Полдень, XXI век (июль 2010)

Утром Колька пришел на работу, опоздав минут на десять. Когда он вошел в цех, хозяин предприятия Роман Петрович, бизнесмен в кожаных брюках и кожаном же пиджаке, ошарашенно смотрел на нагромождение треугольников, кубов и параллелепипедов, непонятно каким образом вращающихся на стержнях вокруг стрельца, причем стрелец периодически натягивал лук, имитируя выстрел. Все поверхности и грани фигур были тщательно зачищены шлифовальной машинкой и блестели, как зеркало.

– Что это за хрень? – увидев Кольку, заорал Роман Петрович. – Я тебе что сказал сделать? Швы проварить! А ты какого черта выставку абстракционизма мне тут устроил?

– Зато швы какие! Пальчики оближешь! – искренне восхитился Михалыч, крохотный дедок в мешковатой брезентовой робе и вязаной черной шапочке с белой адидасовской лилией.

– Да что мне ваши швы! – рявкнул Роман Петрович. – Сейчас заказчик придет, что я ему покажу? Швы? Ему флюгер нужен был, а не взорванный кубик Рубика, понятно вам? Ты чего сморщился, не нравится, что я говорю?

– В голове что-то стучит, – ответил Колька. – Со вчерашнего дня стучит не переставая. А старый флюгер вон, за стеллажом стоит, я его убрал, чтобы он мой не заслонял.

Василий, жилистый и худой сорокалетний мужик, напарник Михалыча, толкнул пальцем Колькино сооружение. Оно легко и бесшумно завращалось на подшипнике.

– Центровочка-то идеальная! – хмыкнул Василий. – И как это ты, Колян, такое соорудил?

– Я и сам не знаю, когда работать начал, в голове какой-то барабан так застучал, что я уже ничего не соображал, руки сами все делали, остановился, только когда уже все готово.

– Ладно, выносите это чудо на улицу, – решил Роман Петрович. – На крышу поставим, разбирать смысла нет, все равно металл уже испорчен, ничего из него не сделаешь. А с тебя, Колька, я стоимость материала вычту, так и знай.

Весь день Колька варил все подряд: оградки для могил, стальные двери, перила для лестниц. Все из его рук выходило таким аккуратным и изящным, что Роман Петрович быстро перестал злиться и вечером дружелюбно сказал:

– Да, парень, кто б мог подумать, что в тебе такой талант проснется. Ладно, забудем про флюгер. Есть для тебя хорошая шабашка. Одному серьезному человеку мы тут рыцаря подрядились сварганить, в человеческий рост. Вон там, в углу, каркас и детали рядом, нужно все собрать и красиво проварить. Сделаешь – хорошо заплачу. Но без всяких фокусов, уволю сразу, так и знай!

Когда все разошлись, Колька оглядел каркас рыцаря из прутьев, чувствуя, что барабан в его голове стучит все громче и громче.

– Нет, на этот раз я сделаю все именно так, как нужно! – подумал он и принялся за работу.

Утром Роман Петрович придирчиво осмотрел рыцаря и остался доволен:

– Молодец! Все точно собрал, я сам не ожидал, что так получится – как из музея!

Рыцаря положили в кузов грузовика и увезли. Через час вернулся взбешенный Роман Петрович:

– Колька, ты чего опять натворил? У тебя что, мозги совсем поотшибало? Что ты за терминатора собрал, гад? Этот твой рыцарь в воротах усадьбы встал, и никого не пропускает, а машину губернатора поперек ворот развернул, чтобы проехать никто не смог!

– Ох, я ж пароль вам забыл сказать, – сказал Колька. – Да у него все равно скоро аккумулятор сядет, так что все нормально.

– Ни хрена себе, нормально! Франкенштейна мне тут смай-стрячил, в моем же цеху, чудовище по городу разгуливает, а ему нормально. Собирай свои манатки, и чтоб тебя здесь я больше не видел! Прямо сейчас!

В это время у него зазвонил сотовый телефон.

– Але. Да, это я. Да все, уволил я его, больше такого не повторится. Что, вам понравилось? Ну хорошо. Пусть работает. Пока.

