Размышления о войне и о книге В. Суворова «Ледокол»

Вторжение гитлеровцев в Польшу, 1939 г. Современный обелиск, посвящённый этому событию.

Глава 12

«В мае – июне 1941 года в Генеральном штабе побывали многие (если не все) командующие и начальники штабов перебрасываемых на запад войсковых соединений, получив какие-то до сих пор неизвестные указания. Довольно частыми “гостями” в кабинете Сталина были руководители Наркомата обороны Тимошенко и Жуков» [Захаров, 1989, с. 260]. А теперь вернёмся в самый знаменательный день, 21 июня 1941 года, и виртуально побываем в кремлёвском кабинете Сталина. Там в узком кругу его соратников решался самый главный вопрос – о принятии неотложных мер ввиду германского нападения, а значит и о судьбе всей страны в начинающейся войне с самым сильным и грозным противником. Рассмотрим этот рабочий день Сталина во всех подробностях, каковым он остался в документах и воспоминаниях свидетелей того дня.

Удалось ли немцам сохранить втайне от советского правительства новую дату начала войны? Нет, руководство страны и Красной армии прекрасно знало о готовящемся на 22 июня 1941 года нападении фашистской Германии и о высказываниях Тимошенко и Жукова о принятии мер по отражению нападения немцев. Но нужно ли было Сталину и руководству Красной армии принимать упреждающие меры к противнику, готовому совершить нападение? И, как это не прозвучит странно, Сталин, советское правительство и высшее руководство Красной армии, будто намеренно ожидали 22 июня 1941 года на вторжение войск вермахта на свою территорию, чтобы в глазах мирового сообщества выглядеть не агрессором, а страной, подвергшейся нападению. И первым такую версию выдвинул адмирал флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов. Очень даже спорная версия, на первый взгляд, вроде бы лишённая здравого смысла. Возможно, весь его планируемый замысел по нападению на Германию и строился на внезапности нанесения мощного удара, к тому же Англия и США постоянно его подталкивали и поддерживали в этом, а он сомневался в их искренности и, как затаившийся охотник, всё выжидал лучшего момента для нападения на Германию и дождался. «Прибыв после начала боевых действий в Кремль за получением указаний, Н. Г. Кузнецов удивился царившей в нём безмятежности. В Кремле было так же спокойно, как в обычный выходной день. Видимо, происходит какое-нибудь совещание и где-нибудь в другом месте. Но что совещаться, когда война налицо, и если её не ожидали, то следовало хоть теперь со всей энергией организовать отражение врага. Что происходило в этот момент на самом деле, я рассказывать не берусь, но как нарком ВМФ по-прежнему никуда не вызывался и никаких указаний не получал» [Морской сборник, 2004, № 7, с. 50].

Здесь речь идёт уже о начавшейся войне, а мы вернёмся в вечернюю пору 21 июня 1941 года, когда Сталиным были приняты роковые решения, сгубившие кадровую Красную армию. Итак, руководство СССР и армии в июне 1941 года уже было почему-то уверено в том, что вооружённые силы страны смогут отразить «неожиданный» удар войск вермахта и перейти в победоносное наступление. Но с началом войны всё пошло не так, как задумывалось руководством страны, и прежде всего Сталиным. Да почему же так неудачно получилось, если к неожиданному нападению на Германию готовились два года, как утверждает В. Суворов? К тому же ведь точно знали день и час нападения вермахта на Красную армию, не готовую к оборонительным боям. Ведь другого выбора у Сталина в тот момент не было, как нанести упреждающий удар по изготовившемуся к нападению противнику, чтобы всю тяжесть сражения перенести на чужую территорию, сохранив миллионы жизней советских граждан.

Ещё раз свидетельствует нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов, вызванный к наркому обороны около 23 часов 21 июня 1941 года и получивший от него предупреждение о возможном нападении Германии: «Когда я возвращался в наркомат, меня не покидали тяжёлые мысли: когда наркому обороны стало известно о возможном нападении гитлеровцев? В котором часу он получил приказ о приведении войск в полную боевую готовность? Почему не само правительство, а нарком обороны отдал мне приказ о приведении флота в боевую готовность, причём полуофициально и с большим опозданием? Было ясно одно: с тех пор как нарком обороны узнал о возможном нападении Гитлера, прошло уже несколько часов. Это подтверждали исписанные листки блокнота, когда я прибыл к Тимошенко, Жуков под его диктовку писал радиограммы в войска, увиденные мною на столе. Уже позднее я узнал, что руководители наркомата обороны – нарком и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И. В. Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, всё это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю. Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И. В. Тюленева – в то время он командовал Московским военным округом, – что 21 июня около двух часов дня ему позвонил И. В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО. Это ещё раз подтверждает: во второй половине дня 21 июня И. В. Сталин признал столкновение с Германией если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным. Это подтверждает и то, что в этот вечер к И. В. Сталину были вызваны московские руководители А. С. Щербаков и В. П. Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. “Возможно нападение немцев”, – предупредил он» [Кузнецов, 2003, с. 328–329].

Наконец-то, Сталин и руководство армии теперь прекрасно знали о том, что произойдёт утром следующего дня, но никакой тревоги это у них не вызвало. Они были уверены, что их армия в июне 1941 года сможет отразить «неожиданный» удар вермахта и перейти в победоносное наступление, а затем в народно-освободительную войну на европейском континенте. Надо особо отметить, что основания для такой уверенности у Сталина, возможно, были. Красная армия в тот момент не уступала вермахту как по количеству живой силы, так и по вооружению, особенно в качественном отношении, а по некоторым системам имела значительное превосходство. Но он допустил одну, самую главную ошибку, которую, как тиран, не мог не допустить. Он был тупо уверен в способности своей армии отразить любое нападение на страну Советов, и не сомневался в патриотизме и моральной стойкости командиров и солдат, способных проявить мужество и отвагу при отражении гитлеровской агрессии, чтобы перенести боевые действия на территорию противника. Ему в те часы раздумий и в дурном сне не могло присниться, что воины его армии, только что, очищенной им от врагов народа, при первых же залпах начавшейся войны вместе с политруками, чекистами и командирами побросают оружие, дезертируют и разбегутся по лесам и деревням, а большая часть послушно поднимет руки вверх и будет сдаваться в плен полками, дивизиями и корпусами. Невозможно представить, но около четырёх миллионов бойцов и командиров легендарной и непобедимой Красной армии уныло побредут по пыльным дорогам знойного июня 1941 года из закрытого лагеря социализма в закрытые гитлеровские лагеря смерти. Но лагерь – он и есть лагерь, всегда окружённый колючей проволокой – не важно, в каком государстве.

Иногда задаю себе довольно наивный вопрос и не могу на него ответить. Неужели Сталин, прагматичный руководитель, опытнейший политический интриган и безжалостный человек, мог искренне верить во всенародную к нему искреннюю любовь и преданность созданной им политической системе? Неужели он был настолько уверен, что порабощённый и истерзанный им народ свято верит в неуловимые и непроглядные идеалы марксизма-ленинизма после всего, что он сотворил с этим народом в годы коллективизации, индустриализации и чудовищных чисток? Если верил – глупец. Если не верил, то циник и деспот. Однако больше склоняюсь к последнему предположению. Как бы мы сегодня ни обсуждали результаты последнего предвоенного совещания в сталинском кабинете за одиннадцать часов до начала войны, но согласитесь, нам непременно хотелось бы услышать свидетельство наркома обороны Тимошенко и начальника Генерального штаба РККА Жукова о принятых ими неотложных мерах в создавшейся ситуации. Они же прекрасно знали по результатам многочисленных проверок работниками Наркомата обороны о недостаточной боеготовности РККА. Ведь во всех актах отмечалась её недопустимо низкая боеготовность и полная неспособность проводить наступательные операции, когда сразу же теряется управление войсками, как только они трогаются с места. Да можно ли было замалчивать Тимошенко и Жукову в эти драматические часы в сталинском кабинете, что Красная армия сегодня не способна отразить агрессию Вермахта и нужно, не медля ни минуты, наносить упреждающий удар, тем самым парировать неожиданное нападение противника. Это было единственно правильное решение в той ситуации, но было принято другое, самое худшее: вначале отразить нападение противника, а затем перейти в решительное наступление. В результате этой роковой ошибки Красная армия оказалась в очень сложном положении в ближайшие часы, а в последующие дни июня – июля была разгромлена. Здесь невольно встаёт главный вопрос, правильный ответ на который поможет понять причину происшедшей трагедии. Да был ли план у «мудрого» Сталина о внезапном нападении на Германию? Если был, то лучшего повода для внезапного удара по изготовившемуся противнику не выбрать.

Так почему Сталин не использовал повод в самый выгодный момент нанести внезапный удар по противнику всей мощью Красной армии? Ведь у него было преимущество в том, что он уже точно знал дату нападения Германии на СССР, а Гитлер о его упреждающем ударе даже не подозревал бы. Так почему же такой выгодной ситуацией он не воспользовался? Можно согласиться, что для сокрушительного удара Красная армия в это время не была полностью готовой, но и, будучи не готовой к нанесению внезапного удара, агрессивный натиск вермахта был бы наверняка сильно ослаблен, а возможно, и полностью парирован, и начало войны сложилось бы удачней для РККА.

На эту загадку безответственного сталинского поведения за одиннадцать часов до начала войны я вычислил из бесед писателя Чуев с Молотовым. Оказывается, Сталин не решался нанести по противнику упреждающий удар лишь потому, что остерегался мирового общественного мнения, что его в этом случае сочтут агрессором. Диво дивное! Да когда это товарищ Сталин считался с мировым общественным мнением? Дело в другом. Он не исключал в этом случае возможного объединения своих новоявленных союзников США и Англии с Германией в один противостоящий ему блок, на победу с которыми рассчитывать ему не было оснований. Поэтому и приняли решение отразить нападение немцев и перейти в наступление. В подтверждение этому сошлёмся на недавно опубликованные мемуары С. М. Будённого «Пройдённый путь», где и выясняются все подробности о последнем предвоенном совещании в сталинском кабинете. Маршал Будённый вспоминает, что «21 июня 1941 года Сталин сообщил нам, что немцы, не объявляя войны, могут напасть на нас завтра, т. е. 22 июня, а поэтому, что мы должны и можем предпринять до рассвета? Тимошенко и Жуков заявили, что если немцы нападут, то мы их разобьём на границе, а затем и на их территории. Сталин подумал и сказал, что это несерьёзно» Добрюха, 2011; также с учетом информации из документального фильма «Маршал Буденный. Конец легенды» (2004 г.) А что, по мнению Сталина, могло быть серьёзным, С. М. Будённый почему-

то умалчивает.

