Трали-вали

– Останови здесь, – приказал он. – Я сейчас. Ждите. – Вышел, решительно направился к дверям КПП. Без стука открыл дверь, вошёл вовнутрь. Узкий сквозной проход, в середине трубчатая вертушкой, за ним солдат со скучным лицом, с повязкой на рукаве, слева, в дежурной комнате, за большим стеклянным окном в стене, за столом, дежурный офицер, майор, тоже с повязкой. Привычно пахнуло армейским казённым запахом прокуренного помещения, влажной приборкой, запахом сапожного крема…

– Товарищ майор, здравия желаю. – По военному поздоровался Гейдар. На лице плавала простоватая улыбка. – Извините, можно вопрос?

Майор, поднял взгляд, приветствие проигнорировал, а на вопрос ответил:

– Ну, я слушаю, – безлико произнёс он. «Обычный обыватель. Или машина грузовая нужна, или рабсила», профессионально определил.

– Я это, товарищ майор, спросить хотел, – с жаром начал посетитель. – Тут у вас какой-нибудь машины, потяжелее «москвича» не найдётся? Я тут рядом живу, аккумулятор сел, потаскать на галстуке бы надо, джип, что ли какой… Я заплачу.

Майор понял, что не ошибся. Обычное дело, житейское. Особенно зимой или весной. Правда сейчас лето, но «чайников» на гражданке в любое время года хоть отбавляй. Но потаскать машину, это не прикурить. Пятью минутами не обойдёшься… Офицер нахмурил брови, думал. Прибрасывал, сколько можно заработать… Знал, дежурный УАЗ у штаба стоит, вызвали, другие в разъездах… Облом.

– А там, на стоянке, «доджа» нету? – майор кивнул в сторону улицы. – Большой такой, чёрный. Американец.

– Там, нету… Там мелочь одна, лёгкие, – с горьким сожалением подтвердил посетитель.

– Значит, Мальцев уже уехал. Он мог бы. – Сказал майор, и развёл руками. – Так что… Ничем, дорогой товарищ, извините, помочь не могу. На дороге голосуйте. – И вновь опустил глаза на стол. Вернее, в приоткрытый ящик стола, там виднелся край раскрытой книги.

– Придётся, – уже отходя, с сожалением вздохнул посетитель, и вновь вдруг вернулся, заглянул в окно. – А давно?

Дежурный с трудом оторвал взгляд от книги, с заметным раздражением спросил:

– В смысле?

– Я говорю, а давно он уехал, «додж», этот?

– А, джип? Да с час, наверное, может полтора. Я не смотрел.

Посетитель вновь простецки улыбнулся…

– А я, значит, в это время, как дурак, по гаражам бегал. Надо было сразу сюда… Балда! Теперь уж и не найду его…

– Да, конечно, если дома только… Время-то уже… – Сказал майор, механически глянув на часы… о, скоро уже и развод…

– Спасибо, товарищ майор, извините, что побеспокоил. На дороге придётся голосовать, как прошлый раз…

– Ага, как прошлый раз… Всего хорошего. – Пробурчал майор, глядя уже в книгу. Гейдар шагнул на выход. У дверей его, громко топая сапогами, догнал дежурный солдат…

– Извините, товарищ, у вас не найдётся сигаретки, или докурить, случайно? – почти в спину, смущаясь, спросил он.

– Не курю. – Не поворачиваясь, резко бросил Гейдар, и вышел, гулко хлопнув дверью.

Домашний адрес Мальцева был известен. Всё остальное, значит, дело времени, и…

* * *

Когда военные дяденьки не стали их сразу бить, там, в комнате, как предполагали беспризорники, а вышли куда-то посовещаться, покурить, наверное, Штопор мгновенно перестал плакать, метнулся по углам комнаты в поисках спасительного выхода, но окна были надёжно забраны в глухую металлическую решётку, дверь заперта, выхода не было. Рыжий наоборот, даже с места не сошёл, только вяло покосился по сторонам.

Штопор подбежал к другу, нервно спросил:

– Ну что будем делать? Что?

Рыжий безразлично качнул головой.