Роман Петрович почесал затылок:

– Ну что, Колька, говорят, довольными остались. Можешь еще такого сотворить? Ты хоть помнишь, как его делать?

– Не помню. В голове так стучало, что я вообще ничего не соображал, работал, как зомби. Вряд ли я еще раз такого сделаю, да и не интересно это – одно и то же два раза собирать. Давайте я лучше оградку сварю.

– Интересно, не интересно! – пресек его Роман Петрович. – Ты у меня работаешь, что скажу, то и будешь делать, понятно?

Через несколько дней Роман Петрович подошел к Кольке:

– Смотри сюда, вот заказ на хитрую печку для сауны, с котлом и воздухогрейным радиатором, только без выкрутасов, предупреждаю серьезно. Как услышишь свой барабан в черепушке, бросай работу и сиди, кури. Потом опять начинай. Я на тебя рассчитываю.

Колька варил до поздней ночи. Когда барабан начинал стучать невыносимо громко, он сразу же останавливался и прекращал работу. Печка получилась в точности по чертежу. Он обошел вокруг нее. На этот раз все было как надо – просто печь, и ничего больше.

Колька прислушался к себе – чего-то не хватало, что-то молчало в нем, к чему он уже так привык.

– Барабан в голове не стучит! – вдруг понял Колька, не зная, радоваться этому или огорчаться.

Наутро оказалось, что варит он по-прежнему плохо, и вместо ответственной работы ему снова пришлось подносить, держать и красить. Зарплату ему срезали, и по вечерам он тренировался на несложных заказах в электросварке, но получалось еще хуже, чем раньше.

Иногда Колька выходил из цеха и смотрел на крышу, где вращался его флюгер, сверкающий и странный, испытывая при этом гордость и разочарование одновременно.

Однажды, недели через две, когда Колька помогал Михалычу и Василию грузить в кузов автокрана раму для крыши павильона, он вдруг схватился за голову и остановился.

– Ты чего? – спросил Михеич.

– Опять стучит!

– Что, барабан твой?

– Нет, теперь их несколько, маленьких таких барабанчиков.

– Слушай, ты эти барабаны из бошки брось, – сердито сказал Василий. – Хватай раму и тащи, а барабаны будешь дома слушать!

Но Колька стоял неподвижно и внимательно смотрел на Михеича:

– Михеич, ты в больнице давно был?

– Неделю назад, а что?

– У тебя в желудке опухоль, верно?

Михеич выронил раму на пол, чуть не придавив себе ноги:

– Да. Ты откуда знаешь? Врачи на операцию велят ложиться, а я не знаю, может, и толку от нее не будет, знать бы точно, доброкачественная она или нет.

– Ложись, Михеич, все будет нормально. Вылечат тебя. Операция поможет.

– Да что ты его слушаешь, – не выдержал Василий, бросая загрохотавшую на бетонном полу раму, которую держал уже только он один. – Малец пургу тебе метет, а ты варежку раскрыл!

– А у тебя, Василий, камень в почках сидит, здоровый такой, но ты не волнуйся, я сейчас его в песок раздроблю, не бойся, ты даже ничего не почувствуешь.

Колька подошел к Василию и сделал несколько жестов руками:

– Вот так. Теперь сходи по-маленькому, а когда вернешься, скажи, прав я был или нет.

Колька с Михалычем присели на еще не окрашенную, собранную из кованого металла садовую скамейку.

– Знаешь, Колька, бросай ты этот цех, другим тебе надо заниматься. Ежели чувствуешь в себе дар – так развивай его, овладевай, как говорится, мастерством. Будешь как Ванга. Слышал про такую?

– Слышал, конечно. Только она и будущее предсказывала.

– А ты не торопись, кто ж знает, какие из тебя еще таланты покажутся. Пока звучат в голове барабаны.

Подошел Василий. Лицо у него было такое, будто на его глазах стальная балка вдруг ожила и выпустила зеленые ветки:

– Это как же? Ну, ты, парень, даешь. я думал, таких чудес не бывает… чего только не делал, по врачам избегался, мучался, как проклятый, а ты рукой поводил – и все. Да ты же просто. Тебе, Николай, людей лечить надо, а не оградки для могилок варить. Послушай, мой тебе совет – иди к хозяину, требуй расчет. Твой талант тебе весь мир откроет, я тебе точно говорю, а здесь ты только зря время теряешь. И нас не забывай, хотя бы поначалу, забегай, как время будет. Ты же просто уникум! Редкое явление природы! Да на тебя народ молиться будет, запомни мои слова!