Только теперь стало известно, что самый худший вариант в создавшейся ситуации был принят Сталиным по заверению Тимошенко и Жукова, что завтра нападение Германии Красная армия уверенно отразит. Похоже, Сталин им поверил, и два «звезданутых» полководца, взяв под козырёк и щёлкнув каблуками, 22 июня 1941 года пытались самым дурацким образом принятое решение воплотить в жизнь. Это горькая правда с кровавым привкусом, поскольку в своих замороченных мемуарах Жуков о таких моментах, как правило, не вспоминает, где его вина в разгроме Красной армии неоспоримо усматривается. В связи с этим невозможно понять историка Марка Солонина, который в своей книге «23 июня: “день М”» совершенно безосновательно утверждает, что нападение на Германию Сталин готовился совершить 23 июня 1941 года. Допустим! Но, помилуйте! Почему же он не совершил нападение упреждающим ударом, утром 22 июня, за несколько часов до германского нападения, в самый выгодный для него момент, если был готов к нападению через сутки? Да где же здесь просматривается сталинская логика и прагматизм? Нет этого и в помине.

Почти, то же самое утверждает и В. Суворов, что Сталин готовил нападение на Германию 6 июля, и ссылается при этом на свидетельство генерала армии С. П. Иванова, генштабиста, сказавшего после войны, что Гитлер нас упредил всего на две недели. Без всякого сомнения, можно согласиться, что подобные утверждения названных историков и других – это чудовищное нагромождение фантастического бреда, попытка из ложных и неуместных предположений сотворить возможное. Даже при всех изворотах учёной мысли не представляется сегодня возможным привести в пользу этой версии ни одного факта, свидетельствующего о боеготовности Красной армии летом 1941 года осуществить крупную наступательную операцию. И на этом спор по вышеуказанному вопросу можно, наконец, прекратить ввиду его полной бессмысленности.

Но тут возникает ещё один, очень щепетильный вопрос: а могли ли Тимошенко с Жуковым высказать Сталину в то вечернее заседание высшего руководства страны свои сомнения о низкой боеготовности Красной армии и свою неуверенность в её неспособности отразить агрессию вермахта? Ведь речь шла о судьбе страны и миллионах жизней советских граждан. Увы! Не могли. Струсили. Привычно парализующий волю, страх перед вождём постоянно леденил их души, сковывал инициативу высказать своё личное мнение, не совпадавшее с мнением вождя.

Только постоянный страх подчинённых перед дутым величием упоённого неограниченной властью вождя сейчас неумолимо мстил ему и его подчинённым самым жестоким образом, и долго ещё будет мстить допущенными ошибками, которым никогда не будет оправдания. Нет, не зря Троцкий в своё время называл весь сталинский «генералитет» «царством наглых посредственностей». Все неисчислимые промахи, ошибки проистекали именно от воинствующего невежества сталинского генералитета и лично его, как единственного стратега в замордованной им стране. Именно фальшивая мудрость вождя и надуманная придворными лизоблюдами его гениальность, высокомерие и надменность слетели с него в тот вечер, как осенние листья с дерева, и впору было советскому народу во всю глотку завопить: «А вождь-то голый!» Но запуганный и угнетённый народ в созданном им барачно-социалистическом государстве от охватившего страха надолго замолчал. Он боялся и отвык говорить правду, и уже ничего в этом уродливом государстве не было настоящим, кроме страха смерти, вселенского вранья и дебильного бахвальства партийных чиновников, что и доказали первые дни войны и последующие, а потом и послевоенные годы. Его величество страх, и только страх, а не вздорные догмы марксизма-ленинизма, был главным рычагом сталинского управления страной во все годы его кровавого владычества.

Глава 13

В далёкие годы моей молодости я повстречал бывшего пленника фашистских лагерей, который попал в плен в первый день войны, пережил немыслимый ад в разных лагерях смерти все четыре страшных года. Он рассказывал, что все пленные с разных фронтов утверждали, что у нас кругом была измена, и в командирских рядах Красной армии тоже; возможно, это и послужило причиной её разгрома и их плена. Так и ушли безропотно в иной мир миллионы страдальцев фашистских лагерей (да и не только фашистских), не узнав фамилии настоящих изменников, по вине которых они приняли мученическую смерть. Подробно об этом можно прочитать в моих недавно вышедших книгах «Родимая сторонка», 2-е издание и «Исповедь о сыне» (документальная повесть), 3-е издание.

К чему я так подробно выше цитировал воспоминания наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова о принимаемых мерах сталинским руководством по отражению нападения Германии за несколько часов до начала войны? Да потому, что Сталин, наконец-то, поверил в агрессию гитлеровской Германии, и в принимаемых им мерах в эти предгрозовые часы проявился наивысший момент истины, кульминация череды роковых ошибок руководителя огромного государства, неожиданно оказавшегося жертвой агрессии вопреки всем его предвоенным планам в отношении Германии. Хорошо известно, что Жуков как начальник Генерального штаба РККА до июня побывал в кабинете Сталина 33 раза, да в июне, перед началом войны, 10 раз, и не случайно беседы с вождём длились по несколько часов за один заход. Зачастую в этих встречах принимал участие и нарком обороны Тимошенко. О чём у них шёл разговор при столь длительных и частых встречах, мы, к сожалению, никогда не узнаем, документов о тех своих встречах эта великая троица нам не оставила, а можем только предполагать, хотя любые предположения в таком серьёзном деле просто неуместны. В своей книге о войне, как говорили, самой правдивой, он об этих встречах ни слова не пишет. И напрасно. Тем не менее, нас интересует мнение Жукова и Тимошенко в эти драматические часы при принятии самого главного решения в преддверии нападения Германии.

Были ли у них со Сталиным разногласия по поводу принятого им решения, и если были, то почему они не написали официального письменного несогласия, а отделались устными замечаниями, как вспоминал впоследствии Жуков. Но доверять его послевоенным воспоминаниям надо с большой осторожностью. Более того, нужно обязательно просеивать через мелкое сито каждое выражение Жукова, чтобы выловить из его слов крупинку правды. Тем не менее, странно всё это и совершенно непонятно. Невольно создаётся впечатление, что никаких разногласий с вождём по принятому решению у наркома обороны Тимошенко и начальника Генерального штаба Жукова не было и не могло быть в принципе. Скорее всего, оба в привычном подобострастии от постоянного страха впасть вождю в немилость согласно кивнули, разом встали со стульев и ринулись выполнять преступную директиву.

Но как можно было её выполнить, если у начальника Генерального штаба не было своей связи с войсками, а шифровка с приказом, чтобы они вступили в бой с наступающим противником, в любом случае, опаздывала в войска. Причём в некоторые части и соединения она так и не поступила, и пришлось им вступать в бой на свой страх и риск, не ведая, о чём гласит приказ, как им действовать в случае нападения противника. Ведь до этого в войска не поступало никаких чётких указаний на этот счёт. Постоянно упоминалась во всех директивах, поступающих в войска, одна невразумительная фраза: «не поддаваться на провокации», а самое поразительное, приказ на ответные действия поступил в войска лишь в 6.30 утра 22 июня 1941 года, когда вражеские танки уже давили пехоту, поражали огнём заранее разведанные цели.

С учётом указанных обстоятельств, признаем, что вермахт совершил нападение практически на обезоруженную Красную армию, повязанную глупейшими запретами высшего руководства страны не отвечать огнём на провокации противника. Ещё раз повторю своё твёрдое убеждение, что письмо Гитлера произвело на Сталина усыпляющее воздействие, он ему поверил и надеялся до последнего момента, что возможна лишь провокация со стороны немецких генералов, а не война. Не зря же он постоянно повторял, как заклинание, просьбу Гитлера и в последующих директивах, и в первом приказе предостерегал войска: «не отвечать огнём на провокацию германских генералов». Прискорбно, но факт неоспоримый. Это подтверждает и высказывание В. М. Молотова в беседе с Ф. И. Чуевым от 8 марта 1974 года: «Жуков в своих воспоминаниях снимает с себя ответственность за начальный период войны, но это наивно. И не только снимает, он путается. 21 июня 1941 года составили директиву, что надо привести войска в боевую готовность. У него двусмысленность: то ли правильно он понял Сталина, то ли нет? Сталин поправил. И вот в одних округах сумели принять меры, а в Белорусском округе не сумели» [Чуев, 1991].

Вот свидетельство заместителя командующего Западным фронтом И. В. Болдина из его мемуаров «Страницы жизни», написанных в 1961 году: «В 3 часа 30 минут начальник штаба Западного фронта Климовских доложил наркому Тимошенко С. К. о наступлении самой мощной группировки противника на части и соединения Западного фронта и о налёте немецкой авиации на города Белоруссии и её столицу Минск. Выслушав информацию, нарком приказал Павлову звонить Сталину. Ответ был тот же, что и в директиве № 1, “не поддаваться на провокации”. Снова звоню Тимошенко С. К., докладываю обстановку, реакция та же. Наконец, звоню в четвёртый раз. Докладываю о новых данных. Выслушав меня, Тимошенко говорит: “Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность Вас и прошу передать Павлову (он был в войсках), что товарищ Сталин не разрешает открывать огонь по немцам”. Как же так? – кричу в трубку, – ведь наши войска вынуждены отступать, горят города, гибнут люди! Я очень взволнован, мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Подтверждаю, что связь с Павловым была, но “нехороший” Сталин, дескать, запретил по немцам стрелять. Если понимать так, то “сыплется” версия отсутствия связи с Западным фронтом. Всё же, видимо, при издании жуковских мемуаров ретивые борзописцы решили убрать звонки наркома обороны Тимошенко, а отсутствие связи с ним сохранить. А иначе чем объяснить молчание командования Западного фронта. Хитрый Жуков знал, что делает. Ведь директива-2 за его, в том числе, подписью – это своего рода тот же саботаж, послуживший разгрому войск Западного фронта» [Болдин, 1961].

А неоднократное утверждение о временном отсутствии связи с Павловым в первые дни войны – это подленький довесок к его вине за разгром фронта, якобы, как главного виновника случившейся трагедии.

На этом фоне ореол непогрешимого Жукова невольно высвечивается ярче, но для потомков он навсегда останется подлым и бесчеловечным. Эта фальшивка была придумана в послевоенный период, когда мемуары И. В. Болдина ещё не были опубликованы и бригада литературных «негров» при их написании невольно выставила Павлова в самом неприглядном виде, а Жукова умным полководцем. Этим они как бы лишний раз подтверждают причину разгрома Западного фронта и неспособность Павлова управлять войсками в сложной боевой обстановке. Замечу, что перед войной в среде командиров РККА Павлова уважительно называли «русским Гудерианом» на полном серьёзе, а на деле получилась невольная насмешка. Ведь немецкий Гудериан буквально разгромил русского за несколько дней, так опрометчиво названного его фамилией.

Главные же виновники разгрома армии, неслыханного в мировой истории войн, остались безнаказанными. Да и кто их мог наказать в то жестокое время в стране Советов, при зверском режиме, который они установили для своих граждан? Никто. Поэтому и нашли козлов отпущения, расстреляли весь штаб, Западного фронта (Болдин избежал расстрела, поскольку оказался в окружении), а заодно прихватили и выдуманных виновников разгрома: начальника военторга, начальника сансклада и для убедительности начальника окружной военветлаборатории. Выявлял Мехлис ранее не добитых врагов в Красной Армии по привычному большевистско-уркаганскому принципу: «Бей своих, чтобы чужие боялись».