– Ничего не будем делать. Посмотрим. Бить не должны… Хотя, меня могут…

– Я буду кусаться, – воинственно заявил Генка. – Или вот этим драться буду, – сказал он, выхватывая с широкого стеллажа, где лежали-стояли, ожидая будущей работы музыкальные инструменты духового оркестра, короткую, но увесистую, блестящую зеркалом трубу. Их там – таких, много было – больших, средних и не очень. Штопор выбрал по весу подходящую… – Как вмажу любому между глаз. Чтоб знали… Не дамся. За что они нас схватили, а?

– Я на работе стекло из рогатки разбил. Толстому.

– Ух ты! Который амбал, Евгений? А зачем?

– Я ж говорю, на работе был. Пока он за мной бегал, Свист его и обчистил.

– Свист? – Штопор сильно удивился, даже рот от испуга раскрыл…

Свист, взрослый парень, ещё только за двадцать, а лицом, и телом что старик. Невысокий, но гибкий, с покатыми плечами. Лицо серое, округлое, нос кривой, волос на голове редкий. Взгляд ускользающий, но быстрый, хитрый, губы плоские, часто в ухмылке. Свист на несколько уровней выше пацанов в стае был. Даже не в самой стае, а над ней, или около неё. Все знали, Свист мужик блатной. Несколько ходок в тюрьму за ним числилось. Даже, говорит, в убийстве по малолетке участвовал, потом в разбойном, каком-то, в другом чём-то… По пьяне Свист часто рассказывал пацанам разные тюремные байки, учил, хвастал. «Учитесь, шпана, – говорил, – пока я живой, ага! На зоне пригодится! В хату придёте, скажете от меня, вам полная лафа. Зуб даю! Бля буду! Век воли не видать!» Интересно было слушать. А может и свистел, трепался в смысле. Но работал он фартово, удачливо. Щипачил. Всегда с Козлом. Это погоняло у пацана такое. Козёл дохляк, лет двенадцати, сам худой, руки худые, лицо, ноги… А изобразить и голосом, и походкой, и даже лицом вроде, кого угодно мог. Большой актёрский талант в мальчишке заложен был, главное, не пропадал, в дело шёл… Шутил часто над пацанами, как крикнет где неожиданно голосом Гарика или Эльнура, а то и самого Хозяина: «Какого х… бездельничаете? Марш все на работу!» Пацаны подхватятся со страху, а это Козёл оказывается пошутил, напугал всех… Мяли ему бока за это, но так, легонько, по дружески… А артистов разных показывал – особенно баб, без счёту. Влёгкую. Без подготовки. Память цепкая была. Всё в голове вмещалось. Раз услышит – навечно. Как с листа потом… Когда ночью где спали вместе, или балдели, он веселил всех, клёво было. Ночи-то длинные, делать нечего. Словно концерт пацаны смотрели. Правда пил, курил и нюхал Козёл всё что с катушек сбивало, не раздумывая. Болел потом… Свист только с ним и работал, с одним и тем же помощником. Бригада у них. Но Козёл часто подводил своего старшего. Ночью, после работы, напьётся, например, какой-нибудь дряни, или «дури» накурится и утром – ни в дугу. Не может работать, даже на ногах не стоит. Тогда вынужденный простой… Свист бил его за это. И сильно порой. Козёл и не защищался. Да и не мог, в таком-то состоянии. Понимал – виноват, подельника подводит. Но когда в норме был, всегда с удачей возвращались. Хозяин хвалил их. Выделял. Свиста, конечно. Хотя все пацаны в стае считали, если бы не Козёл, хрен бы так Свисту везло. Свист поэтому, кажется, и не менял его, и бил так, чтобы не забить совсем уж… Да и мастерски бил, без синяков… По шее, по ушам, поддых… Но Свист говно был, хозяину постоянно на пацанов, сучара, стучал, закладывал. Пацаны это узнали быстро, поняли от кого масть идёт, но отомстить Свисту пока не могли: за ним взрослые стояли, и Хозяин. Свист, сволочь, разговаривает с тобой, улыбается, начальство и старших матом ругает, подначивает, заводит, а потом пацанов наказывают за их язык. По разному. Когда изобьют, когда опустят, когда доли лишат, когда на счётчик поставят… А Свист улыбается. Сволочь, потому что. В принципе, если по честному, таких в стае было много. В законе это было. Нормально.

– Ага, – скривился Рыжий, вздохнул. – С ним работать пришлось, вместо Козла.

