Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Открытые дворы. Стихотворения, эссе - Владимир Владимирович Аристов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

  В комнате царило окно  Мы держали ставни, разведенные   в ширь наших рук   деревянные ставни,   нагретые незнакомым солнцем  Нам была видна Медана вина   Обернувшись   мы увидели за спиной другое окно   кто-то вглядывался в комнату   с внутренней галереи   как художник   близкого Ренессанса  В темную комнату   где контуры и мерцанье   брошенной на кровати одежды  И окно, что мы распахнули, как зеркалоГде была дана Медана винано мы знали: из сияющей этой равнинынаши лица на глухой амальгамев темноте этой комнаты почти не виднытолько проблеск глаз словно чрно виноМы открыли… мы снимали… слой за слоемубегающие в даль виноградникинестройные голоса поэтовили то чудится эхоиз боковой ванной —донесла грозаиз окнатак что комнатный ливеньсливается с шершавымпо тихой бумагешуршаньем дождяв комнате, где парило окноМы еще и еще раз приближали к глазамэту местностьв линиях виноградных блуждалино вода смыла пульс прожилок листьевс пропыленного виноградагде Словения, где Италия?тщетноне было швов и границФрагменты соединяли виноИз глубины, изнутри мы увиделимы виделисияющий деньотступали как будто глазам не веряпотому что окно открылось как светв мир огромныйкоторый хранилсяв подземном пространствеДорогое вино в глубинераскрывался слой за слоем временмедленно через прозрачную прочностьсквозь крепость винасвет его изменялся в лицеи долина раскрывалась все глубжеНо окно в воздухе оставалось и когдастемнело вокругМы вошли в промежуток меж стенво тьме на старинном буфетесветился портретюной девушки здешнейс цветами вкруг глазИспарялось виномеж трех деревянных стенздесь жила тишина морскаяхотя не было моря за ближайшим угломмашины далекиевечернюю обозначали долинувысох клей под отогнутымуголком Европынесколько насекомых пересеклинить взглядачто вернемдорогому другому другутакому жена дне ящика тумбочки с тонкостенным днищемчто колеблет рукипятна исчезнувшего виначто оставил нам письмо несказанноестертый пятак евроцентовыйнезакрытый замочек от чемоданаи переложенный на словенский «Ладомир»ТРОПОЮ РИЛЬКЕ (RILKE WEG)Долго мы шли вдоль оград —меж деревянных жердейсловно деревенской околицейпряслом ограждавших нас от моряСквозь лес мы проникали дальшеК нашей цели – бухте SistianaОна была невидима с дуинского балкона замкаПо сути, недоступна взоруНо все же цель не была яснаКажется, гостиницаГде больше сотни лет назадС собой покончил безумный физикЗачем искать ее было неясноНайти наи-европейскую гостиницуГде все сверкает, люди редкиИ где-нибудь в углуВ сияющем прямоугольнике,Начищенном так, что и прочесть нельзя,Написано, что сюда когда-тоПрибыл на отдых (с семьей)Тот физик знаменитый.Наконец чрез много километровМы вышли на обрыв над моремТам бухта замыкаласьоставался небольшой проливдва тонких мола почти соединяясловно два несведенных пальца у глаз«Можно ли вообще спуститься с этого обрыва? —ты спросилаМы долго опускалась, снижалисьмедленной спиральюсквозь темный лес пробкового дубаМы снизились к границе морягорною тропинкойгде в море крошечная бухта(наверное для младшей дочери его)Мы подошли поближеничего не видно,кроме дорогирядом с окраиною моряНаконец вблизи автостоянкиГромада незаметная на фоне леса заполнившего горуЗаросшее южным бурьяномЗдание, похожее на остов средней московской школыПрикрытое зеленым косогоромМы обошли его вокругсо спины, где редкие машины прислонялиськ нему в виртуальной зелени.Неохраняемый вход-провалПересекая экскрементозные полоскивоздуха —       мы вошли       и дальше внутри       вещи, разбитые на части       зубчатая звезда велосипеда       цепь ржавая последний раз замкнулась       и уходящий вверх обломками ступеней       путь лестницы       там где виднелось белое небо       в куполе зияло       круглое отверстие       казалось, от рухнувшей с огромной высоты       небесной люстры       путь завершился без указанья       окончания тропы       Rilke Weg       Так медленно балкон Дуино кружился       рука хваталась за побеги зелени       проросшие меж рельсов       Крепивших балки       с крошащеюся штукатуркой той       гостиницы       балкона, того человека у окна, люстры       рухнувшей в мир       с захваченными взглядом территориями       скрылся он за дневной газетой       задвинув занавес из букв       и Райнер на балконе из глубины       гостиной замкане знал об этомот кого-то слышал —не умел читать газетно балкон словно та маленькая бухта,подхваченная на ладони снегаМир,похожий на рухнувшую люстру,которая еще летит к землеМир неуспокоенныйСерые скалы с зеленью побеговМоре слепящее до горизонтаПредстала новая ландскартаВ Дуино дивные двоятсяназванья и путисловенское DivinoDuino итальянское?через несколько летначнется бомбардировка с моря —прямые попадания в окна гостиницыгде не было уже австрийцевбежали в миркак физика, пытались скрыться в атомызловонная материя – в идеальный космос атома,где словно в коконе – будущий мир.