наследственность

В развитии душевного заболевания Гоголя немаловажную роль сыграла наследственность. По воспоминаниям родных и близких, дед и бабка по линии матери Гоголя были суеверны, религиозны, верили в приметы и предсказания. Тетка по линии матери (воспоминания младшей сестры Гоголя Ольги) была «со странностями»: шесть недель смазывала голову сальной свечой, чтобы «предотвратить поседение волос», была крайне нерасторопной и медлительной, подолгу одевалась, к столу всегда опаздывала, «приходила только ко второму блюду», «сидя за столом, гримасничала», пообедав, «просила дать ей кусок хлеба»[6].

Один из племянников Гоголя (сын сестры Марии), оставшись круглым сиротой в 13 лет (после смерти отца в 1840 году и матери в 1844 году), в дальнейшем, по воспоминаниям родных, «помешался в уме» и покончил жизнь самоубийством. Младшая сестра Гоголя Ольга в детстве плохо развивалась. До 5 лет плохо ходила, «держалась за стенку», отличалась плохой памятью, с трудом усваивала иностранные языки. В зрелом возрасте стала религиозной, боялась умереть, ежедневно посещала церковь, где подолгу молилась. Другая сестра (по воспоминаниям Ольги) «любила фантазировать»: среди ночи будила горничных, выводила в сад и заставляла их петь и плясать.

Отец писателя Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский (1778, по некоторым данным 1777–1825) был крайне пунктуален, педантичен. Имел литературные способности, писал стихи, рассказы, комедии, обладал чувством юмора. А. Н. Анненский писал о нем: «Отец Гоголя необыкновенно остроумный, неистощимый балагур и рассказчик. Написал комедию для домашнего театра своего дальнего родственника Дмитрия Прокофьевича Трощинского (отставной министр юстиции), и тот оценил его оригинальный ум и дар слова»[7].

А. Н. Анненский полагал, что Гоголь «от отца унаследовал юмор, любовь к искусству и театру»[8]. В то же время Василий Афанасьевич был мнительным, «искал у себя разные болезни», верил в чудеса и предначертания судьбы. Женитьба его носила странный, похожий на мистику характер. Свою будущую жену увидел во сне в 14-летнем возрасте. Ему приснился странный, но довольно яркий сон, запечатлевшийся на всю жизнь. У алтаря одной церкви Пресвятая Богородица показала ему девочку в белых одеждах и сказала, что это его суженая. Проснувшись, он в тот же день поехал к своим знакомым Косяровским и увидел их дочь, очень красивую годовалую девочку Машу, копию той, которая лежала у алтаря. С тех пор он нарек ее своей невестой и ждал много лет, чтобы жениться на ней. Не дождавшись ее совершеннолетия, сделал предложение, когда ей минуло только 14 лет. Брак оказался счастливым. Супруги в течение 20 лет, до самой смерти Василия Афанасьевича от чахотки в 1825 году, ни одного дня не могли обходиться друг без друга.

Мать Гоголя – Мария Ивановна, в девичестве Косяровская, (1791–1868), имела неуравновешенный характер, легко впадала в отчаяние. Периодически отмечались резкие смены настроения. По В. М. Шенроку (историк), она была впечатлительной и недоверчивой, «ее подозрительность доходила до крайних пределов и достигала почти болезненного состояния»[9]. Настроение нередко менялось безо всякой видимой причины: из оживленной, веселой и общительной вдруг становилась молчаливой, замыкалась в себе, «впадала в странную задумчивость», по несколько часов сидела, не меняя позы, глядя в одну точку, не реагируя на обращения.

По воспоминаниям родственников, Мария Ивановна в быту была непрактичной, покупала у разносчиков ненужные вещи, которые приходилось возвращать, бралась легкомысленно за рискованные предприятия, не умела соразмерять доходы с расходами. О себе она позже писала: «Характер у меня и у мужа веселый, но иногда на меня находили мрачные мысли, я предчувствовала несчастья, верила снам»[10]. Ее непрактичность, возможно, была связана с тем, что замуж вышла очень рано, в 14 лет, и вести домашнее хозяйство еще не научилась.

Семья была многодетной. У супругов родилось 12 детей. Но первые дети появлялись на свет мертворожденными или умирали вскоре после рождения. Отчаявшись родить здорового и жизнеспособного ребенка, она обращается к святым отцам и к молитве. Вместе с мужем едет в Сорочинцы к знаменитому доктору Трофимовскому, посещает храм, где перед иконой святого Николая Угодника просит послать ей сына и клянется назвать ребенка Николаем. В тот же год в метрической ведомости Спасо-Преображенской церкви появилась запись: «В местечке Сорочинцы месяца марта, 20-го числа (сам Гоголь отмечал день рождения 19 марта) у помещика Василия Афанасьевича Гоголя-Яновского родился сын Николай. Восприемник Михаил Трофимовский».

С первых же дней своего появления на свет Никоша (так называла его мать) стал самым обожаемым существом в семье даже после того, как через год родился второй сын Иван, а затем последовательно несколько дочерей. Никошу она считала посланным ей Богом и прочила ему великое будущее. Всем говорила, что он гениален, разубеждению не поддавалась. Когда он был еще в юношеском возрасте, она стала приписывать ему открытие железной дороги, паровой машины, авторство литературных произведений, написанных другими лицами, чем вызывала его негодование. После неожиданной смерти мужа в 1825 году стала вести себя неадекватно, разговаривала с ним, как с живым, требовала выкопать для нее могилу и положить ее рядом. Потом впала в оцепенение: перестала отвечать на вопросы, сидела, не шевелясь, глядя в одну точку. Отказывалась принимать пищу, при попытке накормить резко сопротивлялась, стискивала зубы, бульон вливали в рот насильно. Такое состояние продолжалось 2 недели.