Признаюсь, что я пытался найти фамилии этих жертв ярости Мехлиса и ознакомиться с предъявленным им обвинением, в протоколе закрытого судебного совещания Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР, по делу руководства штаба Западного фронта. Но в панике тех дней они, не имея никакого отношения к деятельности штаба фронта, были пристёгнуты к этому делу яростно-беспощадным Мехлисом. Но не нашёл я этих протоколов. Видимо, каратели не посчитали нужным вообще упоминать их фамилии в протоколе, из-за явной ошибки в выборе виновников, или политкорректности, хотя этим качеством сталинские опричники никогда не отличались. А может быть, их «злодеяния» в разгроме Западного фронта были выделены в отдельное производство и оформлены в другом протоколе, до сих пор недоступном для посторонних? Всё возможно, но их следственные дела нужно найти, изучить и реабилитировать этих людей, как требует закон, если на то есть основания.

Рассмотрим, как началась война. Однако есть проблема. Дело в том, что чем дальше уходит от нас начало войны, тем разноречивее и запутанней преподносятся нам её подробности, как в воспоминаниях её непосредственных свидетелей, так и в работах историков и публицистов, которые много лет успешно «окучивают» эту тему, порой самым экзотическим образом. Не буду мудрствовать, пересказывать многочисленные версии различных авторов, а приму за основу воспоминания её непосредственных свидетелей А. Микояна, В. Молотова и, возможно, Г. Жукова. Хотя, должен признаться, последнему полностью верить, к сожалению, не приходится, когда речь заходит о его непосредственном участии в каком-нибудь деле, кончившимся провалом. В таких случаях он показывает завидную изворотливость ума, представляет себя сторонним и невольным свидетелем неприятного события, человеком, очень внимательным и даже назидательно размышляющим о наступивших тяжких последствиях. Не раз убеждался, силён задним числом наш «единственный». Это приходится учитывать.

Итак, на рассвете 22 июня 1941 года в 3 часа 30 минут началась Великая Отечественная война. Немецкие самолёты бомбили наши города, рвались бомбы на военных аэродромах и танковых парках, превращая в лом боевую технику. Взлетали на воздух склады горючего и боеприпасов, сотнями тысяч гибли красноармейцы и мирное население (его число не установлено до сих пор и, по всей видимости, никогда не будет установлено). По всей советско-германской границе гитлеровские войска вторглись на нашу территорию. «Мудрый» Сталин по-прежнему колеблется. Окружающим его генералам и членам Политбюро с сомнением говорит: «А может быть, всё это провокация германской военщины?» [Чуев, 1991]. До последнего момента все собравшиеся безоговорочно верили Сталину. Ведь он во всех подробностях знал международную обстановку и отношения с Германией, а может, у него была какая-то договорённость с Гитлером? И они, всегда покорно ему послушные, ещё надеялись, что «вождю народов» известна какая-то тайна, о которой они, смертные, и не подозревают. А он, «мудрый», сейчас одним словом развеет все возникшие подозрения и сомнения в отношении начавшегося военного конфликта. Рассказывает В. Молотов Ф. Чуеву: «Собрались у Сталина в Кремле, по его вызову, около 2-х часов ночи 22 июня 1941 года. Сталин говорит: “Пусть Молотов вызовет Шуленбурга, у него прямая связь с Гитлером, и спросит, что происходит”. Но тут, между двумя и тремя часами ночи позвонили от Шуленбурга в мой секретариат, а из моего – Поскребышеву, что немецкий посол хочет видеть наркома иностранных дел Молотова. Шуленбурга я принимал не позднее трёх часов ночи. Германский посол вручил мне ноту одновременно с нападением. У них всё было согласовано, и, видимо, ему было дано указание, вручить ноту в такой-то час, когда начнётся нападение. Этого мы знать, конечно, не могли». Германский посол на вопрос Молотова отвечает: «Это война, германские войска перешли границу СССР по приказу фюрера». «Мы этого не заслужили», – только и выдохнул из себя железный нарком [Там же].

О, святители земли русской! Да что же строители коммунизма должны были заслужить у Гитлера? Лагерь смерти и петлю – это понятно. Но не эту же «заслугу» имел в виду Молотов? А какую? Гробовая тишина. Молчит бывший нарком Молотов и другие свидетели, ушедшие в иной мир вместе со своими тайнами. Позднее, в беседе с Ф. Чуевым В. М. Молотов оправдывался, что такой фразы он не говорил, услышав об объявлении войны от немецкого посла. Замечу, что никто из руководства страны в тот момент не встречался с Шуленбургом и разговора об объявлении войны не вёл. При этом Молотов ссылался на американского журналиста Вирта, якобы сочинившего и приписавшему ему эту фразу. Да зачем нужно было американскому журналисту сочинять небылицу о столь ответственном периоде мировой истории? Тем более он не присутствовал при их встрече. Скорее всего, он её услышал от посла Шуленбурга или его переводчика, когда при встрече с ними беседовал на эту тему. Да и психологически она более правдоподобно подходит в той ситуации, к моральному состоянию В. Молотова, в каком он тогда находился. Вернувшись в сталинский кабинет, Молотов сообщил: «Это война. Шок, который испытал при этом Сталин, лишил его дара речи, как и у других присутствующих» [Там же]. Не кажется ли вам, дорогой читатель, что возникшая ситуация в сталинском кабинете в этот драматический момент была убийственно похожа на последнюю мизансцену из бессмертной комедии H. В. Гоголя «Ревизор», когда городничий сообщил изумлённой публике: «К нам едет ревизор». Признаемся, что неожидаемый для Сталина «ревизор» был настолько жестоким и неподкупным, что проведённая им «ревизия» запомнится всему миру на века. Но особенно народам Советского Союза, когда под неустанным руководством вождя «всех времён и народов» они попали под его ревизию. И надо сказать, что от проведённой им ревизии советского строя он в конце концов рухнул, а у его граждан до сих пор слёзы не просыхают. «Наконец, после долгой и тягостной паузы, Сталин подписывает приказ об отпоре агрессору» [Чуев, 1991]. Но уже было безнадёжно поздно. Его кадровая армия, на которую он ещё вчера возлагал столько надежд, уже несколько часов бесславно гибнет под натиском противника, а большей частью, побросав стрелковое оружие и тяжёлое вооружение, разбегается по лесам и сдаётся в плен на всём протяжении границы от Балтики до Чёрного моря. И только теперь стало совершенно очевидным для его соратников, что Сталин роковым образом просчитался в заигрывании с Гитлером. Тот его легко обманул, как опытный шулер зазевавшегося простофилю. Переводчик Сталина и Молотова В. М. Бережков в своих воспоминаниях пишет: «Сталин с неделю не разговаривал со своими соратниками: стыдился, что позволил Гитлеру обвести себя вокруг пальца» [Бережков, 1993]. Сразу отметём «неделю не разговаривал», как субъективное мнение, придуманное эмоциональным автором, поскольку Сталин в эти дни в услугах переводчика не нуждался, и встреч с ним не было. Другое дело, что психологическое состояние Сталина он описал наиболее правдоподобно, но это взгляд человека, продолжительное время тесно вращавшегося в кругу высшего руководства страны, и в нём доля истины имеется.

Рядовой Н. Н. Никулин все четыре года войны воевавший на передовой, был четырежды раненым, из-за чего в госпиталях провёл девять месяцев, свидетельствует: …»Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны их уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941-1945 г.г. Гитлер убивал мириады ни в чём не повинных людей. Так ковалась Победа, так уничтожалась русская нация, прежде всего душа её. Смогут ли жить потомки тех, кто остался? И вообще, что будет с Россией»? Думаю, боль старого израненного солдата, переживающего за судьбу своего Отечества, будет понятна каждому читателю.

Признаюсь, мне не хотелось, но я вынужден познакомить читателя с последним абзацем ноты Германии о причинах, указанных в ней, объявления войны Советскому Союзу. Довод веский. Тем более в советский период она никогда не публиковалась. Однако любопытна причина этого умолчания. На предъявленный немецкой стороной меморандум об объявлении войны Советскому Союзу последний так никогда почему-то не ответил и ни одного пункта не оспорил. Да почему же? Ответ очевиден: мгновенно рушится лживая версия сталинской пропаганды, что напали на страну Советов «вероломно и без объявления», и этим враньём, все послевоенные годы, пытались скрыть от народа истинные причины неудач в начальный период войны. Предлагаю ознакомиться с кратким содержанием текста меморандума, в котором указаны главные причины, якобы побудившие Гитлера начать войну против СССР. Но это был лишь повод, а истинные причины кроются глубже, и о них я писал раньше.

Правительство рейха вынуждено заявить: советское правительство вопреки своим обязательствам и в явном противоречии со своими торжественными заявлениями действовало против Германии, а именно:

1. Подрывная работа против Германии и Европы была не просто продолжена, а с началом войны еще и усилена.

2. Внешняя политика становилась всё более враждебной по отношению к Германии.

3. Все вооруженные силы на германской границе были сосредоточены и развернуты к нападению. Таким образом, в то самое время, когда немецкие войска стягивались на румынской и болгарской территории для отражения массированных английских десантов, высадившихся в Греции, советское правительство попыталось в явном сговоре с Англией нанести удар в спину Германии,

1) оказав открытую политическую и тайную военную поддержку Югославии;

2) попытавшись подтолкнуть Турцию путем предоставления ей гарантий к агрессивным действиям против Болгарии и Германии и к выдвижению турецких армий на очень невыгодные военные позиции во Фракии;

3) сосредоточив сильную группу своих войск на румынской границе в Бессарабии;

4) тем, что в начале апреля заместитель наркома иностранных дел Вышинский внезапно предпринял попытку в ходе переговоров с румынским посланником в Москве Гафенку начать политику быстрого сближения с Румынией, чтобы побудить эту страну порвать с Германией. Английская дипломатия предпринимала в Бухаресте усилия в том же направлении при посредстве американцев.

Таким образом, немецкие войска, вступившие в Румынию и Болгарию, по англо-русскому плану должны были быть атакованы с трех сторон: из Бессарабии, из Фракии и из Сербии – Греции. Только благодаря лояльности генерала Антонеску, реалистической позиции турецкого правительства и, прежде всего, быстрому немецкому наступлению и решающим победам немецкой армии, этот англо-русский план сорвался. По сведениям правительства Рейха, около 200 югославских самолетов, имея на борту советских и английских агентов, а также сербских путчистов во главе с г-ном Симичем, частично улетели в Россию, где эти офицеры сегодня служат в русской армии, частично в Египет. Одна эта подробность проливает особенно характерный свет на тесное сотрудничество Англии и России с Югославией.