На спорной территории – Италиявеликая адриатическая дугаручьи вина сюда иногда приходят из Словении,впадая в море.Платон изгнал поэтов такого-то числатакого-то векаимперия поэтов – Атлантидаи рухнувшая люстра в глубинах морейРазошлись пути здесь к Монфальканоили в сторону Триестабесспорная территория на карте,на маркено марки больше нетВо многих местах мы не опознаны – здесь и сейчас.ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ ЦИКЛА «ВООБРАЖАЕМАЯ AUSTRALIA»australis(смотрящей сквозь море)Та полотняная вода(взгляд не отводя от южных всех морей и океанов)возникла вдруг опятьвспомнила ты как полоскалатам где на воды скатерти не стелилиздешний фестиваль развеянроздана поверхностьпразднеств и убранстви темноту волос убрав с лицаты словно снова взглянешьв отраженье священных северных рекпод сумрачным обрывомгде прежде полотно ты полоскалаи нынешние флаги трепетные что тебе теперь видныс полосками морскими колыханийв них скрыты рыбы лед на глубинеракушки, крабы и кораллыно та полотняная водаласкала твои рукитак к ней прикасалась тыкак будто ты ее стираласветлела давняя водаморщины исчезалии видишь что меж пальцеввыступили в воде истинные созвездия иныеПавлин и Феникс и ближний к нам Центаврвышиты морские знакии тебе склоненнойв отраженьи виден Южный КрестАВСТРАЛИЙСКОЕ РАЛЛИКрасная пыльздесь безвременно стала с тех поркак пронеслись машинымы контуры, мы контуры лишьузнавали иного человека угадывался профиль телаочертанье лицано не его самогохоть мы в кирпичной мглепротягивали рукипоодаль где-то зрители стоялиот солнца изнываяна солнечной зеленойнеземной травено мы их видели едвасловно сноваблуждая как номадысновавших сквозь нашисныв красной этой крошкевослед машинони стояли чуть поодаль брызгая на себя водойпод зонтиком водяным(утром все листья здесь поворачиваютсяк солнцу ребромс дребезжанием жалюзи)мы в красном мареве стоялине опускавшемся не отпускавшемразыскивали другихчто препирались в гермошлемах своих головв контурной пылидаже себя не слышачто соскочили с мотоциклавыпали из машиныснялись с пробегано в этой тонкой пыли, крошкепахнувшей мнимо и привольно довоеннымшоколадоммы с нами – вы с вами спорили, судили, препиралисьстучали в окна шлемов —не только лиц другогоно дажесвоего – не видя кулакакрики ваши на древние были похожипричитаньясловно рыданья ребенка в люльке —ваши лица бились, плакали,смеялисьв слезах текущих постеклам термошлемов изнутрикоторые забыли вы сорвать, нопоздно – вы без голов – дышализадыхались кирпичной крошкой —пылью от всех рухнувшихстропилмир пролетел, оставив зрителей,словно шлейф искусственнойкометыневысохших шампанских брызгместного бормотания шамановосколков, экскрементов междометийпазух, где руки, как зверенышииноземные, пригрелисьв подмышкахожиданье кончилось уже давнодавно они промчалисьоставив на бетонном парапетеслова, выбитые слованесколько батареекускользнули из всех алюминиевыхгнездеще могли бы онисверкнутьплюс поменяв на минусно ищут их, как ягодыдрагоценные в утреннемлетнем лесуно в крошеве этом красномв этой замшевой пылине находятпод ногами у нас тоже люди —собиратели давно забытогомы отступив на шаг оказалисьв ином пространствев чистом коммунальном коридорелюдейбыла там половина человекасхвачена охвачена омыта воздухом зеленымно половина жизнеописания егоосталась в марсианской частинаверное – неустроенная славаеще-уже неудостоенная словаCAIRNSРельсы терялись в травеВначале я не поверилЯ шарил долго закрыв глазапытаясь найти окончаньяНе может не могут две соседних рекибыстро так потерятьсячтобы нельзя не догнать их и в прятки играяповерить нельзя стоя между корней мангрового деревакогда обнажил их отливзакрыв глаза и не досчитав до ста —что можно пойти их искать и не найтиРельсы эти – откуда-то с забытойнаверное плантации сахарноготростникасейчас уходили в лестерялись в траве непроходимой —волнисты от времени две дрессированные змеичто парно струились так по землезакончились вдруг, в траве исчезлисловно возникло здесь близко знакомое заколдованноеморетуда руками парными я потянулсяодна ощущала какой-то пенный укордругая – протуберанец юркий холодной звездыникто не скрывался, но и голоса неподаваля видел, как реальная железная дорогався растворялась в мирев дверях которые он ей отворилТеперь густая здесь травая плакал, словно я видел,как исток реки в себя впадает —течет обратно вглубьседые два текучие уже под солнцемдва рельсане связанные ничем —здесь я это открыл их соединив руками —в них никакой не осталось прохладцыони были послушно нагреты солнцемдо самого своего днадо дня основанья когда были созданы здесьвопреки песчинкам кварцевым этой земликоторые кротко не увидел никтоК ПОЯВЛЕНИЮ СОБРАНИЯ СТИХОВ ГЕННАДИЯ АЙГИСемитомник твой —Ствол застенчиво выступает из тьмывослед за другим стволомЛес становится снова деревомПоле горизонтом безграничную обозначает страницуС чистого листаМы считываем твой снегСловно одна снежинка…Тает – не таетНо именно таНам остается как словоТвое* * *