Посмотрев в спину уходящему Кольке, Василий спросил:

– Михалыч, у тебя что, и вправду в желудке опухоль?

Тот негодующе вскинул на напарника маленькие ясные глазки:

– Да что ты, Господь с тобой! У меня и желудка-то давно нет, я последние двести лет солнечным светом питаюсь. Это ж я Кольке изобразил, для убедительности, чтоб в себя поверил. А у тебя камень в почках был?

– Камень? Камень был. я с этим телом почти попрощался, не нравится мне оно, худое какое-то, непропорциональное. Имидж, как сейчас говорят, изменю. А в Кольку нашего я верю. Толк из него будет. Пусть лучше людей лечит, чем изобретает. Хотя задатки у него были неплохие.

– Неплохие… – проворчал Михалыч:

– Вон, про серба того, ты то же самое говорил… как его фамилия? А, Тесла! Раскрыли мы тогда его способности, и как из него полезло: и генераторы, и конденсаторы, и лазеры, и икс-лучи какие-то, так ведь соображать надо, что можно, а чего нельзя! Если бы не остановили, он бы еще почище атомной бомбы устроил…

– Как Оппенгеймер.

– Да, с Оппенгеймером маху большого дали, факт. Правда, не мы с тобой, а Макома и Щур, но это сути не меняет, их неудача – наша неудача, братство-то одно! Оппи бомбу придумал, остальные скопировали, и она по всему миру, как зараза, расползлась. А изобретателя мы из кого-нибудь другого сделаем. Гляди, хозяин идет, сейчас у него и попросим… Федор Петрович! Колька-то сказал, что уходит от нас, ты бы в газетку объявление дал, что требуется молодой, энергичный, трудолюбивый. Нам без подручного никак!

Майк Гелприн

Валенок

Рассказ

Центр реабилитации – за городом, в двух километрах от Комарова. Пилить минут сорок, если без пробок. В пути молчим. Я курю в окно, Андрюхин сосредоточенно крутит баранку и недовольно сопит, когда сигаретный дым ветром заносит обратно в салон. Андрюхин не курит, единственный из нашей группы, остальные дымят вовсю. Что поделаешь, издержки профессии, выпивать на работе мы не имеем права – от алкоголя теряется адекватность. А от никотина – нет, так что нервы приходится осаживать именно им. Андрюхин, впрочем, ещё и не пьёт. Тоже единственный из нас.

На территорию центра въезжаем ровно в девять. Похвальная точность, как раз к официальному началу рабочего дня. На самом деле это, конечно, фикция. Наш рабочий день ненормированный и начала не имеет. Так же, как и конца. Ещё у нас нет выходных и отпусков. То есть официально опять-таки есть, а на самом деле в такие дни мы попросту работаем меньше, чем обычно.

Виктор, дежурный врач, пожимает нам руки. Вопросов он не задаёт, мы знакомы не первый год, и цель нашего визита известна.

– Четверо новеньких, – говорит Виктор.

Он раскрывает старомодную шнурованную папку. Компьютеров в реабилитационном центре не держат принципиально, так что истории болезни чумовых от руки заносят на бумагу.

Ещё здесь не работают мобильные телефоны и блокирована спутниковая связь. Райское местечко. Для тех, кто понимает. Мы – понимаем.

– Маркова Анастасия Викентьевна, – бегло зачитывает Виктор, – двадцать семь лет, нервный срыв. Мкртычанц Владимир Суренович, тридцать восемь лет, попытка суицида. Абрамова Мария Николаевна, семьдесят два, тоже суицид на фоне общего истощения организма. И, наконец, гражданин, отказавшийся себя назвать. Возраст, соответственно, неизвестен. Голодный обморок. Первая помощь оказана всем четверым, состояние на настоящий момент удовлетворительное.