Напрасно советское правительство пыталось разными способами замаскировать истинное намерение своей политики. Оно до последнего времени поддерживало экономические отношения с Германией и предприняло ряд отдельных акций, чтобы ввести мир в заблуждение и показать, что отношения с Германией нормальные, даже дружественные. Сюда относится, например, высылка несколько недель назад норвежского, бельгийского, греческого и югославского посланников. Молчание британской прессы о германо-русских отношениях по указанию британского посла в Москве Криппса и, наконец, недавнее опровержение ТАСС от 13 июня 1941 года, пытавшееся представить отношения между Германией и Советской Россией как совершенно корректные. Эти маскировочные маневры, которые находятся в столь явном противоречии с действительной политикой советского правительства, разумеется, не могли ввести в заблуждение правительство Рейха.

Антигерманская политика советского правительства сопровождалась в военной области все большим сосредоточением всех имеющихся русских вооруженных сил на протяженном фронте от Балтийского до Черного морей. Еще в то время, когда Германия была сильно занята на Западе, во французской кампании, а на Востоке оставалась лишь совсем небольшая часть немецких войск, русское верховное командование начало систематическую переброску больших войсковых контингентов на восточную границу Рейха, причем особенно массовые сосредоточения были отмечены на границах Восточной Пруссии и Генерал-губернаторства, а также в Буковине и Бессарабии против Румынии. Постоянно усиливались и русские гарнизоны на финской границе. К другим мерам в этой области относилась переброска все новых русских дивизий из Восточной Азии и с Кавказа в Европейскую Россию. После того, как советское правительство в свое время заявило, что, например, Прибалтика будет занята лишь небольшой армией, только в этой области после ее оккупации сосредотачивалась все более сильная группировка русских войск, которая сегодня оценивается в 22 дивизии. Русские войска все ближе продвигаются к германской границе, хотя с германской стороны не было принято никаких военных мер, которые могли бы оправдать подобные действия русских. Только такое поведение русских вынудило германский Вермахт принять контрмеры. Кроме того, отдельные соединения русской армии и ВВС выдвинуты на передовые позиции, а на аэродромах вдоль германской границы базируются сильные соединения ВВС. С начала апреля также увеличилось число нарушений границы Рейха и ее все чаще перелетают русские самолеты. То же самое, по сообщениям румынского правительства, происходит и в румынских пограничных областях, в Буковине, Молдавии и по Дунаю.

Верховное командование Вермахта с начала этого года неоднократно обращало внимание внешнеполитического руководства Рейха на эту растущую угрозу Германии со стороны русской армии и подчеркивало, что за такими действиями могут скрываться только агрессивные намерения. Эти сообщения верховного командования Вермахта со всеми содержащимися в них подробностями предаются теперь гласности.

Если еще и существовали самые ничтожные сомнения в агрессивных целях сосредоточения русских войск, то они окончательно исчезли после тех донесений, которые получило верховное командование Вермахта в последние дни. После проведения в России всеобщей мобилизации, против Германии сосредоточено сегодня не менее 160 дивизий (фактически 303. – Примеч. авт.). Результаты наблюдений последних дней показывают, что группировка русских войск, особенно моторизованных и танковых соединений, произведена таким образом, что русское верховное командование может в любой момент перейти к агрессивным действиям на разных участках германской границы. Сообщения об активизации деятельности разведки и патрулей, а также ежедневные сообщения об инцидентах на границе и столкновениях аванпостов обеих армий дополняют картину напряженной до предела военной ситуации, при которой в любой момент может произойти взрыв. Поступающие сегодня из Англии сообщения о переговорах английского посла Криппса, о еще более тесном сотрудничестве между политическим и военным руководством Англии и Советской России, а также призыв ранее всегда занимавшего антисоветскую позицию лорда Бивербрука поддержать Россию всеми имеющимися силами в ее грядущей борьбе, и призыв к Соединенным Штатам сделать то же самое, однозначно доказывают, какую судьбу готовят немецкому народу.

Поэтому, подводя итог, правительство Рейха должно сделать следующее заявление:

Вопреки всем взятым на себя обязательствам и в явном противоречии со своими торжественными декларациями, советское правительство повернуло против Германии. Оно

1) не только продолжило, но со времени начала войны даже усилило попытки своей подрывной деятельности, направленной против Германии и Европы; оно

2) во всё большей мере придавало своей внешней политике враждебный Германии характер и оно

3) сосредоточило на германской границе все свои вооруженные силы, готовые к броску.

Тем самым советское правительство предало и нарушило договоры и соглашения с Германией. Ненависть большевистской Москвы к национал-социализму оказалась сильнее политического разума. Большевизм – смертельный враг национал-социализма. Большевистская Москва намеревается нанести удар в спину национал-социалистической Германии, которая ведет борьбу за свое существование. Германия не намерена смотреть на эту серьёзную угрозу своим восточным границам и ничего не делать. Поэтому Фюрер отдал германскому Вермахту приказ отразить эту угрозу всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Немецкий народ понимает, что в грядущей борьбе он не только защищает свою Родину, но что он призван спасти весь культурный мир от смертельной опасности большевизма и открыть путь к истинному социальному подъему в Европе.

Берлин, 21 июня 1941 года.[Оглашению подлежит…, 1991]

Конечно, в предъявленной Германией ноте большинство обвинений советской стороне в нарушении условий заключённого договора, возможно, справедливы, за редким исключением. При рассмотрении этого вопроса постараюсь быть, по возможности, объективным. Ведь при наличии доброй воли и желании найти компромиссное решение о возникших разногласиях Гитлер мог достичь и за столом переговоров и не доводить дело до военного столкновения. Да в том-то и дело, что доброй воли и желания искать компромиссные решения у невольных союзников изначально не было. Каждый из них при заключении мирного договора исходил из того, что он обманул своего оппонента, и ключ к войне с новым союзником находится у него в руках. По этой причине оба в тот момент были довольны заключённым пактом, что добились на переговорах желаемого результата, и устремились к реализации своих планов. Гитлер успел первым, но это не спасло его от сокрушительного поражения.

А теперь возвращаюсь к более подробному рассмотрению состояния боеготовности РККА перед гитлеровской агрессией, как ответа на главный вопрос: была ли Красная армия в 1941 году способна всей мощью совершить нападение на Германию и развить оперативный успех на всю глубину, предусмотренную планом Большой войны? Считаю необходимым рассмотреть замысел и планы сталинского руководства по подготовке к войне, разработанные Генштабом, приблизительно в пяти вариантах. И отдельно, как составную часть общего замысла, – с учётом всех возможных ситуаций, возникающих на границе. Так рекомендует рассматривать этот вопрос военный историк Ричард Раак. Он пишет, что здесь две исторические концепции: одна, устанавливающая политический замысел Кремля, другая – его военную реализацию, и должны рассматриваться в отдельности, тем более что существование самого плана доказано [Военно-исторический журнал, 1995, № 38].

Его выводы по этому вопросу, считаю разумными и полностью с ними согласен. «Можно предположить, что эти планы привлекательно выглядели на штабных картах, но они полностью игнорировали реальное состояние боеготовности РККА накануне войны. Более того, они не были увязаны с качественным состоянием личного состава Красной армии. И, что не менее важно, его моральной составляющей. Поэтому они и должны рассматриваться каждый в отдельности. Другими словами, готовый план войны – вот он, на столе у Сталина, а истинная боеготовность РККА в 1941 году – в непроглядном тумане. Образно говоря, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним – ходить». Не зря так восхищался этим планом В. Суворов, характеризуя его в самых восторженных выражениях, как «стратегический замысел ослепительной красоты», но ни словом не обмолвился о состоянии боеготовности РККА, способной в 1941 году с такой же «ослепительной красотой» этот план исполнить. И далее утверждает: «В случае нападения СССР на Германию перед СССР открывались бы ослепительные внешнеполитические перспективы» [Суворов, 1993, с. 51]. Виктор Богданович! Имейте же чувство меры! Да нельзя историку фантазировать о не состоявшихся событиях, тем более в сослагательном наклонении. Исходя из вышеописанного, нетрудно предположить, что в случае спланированного нападения СССР на Германию, как это представляет В. Суворов, войска Красной армии смогли бы, на мой взгляд, продвинуться в сторону противника лишь на максимальное расстояние выстрела гаубицы – это 40–46 км. Ну а дальше, как писал поэт, «смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой». Началось бы невиданное побоище с непредсказуемым исходом для обеих сторон. Другого развития событий представить невозможно.

Ещё раз обратим свой взор на публикации зарубежных авторов о боеготовности Красной армии накануне войны. К примеру, Алан Кларк в своей книге «Вторая мировая война» пишет: «Летом 1941 года Красная армия представляла загадку для западных разведывательных служб, в том числе и Германии. Её оснащение, по всем данным, было впечатляющим (действительно, у неё было столько же самолётов и больше танков, чем во всём остальном мире), но насколько способны его применять советские командиры? Её резервы живой силы казались неисчерпаемыми, но одна солдатская масса не имеет ценности при отсутствии надлежащего руководства, а коммунистические приспособленцы, отобранные по признаку политической надёжности, будут также беспомощны на поле боя, как дворцовые фавориты в окружении царя. Даже прирождённая храбрость и стойкость русского солдата, проявленные в ряде европейских войн, по мнению некоторых специалистов, были подорваны идеологической обработкой. “Простой русский человек”, как утверждали, “будет только рад сложить оружие, чтобы избавиться от угроз и власти комиссаров”» [Кларк, 2004, с. 34].

Сдаётся мне, возможно, правильно утверждали, поскольку первый стратегический эшелон Красной армии, будучи наиболее профессионально подготовленным, почему-то отказался в своём большинстве воевать, побросал оружие и вместе с комиссарами и чекистами разбежался, а большей частью сдался в плен. Однако следует углубиться в этот вопрос и добавить, что поражения 1941 года связаны, прежде всего, с природой сталинского режима, силой навязанного народу порабощённой России. Чуть ниже постараюсь это доказать на конкретных примерах очевидной небоеготовности и причинах низкого морального состояния войск РККА накануне войны и неспособности командиров всех уровней управлять вверенными им частями и соединениями в ходе боевых действий. Причём, независимо от их характера, как при наступлении, так и отступлении, тем более в окружении, которое на учениях вообще не отрабатывали и даже не мыслили ни о каком либо окружении во время войны.

Глава 14

ЦК ВКП(б) в преддверии наступающих грозных событий принял решение об образовании Южного фронта в составе бывшего Одесского военного округа, и этот факт не был установлен разведкой вермахта. В своей книге «Ледокол» В. Суворов пишет: «9-я армия вошла в состав Южного фронта в качестве ключевой лидирующей армии, выполняла такую же роль, как 7-я армия в Финляндии. Фронтом командовал лично Г. К. Жуков. После известного “освободительного похода” в Молдавию и Бессарабию 9-я армия снова исчезает. И вот под прикрытием сообщения ТАСС от 13 июня 1941 года она появляется вновь на том же самом месте, где год назад завершила “освобождение”. Теперь она уже не просто ударная армия вторжения, она сверх ударная, она готовится стать самой мощной армией мира. Для чего? Для обороны? – вопрошает В. Суворов и тут же уверенно отвечает: – Для нанесения рассекающего удара по Румынии, чтобы отрезать Германию от нефти, и победа над ней будет обеспечена. 9-я сверхударная армия, создавалась исключительно, как армия наступательная» [Суворов, 1993, с. 149–151].