Сам Гоголь считал ее не совсем здоровой психически. 12 августа 1839 года он писал из Рима сестре Анне Васильевне: «Слава богу, наша маменька теперь стала здоровой, я имею в виду ее душевную болезнь». В то же время она отличалась добросердечностью и мягкостью, была гостеприимной, в ее доме всегда было много гостей. Анненский писал, что Гоголь «от матери унаследовал религиозное чувство и стремление приносить людям пользу»[11]. Умерла Мария Ивановна в возрасте 77 лет скоропостижно от инсульта, пережив сына Николая на 16 лет.

На основании сведений о наследственности можно предположить, что на развитие душевных недугов Гоголя оказала частичное влияние психическая неуравновешенность матери, а литературное дарование он унаследовал от отца.

Глава 3

Детские страхи

Детство Гоголя прошло в селе Васильевка (Яновщина) Миргородского уезда Полтавской губернии, недалеко от исторических памятников-имений Кочубея и Мазепы и места знаменитой Полтавской баталии. Никоша рос болезненным, худеньким, физически слабым, «золотушным». На теле часто появлялись нарывы и высыпания, на лице – красные пятна, слезились глаза. По словам сестры Ольги, его постоянно лечили травами, мазями, примочками, разными народными средствами. Тщательно оберегали от простуды.

Первые признаки душевного расстройства в виде детских страхов были замечены в 5-летнем возрасте в 1814 году. Рассказ о них самого Гоголя был записан его приятельницей Александрой Осиповной Смирновой-Россет: «Мне было лет пять. Я сидел один в одной из комнат в Васильевке. Отец и мать ушли. Со мной осталась одна старуха няня и та куда-то отлучилась. Спустились сумерки. Я прижался к углу дивана и среди полной тишины прислушивался к стуку длинного маятника старинных стенных часов. В ушах шумело. Что-то надвигалось и уходило куда-то. Мне казалось, что стук маятника был стуком времени, уходящего в вечность.

Вдруг слабое мяуканье кошки нарушило тяготивший меня покой. Я видел, как она, мяукая, осторожно кралась ко мне. Я никогда не забуду, как она шла, потягиваясь, ко мне и мягкие лапы слабо постукивали о половицы когтями, а зеленые глаза искрились недобрым светом. Мне было жутко. Я вскарабкался на диван и прижался к стенке. «Киса, киса», – позвал я, желая приободрить себя. Я соскочил с дивана, схватил кошку, легко отдавшуюся мне в руки, побежал в сад, где бросил ее в пруд и несколько раз, когда она хотела выплыть и выбраться на берег, отталкивал ее шестом. Мне было страшно, я дрожал и в то же время чувствовал какое-то удовлетворение, может быть, это была месть за то, что она меня испугала. Но когда она утонула и последние круги на воде разбежались, водворились полный покой и тишина, мне вдруг стало ужасно жалко кошку. Я почувствовал угрызение совести, мне показалось, что я утопил человека. Я страшно плакал и успокоился только тогда, когда отец высек меня»[12].

По описанию биографа П. А. Кулиша, Гоголь в том же 5-летнем возрасте, гуляя в саду, услышал голоса, видимо, устрашающего характера. Он дрожал, пугливо озирался, на лице было выражение ужаса[13]. Эти первые признаки душевного расстройства родные расценили как повышенную впечатлительность и особенность детского возраста. Им не придали особого значения, хотя мать стала его оберегать еще тщательнее и уделять внимания больше, чем другим детям. По определению многих авторов, страх не всегда имеет «определенное содержание и наступает в виде неясного чувства надвигающейся катастрофы».

Николай Васильевич Гоголь-Яновский по развитию не отличался от своих сверстников, кроме того, что в 3 года выучил алфавит и стал писать мелом буквы. Обучался грамоте одним семинаристом сначала дома вместе со своим младшим братом Иваном, а затем один академический год (1818–1819) в Высшем отделении 1-го класса Полтавского поветового училища. В возрасте 10 лет перенес тяжелое душевное потрясение: во время летних каникул в 1819 году заболел 9-летний брат Иван и через несколько дней скончался. Никоша, который был очень дружен с братом, долго рыдал, стоя на коленях у его могилы. Домой был приведен после уговоров. Это семейное несчастье оставило глубокий след в душе ребенка. Позже, будучи гимназистом, он часто вспоминал брата, написал балладу «Две рыбки» о своей дружбе с ним.

По воспоминаниям самого Гоголя, он в детстве «отличался повышенной впечатлительностью». Мать часто рассказывала о леших, демонах, о загробной жизни, о страшном суде для грешников, о благах для людей добродетельных и праведных. Воображение ребенка живо рисовало картину ада, в котором «терзались муками грешники», и картину рая, где пребывали в блаженстве и довольстве праведные люди.

Позже Гоголь писал: «Она так страшно описывала вечные муки грешников, что это потрясло меня и разбудило самые высокие мысли». Несомненно, эти рассказы повлияли на появление детских страхов и тягостных кошмарных представлений. В этом же возрасте у него периодически стали появляться приступы заторможенности, когда он переставал отвечать на вопросы, сидел неподвижно, глядя в одну точку. В связи с этим мать стала чаще выражать беспокойство о его нервно-психическом здоровье.