памяти Алеши

где-то под аркой тогда —открытой из поля в поле —названных Соловьиным проездомрядомбелая голубая ячейка-плитка на стенедомаи неправдоподобное чудоавтомат-телефон кажется он так назывался?от той отлетевшей плиткия говорил с тобою тогдаиз голоса в голосв комнату твою на высотегде-то в середине 80-х…в мае в один из дней твоего рожденьявспомнил сейчас… потому что прочел у Кавафисаупоминанье об Аполлонии Тианскомверно…я тебе подарил «Жизнеописание Аполлония»был я единственный, кто пришел тогдак тебеты отвечал вкрадчивочто день рожденья не празднуешьно если зайдешь буду радначал читать ты с тех поржизнь Аполлонияв которую я перестал заглядывать уже в лифтеи затем не смотрелпотому что она в надежном взореи читаешь ее только тытеперь ты ушел – и я знаючто книга открыта и мнепросто теперь я могу приподнять эти строкиполные тайн и чудесНо что есть не стоящие одногослова истинного другогочудеса и тайны?и все же все то, что хранили глаза твоина оборотной стороневзгляда —попробуем собирать – твое зрениерассеянное для нас(пусть на странице описания жизни)затерянное среди ясеневской листвыПрикрывая глаза, я отчетливо вижу твой свет.ФОТОГРАФИЯБелого превыше собора – в неботвой падает взорнет у паденья, паренья такогоднаангелы не падают в неботы сейчас – именно то, что ты видишьзначит мгновенно мы совпадаем– головокружительна глубина —взоров падением в небо все выше —все внизтам где бороздысанных полозьев узориль самолетные межидай говоритьперечитьвсе здесь едино но не однобезмолвие нынешнее твоетам за самолета пахотой, пахтойсреди бела инея небо еще синейотрешенность совместна нашано предначертано мне иноеотделяясь словно во снеуходя белогривыми величественными садамифигурами накрененными на краю балюстрадуклонение в это время невесомости взглядаблагодарностьза видимое твое безмолвиеединокровности новой сродни

Из книги «Месторождение»