Разберёмся. «Краткое описание. 9-я армия 3-го формирования была сформирована в первой половине лета 1941 года. Первоначально именовалась 9-й отдельной армией. В её состав вошли 14-й, 35-й, 48-й стрелковые, 2-й и 18-й механизированные корпуса, 2-й кавалерийский корпус, а также 80-й, 81-й, 82-й, 84-й и 86-й укрепрайоны и несколько различных отдельных частей. Штаб армии находился в Тирасполе» [9 армия…]. Прямо скажем, силы немалые. 25 июня 1941 года армия была передана Южному фронту, когда война уже началась. Командующим армией был назначен генерал-полковник Я. Т. Черевиченко, но из-за неудачного начала боевых действий этой армии в начальный период в сентябре он был снят, и на его место назначен генерал-майор Ф. М. Харитонов. Из истории войны нам известно, что неприятель перешёл к активным наступательным действиям против Южного фронта лишь 2 июля 1941 года, так что ни о какой «внезапности» говорить не приходится. Причём две трети наступающих здесь войск противника составляли румынские части вторжения, уступавшие частям вермахта во всех отношениях. Значительно превосходя наступающего противника по численности и вооружению, войска Южного фронта, в том числе и 9-я, мощная и ударная армия, были отброшены от границы на сотни километров – вначале до Днестра и Одессы, затем до устья левого берега Днепра. В своих мемуарах «Разные дни войны» К. Симонов так вспоминает об отступлении 9-й армии, будучи в командировке в осаждённой Одессе: «Бригадный комиссар Кузнецов в разговоре с нами ругал 9-ю армию, которая при отходе на Николаев утащила у них одну из трёх дивизий и без того немногочисленной Приморской группы войск» [Симонов, 1981, с. 256]. По другим сведениям 9-я армия «утащила» не дивизию, а полк из 25-й Чапаевской дивизией, и она в неполном составе, двумя полками, защищала осаждённую Одессу под командованием генерал-майора Петрова. Корректно сказано: «при отходе», а мы вдумаемся, как это она могла незаметно «утащить» целую дивизию или полк, имея в своём составе более десятка дивизий и оставляя позади осаждённую Одессу биться с врагом в окружении. При неорганизованном и паническом отступлении эта мощная и сверхударная армия, сильнейшая в мире (по утверждению Суворова), трижды побывала в окружении и выходила из них с тяжёлыми боями и большими потерями. Затем принимала участие в наступательных операциях, когда совместно с 37-й и 56-й армиями нанесла поражение 1-й танковой армии противника, и 29 ноября 1941 года был освобождён Ростов, в результате чего армия вышла на реку Миусс. Далее 9-я армия принимала участие как в оборонительных боях, так и в наступательных, в результате чего были освобождены Славянск и Краматорск, вначале в составе Юго-Западного фронта, а затем Южного. Участвовала в отражении наступления войск противника в большой излучине Дона. С 14–16 июля 1942 года в третий раз попала в окружение в районе Миллерово и с тяжёлыми боями и потерями вышла из него в южном направлении. К концу июля остатки войск 9-й армии переправились через Дон и сосредоточились в районе Сальска. В начале августа 1942 года остатки войск 9-й армии были переданы 37-й армии. А полевое управление приняло в своё подчинение в районе Орджоникидзе 11-й гвардейский стрелковый корпус. 6 ноября 1943 года на основании директивы Ставки ВГК от 29 октября 1943 года соединения и части армии были переданы в состав других объединений, а полевое управление расформировано. Таков вкратце боевой путь самой мощной и сверхударной 9-й армии, входившей в состав Южного фронта, способной, по утверждению В. Суворова, нанести сокрушительный удар по Румынии, летом 1941 года. Заунывная фантастика или одухотворённый бред, пусть решает читатель.

Точно такую же характеристику даёт В. Суворов и 10-й армии Западного фронта под командованием генерал-майора К. Д. Голубева. По плану Большой войны, 10-я армия должна была мощным ударом прорвать оборону немецких войск и устремиться к Балтийскому морю, отрезая три германские армии, две танковые группы и командный пункт Гитлера в Восточной Пруссии от остальных германских войск. Жутко смелый план. Бесспорно, осуществление этого стратегически ослепительного плана было под силу только сверхударной 10-й армии. При этом необходимо отметить, что нахождение этой армии в Западном округе немецкой разведке обнаружить не удалось. Данное обстоятельство давало ей определённые преимущества при боевом столкновении с противником, но извлечь выгоды из этого она не смогла. К тому же следует иметь в виду, что все войска Западного фронта в первом эшелоне прикрытия находились на удалении до 50 км от государственной границы, а мехкорпуса, составлявшие второй эшелон прикрытия, располагались от границы в 50–100 км, и фактор внезапного нападения исключался. И, тем не менее, немцы, каким-то образом, использовали внезапность (по утверждению некоторых историков), добились тактического успеха, разгромив в полосе наступления 3-ю армию Северо-Западного фронта и четыре дивизии 4-й армии Западного фронта, но западнее на пути их прорыва находилась бронированная мощь 10-й армии и некоторые части 3-й и 4-й армий. Кроме того, на пути прорвавшихся немецких войск оказалось в общей сложности 8 танковых, 4 моторизованные, 12 стрелковых и 2 кавалерийские дивизии. Они то в силу своей мощи, были обязаны нанести противнику сокрушительное поражение. Отметим, что в 6-м мехкорпусе генерал-майора М. Г. Хацкилевича имелось 1130 танков, из них 452 новейших КВ-1 и Т-34, а вместе с другими механизированными частями около двух тысяч танков. И неожиданное появление им навстречу из чащи лесов этого бронированного монстра должно было стать для немецких войск полной неожиданностью и вызвать растерянность и панику. Но этого не случилось. Боевую задачу, поставленную командованием фронта 6-му мехкорпусу, он не выполнил даже в малой части и был полностью разгромлен противником, безоговорочно уступавшим ему в танковой мощи и психологически, менее чем за неделю. Непостижимо. Генерал-майор Хацкилевич погиб при неустановленных обстоятельствах. Бесславная гибель 6-го мехкорпуса, как и всей 10-й сверхударной армии Западного фронта при первом боевом столкновении с противником, ещё ждёт своих добросовестных исследователей.

Исходя из вышеописанного, просто вынужден задать автору книги «Ледокол» и его сторонникам чисто риторический вопрос, хотя при всей очевидности ответа этого можно и не ждать. Скажите, уважаемые историки и учёные мыслители, положа руку на сердце, неужели и сейчас, при всех известных обстоятельствах разгрома Западного фронта, вы будете продолжать настаивать, что 10-я армия была готова к вторжению на германскую территорию летом 1941 года? Если будете, то приведите веские основания в пользу своей версии, которые невозможно будет опровергнуть, и укажите на морально-психологическое состояние воинов этой армии, без учёта которого успешно воевать невозможно. При этом учтите, что говорил А. Гитлер по этому поводу, правда, с расовым душком, в застольных беседах: «Друг с другом борются не машины, а люди. У нас качественно более совершенный человек. Решающее значение имеют духовные факторы» [Фест, 2006, с. 335]. С сожалением признаемся, что духовный фактор немецкого солдата оказался намного выше, нежели у личного состава Красной армии на первом этапе войны, да и на последнем он панически не снижался. Печально, но это бесспорный факт. А вот как главный сталинский трубадур Мехлис бахвалился с трибуны, привычно стреляя зажигательными словами: «С таким пополнением можно и горы ворочать, и скулы выворачивать всем большим и малым козявкам» [Бешанов, 2006а, с. 306]. Издевательски изобличающим всех и вся человеком слыл Лев Захарович, особенно в сталинском кабинете, но все порученные Сталиным дела на фронте неизменно проваливал, хотя доносы на командующих всех рангов писал с особым прилежанием, за что вождь его ценил и многое прощал. Но за чудовищный разгром Южного фронта и сдачу Крыма Сталин его только проклял, но не расстрелял, а тысячи солдат и офицеров, чудом оставшиеся ранеными и в живых, проклинали неистового изобличителя всю оставшуюся жизнь.

Вот что пишет в своей книге «Восточный фронт» Пауль Карель о причине разгрома 4-й дивизии, 6-го мк, 10-й армии: «Последствия катастрофической концепции Сталина оказались ужасными. Ярким свидетельством тому могут служить действия 4-й танковой дивизии, и её гибель. Генерал-майор Потатурчев, командир этой дивизии, стал первым советским генералом, попавшим в плен к немцам. Вот что он рассказывал на допросе 30 августа 1941 года в штабе 221-й немецкой дивизии: “В 00.00 22 июня, по московскому времени, меня вызвали к командиру 6-го корпуса генерал-майору Хацкилевичу. Мне пришлось ждать, поскольку генерала самого вызвали к командарму-10, Голубеву. В 02.00 он вернулся и сказал мне: «Россия в состоянии войны с Германией». «Какие будут приказания?» – спросил я. Он ответил: «Надо ждать»”. Поразительная ситуация. То, что война начнётся, – очевидно. И командующий 10-й армии знает об этом за два часа до её начала. Но не отдаёт – вероятно, не может отдать – иного приказа, кроме как: “Ждите”. Они ждали два часа. Наконец от командующего 10-й армии пришёл первый приказ: “Тревога! Занимайте предусмотренные позиции”. Непонятно, означает ли это, что нужно начинать контратаку, к чему так долго готовили танкистов на учениях? Предусмотренные позиции для 4-й танковой дивизии находились в огромном лесу к востоку от Белостока. Туда-то дивизия и должна была отправиться, чтобы затаиться и ждать. Когда дивизия численностью 10 900 человек стала менять дислокацию, то недосчитались 500 военнослужащих. (Дезертировали за два часа до начала войны, а что же случится с ней, когда война начнётся? – Примеч. авт.) Медсанчасть, в которой числилось 150 человек, недосчиталась 125 человек. Тоже дезертировали в это же время. Тридцать процентов бронетехники находилось в нерабочем состоянии, а из оставшихся семидесяти многое пришлось бросить из-за отсутствия горючего. (Признаюсь, в это трудно поверить. – Примеч. авт.) Но не успели два танковых полка и пехотная бригада начать движение, как от командира корпуса пришёл новый приказ: “танковым и пехотным частям надо разделиться. Пехотинцам предстояло защищать переправу через р. Нарев, а танкистам сдерживать наступление немецких танковых частей с Гродненского направления”. Приказы говорят о полной растерянности советского командования. Танковую дивизию разрывают на части вместо того, чтобы применять целиком для фронтальной или фланговой контратаки. Начался авианалёт. Тем не менее, дивизия вышла на заданные позиции. Однако острие немецкого танкового клина обошло её, и она оказалась отрезанной. Дивизия пыталась вырваться из окружения, но безуспешно. Роты пришли в замешательство, рассеялись, и немецкие танковые части уничтожили их по одной. Та же печальная участь ждала и пехотную бригаду.