Литературный талант Гоголя впервые заметил литератор В. В. Капнист. Будучи в гостях у родителей Гоголя и прослушав стихи 5-летнего Никоши, он заявил, что «из него будет большой талант».

Глава 4

Нравственные испытания

В мае 1821 года 12-летний Николай Гоголь-Яновский был определен в первый класс Нежинской гимназии высших наук, для прохождения 7-летнего курса обучения. Это престижное учебное заведение было предназначено для мальчиков из состоятельных семей (аристократов и дворян). Условия для проживания были неплохие. Каждый из 50 воспитанников имел отдельную комнату. Многие находились на полном пансионном обеспечении.

Пребывание учеников отличалось свободой: после занятий они могли заниматься своим любимым делом – рисованием, спортом, играми, чтением. Директор гимназии Иван Семенович Орлай – образованный, культурный, интеллигентный человек, считал, что это способствует развитию самостоятельности воспитанников.

Гоголь по прибытии в гимназию сразу же произвел на учеников неприятное впечатление своей некрасивой внешностью. Один из воспитанников гимназии, в будущем поэт И. В. Любич-Романович (1805–1888) позже писал: «Родные привезли в школу Гоголя и обращались с ним нежно и жалостливо, точно с ребенком, страдавшим тяжелой неизлечимой болезнью. Он был так закутан в свитки, шубы, одеяла, ну просто закупорен. Когда стали раздевать, то долго не могли докопаться до тщедушного, крайне некрасивого и обезображенного золотухой мальчика. Мы чуть не всей гимназией вышли смотреть на него. Глаза его были обрамлены красным золотушным ободком. Щеки и нос покрыты красными пятнами, а из ушей вытекала каплями материя. Поэтому уши были завязаны пестрым платком, придававшим его дряблой фигуре потешный вид»[14].

Некрасивого, худенького подростка, «золотушного», с длинным острым носом, который был каким-то диссонансом по отношению к мелким чертам лица, гимназисты сделали объектом своих насмешек. Они с явным удовольствием потешались над ним, всячески третировали, толкали, дергали за длинные волосы, которые он из-за этого пытался сбрить.

Первый учебный (1821–1822) год был самым мрачным периодом гимназической жизни Гоголя. Он был годом его душевных страданий и его унижений со стороны гимназистов. О поведении Гоголя и об издевательствах над ним гимназистов Любич-Романович писал в своих воспоминаниях: «Гоголь постоянно косился на нас, держался в стороне, смотрел букой. Наши насмешки над ним усугублялись тем, что он держался каким-то демократом среди нас, детей аристократов. Он редко мыл лицо и руки, ходил в грязном платье. В карманах брюк его постоянно находился запас всяких сладостей – конфет и пряников. Он жевал их, не переставая, даже во время занятий. Чтобы занять местечко, где бы его никто не видел, он приходил в аудиторию первым и садился в задних рядах, так же и уходил из класса, чтобы не подлежать осмеянию. Кто бы мог перенести столько насмешек, сколько переносил от нас Гоголь. Его растрепанная голова вызывала у нас общую насмешку. Мы брезговали подавать ему руку при встрече. Мы перестали брать в библиотеке книги, которые он держал в своих руках, боясь заразиться нечистью. Он вечно оставался один. Жизнь Гоголя в гимназии была для него адом. Он служил объектом забав, острот и насмешек, и это тянулось до тех пор, пока он пребывал в нашей среде. Мы не только не подозревали в нем великого, но даже не видели малого»[15].

То же самое отмечал и А. Н. Анненский: «В гимназии он дичился новых товарищей. Был жертвой насмешек и разных проделок. Настоящих друзей не было»[16]. Дети аристократов, самоуверенные и претенциозные, не принимали его в свой круг, не допускали к своим играм. Они дали ему прозвище «пигалица». Старались спровоцировать на какие-нибудь экстравагантные поступки, чтобы повеселиться. Их злые шутки ежедневно сыпались на беззащитного подростка. Постоянные насмешки и гонения способствовали заострению наследственных черт его личности, а в дальнейшем – углублению его душевного недуга. Издевательства над Гоголем были дешевым и легкодоступным способом развлечения, за который не нужно было платить, за него расплачивался 12-летний мальчик своим душевным потрясением.

Эти «развлечения» глубоко и непоправимо ранили чувствительное сердце Гоголя. «По ночам он горько и безнадежно плакал навзрыд в своей комнате», – писал позже С. Н. Дурилин[17]. И не было никого рядом, кто бы мог облегчить его страдания, кроме малограмотного крепостного слуги. Сидя ночью у постели рыдающего ребенка, он успокаивал его, как умел. Так в одиночестве Гоголь постигал «щедрую» жестокость жизни и ее скупое милосердие. Он был ошеломлен таким отношением к нему гимназистов. Он понял, что, кроме мира прекрасного, мира любви и милосердия, который был в его семье, есть другой, негармоничный мир злобы и жестокости и в этом мире противоречий ему предстояло жить и мириться с ним.