ПОЕЗДКА НА ОСТРОВА– Ah! Seigneur! donnez-moi la force et le courageDe contempler mon coeur et mon corps sans dégoût!C. Baudelaire. «Un voyage à Cythère» [1]«… на “ferry” поплывем»– так они проговорили?да, не на Киферу… лишь созвучие…словно исполняется обещанье уже забытое —поездка на острованаверное, почти блаженныхплаваньена этот остров Кеджо? – так кажется?да, мы плывем на Cozy-island —от берега песчаного пойдемгде у гостиницы силуэт пробитый Афродитыв плоском гранитесквозь который видныморское солнце и край далеких острововоктябрьское скольженьепо волнамв Восточно ли Китайском или Желтом моревсе обещания исполненымы движемсямы неподвижнына пароме словно в ладье с огнями по бортампамять прерывается в этом томительноммутно-зеленом мореда, на острова блаженных…«А вот и остров Кеджо…»рождался он из моря, как призрачный наростпод звук мотора с перебоямикак точка мечты разросшейся вдруг до огромной правдыобитаем все-таки, заселен этот остров-портпустоты знобкие Кореи:между сопок, между деревьев, между людейпрохладно как-тозябкопод ветроми взгляд кружится меж дальних сосенспускаясь к морюно посредине острова есть снова острови там на сопкеобнаженнойПреувеличенный заведомона осеннем взъерошенном склоневздыбленный танк сквознойчерез который единственный вход туда…то не был лагерь смертилишь место ожиданья скорбного (под эгидою ООН)окончания войныкогда умчит на родину китайцев-северянчерный паровозкакзавершение того темного входа в танкза две недели… до твоего рожденьяначалась неведомая война в Кореевойна для нас почти что нереальнаяи вот историю здесь играют манекеныпока живые люди заняты другимНа парашютах вероятно опускалисьна берег скудный этих острововнакапливались как отдаленный лес на сопке полуголойи с надписью POW (Prisoners of War?) на спинахвступали в действие на мягких лапахвосстания здесь происходилипредставлены на диарамегде неживые люди переходят в фрескунезаметноподзвучены живыми голосамиподкрашены ненатуральной кровьюГоворящие куклы изображаютлагерную историюобъемом в 120 тысяч жизнейдля нас истории той не былоона не более живачем эти силуэтыпереползающие по проволоке над пропастьюиз памяти диарамы извлекаемы лишь они – немыеманекеныпутеводный маршрут по холмуслепок тех слепых голосовв репродукторах черной бумагипропавшие в окопахследящие сквозь амбразуруза нынешней морскою синьюлишь за брезентом бывшего лагерноготеатра-шатрапод ногоюразбито живое стеклоразделенное на несколько осколков, как море этоили островагде плавают свободно отражаясьнебо безмятежное сосны и чьи-то лицана террасах горы, гделагерь был когда-топод открытым солнцемС той стороны на склоне срединных горвидны «Райские острова»на выходе у моря другогоЗдесь хижина на берегу,ручей негласно впадает в мореи шубертовская тишинасловно нечаянно сгравировали сюда горно-немецкийвоздухв этот край древнихрыбачьих сетейИстория вползает в географиюНочью возле стен гостиницынеясное сиянье доходит у песка морского надбезвидным горизонтом —то острова ЦусимаПРЕДМЕТНАЯ МУЗЫКАОтдаленный города гулТы заслышал зимним утромГлаза закрывТы вспомнил: в метро-переходе играли так жегусли-самогудыТы пробегал с привычной сумкою через плечои ощутил под пальцамивсю городскую музыку, трепети людские разговорыты был его источник, слабый родник этого гулаты чувствовал, как мир играл, переходя в простой предметно некому его собрать, создатьгород везде и где-тоно там тебя нетотдаленно болит головаеще в сумерках ты нащупал звук – внезапный лайотдаленный —узор незнакомого смутного перламутраты думал, что сможешь вернуть тот рисунокИ в мерзлом трамваеГде музыка отдаленнаяОстекленная холодомТвой портфель на коленях под руками звучитСловно ты гитару перевернувСтрунами внизВ желтом дереве музыку слышишьЗатрепетав, как лира полеваяГород вокруг – не видит тебяИ ты лишь ладонь его чувствуешьчто это… легкая дрожь купюры, детскийфлажок или вымпел под ветроми вокруг снег – руина, но все ж нерушимпросит город-мир, чтобы ты бродилпо улицам его, садамдаря ему его отдаленный смыслТы играешь пальцамина сумке своейили дереве старой гитарыИ хотя город каждым жестом своимторжественно тебя опережаетон не произойдет без тебя.* * *Неверный свет костравечерний поворот дорогиИ несомненный и неумолимый дым.Он быстро перенеск нам шум тепла родногостав не воспоминаньем но всеми вами прежнимивернув непостижимую неуловимость верностиОБЕЩАНИЕСмывая пыль и водяную пеленуМедленно напяливаяна лицоперед краномбьющим внизкуда-то в светотеньэтого или того дня.Разрезы кровли, утренние тени, светрезкость голубиных крыли гул в глубь дворарастерянно откуда-то так попадает.Держа письмоперед собойна водной пеленене прикоснувшись к чернилам —их смоет непутевая вода.Лишь завороженно следилкак бурлила и пропадала драгоценностьв воронку с правым завитком.По ногтю тень прошлалицо бумаги обескровилосьнедостоверно было в молчаниивсе, что я мог сказатьпо причине твоего ухода.Я медленно произнесубессвязный протокол между зубовдневнойГде-то сигарета зардеет меж светофоровПапиросная фабрика продымитЛегкие проснутсяТот день начнетсяСверкающим камнем.ПЬЕСАДве поэтессы напротив друг другаНа табуреткахПокачиваясьИзображая июньскую встречуТу полутайнуюПеред самой войнойПри немногих свидетеляхВ комнате восьмиметровой«Был ли паркет, это надо проверитьИли только партер марьино-рощинской пыли», —Так говорил режиссер им,Что рассадил их по двум сторонамкомнаты«Собственных стихов не читайте,но держите их наготоверядом с речью…Перед собою протяните рукус большим бумажным листкомна котором написано их имя…»Он предложил им одетьсяв старые водолазкиЧтобы осталось, не утонув, в безликом том трикотажетолько лицо.«Вы играйте лицамибелыми, как листки,на которых ещене написаны глаза и ресницыиграйте хотя бы с чистого древесного листа липы»«Лицо поэта, – так он им говорил, —в моем представленьи – лишь цветнаянеуловимая ткань,по которой войною времен проходят лицавстреченных им»«Можно курить?»«Нет, не нужно. Потерпите»«Для кого мы играем? И что значит “играть”?»«Вы остановочный пункт… что вполне достаточно…или безостановочный… врементот пунктир, откудаисходят волны ветраот ваших волосв прошлое, к тому дню…или в будущее»«Но продолжим…Именно он воплощает другихИмя его —это мозаика благодарных имен другихНо именно имОн обязан всемПотому что они – его воплощенье»Приблизительно так бормотал он им в уши…Обдавая свежим дыханьемВнушая инструкции, отвлеченные,как реклама лаванды.«Изображая другогомы имя держим своесловно маску перед собойно написано на нем имя чужое»И он выдал им листки,прикрепленные на длинных планкахпохожие на белый веернаписав слована одном «Ахматова», на другом «Цветаева»«Так вы станете двойным анонимом», —он внушал им.Изображая другихна табуретках пригнувшисьв черном своем трикотаже.«Ваш диалог отдаленно может напоминатьдопрос»«Кто же кого допрашивал?»«Никто никогои при том – обе друг другаэта встреча, в которойвоплотилась вся жизньэто пьеса… потому что они играли встречей своейвсю-то жизнь нашу…все свидания безымянныепри понятых… при свидетеляхчьи лица едва различимы в рембрандтовской темнотеведь все, кто искал другого…встретились в этой комнаткеи кто, говорил утвердительнотот вопрошали смотрел на себясквозь драгоценные глаза другого»Вечер… нескончаемый вечер июньский«Помните… в последний развстреча их на этой землено здесь на дощатом полу нашей комнатына подмостках, верней, намостках расставаньявы напомнить должнычто их встреча еще состоится.Вы не играйтеТу первую ордынскую безымянную встречуВы играйте вторуюгде-то в Марьиной рощеа Александровском переулкеНо главное – вы играйте себяИграйте свидетелей марьиных рощоблаков волокнистых стад над Москвойнад московским июнемзапечатлевшим как паспортвсех нас…но тех неизвестных соседейкто спал в других коммунальных комнатахкак молодой соснякне знает никто»Две поэтессы в черномНачинают игратьтихо проявляясь лицом в темном воздухеони могут изображать все, что хочет любая из рук«Вы поймите… им не играть предстояло —рыдать…трубным голосом звать…и рубашки шитьиз подорожника ниток…Или играть только небоза небольшим окномиграть тот июньчто мгновенно ушел тогда незамеченныйПоймите,вы играете монументтой встречино играйте так, будтоона была репетициейвстречи вашей здесь и сейчас»«Дверь откройте, – он сказалчтобы воздухвходил постоянночтобы вы ощущали живой сквозняк,озноб на известковых своих локтяхВы воплощение ихони остановились, проходя, в вашем взглядев этой комнате со свежими окнами…»Обе синхронно отерли глазапри пробужденьиот слез или сновИ продолжали молча игратьВИД АТЛАНТЫ С ГАЛЕРЕИ УНИВЕРСИТЕТСКОЙ БИБЛИОТЕКИ