К 29 июня знаменитая сталинская 4-я танковая дивизия была разгромлена. Паролем стало “каждый сам за себя”. Солдаты искали спасения в глухих лесах, парами, тройками и группами по 20–30 человек. Бескрайний лес стал их последней надеждой. Командир дивизии с несколькими офицерами отделились от своих людей и намеревались пешком добраться до Минска и оттуда пробиться в Смоленск. Однако под Минском командир дивизии и его спутники попали в руки немцев» [Карель, 2003а, с. 54]. Да как же они собирались напасть на Германию этим летом при полной небоеготовности всей ударной 10-й армии и в её числе 4-й танковой дивизии, считавшейся перед войной лучшей в Красной армии. Надо же!!!

Аналогичная судьба постигла и другие части и соединения 6-го мехкорпуса и всей 10-й армии Западного фронта, как и другие армии страны Советов. Какие же это покорители Европы и её советизации? Кто возьмётся ответить на этот глупейший вопрос, который поставил в книге «Ледокол» В. Суворов и другие историки в своих писаниях на эту тему. Бесспорно, что охватившая личный состав всей Красной армии паника быстро распространялась немецкими провокаторами, заброшенными в её тыл, и результат был потрясающим. Армия дрогнула, побежала и массово стала сдаваться в плен. Не помогло избежать разгрома и постыдного унижения фашистским пленом и всепобеждающее марксистско-ленинское учение, которому так много внимания уделялось при обучении личного состава в предвоенный период. Оно оказалось гнилым и неспособным организовать свою армию для отпора врагу, уберечь свою страну от разграбления, а её защитников от мучительной гибели в лагерях смерти, да и свой покорный народ в тылу спасти от повального голода и немыслимых страданий, что принесла война.

Да, трагически складывались судьбы многих частей и соединений Красной армии в первые месяцы войны 1941 года, но ещё трагичней они были у миллионов красноармейцев, оказавшихся не по своей вине в безвыходной ситуации при разгроме их частей и паническом отступлении, а иногда и бегстве. Свидетельствует маршал К. К. Рокоссовский в своих мемуарах «Солдатский долг»: «…Дорога пролегала через огромный массив буйно разросшихся хлебов. И вот мы стали замечать, как-то в одном месте, то в другом, в гуще хлебов, появлялись в одиночку, а иногда и группами странно одетые люди, которые при виде нас быстро скрывались. Одни из них были в белье, другие – в нательных рубашках и брюках военного образца или в сильно поношенной крестьянской одежде и рваных соломенных шляпах. Оказалось, что это были первые так называемые выходцы из окружения, принадлежавшие к различным воинским частям. Воспевая героическое поведение и подвиги войск, частей и отдельных лиц в боях с врагом, носившие массовый характер, нельзя обойти молчанием и имевшиеся случаи паники, позорного бегства, дезертирства с поля боя и в пути следования к фронту, членовредительства и даже самоубийства на почве боязни ответственности за своё поведение в бою. Растерянности способствовали ещё и причины военного и политического характера, относившиеся ко времени, отдалённому от начала войны» [Рокоссовский, 2002, с. 31–33].

Далее свидетельствует немецкий публицист Пауль Карель в своей книге «Восточный фронт»: «Ситуация на Белостокском направлении сложилась безнадёжная. Три советских пехотных дивизии – 12-я, 89-я и 103-я – не просто не оказали сопротивления немцам, но когда комиссары, размахивая пистолетами, попытались заставить личный состав сражаться, то пристрелили их и затем разбежались. Многие с радостью сдались в плен. Происшествие шокировало Сталина. Ситуация требовала присутстствие очень жёсткого командира» [Карель, 2003а, с. 37–38].

Ещё один пример из книги М. Солонина, «23 июня: “день М”»: «Везде шли, ехали, бежали люди, спасаясь от немцев. Вместо армии шла толпа. Где-то неподалеку от Барановичей и рядом со Слонимом дороги от Бреста и Белостока сходились клином в большом лесу. Там было несколько сот машин, если не тысячи. Здесь впервые я увидел попытку какого-то полковника остановить бессмысленное бегство. Он стоял в кузове машины, кричал, что это позор, что мы должны организовать оборону. Только единицы подходили к машине, где стоял полковник, и слушали его. Основная масса народа стала отходить и высматривать, куда бы уйти. Большинство военных было уже без оружия… Под вечер, 24 июня, уже встречались солдаты, переодетые в гражданскую форму и без оружия» [Солонин, 2008а, с. 306].

Приведённые примеры взяты с разных участков советско-германского фронта, но они похожи в разной степени на трагизм тех дней, на всём протяжении развернувшихся боевых действий, удачных и неудачных для воинов Советской армии в первые дни войны. Считаю необходимым привести здесь в сокращённом виде официально признанные главные причины поражения Красной армии в начальный период войны:

1. Заранее не были отработаны вопросы вывода войск от первого удара и ведение стратегической обороны, так как предстоящие боевые действия Красной армии, скорее всего, рассматривались только как наступательные [Жуков, 1969, с. 263].

2. Преувеличение мощи РККА руководством страны.

3. Серьёзные просчёты, допущенные Генштабом в дислокации и сосредоточении войск приграничных округов, их авиации.

4. Введение до войны из Центра различных запретов «до особых указаний».

5. Недостаточно хорошая работа разведки фронтов и армий.

6. Боевая подготовка механизированных корпусов началась только в апреле-мае 1941 года, поэтому соединения и части оказались к началу войны неорганизованными в единый боеспособный коллектив, а их штабы не были подготовлены к управлению войсками в боевой обстановке.

7. Со всей очевидностью Тимошенко и Жуков доказали свою профессиональную непригодность как военачальники в понимании ведения современной войны, неправильно оценили обстановку на границе в предвоенные дни и месяцы.

Дальнейшее перечисление всех причин займёт несколько страниц, поэтому ограничусь теми, что здесь указаны. Согласимся с названными причинами разгрома Красной армии в начальный период войны, но возникает вопрос: а разве Наркомату РККА эти причины не были известны в предвоенные месяцы, когда многое ещё можно было исправить? И почему об этом не было известно советскому руководству и лично Сталину? Кто скрывал от него эти недостатки в низкой боевой подготовке Красной Армии накануне войны, и по какой причине? Увы, правдивого ответа на эти вопросы уже никто не даст, а различные предположения неуместны. Свидетельства же очевидцев тех событий страдают субъективностью и зачастую носят противоречивый характер.

А мы попытаемся виртуально вернуться в сталинскую приёмную и заглянуть в журнал посещений его кабинета, чтобы понаблюдать за состоянием «мудрого вождя» после шокирующего известия о «наезде» непрошенного «ревизора».

Глава 15

О последней мизансцене в сталинском кабинете мы помним, теперь нужно выяснить, чем он был занят в этот тревожный день и в последующие, не менее печальные дни. Журнал посещений бесстрастно зафиксировал небывалую активность Сталина в это тревожное время первых часов войны, когда в Генштабе царили полная неизвестность и неразбериха с состоянием Красной армии. От предложения членов Политбюро обратиться с речью к народу о начавшейся войне с Германией Сталин отказался, поручив это сделать Молотову. Тогда и был написан, с поправками членов Политбюро и Сталина, известный призыв, ставший главным лозунгом войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Вспоминает В. М. Молотов: «Нельзя сказать, что Сталин растерялся, переживал – да, но не показывал наружу» [Чуев, 1991]. По числу принятых им посетителей в этот день, судя по журналу посещений его кабинета, со временем он не считался и провёл встречи с политическими, военными и хозяйственными деятелями государства. Работал по пятнадцать – семнадцать часов ежедневно. Так 22 июня, в первый день войны, его кабинет посетили 29 человек. 23 июня – 21, 24-го – 20, 25-го – 29, 26-го – 28, 27-го – 30, 28-го – 21. Эти факты полностью опровергают слухи о том, что Сталин (по воспоминаниям Хрущёва, Жукова и других) был якобы растерян и деморализован в первые часы и дни войны. Л. М. Каганович называет прострацию Сталина «клеветническими, пасквильными выдумками» [Микоян, 1999]. Странные заблуждения очевидцев тех событий. И глупые, особенно исходящие от Жукова и «не свидетеля» Хрущёва, который не был в кабинете Сталина 22 июня 1941 года, а находился в Киеве. Все его свидетельства о реакции Сталина о начавшейся войне с Германией впоследствии пересказаны со слов Л. Берии, и верить им можно только с большой долей осторожности.

И снова воспоминания Молотова: «Получив 29 июня первые ещё смутные сведения о происшедшем накануне падении Минска, он [Сталин] поехал в Наркомат обороны с делегацией в составе нескольких членов Политбюро Берия, Маленкова и меня». Далее эту поездку в своих воспоминаниях описывает А. Микоян со слов В. Молотова: «Сталин держался спокойно. Спрашивал, где командующий Западным фронтом, есть ли с ним связь, и какая там обстановка. Жуков отвечал, где находится Павлов и штаб Западного фронта им неизвестно, и связи с ними нет. Для выяснения направили работника штаба. Около получаса говорили спокойно, потом Сталин взорвался: “Что за начальник штаба, который в первый день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует? Раз нет связи с войсками, штаб бессилен руководить”. И этот мужественный человек буквально разрыдался, как баба, и выбежал в другую комнату. Все были в удручённом состоянии. Молотов пошёл за ним и минут через десять привёл внешне спокойного Жукова, но глаза у него были заплаканные» [Там же]. Д-а-а! Нашёл же время плакать и рыдать первый полководец Красной армии! А ведь с каким большевистским энтузиазмом и завидным вдохновением они готовились воевать на «чужой территории и побеждать малой кровью». Но не припомню из множества прочитанных мемуаров немецких полководцев, чтобы уже битые немецкие стратеги, такие как Э. фон Манштейн или Г. Гудериан, когда-нибудь плакали перед Гитлером, причём в моменты ожесточённых споров по принципиальным вопросам проведения боевых операций в самой сложной обстановке. Это невозможно представить. Видимо, они дорожили генеральской честью и профессиональным самолюбием и слезу прилюдно не пускали, даже перед своим диктатором, не менее жестоким на расправу со своими подчинёнными, чем Сталин. Вот это мужество, достойное подражания.

В продолжение рассказа о посещении Сталиным Наркомата обороны следует добавить, что в первые дни войны у руководства СССР теплилась надежда на её быстрое окончание. «Полученные сведения от Жукова перечёркивали эти планы. Сталин предложил, чтобы на связь с Западным фронтом пошёл Кулик, а затем пошлют других людей. Такое задание позднее было дано Ворошилову. Сталин был настолько удручён, что, когда вышли из наркомата, сказал: “Ленин оставил нам великое наследие, мы – его наследники – всё это просрали”. Все были поражены этим высказываниям Сталина и посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта» [Микоян, 1999].