До гимназии такого издевательского отношения к нему никогда не было. Родители, особенно мать, обожали своего Никошу, оберегали от обид со стороны сверстников. У него были друзья и в Полтавской школе, и среди детей, живших по соседству, и ни одного злостного недоброжелателя. А здесь в гимназии он почувствовал себя никому не нужным отщепенцем. Маленький, физически слабый, он безропотно сносил обиды и злые шутки, не в состоянии ответить своим гонителям такой же наглостью. Он возненавидел фамилию Яновский, под которой числился в гимназии, и, даже будучи взрослым, оскорблялся, если кто-то произносил ее. Его хрупкая от рождения нервная система подвергалась тяжким нравственным испытаниям. Душа его была постоянно наполнена страданиями. И это в том возрасте, когда любое оскорбление или недоброжелательность воспринимаются крайне болезненно и обостренно.

Обычно Гоголь в одиночестве предавался отчаянию, скрывая от окружающих свое смятение, свою невысказанную боль. Как затравленный зверек, он прятался в дальнем углу сада, где облегчал свое горе слезами, с завистью наблюдая из своей засады за играми воспитанников. О чем думал тогда этот маленький изгой, можно только догадываться и судить по его письмам родителям. Несколько лет спустя, 26 июня 1827 года, будучи уже в предпоследнем классе гимназии, он написал матери о горьких моментах своей жизни в Нежине: «Уединясь совершенно, не зная, с кем слить души свои, я осиротел и сделался чужим в Нежине».

Через несколько месяцев, уже перед окончанием курса гимназии в 1828 году Гоголь снова пишет матери: «Вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей, глупых и смешных притязаний и холодного презрения. Я все выносил без упрека, без роптаний. Даже хвалил виновников моего горя. Но их зло обратилось мне в добро. Уроки, которые я от них получил, останутся навеки неизгладимыми, а они верная порука моего счастья».

В этих жалобах были и оскорбленное самолюбие, и жалость к себе, и разочарование в людях, которые, тем не менее, помогли ему взглянуть на себя с другой стороны, сравнить себя с ними и почувствовать себя увереннее. Он всю жизнь с содроганием сердца вспоминал эти потехи веселившихся подростков, которые расшатывали его хрупкую нервную систему, лишали сна. Даже сильные натуры и не в таком молодом возрасте едва ли вынесли бы такие издевательства.

Одиночество и размышления с самим собой развили в нем склонность к мечтательности и фантазированию, помогли приобрести ценное качество – наблюдательность, которая стала основной чертой его натуры. Анализируя своим детским умом поведение воспитанников – своих гонителей, он пришел к заключению, что большинство из них были ниже его по умственному развитию, но самоуверенные и амбициозные. Других качеств, которые выгодно выделяли бы их из общей массы, у них не было, хотя многие из них в дальнейшем заняли видные посты в государстве.

Свое мнение о них Гоголь первое время не высказывал. На обиды и оскорбления старался не отвечать, делая вид, что не замечает их, а своим немногочисленным друзьям он говорил, что считает себя выше оскорблений. Гимназист первого класса, гонимый своими одноклассниками, не мог знать тогда мудрую, основанную на жизненном опыте, народную пословицу: «Смеется тот, кто смеется последним».

Ему суждено было смеяться над ними последним в своих сатирических произведениях.

После летних каникул, которые провел у своих родителей в Васильевке, Гоголь вернулся в Нежин 6 сентября 1822 года физически окрепшим. Лицо очистилось от сыпи и красных пятен. Он стал спокойнее реагировать на обидные реплики гимназистов и сам стал позволять шалости. Его угнетенная душа стала пробуждаться от страданий. Но первое время тосковал по дому. Вскоре после возвращения в гимназию он пишет родителям: «Мне после каникул так грустно сделалось, что всякий божий день слезы рекой так и льются, и сам не знаю от чего, а особенно когда вспоминаю о вас. И теперь грудь так болит, что не могу много писать».

Во время учебы во втором классе у него появились друзья, с которыми в дальнейшем поддерживал дружеские и самые теплые отношения до конца своей жизни: Герасим Иванович Высоцкий, с которым вместе учился в Полтаве, Николай Яковлевич Прокопович (1810–1857), поступивший на первый курс в 1822 году (ему первому Гоголь прочитал свою балладу «Две рыбки»), Александр Семенович Данилевский (1809–1888), с которым дружил с раннего детства: имения их родителей находились рядом (не путать с Г. П. Данилевским, с которым Гоголь познакомился значительно позже). Но друзей было значительно меньше, чем обидчиков. Много друзей, облепивших его со всех сторон, появилось у него только после того, как он стал знаменитым.

В дальнейшем Гоголь научился давать отпор своим гонителям: бороться с ними их же оружием – смехом и метким словом, и это оказалось очень эффективным методом. Гимназисту Бороздину, носившему длинные волосы, дал прозвище «Расстрига Спиридон». Изобразил его на рисунке в виде монаха, которого подстригает черт. И подписал: «Инок монастыря строптивый, расстрига, совершивший грех». Написал стихотворение, в котором первые буквы строк составляли слово «Спиридон». У другого гимназиста собрал его слабые стихи и поместил в альманах, который издавали гимназисты Кукольник и Базили, и подписал: «Парнасский навоз».

Гоголю помогал его природный юмор. Вскоре вместе с друзьями он стал издавать газету «Вперед», организовал в 1824 году с Данилевским и другими гимназистами театр. Поставленные на гимназической сцене пьесы пользовались успехом. Лучшими актерами считались Кукольник и Гоголь. Так Гоголь постепенно обретал уверенность в себе и популярность. Хотя сынки аристократов по-прежнему игнорировали его. Утешением Гоголю было только то, что их имена в будущем так и остались или малоизвестными, или совсем неизвестными обществу.