М.Э.

… и все романтические сныхоть и на этой трезвой жирной почве югаздесь круговая панорама —видны лишь грозовые отсветы гигантовВсе дождевые мельницы вдали, пронизанные солнцемОтсюда с вознесенной квадратной галереиДома, вершиныИ шапочки людейвиднымашины осенние что устье улиц устилаютЗемля почти необитаемаеще не появились людиСпособные ее узнатьОткрыть ее среди звенящих Индийту Индию людей,Идущих где-то там внизу средидеревьевневидимыони скрываются в Middle и Down Town’еони незримы лишь контуры их как эти башнигрозовых гигантов на горизонтесквозь облачную лазоревую мглублагословенный горизонт тетивой натянути тут же отступает лишь ты пытаешьсяприблизить или выпрямить егоесть сон о дне, который был ужеи значит состоитсяо стране, где мы летелив нежных неживых поляхсумрачных и солнечныхсо смолками во рвахмы в путь открыты, чтоб себя открыть.КАРТОЧНЫЙ ИГРОКОн построил на дачекарточный дом на песке —легкий он, опирается на песчинкии поэтому проченВетер или огонь —лишь однимогут смахнуть его рукой со столано остальные – нетчитая эту притчу знаков и буквОн играет в канастузазывая соседей, которые не идутбудто он затягивает ихв болотную политическую игруА на самом делеон чувствует в той игре —когда руки его говорят другим —прозрачность денег и веществапроницаемость лици благо, что можно жизнь свою раздарить никому.СПАЛЬНЫЙ ВАГОН МЕТРОМимолетен бросок этих глазВ тех, кто безгласен.Они в метро спускается, чтобы спатьВместо глаз – открытая пастьЭто они в кацавейке вповалкуА глаза – ресницами сшитые щелкиВ зловонном вагоне метро кольцевогоИ заросший след от часов на запястьеВсе под палубой тихо, а наверху – сонВ чистом безденежьи нашемЧто-то от этих сновЯвь чистотельна, как сон их простСон санитарный с белозубым оскаломДо оскомины повторяемый следДо изнеможенья у какого-то моря марсельского, кудав купоросную синь рукой дотянулся тыЧто же мы делаем, повторяя:Не марай их моральюДеньгами не сориМежду лузги и пылинокИ высыхающих быстро их вздохов.Ненависть снег.ЗАБЫТОЕ МЕСТОРОЖДЕНИЕ      Ты оставил свой планшет у ручья      И гео-молоток с протяженною рукоятью      Сквозь туман плексигласа      Говорящая карта видна      И тетрадь слюдяная      Здесь у воды      Приоткрылась мне      Книга твоя слюды      Не слова в ней      А люди видны      В неподвижной прозрачности      Я на ощупь искал ее       в комнате вашей забытой       и на пыльных равнинах книг —       неземной пейзаж ее       от уреза страницы       словно долгие волны земли Забайкалья      Но здесь у журчанья невидимого ручья       мне случайно открылась       тобою забытая книга слюды       и прозрачней открытия в мире нет      В ней остались люди, лишь чистые их следы       здесь иссякли прошлые слезы       и нет воды      Эти люди тверды       но прозрачны, как сплоченные листья слюды       Бесконечно тонок их свет      И у каждой страницы       есть время и место      Перелистать словно рощу      Или волны реки      Эту книгу      Слеза за слезой      Перечислить весь век      Хватит вам!       искать и кричать уж на весь ваш век      Чтоб пустым он остался, —       чтоб иссяк, – не осталось ни слезы ни одной      И тогда начать свето-образ отца      Не раскрытую память       я начинаю читать      Но в твою нераскрытую весть       вхожу, как в тетрадь      Где молчание есть твое обо мне      Чтобы ты начался здесь и сейчас       когда тихая весть световая уходит от нас.Ты наверно забыл, что в тебе, лишь в тебеэта прелесть осенняя земных перелесковты один чтобывстретить идущий из камня светСвет, который пока не добытесли он в заброшенном камне его надо найтиЭти люди слюдытак они осторожныВы – люди слюдычтобы кожа светиласьуносилась весть твоя слюдянаявсе что видено вамиИногда является Ингодапромелькнула меж рельс Селенгаза спиною осталась уже Ангараи далеко на западе последняя степь – Джезказган,да Джетыгара.это начато былогде-то там у костра в октябре…ну а ты рождаешься как свет и весть о себеЭто есть световое рожденье твоесветлой боли былье припорошеноно под снегом легким света, словно истина, —пронзенное бытиеЛИСТОК ИВЫ И ТОПОЛЯ МАНДЕЛЬШТАМА ВКЛАДЫВАЯ В КНИГУ ДУ ФУИ на пожар рванулась ива,А тополь встал самолюбиво.О.МандельштамПеред домом твоим в Задонске —номер 8 по улице К.Марксаименно потомки листвы этойа вернее единственныйлист, ладонью отколотый от ивы той, той ивыи тополяположены между страницами —влажен вложен и скрытмежду страницамибиографии века восьмоготанской эпохипоэта в единственности своей тебе равноготакже как эти друг другу скрытые уже от взгляда листки* * *         Вновь пахнуло речною прохладой         И над светлым июльским лугом         строки проволоки извитой         Распахнулись светлые ивы         Ну а ты лежишь от небес отвернувшись         Нет ни облака над темной спиной         Где в песок вонзилась сгоревшая спичка         Перечислить взглядом песчинки         Не блеснет ли в расколе кремня огонь         И в огне повторенье имени         Но смирись, повторенье твое вновь утешает река.* * *Тогда в провинциальном театре давали «Риголетто»в антракте на улицу мы вышли покуритьв восточном воздухеТам за каменными стенами театраШла опера, а здесь в тени деревьевшла жизнь вечерняя оперативнаяМы думали, укрывшись за звездочкою краснойсигареты,что в театре роскошном и несколько аляповатомпохожим наздешний подземный метрополитенидет своя поставленнаястоль концентрированная жизньчто здесь вне стенвсе ей завидуют, хотя и не подозревают,что происходит там,и что вообще там происходит что-тов этом темном домеоткуда не выходит ни одного неоплаченного звука,за исключеньем отраженных звуков, из которых и таквечерний воздух состоит —шуршание листвы, неясный щебет, арыкапоступь еле слышнаятам в окружении платанов пятнистых —в огромном доме, похожем чем-то на метроно куда не входят поездани колесницы с возницами ночными с окрыленнымиплащамилишь может тихо танк войтиесли почует будущее ноздрями,да тихая когортас темным изменившимся лицом комсомольцев-мусульмантуда в театрили из театра в жизньпрямо на политическую сценузабыв про каменные стены и про то, что здесьночной фонтан умолккогда солист из зала в распахнутой рубашкепервым подыметсяи крикнет «Браво».САД КОНФУЦИЯНа этом острове,И в этом городеЕсть храм, что мысленно перенесен с материкаВорота в нем открытыИ над стеною южнойНад парными драконамиВзлетает неподвижно реактивный самолетЕсть двери в нем из сада в садВерней, проемыИ также выходы во внешнее пространствоТам под деревьями бетонные скамьиИ рядом, всего лишь через несколько ступенейДвор, где сидят соседи за столомДве-три машины под узловатыми деревьямиИ дальше ничем не ограждаемые проходы в городГде красные огоньки у светофоров и мотоцикловРанние сумерки и этот садИ улица, напоминающая чем-то Москву 50-хПроемами между домамиТакая же, точнее, та же вечерняя грязь нежнаяИ сжимающая тающая легкость темнотыВечерний сад с проемами дверейТам двери не изъяты —Они воздушны изначальноИ если кто-то сможет задержаться в них – он станетвоздух.* * *Одна балканская странаСмутно неприкаянно роднаяШла неравномерным шагом и невся была виднаиз этого окнадлинного как корабльдребезжащего трамваяТы был ты не был здесь не каждыми медленно раздельно под уклонмашины обтекаемые внизу спотыкаясь и ковыляяи этот город и медленный вагони люди невдалеке заглядываяшли тебя то обгоняя то отставаяДоисторический платанраскинулся над нашей встречейиль это быллопух или табак Балкансошедший листот моря нашей речиОна плыла былаты ради этого вечера сюдадостигнул долетел добралсяа где-то там на Цареградское шоссевыходит стройный куст-ребеноктак тело вечера теплое бесшумно шловперед или назад толкалои повторяемое солнце сентябряиз поперечных улиц ослеплялоне полночь за полночьпрошлано солнце эллипсисом былосвоим зияниемнас подхватило по пути и похвалилоВсе это было или нети может быть что так трижды былов будущемвечер и земля простаятрамвай бесконечный и людей огниих взоры заглядывая шли в окнето обгоняя то отставая