Но есть и «экзотические» описания этой «слёзной» сцены, и я просто обязан познакомить читателя с ней в интерпретации героических ураган-патриотов, титулованные фальсификаторов минувшей войны. Вот как она выглядит в изложении Николая Зеньковича, рассказанная ему Иваном Стаднюком якобы со слов В. Молотова: «Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывая их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное напряжение сказалось и на военных. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет. Изумлённый такой наглостью военных Берия пытался вступиться за вождя, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу. Затем он тут же поехал на дачу» [Зенькович, 2004, с. 131]. Переведём дух и, проявив здравомыслие и бдительность, задумаемся над героическим поведением военных, особенно Жукова. Свидетельствует Молотов, на которого ссылается в своих воспоминаниях Иван Стаднюк: «Когда началась война, я со Сталиным ездил в Наркомат обороны. С нами был Маленков и ещё кто-то. Сталин довольно грубо разговаривал с Тимошенко и Жуковым. Он редко выходил из себя» [Чуев, 1991]. А о том, что Жуков Сталина послал «по матушке» и грубо попросил его вместе с приехавшими покинуть кабинет Тимошенко, ни слова. На всю жизнь запомнил бы он этот случай и кому-то бы из своих собеседников непременно об этом рассказал. Такой вопиющий случай из жизни Сталина самый верный ему соратник забыть не мог. Запомнил же он, что Жуков побелел лицом, а не покраснел, а что послал Сталина «по матушке» начисто забыл. Так же забыл и о том, кто ещё поехал с ними в Генштаб. Да невозможно представить, чтобы Сталин назвал, даже сгоряча, «портяночниками» наркома обороны и начальника Генерального штаба. Ношение портянок тогда никто из них не отменял, и обеспеченность ими была достаточной. Это выражение, скорее, взято Стаднюком из солдатского обихода, когда солдат, обозлённый отсутствием сменных портянок или ещё чем-то, может так обозвать своего старшину или каптёрщика, но наказание от старшины за это непременно получит. Кроме того, Жуков с Тимошенко – люди военные и по уставу обязаны блюсти субординацию в отношении своего старшего командира, в данном случае Сталина, которого они всегда боялись и не скрывали этого. И давайте признаемся, что в поступке Жукова, если он действительно был, нет никакого геройства, а проявлено невероятное хамство к главе огромного государства в труднейший момент войны, и за это он должен был понести заслуженное наказание. Этот необычный случай в своих мемуарах Жуков обязательно сделал бы ключевым и описал во всех подробностях, как героический факт из его не менее «героической» биографии. Водился за ним грешок – похвастаться любил. Явно перестарался писатель Иван Стаднюк, подробно описывая «героизм» Жукова в этой придуманной истории. Стыдно за Стаднюка, и почему-то его поступок нагоняет тоску неодолимую.

Позднее сам Сталин признавался, что ночь с 29 на 30 июня была для него самой тяжёлой и памятной. Со слов Берии, переданных Хрущёвым в своих воспоминаниях, «Сталин при возвращении из наркомата был совершенно подавлен и сделал заявление, что началась война и развивается катастрофически. Ленин нам оставил пролетарское государство, а мы его просрали. После чего, якобы, объявил об отказе от руководства государством, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. Через некоторое время после этого Берия посовещался с Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым, и (как вспоминает Молотов, присутствовали при этом Маленков, Микоян и Вознесенский) они все решили поехать к нему на дачу, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности по организации обороны страны. Когда приехали к нему на дачу, то Берия по лицу Сталина увидел, что тот испугался, решив, что члены Политбюро приехали его арестовать за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию. Они начали Сталина убеждать, что страна огромная, что есть возможность организовать, мобилизовать промышленность и людей, сделать всё, чтобы поднять их против Гитлера. Сталин пришёл в себя, после чего распределили, кто, за что возьмётся по организации обороны, военной промышленности и прочего» [Хрущёв, 1999].

Каганович называет «прострацию» Сталина «клеветническими выдумками». Не будем возражать, но по воспоминаниям Молотова, находился он в эти дни «в сложном положении». Тут всё дело в терминах, как воспринималось состояние Сталина его верными соратниками. По воспоминаниям Молотова и Микояна, тогда же был создан ГКО и определён его первый состав из членов Политбюро. Однако, как бесстрастно фиксирует журнал посещений сталинского кабинета, его в эти дни в кремлёвском кабинете не было, соответственно и никого принимать 29 июня он не мог. Скорее всего, посещение Наркомата обороны Сталиным состоялось вечером 28 июня, и в воспоминания, написанные через много десятилетий его угасшими от старости верными соратниками, вкралась невольная ошибка. Два дня, 29 и 30 июня, Сталина в его кабинете не было, и на телефонные звонки членов Политбюро он не отвечал, и на дачу не могли дозвониться, что вызвало среди них тревогу и озабоченность.

К сожалению, мы уже никогда не узнаем, о чём думал Сталин в уединении 29–30 июня на даче в Кунцево, в самые тяжёлые и памятные дни, по его признанию, но понять и представить его психологическое состояние можно. А главное, мы теперь точно знаем по его делам, что он придумал в эти дни, чтобы выправить ситуацию на фронте и призвать свой народ на непримиримую борьбу с жестоким агрессором. 3 июля 1941 года вождь наконец-то обратился с речью к советским гражданам, несколько удивлённым его затянувшимся молчанием. Вот что пишет Пауль Карель в своей книге «Восточный фронт»: «“Где он?” – вопрошали русские. Вождь молчал. Он не появлялся на публике. Ни с кем не встречался. Даже не принял членов британской военной миссии, явившихся 27 июня, с тем чтобы предложить Советскому Союзу экономическую и военную помощь. Ходили самые невероятные слухи. Сталин свергнут, поскольку слишком доверился Гитлеру? Договорились до того, что он бежал из страны. Уехал в Турцию или Персию. Так или иначе, вождь не подавал признаков жизни» [Карель, 2003а, с. 42].

Подобных сплетен тогда ходило много, и причина тому – привычная скрытность власти от народа во всех своих делах. Конечно, его речь тронула многих, и прежде всего той непомерной тяжестью в его словах от навалившейся беды, которая глубоко запала в душу каждого, кто её тогда слышал. Выбранный вождём тон тихой скорбной речи и обращение к гражданам страны со словами «братья и сёстры», так непривычные для Сталина, поразили и озадачили многих. По признанию свидетелей, его речь проникла и взволновала сердца большинства граждан и вызвала тревогу за судьбу страны в этой войне и за судьбу своих близких, как уже воевавших на ней, так и готовых встать в строй защитников. Народ в массе своей уже сердцем понял, что жертвы будут большими, и страна Советов заголосила бабьим воем. И как в народе издавна говорят: «Война идёт, всё метёт». Она и начала спешно выметать, без разбора и раздумья, всех, кого можно было поставить под ружьё, да и время торопило. Оно стало самым значимым фактором в самые первые месяцы войны. Время – вот за что бились сейчас командование Красной армии и сталинское руководство. Выиграть время, остановить любой ценой бросок вермахта на восток. Любой ценой создать надёжный рубеж обороны, а прежде всего, навести жесточайший порядок во всех частях Красной армии, чтобы остановить её паническое отступление на главном, московском направлении.

Ясно было, что на подступах к Москве будет решаться судьба всей страны. Сталин это хорошо понимал и действовал привычным для него способом. Для воплощения своего замысла им были приняты драконовские меры. Ставкой был издан хорошо известный тогда в стране приказ № 270 от 16 августа 1941 года «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий». Нет смысла и необходимости цитировать здесь содержание всего приказа из-за экономии места. Укажу лишь на то, что Сталин со всей прямотой объяснил непонятливым воинам Красной армии, что их семьи, если они находятся на территории, не занятой врагом, являются заложниками их поведения на фронте, и в случае сдачи в плен и других преступлений их семьи будут лишаться государственного пособия на иждивенцев.

В тот же день в Красной армии был установлен институт комиссаров как политических надзирателей, уравнявший их со строевыми командирами во всех правах. При издании любого приказа без подписи комиссара он был недействительным и исполнению не подлежал. Сразу после 29 июня 1941 года Сталиным были приняты неотложные меры, предусматривающие ужесточение большевистской идеологии и дисциплины в стране, особенно в армии, и суровую ответственность за её нарушение. Всем воинам Красной армии было прямо сказано в этом приказе: «ни шагу назад», за нарушение – расстрел. Другой, более эффективной меры воздействия на советских граждан Сталин не знал, а может, и знал, да не считал нужным их применять. Считаю необходимым напомнить читателю, что приказом № 0428 Ставки и другими директивами командирам отступающей Красной армии вменялось в обязанность сжигать и уничтожать всё, что не успели отправить в тыл, чтобы не досталось врагу. Похоже, Сталин сорок миллионов своих граждан, преступно оставленных отступившей Красной армией на территории, занятой врагом, списал в не существенный убыток, вызванные войной, которая потом всё спишет. Где и как эти сорок миллионов граждан его страны будут зимовать, чем питаться вместе с детьми, стариками и женщинами, его уже не интересовало. Нет людей, нет проблем. Это по-сталински, по-большевистски.

«Мы за ценой не постоим», – упиваемся мы с восторгом в День Победы даже сейчас, несмотря на огромные жертвы на той воне, зачастую бездумные. Неужели мы не осознали до сих пор, не совсем приличным свой излишний восторг и ликование, в этот всенародный день скорби и печали, переносимый с душевной болью почти для каждого человека нашего Отечества, потерявшего на этой войне около тридцати миллионов своих граждан?

Глава 16

Да, к ноябрю 1941 года порядка в Красной армии стало больше, но она по-прежнему отступала, хотя уже не бежала, а пятилась, но отступала, оставляя врагу огромные территории, города и сёла с гражданским населением. Тревожная обстановка на всём советско-германском фронте требовала принятия других мер, более решительных. На этот раз для борьбы с проявлениями трусости и паники были воссозданы специальные заградительные отряды численностью не менее одной роты на стрелковый полк и повышены требования к строгому исполнению ими своих прямых обязанностей. Нет, я не ошибся, когда написал слово «воссозданы». Дело в том, что В. Суворов в своей книге «Ледокол» пишет, что в июле 1939 года заградительные отряды тайно возродились. Видимо, они были впервые созданы в годы Гражданской войны, а в первые месяцы сражений 1941 года воссозданы. Моё любопытство вот в чём состоит. Раз они были воссозданы, значит, на каком-то этапе разгрома первого стратегического эшелона Красной армии и они, наверное, понесли ощутимые потери, или тоже случился их полный разгром? Поэтому любопытно. Неужели они успевали удирать о т немцев, когда наши передовые части были разгромлены? Дело в том, что до сих пор нет правдивых мемуаров рядовых солдат и их командиров из заградотрядов и военные историки этой темы почему-то не касаются. Это, на мой взгляд, является досадным недостатком автора «Ледокола», он только обозначил тему, но не придал ей законченную форму.