В 1825 году нервная система 16-летнего Гоголя подверглась новым тяжким испытаниям. Получив из дома сообщение о рождении сестренки Ольги, он через несколько дней узнает о скоропостижной смерти отца от чахотки. В связи с легочным кровотечением он поехал на консультацию к доктору Трофимовскому и там вскоре скончался. Смерть отца стала тяжелым ударом для Гоголя. Он был настолько потрясен этим известием, что в первую минуту у него появилась мысль о самоубийстве, но вспомнив о матери, сдержал себя. Домой написал только через несколько дней: «Я сей удар перенес с твердостью христианина. Никому не дал заметить, что я опечален, но наедине предался силе безумного отчаяния, даже пытался посягнуть на свою жизнь. Но Бог удержал меня от сего и к вечеру я приметил в себе только печаль, но не порывную, которая превратилась в легкую, едва приметную меланхолию, смешанную с чувством благоговения к Всевышнему. Благословляю тебя, священная вера, в тебе только я нахожу утешение и утоление моей горести. Так, дражайшая маменька, я теперь спокоен, хотя не могу быть счастлив, лишившись драгоценного отца. Но разве я не имею чувствительной, нежной, добродетельной матери, которая может мне заменить и друга и всего, что есть драгоценного. Так, я имею вас и еще не оставлен судьбой». Позже мать писала в своих воспоминаниях: «Он был в таком горе, что хотел броситься в окно с верхнего этажа».

Мария Ивановна осталась вдовой в 34 года с 5 детьми, из которых самому старшему Николаю только что исполнилось 16 лет, а самой младшей дочери 2 недели.

Глава 5

Загадочность натуры

Многое в жизни Гоголя было необычным, даже его появление на свет после молитвы в храме у иконы Николая Угодника. Необычным, а временами и загадочным, было его поведение в гимназии, о чем он сам писал родным: «Я почитаюсь загадкой для всех. Никто не разгадал меня окончательно».

Из-за его скрытности и загадочности гимназисты называли его «таинственный Карла», а из-за того, что он иногда во время разговора внезапно замолкал и не заканчивал начатой фразы, его стали называть «человеком мертвой мысли» («закупорка мысли», по А. В. Снежневскому, один из симптомов, характерный для шизофрении). Иногда его поведение казалось непонятным для воспитанников. И. В. Любич-Романович вспоминал: «Гоголь иногда забывал, что он человек. Бывало, то кричит козлом, ходя у себя по комнате, то поет петухом среди ночи, то хрюкает свиньей». На недоумение гимназистов обычно отвечал: «Я предпочитаю быть в обществе свиней, чем людей».

Гоголь часто ходил с опущенной головой. По воспоминаниям Любича-Романовича, он «производил впечатление человека глубоко занятого чем-то, или суровым субъектом, пренебрегающим всеми людьми. Наше поведение он считал кичливостью аристократов и знать нас не хотел»[18].

Непонятным для них было и его отношение к оскорбительным выпадам в его адрес. Он игнорировал их, заявляя: «Я не считаю себя заслуживающим оскорблений и не принимаю их на себя». Это злило его гонителей, и они продолжали изощряться в своих злых шутках и издевательствах. Однажды прислали к нему депутацию, которая торжественно вручила ему в качестве подарка огромный медовый пряник. Он швырнул его в лицо депутатам, ушел из класса и не появлялся две недели.

Загадкой был и его редкий талант, превращение заурядного человека в гения. Не было это загадкой только для его матери, которая чуть ли ни с раннего детства считала его гением. Загадкой была его одинокая скитальческая жизнь в разных странах и городах. Загадкой было и движение его души, то наполненной радостным восторженным восприятием мира, то погруженной в глубокую и мрачную тоску, которую он называл «хандрой». Позже один из воспитателей Нежинской гимназии, он же преподаватель французского языка, писал о загадочности превращения Гоголя в гениального писателя: «Он был очень ленив. Пренебрегал изучением языков, особенно по моему предмету. Он всех передразнивал и копировал, клеймил прозвищами. Но характера был доброго и делал это не из желания кого-либо обидеть, а так, по страсти. Любил рисование и литературу. Но было бы слишком смешным думать, что Гоголь-Яновский будет знаменитым писателем Гоголем. Странно, право странно»[19].

Впечатление загадочности Гоголя придавала его скрытность. Позже он вспоминал: «Я никому не поверял свои тайные помышления, не делал ничего, что могло выявить глубь моей души. Да и кому и для чего высказал бы себя, чтобы посмеялись над моим сумасбродством, чтобы считали пылким мечтателем и пустым человеком». Будучи взрослым и самостоятельным человеком, Гоголь писал профессору С. П. Шевыреву (историк): «Скрытен я из боязни напустить целые облака недоразумений».