– Ты что, он же говно мужик, ссученный! – удивлённо отстраняясь, чтоб рассмотреть друга, взволнованно воскликнул Штопор. – Все пацаны так говорят. Зачем с ним?

– А я что, хотел? Меня не спрашивали, – слабо огрызнулся Рыжий. – Гейдар определил. Иди, говорит. Козёл опять какой-то дури надышался, с катушек съехал, не вышел на работу, вот меня и… Или с ним идти, или деньги ломать.

– Не-е-е, я бы не пошёл. Я бы как дал ему! А эти что с нами будут делать? – Кивая на дверь, спросил Штопор. – Сдадут куда-то? В ментовку или в тюрьму? А я жрать хочу.

– В ментовку, конечно, в спецраспределитель, – ответил Рыжий. – Там и пошамаем.

– А я в ментовку не хочу. Там козлы одни. Я сбегу. Я из машины сбегу.

Рыжий по взрослому усмехнулся.

– Не-е, из машины не получится. Там двери на замках. Я пробовал, знаю. Рванём, когда садиться в машину будем или когда выходить… Если держать не будут.

– Я как ты! Я с тобой.

– Ага! Если не получится удрать, делаем вид, что ничего не знаем, ничего не понимаем…

– А я могу как Санька-немой… М-м-м… У-у-ум-м-м… Похоже?

– Похоже. Только так очень долго нужно притворяться. Ты не сможешь. Расколешься… Или провода к тебе специально подведут, машина, говорят, такая есть дознавательная в ментовке, всех раскалывает.

– Меня не расколет. Я железный.

– Тихо… Идут!

* * *

– Аллочка, – заглянув в зал, взглядом и таким же голосом, как сладкая густая патока, завораживая, уже на третий день её работы позвал Мальцеву директор. Шесть мастеров работали, два кресла пустовало. Плохо администратор с клиентурой работает, замечание нужно сделать, отметил директор. – Зайдите, пожалуйста, ко мне. – Приказал он.

– Сейчас. – Ответила она, отрывая взгляд от рук своей учительницы, мастера Галины. Наставница разрешающе кивнула, иди, коль начальник зовёт. Алла уже процесс подготовки к мелированию понимала. Способности её были налицо, старательность тоже, но Галина, как и остальные товарки, угадала уже особое внимание хозяина к новой ученице, заметила это. С Аллой нужно быть повежливей, решила она, мало ли что в этой жизни может произойти, ободряюще ей улыбнулась. – Иди-иди. – Отпустила ученицу. – Наработаешься ещё, успеешь, ага.

Алла быстро обтёрла руки полотенцем, коротко глянула на своё отражение в зеркале, поправила волосы – светлым протуберанцем, полыхавшим вокруг головы, – выпрямляя спину, дёрнула плечами, пошла в сторону кабинета директора.

Александр Ганиевич, тот, пожилой, но крепкий азиат, с благообразным лицом и мудрым взглядом, к которому в его элитный парикмахерский салон пошла работать молодая, с красивой фигурой, руками балерины и очень женственной походкой Алла, супруга Геннадия Мальцева, был владельцем не только парикмахерской, как многие думали, но и нескольких обменных пунктов в столице, совладельцем продовольственного и вещевого рынков, дольщиком двух казино, небольшого ресторанчика, и двух автостоянок.

Алла вошла в кабинет, остановилась.

– Проходите-проходите! – радушно воскликнул он, вежливо приподнимаясь, рукой указывая на изящный стул возле красивого, светлой полировки рабочего стола директора. – Присаживайтесь. – Алла присела, закинула ногу на ногу, поправила юбку и подол рабочего фартука. Директор с удовольствием не спускал с неё взгляда, в упор рассматривал – от причёски, до туфель. – И как вам у нас, – так же ласково спросил он, видя что женщина смущена. Это его бодрило. – Нравится?

– Да. Нравится. – Скромно ответила она, и заметила. – И Галина хорошая. Хорошо учит. Спасибо. Она хороший мастер.

– Да, у нас все такие. – С деланной небрежностью согласился директор. – Кстати, я её спрашивал, она вас уже хвалит. Да, говорит, руки у вас очень хорошие, всё хорошо получается. Быстро выучитесь. Мастером станете. А мастера нам нужны!..