Из книги «Иная река»

ИТАЛЬЯНСКИЕ СТИХИМАДОННА-СМИРЕНИЕ ФИЛИППО ЛИППИ В КАСТЕЛЛО СФОРЦЕСКО               Ангелы (или дети) Фра Филиппо               С лицами беспризорников               Вглядываются печально в наши глаза               В миланском кремлеФЛОРЕНЦИЯ ВЛАЖНАЯ(послание Б.К. в пластмассовой бутылке)Дождливый ветхий Понте Веккьодождя апрельские флагштокисмеясь вонзили в реку конники Вероккьои где ступали мы – водоподтеки.в итальянском дворикемы продвигались год за годом ко входу этомупо сути, мы очутились своим ходомпод теми ж сводами уффициального искусствагде каждый копиист – пиитСюда сбежали мыот бормотанья русского флоренских негровИз под полы пучками зонтиков торгующих:«Продам задаром»Не удивляйся, что речь отрывочна бессвязнаяПисьмо таскал я по Флоренции, но смыты буквы,Словно я бросил его к тебе в пластмассовой бутылкев воды Арно,Но понял глупость и извлек обратно, однакоОстались лишь фрагменты, так что и сам уже не разберу.Отчетливо я помнюряд гравированный людейповеришь ли под сводами Уффици увидел я людейтого же профилякуда Давид копированныйзаглядывает —еще один из под дождя двойникмы копии самих себя во времениИ все же отличить себяя не смог, как не пыталсяПоторопись же рисовальщикведь в этом веке не наказывают нас за подделку человекане помню многое,мне кажется что видел я костер в Палаццо Питти,где грелся я и сушил одеждуто был художник с веселой точностьюлюдей без очереди выхватывая из толпычерез мгновенье предъявлялих карандашный образецОн был в ушанке со шнурками, связанными на затылкев шинелишке горбатойего лицо пожгли дождис усами, с карими глазами —тождественник поэта Ербыл дико счастлив он без поводаИ тут же из дверей Синьориииз под воды под своды, взявшись за рукипод свист вбежала свадебная параБряцая грязным подолом невестаон поднял всю тяжесть платьяи бился с ней в бессильной радостиНо видишь ли не передатьТого, что видел ты и мне рассказывал —Не выйти из под дождя навеса в сад БоболиНе знаю все слилось все смешалосьИ письмо размокло я забыл словаВставь в пропуски что хочешь по желаниюты знаешь что сказатьЯ помню светлые подтекиНа обоях в комнатахХоть Лоренцетти хоть Мартинишедевр братается с шедевромМы взглядами погружены в другогоно напрасно по сырой собрались штукатуркеего писатьнет красок в кистях рукчтоб увидать фрагментнадо собрать осколкисжать в руке остатки целогоОтжав дожди как жатвуПисьмо ко мне вернулосьПо недостиженью адресатаИ я стою его, читая, здесь по адресу обратному —на станции Firenze S.M.N.Напротив моего столаСтоит какой-то странный человекИ смотрит, улыбаясь, на меняОн мысль свою простую пьет, дожевывает грушуИ ждет, когда со мной заговорит.1-ГО МАЯ В МИЛАНЕУлица Anton Chekhovнезаметно свернуввыводит на белую между стен улицу МонталеSul muro graffittiНа улицах я был один,Как Первомай этот —Праздник труда (festa lavoro)Транспорт стоит и метро на приколеЯ был один прямоходящийна солнечных площадяхмимо пролетали в скорлупках корпускулобтекаемых светом машинах,но даже сдавленный шепот не доходил из нихТополь высокий раскрывался ввысьв незаконченной глубине боковой перспективыда водяная пыль искрометнорассевалась по кругу за сетчатой оградойсколько сделать еще протяжных шагов к месту,откуда можно найти весь городской горизонтВ тот же день – я не знал – в этот мигты навсегда покидала МосквуГлубже, чем боль, уходя, глубже сна, вышеоблаков этих,еще не лишенных чувствПанорама с холма Миланаздесь не видна:древо сухое на фоне зеркального банкаИ наметают мороженое в кафельно-вафельный факелу ипподрома galoppo.3 МАЯ В МИЛАНЕ. GALLEREIA D’ARTE MODERNEТам снаружи за решеткой зеленой музеяСолнечно и приготовления к свадьбе в парке —церемонно-ретроспективная парасоломка светлая канотьеузкие панталоны в полоскудевочка или мальчик в матроскерядом в кустах фото-рекрут, вспышки внезапные,на плече – телекамеры светометательЯ один в галерее, лишь три служительницы веселых —смесительницы светав униформе свежейс ключиками вместо пальцеви одна в очках, где отражается небоот той картиныЗдесь безлюдноНо между Карра и Морандигде на картине городсредиземный и безвоздушно-душныйв стороне на невидном столике —служебно-оливковый телефонИз терема этого через косую решеткуТы слышишь вдруг в парке звонок мобильныйИ не прекращая разговаривать сподругами музейнымии глаз не спуская с меняТы очки поворачиваешь вовнетуда, где праздник буффонный настаетГде в начале века вы были?кто прильнул к этим окнам снаружи в матроске?и с музейными этими музами, когда я обхожу квадратыкартин,отраженных в паркетено здесь в окруженьи и в круженьи вещейодин неподвижен на постаментемолчальник-телефон —вещь посторонняябез внутренних очейТы ночью не спишьокружена ненужными копиямис дневных картинсловно в каюте наперстковойгде сквозь отверстья игольныевходит с палубы светты тянешься к нему перстамино не перчатка, а звезда морскаяна сушу выбралась из темнотыперстнями извести лишь что-то начерталау глаз отведенных на мгновенье от водыТы слышишь звук телефонный где-то в глубине во снеты тянешься к брюшку закрытой сумкии молниями полость рассекаешьно замкнут далеко тот звуковой истокИ оливковый скромный телефон и во сне твоем отрешенскрыв под фалдами виц-мундирасвой секретный хвост или шнур,уходящий вглубь стенНе откликнется телефон, даже если вскрикнет картинаЕсть в тишине древесной темная сеньИ магия цветущих вишен, магнияРедкие вспышки под солнцем, передвижениецеремонии в паркеСловно раскаты, уходящей под своды небагрозыМежду людей и мгновенийна незримом току, на свету, где пыли идет обмолотлишь телефон затесался —вечнозеленая вещьвтерся служебно и жалобноСловно и я вкрался в эту тканьчужеземец и постороннийс хрупкой охапкой мгновенийЯ вышел в паркя шел по замшелым тропкамлевой и правой ногой,мне античная статуя,сваленная навроде окурка,сообщила из ретро-ленивых своих новостей:не разбирается на огонь и солнце магнитная карточка,что в прорезь входит, как язычок огня,И впереди под деревьями зеленый склонБыл сплошь затенен.PORTA VENEZIA, Т.Е. ВРАТА ВЕНЕЦИИ(приложение к путеводителю)Если въезжаешь на поездеОборотясь назад(хлеб свой последний торопливо глотая)Незаметно начнется лагунаИ посрамленные лгуны смолкнутВидишь, уходит в ширь морясерп этот —призрачный город мгновенный(уверен, не более года продлится мгновенье)Город-виденье,белые башни-домны,в которых, наверно, пыль отвергнутая поети не Duomo, а Mestreи не предместье Венеции,а истинный город-пилот.Сейчас в последний раз развеется дымперед неясными вокзальными стеклами,где поезд твой смолктам поезда красоты – транспорт спасенья,но Венеция сонм повторений, не способный уже улететьА здесь рассеяться скорбно согласныйтот скульптурный, не тронутый вечностьюэкологически чистый дымчто удержит его кроме краснойкраски-каймы на трубахВсе дымы-побратимыисчезание их – начало воспоминаний,где дымы обратимы,акварельное грязное пятнышко байкальского горизонтаразрастаясь цвететгде по граду иномулюди бродят рядясь в кафтаныиз желтого меркаптана-туманажитель тот прежний влечется в наш деньи нехитрым перышкомистрeбимым мгновениемв утицу каждой улицы —венецианской заводипод молчаливое днище моторной лодки сойдет.Лишь несколько лиц опечаленных оставили отпечаткив фотопластинке оплавленногоплазменного стекласпутников,тех, кто сошел у озера без горизонтана пол-пути к Венеции,к испарившимся венериным циркам.Не оправдаемся, если забудуотсвет небесный этот, снятый с обоевс дагерротипов содранныйглянец за глянцем…Посланец… он улыбнулся, крыльями посылая приветбыли заняты руки, он нес, какстатуэтку, нечто с обломленнымируками, с пробитымносом и ртомон скрылся мгновенно в проломе,что уходом своим в Москве оставила тыотсвет лица моего здесь еще загорал в боковом окнепред ликами пылинок событийиз областей ничтожестврябинок наперстков…Нашарить за спиной разбитую пепельницумраморной отстоявшейся водычтобы стряхнуть туда и отжать этот пепелвлажный пронесшийсясквозь стеклоРИМСКИЙ АПРЕЛЬ