Но особенно странным и непонятным показался случай неадекватного поведения Гоголя, взбудоражившего всю гимназию. В этот день Гоголя хотели наказать за то, что во время богослужения, не слушая молитвы, разрисовывал какую-то картину. Увидев вызванного к нему экзекутора, Гоголь так пронзительно вскрикнул, что напугал всех. Воспитанник гимназии Т. Г. Пащенко так описал этот эпизод: «Вдруг сделалась страшная тревога во всех отделениях: “Гоголь взбесился”! Сбежались мы и видим: лицо у Гоголя страшно исказилось, глаза сверкали диким блеском, волосы натопорщились, скрегочет зубами, изо рта идет пена, бьет мебель, падает на пол и бьется. Прибежал Орлай (директор), осторожно дотронулся до плеч. Гоголь схватил стул и замахнулся. Четыре служителя схватили его и отвели в особое отделение местной больницы, где находился два месяца, отлично разыгрывая роль бешеного»[20].

По данным других воспитанников – в больнице Гоголь лежал только две недели. Посещавшие его гимназисты не верили, что это был приступ болезни. Один из них писал: «Гоголь до того искусно притворился, что убедил всех в своем помешательстве». Это была реакция его протеста, выразившаяся в бурном психомоторном возбуждении. Она напоминала кататоническое возбуждение с истерическими компонентами (сведения о пребывании его в больнице и заключение врачей в доступных источниках отыскать не удалось). После его возвращения из больницы гимназисты с опаской посматривали на него, обходили стороной.

Гоголь не особенно следил за своей внешностью. В юности был небрежен в одежде. Воспитатель П. А. Арсеньев писал: «Наружность Гоголя непривлекательна. Кто бы мог подумать, что под этой некрасивой оболочкой кроется личность гениального писателя, которым гордится Россия»[21]. Непонятным и загадочным для многих осталось его поведение, когда в 1839 году 30-летний Гоголь сутками просиживал у постели умирающего юноши Иосифа Виельгорского. Он писал своей бывшей ученице Балабиной: «Я живу его умирающими днями. От него несет запахом могилы. Мне шепчет глухо внятный голос, что это на короткий срок. Мне сладко сидеть возле него и глядеть на него. С какой радостью я принял бы на себя его болезнь, если бы это помогло возвратить ему здоровье». М. П. Погодину Гоголь писал, что сидит день и ночь у постели Виельгорского и «не чувствует усталости». Некоторые даже заподозрили Гоголя в гомосексуализме. До конца своих дней Гоголь оставался для многих его друзей и знакомых и даже для исследователей его творчества необычной и загадочной личностью.

Глава 6

Негативизм

Негативизмом в психиатрии называют активное или пассивное сопротивление любому вмешательству извне. По определению академика А. В. Снежневского – «негативизм – это бессмысленное противодействие, выражающееся в сопротивлении больного всем предложениям и заданиям» (Справочник психиатра, 1969, с. 342).

В гимназии воспитанники заметили, что Гоголь, начиная с первого класса, «проявлял упрямство». Со слов гимназистов, он «шел наперекор всем стихиям». «Заставить его делать то, что делают другие, было невозможно, он все делал так, как сам хотел»[22]. В комнате мебель расставлял необычно: не у стен, а посередине, у окна или у камина, не любил симметрии. Во время прогулки шел по аллее не правой, а левой стороной, сталкиваясь с прохожими. На замечания заявлял: «Я не попугай, сам знаю, что нужно делать».

По воспоминаниям гимназистов, «у него всегда в мыслях был дух противоречия, то, что другие считали изящным, ему представлялось безобразным». Негативное отношение проявлял к гимназисту Нестору Ивановичу Кукольнику (1809–1868), которого все называли «ученым студентом». Он получил хорошее домашнее образование, был начитан, иностранную литературу предпочитал читать в подлиннике, чего не могли позволить другие гимназисты. «Он стоял выше всех нас на голову, один Гоголь, эта, можно сказать, пешка, не признавал его достоинств и называл шарлатаном», – вспоминал один из гимназистов. Это вызывало не только удивление вспитанников гимназии, но и негодование.

Один из них сделал Гоголю по этому поводу оскорбительное замечание: «Ах ты, ничтожность этакая, что ты значишь против Кукольника?» Гоголь многозначительно помалкивал, возможно, уже тогда знал себе цену. Кукольнику он дал прозвище «возвышенный».

Некоторые воспринимали поведение Гоголя как упрямство, а другие – как протест против гонений. Хотя это был один из симптомов его душевного заболевания (негативизм), находившегося пока еще в начальной стадии, который в дальнейшем принял более очерченную форму. Позже Гоголь писал по этому поводу: «У меня правило – всех выслушать, но непременно сделать по-своему». Этому правилу он остался верным до конца жизни.

Глава 7

Зарождение идей величия

В отрочестве, будучи гимназистом, причем далеко не выдающихся способностей (по воспоминаниям друзей и преподавателей), Гоголь поставил перед собой великую цель – совершить в жизни что-то значительное. Он стал пробовать себя в рисовании: вместе со своим другом Александром Данилевским разрисовывал рукописный альманах. При этом рисунки получились очень неплохими, и он пишет своим родителям: «Я думаю, дражайшие папенька и маменька, ежели б вы меня увидели, то точно сказали, что я переменился как в наружности, так и в успехах. Ежели б вы видели, как я рисую! Я разумею в живописи, я хороший портной. Я говорю о себе без всякого самолюбия».

Гоголь охотно принимал участие в любительских спектаклях, играя роли старух или стариков, при этом убедился в своем артистическом таланте. Слыша восторженные отзывы о том, что он хорошо владеет мимикой и интонацией голоса, решил, что в будущем должен стать «знаменитым комическим артистом» и «затмить других комиков». Вдохновившись артистическими успехами, Гоголь просит отца прислать ему сценическую роль: «Будьте уверены, я ее хорошо сыграю».