Алла не нашла что ответить, неопределённо пожала плечами, спасибо, мол, улыбнулась и опустила глаза. Понимала, хвалить её рано. За такое короткое время особо проявить себя она, конечно же, не могла, но похвала директора ей была приятна. Его радушие вообще приятно тревожило, по особому беспокоило.

– Как вы смотрите, Аллочка, если я вам покажу парочку других элитных салонов, так сказать по обмену опытом, а? – Всё так же добродушно улыбаясь, неожиданно предложил он.

– Сейчас? – изумилась она.

– Да, сейчас. А что? – Спокойно ответил он.

– Я же на работе!

– И я тоже, – парировал он, и шутовски развёл руками, – как видите. И время, кстати, рабочее – девятнадцать часов. Самое время в салонах. Поехали. – Видя, что она ещё раздумывает, как это можно расценить, сказал. – Это приказ. Деловая поездка. Не беспокойтесь. Мы часто будем выезжать на стажировки.

Под косые взгляды работниц салона директор и Алла вышли на улицу, сели в его машину, серый «Мерседес» С240, с люком, тонированными стёклами. В салоне Алле понравилось. Более удобный, чем джип мужа, даже роскошный, с приятным сладковатым расслабляющим запахом.

– Нравится? – словно угадав, спросил Александр Ганиевич.

– Что?

– Машина. – Ответил он, указывая на салон. Машины он любил. Свою внешне старался не выделять, ни лаком, ни полировкой, но внутри всё было ухожено. Ковры на сиденьях. Такой же, но более мягкий ковёр, под ногами, тонированные стёкла, ароматный запах, современная мощная акустическая система Bose, CD. Уютно.

– Хорошая. У нас такая же, только большая.

– Автобус, что ли? – Пошутил Александр Ганиевич.

– Нет, у мужа джип. Американский.

– О! Круто! Он тоже бизнесмен?

– Нет, он музыкант.

– А-а-а, тогда понятно. Шоумен! Ночью занят, днём спит.

– Нет. Он военный музыкант.

– О-о-о, тогда тем более… похвально! В армии, и… Интересно!

– А куда поедем, – пропустив его удивление, спросила Алла. – Где это?

– А, как у нас на Востоке говорят, старший верблюд дорогу знает. – Перешёл он на более лёгкий тон. – Поехали! – Ответил, запуская двигатель. Чуть отъехав, директор продолжил разговор. – Аллочка, можно вас попросить не обижаться, если я – старый человек – буду вам говорить сегодня комплименты? Я не могу удержаться.

– Смотря какие.

– Клянусь Всевышним, только хорошие! Вы других не заслуживаете. Понимаете, Аллочка, я человек пожилой… Пожилой, нет?

– Ну нет, наверное… Вы ещё…

– Вот, значит, мне уже можно говорить красивой молодой женщине достойные её комплименты… У вас, клянусь Аллахом, невероятно красивые глаза… Да-да! Они, как ночные звёзды, манящие, притягивающие, не раскрытые…

– Ну…

– Пожалуйста не перебивайте! И взгляд, и улыбка… Когда я вас увидел, я понял, всё, дни твои Александр-ака, сочтены… Спокойные, я имею в виду… Не смущайтесь. Это правда. Я никогда не видел такой гармоничной женщины, как вы. И руки, и фигура…

– Вы знаете, я замужем…

– Да-да, я знаю! И очень завидую вашему мужу. Очень! Такой цветок, и… Простите за нескромность, скажите… Если ваш муж такой крутой, почему он разрешил вам, такой милой и обаятельной женщине работать? Почему отпустил? Я не понимаю…

– Он не отпускал. Я сама решила. – Немного красуясь, заявила Алла.

– О, вы мудрая женщина… – По-восточному воздев руки к небу, вскликнул Александр Ганиевич, уточнил. – Потому что ко мне пришли. Слава Аллаху! Я это оценил. Спасибо.

– За что?