Андрюхин берёт на себя старуху Абрамову и чумового с труднопроизносимой фамилией. Суицидники – его кредо. Мне остаются девушка и господин инкогнито. Решаю начать с него. Дежурная медсестра провожает меня в палату. Мистер икс возлежит на койке, отрешённо уставившись в потолок. На вид ему лет двадцать пять. Длинный и тощий, едва не дистрофик. Небрит, по крайней мере, с неделю, нечёсан, похоже, столько же. Во взгляде безразличие, как и у всех чумовых во время ломки. Впрочем, ломку я сейчас прекращу – вид удостоверения сотрудника «Антивирта» этому несказанно способствует.

– Капитан Соколов, – представляюсь я и усаживаюсь на табурет. – Здравствуйте. У меня к вам ряд вопросов. Ответить на них в ваших же интересах.

Эти фразы стандартные, произносить их при знакомстве я обязан. Дальнейшее – импровизация и зависит от того, как сложится разговор.

– Как тебя зовут? – перехожу я на «ты». – Фамилию пока можешь не называть.

Парень молчит. Что ж, он в своём праве, допрашивать его я не могу, никакого преступления он не совершил, если, конечно, не считать преступлением злостное пренебрежение собственной жизнью.

– Мне нужна твоя помощь, – делаю я вторую попытку. – Наш разговор останется между нами. Я обещаю не читать тебе морали и не давить на психику. Если ты поможешь мне, я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы помочь тебе.

Чумовой криво ухмыляется и молчит. Не нравится мне эта ухмылка, я уже понимаю, что разговор не состоится. Передо мной не новичок, и эта реабилитация у него наверняка не первая. До неё явно были другие, а значит, душещипательные и душеспасительные беседы для него не в новинку. Я уже собираюсь распрощаться, но неожиданно парень подаёт голос.

– Пошёл ты на хрен, мусор, – говорит он. – Грёб я тебя вместе с твоей помощью, козёл.

Были дни, когда в ответ на подобное пожелание я с трудом удерживался, чтобы не засветить клиенту по морде. Были сразу после того, как умерла Вера и я подал рапорт о переводе в «Антивирт». Только эти дни давно уже позади, за пять лет работы я научился не обращать внимания на оскорбления и грязь. Правда, оставлять инвективу без ответа не позволяет чувство собственного достоинства. А может быть, честь мундира, хотя я давно уже перестал эти два понятия различать.

– Как знаешь, – говорю я спокойно и улыбаюсь ему. – Можешь послать меня ещё пару раз, мне не привыкать. И совершенно безразлично то, что говорит покойник.

Я встаю и двигаюсь на выход.

– Я не подохну! – орёт он мне в спину. – Слышишь, ты, мент, мать твою так и эдак. Не подохну. Тебе назло не подохну, ты, гад.

Я открываю дверь и, обернувшись к нему с порога, напутствую:

– Непременно подохнешь. Я таких, как ты, чумовых, во всех видах видал. Полгода тебе осталось, не больше, если не соскочишь. А соскочить ты уже не можешь – кишка тонка. Так что и хрен с тобой.

Это действует на него почище любого свинга в морду. Парень на секунду застывает на койке, потом его начинает трясти. Он, жалко дёргая кадыком, силится что-то сказать, но вместо слов издаёт лишь невнятное мычание.

– Если передумаешь, я буду здесь ещё c полчаса, – говорю я и захлопываю входную дверь.

В коридоре встречаю Андрюхина. Это, кстати, не кличка или не вполне кличка, такая у моего друга фамилия. И зовут подходяще – Андрей Андреевич, так что необходимости в кличке попросту нет, фамилия её вполне заменяет.

– Старуха в отказе, – говорит Андрюхин. – Ну, я на неё особо и не рассчитывал.

Я киваю и двигаюсь дальше. То, что пожилые люди не идут на сотрудничество, – в порядке вещей. Фактически, им это сотрудничество ни к чему, и, возможно, для них Чума, в отличие от прочих, во благо. Особенно для одиноких. Что-что, а лёгкую и быструю смерть Чума желающим дарит. Так что… Я мысленно усмехаюсь. Когда-то подобные мысли я считал кощунством и мучился угрызениями совести, когда они приходили на ум. Те времена, однако, безвозвратно прошли.