Идеи величия начали зарождаться у Гоголя с третьего класса гимназии. Сначала они проявлялись в виде хвастовства о своих успехах в рисовании, в поэзии, в актерском мастерстве. Затем появились нотки превосходства перед окружающими и мысли о своей значимости. В 1827 году Алексей Петрович Стороженко (писатель) спросил Гоголя: «Охота вам писать стихи? Вы что, хотите тягаться с Пушкиным?» Гоголь ответил с достоинством: «Стихи пишут не для того, чтобы тягаться с кем-то, а потому, что душа жаждет поделиться ощущениями. А, впрочем, не робей, воробей, дерись с орлом».

В течение всего курса учебы в гимназии его не покидала мысль о том, что он должен сделать в жизни что-то необыкновенное, выдающееся, что могло бы поразить его обидчиков, чья мальчишеская дерзость угнетала его дух, и он должен заставить их не только уважать его, но и преклоняться перед ним. Эту мечту он открывал лишь самым близким людям. Он прочно заложил ее в своем сознании и поклялся реализовать ее в будущем. Иногда он представлял себя крупным ученым, затмившим своими способностями «глупых профессоров».

В одном из своих писем 18-летний Гоголь писал в 1827 году: «Я испытываю силы для поднятия труда важного, благородного на пользу отечества. Дотоле нерешительный и неуверенный, я вспыхиваю огнем гордого самосознания». Возвышенные мысли не покидали Гоголя и в последнем классе гимназии. Он пишет 17 января 1828 года своему другу Высоцкому, который к тому времени уже окончил учебу в гимназии и жил в Петербурге: «Я один. Все оставили меня, и мне до них нет дела. Как тяжко быть зарыту с созданиями низкой неизвестности в безмолвии мертвых. Ты знаешь наших нежинских, они задавили меня корой своей земности и между этими существователями я должен пресмыкаться». Еще более определенно Гоголь высказал идеи величия в письме к своему двоюродному дяде по матери Петру Петровичу Косяровскому, которому писал 3-го октября 1827 года: «Такую цель я начертал издавна: с прошлого времени, с самых лет почти непонимания я пламенел неугасимой ревностью сделать жизнь свою нужной для блага государства, принести хоть малейшую пользу. Меня тревожит мысль, что я не буду мочь, что мне преградят дорогу и не дадут возможности принести пользу. Это бросало меня в глубокое уныние, и холодный пот проскакивал на лице моем при мысли, что мне доведется погибнуть в пыли, не означив ничем своего существования. Это было бы для меня ужасно. Я перебирал в уме все должности и остановился на юстиции. Только здесь я могу быть полезен. Неправосудие – величайшее на свете несчастье, более всего разрывает мне сердце. Я поклялся ни одной минуты короткой моей жизни не утерять, не сделав блага. Исполнятся ли мои высокие начертания или неизвестность закроет их мрачной тучей своей? Эти долговременные думы я затаил в себе».

Эти же высокие помыслы Гоголь продолжает вынашивать и после окончания гимназии во время работы в Петербурге. Узнав о том, что мать приписывает ему авторство одного слабого литературного произведения, он с возмущением пишет: «Вы, маменька, приписываете мне сочинение, которое я не признаю своим. Зачем марать мое доброе имя? Вы слишком худого мнения обо мне. Я, обративший себя для благородных подвигов, пущусь писать подобные глупости и унижусь до того, чтобы описывать презренную жизнь низших тварей и таким вялым слогом!.. Я вынужден объявить автора: это Владимир Бурнашев».

Это было началом формирования идей величия, пока еще не упрочившихся в его сознании и не принявших устойчивую форму. В дальнейшем они то ускользали из его мыслей, то вновь появлялись в более ярком свете. Но одного желания и стремления к свершению великих дел недостаточно. Разве мало на земле людей, которые стремятся к этому, но не могут достичь. Кроме жажды творчества нужен талант, и не только талант, но особое состояние психики. Известно, что Гоголь писал свои гениальные произведения в основном в моменты подъема настроения во время маниакальных приступов, а в моменты депрессии его творчество резко падало.

Во время учебы в гимназии у него не возникало мыслей о будущей литературной деятельности. «Никогда не думал, что буду сатирическим писателем, – вспоминал он, уже будучи знаменитым. – Но творческая сила уже шевелилась во мне».

Идеи об особом предназначении сохранялись у Гоголя и в зрелом возрасте. В 1835 году историку М. П. Погодину он писал: «Уже не детские мысли, но высокие, исполненные истины и ужасающего величия, волнуют меня. Мир вам, мои небесные гости, наводившие на меня божественные минуты». Гоголь считал, что его творчеством управляет «провидение»: «Незримая рука писала передо мной могущественным жезлом».

Мечты Гоголя-гимназиста о будущем поприще и о славе были туманны, неопределенны, но было непреодолимое и непоколебимое желание сделать что-то очень великое в жизни. Даже став известным писателем, он продолжал мечтать о чем-то еще более высоком и выдающемся. «Клянусь, я что-то сделаю, чего не сделает обыкновенный человек. Львиную силу чувствую в душе своей».

В 1839 году Гоголь пишет П. А. Плетневу (друг Гоголя и Пушкина, инспектор в Патриотическом институте): «Во мне поселился дух пророчества. Властью высшей облечено мое слово». Профессор-психиатр В. Ф. Чиж считал, что «идеи величия, зачатые в юности, окончательно сформировались в 1841 году»[23].