А. Сергиевскому

Через восемь лет, а не восемьдесятВстретил ты меня на вокзале TerminiВ полузимней куртке своейИ не так уж много минуло,Это все ж обозримый срок.Православная Пасха,и прохладная римско-праздничная веснаИз Милана, с севера милогоЯ приехал в эту южную сторонуЗдесь в квартире твоейоперенные ставни высоких оконнеподвижные со световыми щелямисо времен картины ИвановаСловно тот же свет, да не тот же мирили только пригород мира – Римили города профиль – невиданный Гоголь-Рим?Столько лет мы блуждали за прообразом мираи в разреженном римском метро…и Петро с Украины вдруг заходит в твой домЭто узнанный Рим,где расставлены всепо своим векам,по своим местамв добровольном зверинцечетвероногих арок,колонн и форумовРим незрим,он закрыт от наспотому что глядимся сейчас мы друг в другаи неузнаваемы незнакомые лицаВ высотеНа соборе Петра,на известняке cupolaя могу лишь прочесть “Здесь были Николаи Василий из Городца”.Не увидим, как спускаются в скриптпод пенье псалма,но поем мы, не узнавая, со всеми.И неузнаваем, но светел мир в пасхальную ночьэфиопы под марлямирядом со стволами зелеными лилийи из прошлого лица над огнями свечейих когда-то с земли нашей смыло пламенем,значит в пламени их надо искатьЕсли здесь каждый камень-хлеб,что преломлен и порист в векахРим незримый – это люди вокруг,что сейчас ускользают —Мы не видим мгновение ока их…Но того, кто странником восемь лет все шел по вагонам…Мы узнаем по отблеску света земного в глазахЕсли он губами и порами брошенный хлеб проницали лишь видел как все вокруглюди бедные живут напоследок.РЕСТАВРАЦИЯ СКАТЕРТИВ этой сумрачной трапезной —Реставрация скатертиНа стене.Напротив нее – далекочерез искусственный нерушимый воздух,где лишь движение глази нет даже ветерка от рубашек —«Распятие» Монтерфано.Неизвестен, по-видимому, художникон во времени извествлени застыли губы, прошептавшие его имяА здесь столы наполняются хлебомэто хлеб, что дремал в векахОткрываются темные далиИ проступают ноги апостолов под столомСловно зрение силою их возвращаетсягороду глазВ отблесках японских лицбыстро заполнивших солнечную площадьпросочившихся сюда сквозь вакуумный тамбурс очарованной оптикойНо не видятЭту женщину с лампой,что парит над квадратным своим сантиметромфрески скатерти вечеристолько дней ее возделывая однаи никого не заметив,выключив лампу,уходит.В полутьме остаетсяСамобранная скатертьИспещренная пометками,Рытвинками дневнымиИ безвременна подпись нашаНо кто из лиц безымянныхВ длинной каменной трапезнойСможет выйти в голод слепящих лиц?«No flash», – повторяет голосразгоняя рукаминичего не давая запечатлеть.Что значит «флеш»? —не помню,«вспышка» или «плоть»?* * *Ты любил виноград, сливы и вишниИли я ошибаюсьМожет быть абрикосыЭтим талым и зимним днемЯ не смог уже привезти тебе винограда зеленые ягоды* * *Может быть в северных странахСветофоры стрекочутИ ночи светлы.Но у нас, где на перекресткахСкрещен красный свет в темнотеЗдесь в Хамовниках мягкихЯ не спас тебя той июльскою ночьюЯ не спас тебяМы все спасли нас* * *

Елизавете Мнацакановой

Прототипы эпохи, ее негативыПроступают по веленью рукиВ просветленной черной мартовской пыли,В мановеньи мгновенья.Наклоненной рукой со стиломТы царишьЛишь держась на его остриеОт себя по листу убегая накрененной юлойНавевая на себя, наборматываяУходя навсегдаИз распахнутого с открытою крышей двораМиром брезгует только рука,Сквозь которую светит журчащая ось,ОкруженнаяСтеною бегущего беловика.Это взгляд твой оторваться не может от черты самописцаС утомленным пером дорогимВ гравированных нежных перстняхХоть сжимаешь его твердой щепотью в перстахВсе ж бледнеет внезапно возвращенный и вспыхнувший прахИ забвенью мешаютПробегая смеясь в новогодних снегахВ снежной пылиМузыкальные автомобилиПеречеркнута нотным станомВ откровенно заемный векСпит рука прикрытая плащ-накидкойИз вуалевой серой перчатки.ИЗ ПОЭМЫ «ИНАЯ РЕКА»Berlin West.Пыльные стекла вокзала «Zoo».Поезд вползал в ВостокСквозь остатки стеныОни были из иссохшей бесцветной неземной пастилыПеред тем как пойти на распил.По двум сторонам ГерманийТы в больнице провел ночьЧто лечить не знаемМеланхолии привычной инъекцией науськивал шприцЧтоб кусать эти ржавые трубы границНо в Берлине ночьюПоезд у светящегося остановился окнаПосторонней женщины в платье никчемном там застыласпинаВозрастанию радостиНельзя научитьИ куда, в город какой это все внестиКогда человек неизвестный в окнеВнушительней стеныИли горящей ночи…ОКСФОРД              Я не был в городе таком              Себя опровергая              Хоть на вершине факта              На свершенье              Я помню несколько зонтов              Зонтов и струн, и молодые трости              Том Фаулера или Фаулза in folio              А гребешка железного,              Через которые уходят гривы воды              Под землю              Нет, не помню.              Не было дождя в то летоСЛЮДЯНКА         Нет берега         Нет между углем и морем черты,         Сопок и неба слиянье не здесь         Граница Байкала и неба в месте другом.         А здесь людская стихия         И сразу на шаг от провала         Черемуха отцвела         Лес безродный         И на повороте в зеленую тьму         Повис отставной товарняк.         И библиотека городская на ремонте.УГЛУБЛЕННОСТЬ КИТАЙСКОГО ЗЕРКАЛАМы пробыли в Китае,как в глубине страницы рисовойЗачем? Она давно в тебе —тот желтый свет над крышей,загнутой под солнцемТа изразцов сырая цитадельи перелетная библиотека образовНаносный тончайший слойеды инойТам книга углублена, как зеркало.Ты возвратился с прозрачной рукойВ ней – глубина потерь,Не старятся в ней трещины ее ветвей,По рамке вьется печальИли лоза изложеньяЧто пишет рука зеленого ученика,Погруженного в быстроту опьяненья.* * *         Ты волшебный фонарь         И когда ты глядишь         На простынку стены         То тебе лишь дано         Световое его волшебство.         Так когда-то давно         Ты сцарапнула взглядом         Эту мантию боли         С дорогого лица         С плеч долой – с исторических плеч.         И теперь ты ценна         Лишь дорожкой той пылевой         Что струится из глаз твоих         На обои в светлых цветах.         Можешь ты говорить         Комментируя шепот того человека,         Что когда-то сидел за этим столом.         Но на стенах обои         Где оба вы с ним         Увядают под взглядом твоим.         Но ты гораздо дороже         Того огнедышащего горшка,         Где, словно в домне ручной,          прошлого свет хранится.         Потому что ты ценнее себя         Это нам понять не дано         Потому что мы ходим во дне          за тобой         С подойниками для света         Что пролить ты должна для нас         На тот день (и на тень пистолета)         Но не разучить нам тот день         И не разлучить тебя саму с собой —          где-нибудь… в нас, наверно.* * *

Н.И.