– Как за что? – Делано удивился Александр-ака. – Вы же могли мимо пройти, Аллочка! Обойти! Вообще в другую сторону уйти… И я бы не знал. Это не возможно. Я бы жить дальше не смог…

– А вы бы и не узнали…

– Как это не узнал? Что вы, Аллочка, сердце не чувствует расстояние. Оно чувствует другое… – С болью в голосе говорил Александр Ганиевич, скорее не говорил, а ворковал уже. Между тем искоса ловил глазами её соблазнительные колени, край юбки, который если чуть резче увеличить скорость, поднимался чуть выше, оголяя её умопомрачительные, казалось, ноги, а руки её, и грудь, и губы, волновали всё больше и больше…

– Вы знаете, я так разволновался, что даже проголодался, а вы? – меняя тему неожиданно поинтересовался он. Они уже ехали по Садовому кольцу в районе метро Марксистская. Пока Алла раздумывала, можно или не нужно, он уже повернул машину на улицу «Б. Каменщики», как значилось на уличной доске. – Не возражаете? – спросил он, и не дожидаясь ответа увеличил скорость. Ехал к малоприметному ресторанчику с вызывающим названьем «Амстердам».

У Александра Ганиевича, среди прочего, была одна слабость, которую он от себя не скрывал – женщины. Две другие – деньги и хорошую еду, он не афишировал, считал делом глубоко личным, залогом душевного спокойствия, а вот женщины действовали на него как весенний заяц на застоявшуюся борзую. Всё в нём загоралось, он молодел, становился игривым, готов был что угодно для своей избранницы сделать, лишь бы она сдалась ему, легла в постель. Причём, с годами избирательность его эволюционировала, а главное пристрастие оставалось неизменным: Александр Ганиевич любил женщин. Не вообще, а русских.

Да, именно так. Русачек! Доверчивых, нежных, не знающих сладкой жизни ни вообще, ни в частности, с дивными русыми косами, светловолосых, с жаркой грудью, страстными губами, широкими бёдрами, требовательных до ласк, что-то новое для себя желающих открыть в себе, и в нём, в Александре, конечно… Это что-то! Александр Ганиевич очень любил этот процесс. От первого взгляда, когда сознание ещё не отреагировало, а кровь уже вскипает, до последнего мгновенья, когда он изливается в её требовательное и податливое лоно… О-о-о!.. Взять в наложницы жену инородца, тем более своего победителя – дорогого стоило. Так азиатская кровь требовала. Из века в век, годами. Может, Александр-ака над этим и не задумывался, но так точно и поступал. Его не интересовали женщины доступные, которые, угадывая в нём деньги, сами на него вешались, включая проституток. Даже пятнадцатилетних девочек в последнее время перестал любить, холодных, жадных, глупых, доступных, хотя среди них и попадались «звездочки его души», а увлёкся тридцатилетними. Теми, кто ещё горит, кто понимает толк в любви, смысл в этом видит, себя и чувства не жалеет… За кем ухаживать надо, добиваться… И не просто добиваться, а желательно на коленях, чтобы в кровь сдирая… И чтобы преданная внешне мужу была. Чтоб заставить её отвернуться от мужа, переубедить, сломать, влюбить… Чтобы всё бросила, к ногам его упала… Тогда и кайф, тогда и чувства… Завоёванные чувства всегда дороже случайных, пусть и горячих, но мимолётных, или купленных. Последнее вообще не в счёт.

Пройдя за администратором зала в отдельный кабинет, клетушку густого красного цвета, словно кетчупом в морщинах застывшую, не кабинет, камера пыток, нахмурясь, машинально отметила Алла. Спутник уловил.

– Что-то не так? Не нравится здесь, да? Не нравится?

– Цвет какой-то… – Поёжилась Алла. – Мрачный. Как застенки какие-то.

Александр Ганиевич весело рассмеялся сравнению, именно так порой здесь при нём и было. Правда другим девицам здесь нравилось.

– Давайте перейдём. – С готовностью согласился он. – Желание женщины – для меня закон. – Пафосно воскликнул, и глядя ей прямо в глаза, подчеркнул. – Тем более такой женщины! – Точнее было бы сказать – в такой момент. Но это он предусмотрительно оставил при себе. Всему своё время. Главное, не спугнуть, не оттолкнуть, – заворожить… Игра только начиналась. И он уже включился в неё. Теперь Александров Ганиевичей было как бы два. Один, сидел за столом, вёл игру, страдал, разгорался… Другой Александр Ганиевич мудрый, и спокойный гурман, был как бы рядом, но в стороне. Именно оттуда, сбоку, приятно наслаждался этапами развивающейся любовной истории условного двойника. Любовался им. И охотником, и жертвой, главное – победителем. Не только победителем в будущем, но и в каждом реальном мгновении.