Будучи в Риме, в том же году Гоголь писал своему другу, известному писателю С. Т. Аксакову: «Труд мой велик, мой подвиг спасителен. Я умер теперь для всего мелочного». Идеи величия поддерживались в его сознании почти всеобщим восхвалением его творчества и преклонением перед его талантом.

Глава 8

Поиск призвания

В 1828 году Гоголь окончил гимназию, получив самый низший чин 14 класса. После отдыха у матери в Васильевке, в декабре 1828 года он выехал в Петербург со своим другом Александром Данилевским. На руках у него были рекомендательные письма к высокопоставленным лицам от родственника его матери, бывшего министра юстиции Дмитрия Прокофьевича Трощинского, чем мать гордилась и всем говорила: «Мой сын едет в столицу не как бесприютный сирота, а как родственник немаловажного человека».

Гоголь ехал в Петербург с надеждой и оптимизмом. Своему дяде, Петру Косяровскому, он писал: «Ежели для постоянного приобретения знаний не буду иметь способов, могу прибегнуть к другому. Я знаю кое-какие ремесла. Вы еще не знаете моих достоинств».

Перед отъездом в Петербург Гоголь был оживлен, настроение было приподнятым от одной мысли, что едет в столицу, где императорский двор, где блестящее общество, где Пушкин, одно имя которого создавало в его душе радостное настроение. Он рассчитывал, что сможет проявить свои способности и осуществить свою мечту, «сделать что-то еще неизвестное миру».

Гоголь еще не имел определенной цели перед собой, а были одни туманные мечты, не имевшие конкретных очертаний. С Петербургом он связывал свое будущее, которое представлялось ему лучезарным. Но реальность оказалась не такой радужной, как он себе представлял. Найти подходящую работу оказалось непросто. Он носил целый месяц в кармане рекомендации, но не сумел воспользоваться ими, то ли в силу своей нерешительности, то ли по другой причине. Истратив взятые из дома средства, он нуждался, питался впроголодь, на всем экономил. Мечты о жизни в квартире «с видом на Неву» быстро растаяли. К тому же вскоре после прибытия в Петербург у него начался приступ депрессии, спровоцированный, возможно, хлопотами, связанными с переездом и поисками работы.

Он пишет матери: «На меня напала хандра. Уже около недели сижу, поджавши руки, и ничего не делаю. Не от неудач ли, которые меня обравнодушили. Петербург показался мне не таким, каким я его себе представлял. Съестные припасы недешевы. Иметь один раз в день щи и кашу дороже, нежели я думал».

Через две недели «хандра» отступила, но его постигло новое жизненное потрясение. В «Северной пчеле» появилось сообщение: «26 февраля 1829 года скончался в Полтавской губернии Миргородского уезда в селе Кибинцы действительный тайный советник разных орденов кавалер Дмитрий Прокофьевич Трощинский на 76 году жизни». Для Гоголя это была тяжелая потеря. Он лишился покровителя, который оказывал ему нравственную и материальную поддержку. Но вскоре эту миссию взял на себя племянник Трощинского – Андрей Андреевич, получивший по завещанию большое состояние.

Гоголь, не надеясь на протекцию, начал сам поиск работы. Уверенный в своих артистических способностях, он отправился к директору Императорских театров с прошением взять артистом на драматические роли.

– Для этого талант нужен, – заявил директор.

– А может, у меня есть какой-нибудь талант. Я чувствую призвание к театру.

Для определения артистических способностей Гоголя его направили к инспектору Храповицкому, известному своей взыскательностью и придирчивостью. Но на него сам внешний вид Гоголя произвел неприятное впечатление: худой, бледный, некрасивый, в поношенном костюме, одна щека подвязана черным платком. По его требованию Гоголь по тетрадке начал читать, запинаясь, монолог о Дмитрии Донском. Чтение произвело на инспектора невыгодное впечатление.

В тот же день Храповицкий написал о нем такой отзыв: «Присланный на испытание Гоголь-Яновский оказался совершенно неспособным не только к трагедии или драме, но даже к комедии. Не имеет понятия о декламации. Даже по тетради читал плохо и невнятно. И фигура его совершенно неприлична для сцены, его можно употребить разве на выход (подавать письма и салфетки)».

Поняв, какое впечатление он произвел на инспектора, Гоголь за ответом не пришел. Он решил попробовать себя на литературном поприще, о котором раньше никогда не мечтал. Он издал за свой счет поэму «Ганц Кюхельгартен» под псевдонимом В. Алов и разнес по книжным лавкам. Две книги направил на рецензию и стал ждать результата. Заключение рецензентов о книге было отрицательным. Один из них писал: «В книге много несообразностей, картины часто так чудовищны и авторская смелость в слоге так безотчетлива, что свет ничего бы не потерял, если б она залежалась под спудом. Не лучше ль от сочинителя дождаться чего-то более зрелого». Книга не раскупалась: никто ею не интересовался. Гоголь со своим слугой Якимом взял из лавок все ее экземпляры и сжег.

Но эта первая неудача не охладила Гоголя. Узнав, что в Петербурге публика интересуется малороссийскими сюжетами, он просит мать прислать описание празднеств, свадеб, нравов, обычаев, национальной одежды, пословицы, поговорки, забавные анекдоты и разные случаи из жизни.