Безнадежности нетЕсли бездна —ПомесьНегасимого ветраИ мерцания, что меркнет последним.Есть сигнал по которому нас узнаютНепрерывность —Верное словоИ вот осколок мира —Ты всей глазурью не вместишьВсю даль очей твоих бесцветныхКак будто воздух вытеснили из комнат под грязноюголубизнойТы переход, ты очертанье входаТрансляция пламени вовнеИз мира, как из комнаты,Куда?Шекспировскою торопливою риторикойДробь коридорнуюПереключение программБлужданье пальцевБесшумных клавишей на телеНо поздно?Формулы витиеваты запоздалиИ немощь наших голосов —Лишь эхоЕще несозданных и непробудных сновДух оттенен и наготовеИ материя замерлаДля сбора всех нас в раствореньи мира.ОТРЫВОК МУЧИТЕЛЬНОГО ЛЕТА

Н. и Е.

Летний полдень, забвенье, Ленивка,Этот холм и реки незаметная повилика…Здесь отделим мы плоть от плоти, лицо от лица,лик от лика.Содрогаясь, к отлету готовятся зданьяНо не так растворится столица,Улетая из глаз в расставаньи,Как во тьме, забывается негасимая сахара,соли крупица.Улетающим вам за АркадиюТам, где синяя времени бездна виднаБудем сниться мы все, к невесомойидущие летней оградеЭто время во сне мы раздвинемсильней, чем странная жизни страна.КЛОН         Летний солнечный банк.         Деньги снова копируются         Клеевой элемент вновь отлетает от стен         Моны Лизы лицо          с подзабытого провинциального          рядового папируса         Так легко в этот летний          уходит обмен.         Для закланья сои близнецом          вы ведете козу и овцу          тихо блеет она в трубный рожок.         Но не слышите вы          рядового папируса          Темной грамотой          облепившего роговой этот слой         Будет тот человек наказан          молодым блистательным близнецом,          что однажды заменит его          и уже не узнает свой дом.         Что тогда тому вспомнить,          всеми изгнанному          всем замененному          затененную ту протокопию ту          козы иль овцы         Будут тени по стенам ходить полузéмными          овнами         Только копию провинциальной          на стенке Джоконды         Да, полузабытую, полузатерянную ту          купюру          в дождь, нет          в летний провинциальный полдень         С оторванным уголком          и с усами          дорисованными обильно          на купюре той          над или на          галстучном том          над тем исповедальным лицом          или на долларе с незнакомой Джокондою          Или где         Оборванный полдень где          на купюре поверх той подписи         Пишешь ты к самому          но где          и когда          откликнутся и воскликнут?

Из книги «Частные безумия вещей»

ВОСКРЕСНАЯ ЯРМАРКА В ФОРОСЕУже в темноте предутреннейзанималась очередьвозникая частями голосов.Сон длился, пульсируя под веками,все вслепую ощупывали впереди стоящих,словно фрукты,обернутые в знамя.Казалось, сон дозированныйспускался к нам с рассветных гор,со стен московских магазиновот сытых фресок тех,в щедрости всеюжного загара.Тогда в пятидесятых школьникамимы в очереди стоя, пересмеивались,но сердце, горящее, как вырез у арбуза,готовы были незаметно передатьв ответном жесте на гору.В той очереди томнойвнушало все нам, что надо запахипреодолетьиз долины тесной подняться, чрез орды дынь,чтобы от яблоков, гранатовоставалась лишь прохлада, как благодарность.Нас звали воспарить,пройти сквозь кожу пористую фрески,порхнуть под арку,где модерна нашего авто мелькнуло ненадолго,оставив полости, рельефы…подняться ввысь сквозь нарисованное время,где ткань одежды пропускает свет, как шкуркаот плодов,выше груд из фруктов на плафонах,выше магазина «Фрукты»в доме том, где на фасаде – кариатиды —стоят с заломленными за спину локтями.Превыше превентивной тьмы,что вы приготовляли миру, —над верховной фреской —и сразу темнота ночная.В тех квартирах до дрожи незнакомых,где ты не был никогда,в пространствах, уготованных для будущего,где людская жизнь шевелитсянеозаренным золотом «Рая» Тинтореттов палаццо дожейнас приготовили терзаясь для расцветак изгнанью в райчтоб разрастаясь в спальнях коммунальныхдостигнуть тесноты извилинвнутри священного ореха.Но мы не укоренились таммы полетели меж зеркалами —небом под потолкамии дном дождливой ночи,где ты мой друг предшкольныйтам в палаццо незримого подъездаза кирпичами в высоте ты, Саша Кирпа, былИзчезли мы из стен,сохранив лишь плоть под одеждойцвета невыразимого осенней пропускной бумаги —прозрачность, дынность, тыквенность…мы превращались на глазах в плоды иные,опознавая друг друга где-нибудь, случайно:у транспаранта трепета ярмарочного грузовикав месте подобном… кто помнит: «Форос»,по-гречески – «дань»?Мы избежали и судьбы вещей,витрины были переполненыдешевыми разноусатыми часамитогда вещам, считалось, достойно стать часами/иль фотоаппаратом ФЭДом, например/показывая одинаковое время.Теперь в том доме только темнотажизнь выбита из оконбездомные и те его покинулиоскорблены и выскоблены липы перед нимПерегорела в черноту та сладостная мякоть,но мы, превратившись частичнов подобье овощей и фруктов/похожие на муляжи/все ж отличим себе подобных от съедобных.И в очереди сонной и ночной/уже чуть пыльной/я обниму тебянемного впереди смотрящегоСдернется простынная завесас нашей скульптурной группы овощей культурныхмы – перемирие.Флаконы духа высохли, но море простое – рядом.КОМПЬЮТЕРНЫЕ ИГРЫКогда замрет дневной ЛевиафанИ государство отдыхаетТак хорошо через окошкоВ океаническом мерцаньиСразиться со всею скукой мировойФигурки падают в подставленный стаканИ нищета любви в сознаньи угасает.И время – чистое, как снег…И не найти на нитке числовойНи ответвленья, ни задоринки…Прорезая нам затылок,Проходит ночь в фиолетовой спецовке цеховой.И зимний день чадит при сумерках.Так утл и мягок в отраженьи пражелти.И так легко забыться, сжавшись где-нибудь в контореМеж планетарием и зоопарком.И нету больше чисел, нету рук, чтобвсех пересчитать.Одаривая полыми рукамиСыграть в колечкоИ пройти по людям.И где-то у законченного миллиардаВ подставленные слабые ладошкиУронить кольцо.Что не звеня, их вдруг наполнит смыслом,Заворожит число и явится поверх улыбки слова.ДОМ ПЛАТОНА


Поделиться книгой:

На главную
Назад