В июле – августе 1941 года по решению Ставки и партийных органов начали создаваться и отправляться на фронт дивизии из ополченцев Москвы и других городов. Десятки тысяч мужчин, плохо вооружённых, в гражданской одежде, зачастую необученных военному делу, в спешке бросались сталинским руководством под танки Гудериана и Гота, пытаясь их остановить. И, конечно, большинство из них погибали в неравной схватке или попадали в плен. Это одно из тягчайших преступлений сталинского режима, которое совершалось все четыре года войны, когда на фронт отправлялись на явную гибель десятки тысяч неподготовленных новобранцев. Ещё Конфуций говорил, что «посылать на войну не подготовленных людей есть преступление». Да что там Конфуций, когда марксисты-ленинцы приучали свой народ лихо распевать свои залихватские песни, готовя их к смертельной схватке с империализмом. «Смело, мы в бой пойдем, за власть Советов и как один умрем в борьбе за это». Такую возможность Гитлер предоставил гражданам страны Советов: выбирайте, если не хотите ему сдаваться и жить в мире и согласии с буржуями, умирайте, коль сами этого желаете. Выбор за вами! И советские люди выбрали. С фашистской нечистью надо биться насмерть, другого выбора не было.

Должен признаться, что по запоздалым устным воспоминаниям и более поздним мемуарам ближайших соратников Сталина с их субъективностью и ангажированностью невозможно правдиво описать, что происходило в сталинском кабинете в течение десяти дней с начала войны. Настолько они разноречивы и пристрастны в оценке всего, что им запомнилось из происходящего в те дни в узком кругу высшего руководства страны. По этой причине мне не удалось установить единую версию тех событий, и я вынужден был взять за основу более схожие воспоминания ближайших соратников Сталина – Молотова, Берии и Микояна – и некоторые публикации зарубежных историков о том времени.

Пауль Карель пишет: «В книге “Советская армия” под редакцией британского военного историка Лидделла Гарта доктор Раймонд Л. Гартофф, досконально изучивший все источники, заявляет, что сведения о планах Германии напасть на СССР и даже дату этого события сообщил советским разведчикам анонимный источник в немецком генштабе. Чего ещё не хватало Сталину и Генштабу Красной армии? Кремлю на блюдечке преподнесли все секреты Гитлера. Следовательно, Москва могла превратить операцию “Барбаросса”, по сути своей основанную на внезапности, в сокрушительное поражение для Гитлера в течение двадцати четырёх часов. Предположим, конечно, что Сталин сделал верные выводы из представленных ему сведений. Почему же он ничего не предпринял? Совершенно очевидно, что сообщения о приготовлениях Гитлера к нападению не вписывались в рамки сталинской концепции» [Карель, 2003а, с. 47]. Ну и наглым же человеком был Гитлер – не посчитался со сталинской концепцией, а взял и напал!

Генерал-полковник Гот, отвечая на вопрос П. Кареля, пишет, как бы заранее отвечая на концепцию В. Суворова, изложенную в его книге «Ледокол», что «к какому бы мнению кто бы ни склонялся, Сталин, совершенно очевидно, не собирался нападать на Германию в 1941 году. Процесс полного перевооружения Красной армии, особенно в том, что касается танковых частей, находился на середине» [Там же, с. 54].

Конечно, для историков, наверное, будет любопытен тот факт, что в приграничных районах Западного фронта было сосредоточено войск РККА значительно больше, чем требовалось для обороны, по субъективному мнению Гота. При этом он не уточнил, сколько же требовалось войск для обороны СССР на этом стратегически важном направлении при отражении агрессии. С чего бы это, если заранее обо всём знал и предвидел?

Мне не хочется здесь писать о проявленном в борьбе с врагом в первые дни войны массовом героизме советских воинов, оказавшихся в безвыходной ситуации, полной трагизма и отчаяния. Свидетелей массового героизма не сохранилось, а вот массового дезертирства, панического отступления и сдачи в плен – сколько угодно. Но это вовсе не значит, что среди красноармейцев, оказавшихся тогда в сложной боевой обстановке, не было случаев проявления героизма, как одиночками, так и воинскими подразделениями. Признаюсь, но правдивей всего об этом свидетельствуют, не умаляя и не возвеличивая героического сопротивления воинов Красной армии в первые дни войны, воспоминания немецких солдат и генералов.

Свидетельствует Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта: «Русские сражаются до последнего патрона, они не сдаются в плен, пока у них есть боеприпасы. Всяких наших вольностей, которые мы допускали во время войны с западными странами, теперь допускать нельзя. Перед нами совсем другой противник» [Гальдер, 2010, с. 37]. Помимо всего сказанного, капитан немецкой танковой дивизии писал домой, «что после первых боёв не было того чувства, как во Франции, что мы в побеждённой стране. Вместо этого сопротивление, всегда сопротивление, как бы оно ни было безнадёжным. Где-то одна пушка, где-то кучка людей с винтовками, а один раз из дома у дороги, выбежал парень, в каждой руке по гранате…» [Кларк, 2004, с. 62]. Ещё несколько примеров мужества и стойкости воинов Красной армии из книги Пауля Кареля: «Немецкие солдаты начинали осознавать, что с таким противником нельзя не считаться. Эти люди демонстрировали нападавшим не только храбрость, но и изрядное коварство. Они в совершенстве владели техникой маскировки и устройства засад и были превосходными стрелками. Русская пехота всегда славилась умением наносить удары из засад. Бойцы передовых застав, смятые, израненные, дожидались, когда первая волна немецкого наступления прокатится дальше, а потом вновь начинали сражаться. Вооружённые превосходными самозарядными винтовками с оптическим прицелом снайперы, сидя в окопах, терпеливо поджидали свои жертвы. Они “снимали” водителей снабженческих грузовиков, офицеров и связных на мотоциклах. Так, организация обороны Лиепаи находилась на очень высоком уровне. Советские солдаты имели хорошую боевую подготовку и сражались с отвагой фанатиков. В сражении за Лиепаю немцы впервые столкнулись с типичным для советского командования мышлением: оно безжалостно бросало в мясорубку мелкие подразделения ради спасения более крупных. Такой подход приводил к росту потерь у немцев. Однако не обошлось и без печальных уроков: В Лиепае солдаты Красной армии впервые продемонстрировали, что при наличии у них умного, опытного командира они могут организовать надёжную оборону и способны удерживать сильные позиции. В отличие от защитников Лиепаи оборону Даугавпилса русские вели вяло и бестолково» [Карель, 2003а, с. 21]. Исходя из приведённых примеров, можно сделать правильный вывод, о чём и пишет далее П. Карель: «Там, где командование противника охватывал паралич, победа немцам доставалась легко, когда же у неприятеля находилось время на организацию обороны, его солдаты дрались как черти» [Там же].

Согласимся, что там, где командир стойкий, и подчинённые сражаются достойно, а там, где командир дрогнет, и подчинённые дрогнут – и поражение неизбежно. Это правило без исключения, на все времена. В нашей печати в прошлые годы, да и в нынешнее громогласное время, защита Брестской крепости относилась к неудачным сражениям минувшей войны. Но вот что пишет П. Карель со слов немецких солдат и командиров, штурмовавших эту крепость: «22 июня 45-я пехотная дивизия никак не ожидала, что ей придётся понести столь крупные потери при штурме старинной цитадели Брест. Артподготовка, даже тяжёлые снаряды 600-мм мортир, не причинила особого вреда мощной кладке цитадели. Всё, чего достигли немецкие артиллеристы, – подняли по тревоге гарнизон. Полуодетыми русские побежали занимать посты. К вечеру списки убитых немцев пополнили 21 офицер и 290 унтер-офицеров и рядовых. В числе погибших оказались командир батальона, командир дивизиона артиллерийского полка вместе с их штабами. 29 июня во второй половине дня в дело пошли 1800-килограммовые бомбы. Кладка начала разрушаться. Женщины и дети покинули форт, сопровождаемые 400 военнослужащими. Однако защитники офицерской столовой продолжали упорно держаться. Здание пришлось разрушить до основания. Никто не сдался» [Карель, 2003а, с. 32–36]. И далее: «Часть гарнизона Брестской крепости была захвачена немцами сонной». Сдаётся мне, что будили сонных красноармейцев автоматными очередями, чтобы навсегда уснули. Только 30 июня 1941 года крепость Брест была захвачена противником, но не за два часа, как утверждает В. Суворов. Отдельные воины из числа защитников крепости продолжали сражаться в одиночку почти до конца августа, о чём свидетельствуют их записи на внутренних стенах цитадели. Потери немцев, по их данным, составили 482 человека, включая 40 офицеров, убитыми и около 1000 человек ранеными, многие из которых впоследствии скончались. Подсчитано, что потери вермахта на Восточном фронте к 30 июня достигали 8886 человек убитыми. Таким образом, на долю Брестской крепости пришлось свыше пяти процентов убитых гитлеровцев. Упорство и верность присяге защитников Бреста произвели глубочайшее впечатление на немецких солдат и командиров.

Можно ли после этого верить некоторым «экзотическим» историкам, что Брестская крепость была позорно сдана противнику без особого сопротивления за несколько часов? Ведь противник, не склонный к возвеличиванию боеспособности частей Красной армии, был вынужден признать проявленный защитниками цитадели героизм. Они защищали её до последней возможности в течение семи дней, а сталинская власть в своём привычном равнодушии к человеку из страны Советов предала этот подвиг забвению. Да не только подвиг защитников Брестской крепости приказано было забыть, но и самые чудовищные поражения Красной армии по вине сталинского руководства в первые два года войны пытались вымарать из народной памяти. И следует признать, это «вымарывание» им удавалось творить несколько десятилетий при усердном содействии бойцов идеологического фронта, вышколенных и прикормленных военных историков, растерявших ум, честь и совесть задолго до того, как это случилось с партией, которой они верно служили.

Далее. П. Карель пишет: «Военная история знает немного столь же героического презрения к смерти. Истории, подобные Брестской крепости, стали бы широко известными и в других странах, но их мужество и героизм остались невоспетыми до смерти Сталина. В глазах сталинитов, сдача в плен рассматривалась, как позорное явление, а потому и не было никаких героев Бреста» [Там же, с. 34]. Всё остальное читатель знает из многочисленных публикаций о подвиге защитников Брестской крепости и кинофильмов. К этому стоит добавить, если бы так же мужественно и стойко сражалась вся Красная армия в начальный период войны, то и её результат был бы иным. Не зря навечно вырублены в нашей памяти и в граните фамилии известных героев войны, но их ещё больше осталось безвестными, и о совершённых ими подвигах мы уже никогда не узнаем.

Сейчас нередко можно видеть по телевизору, как люди разных возрастов, званий и величаний в торжественном и скорбно-застывшем молчании медленной поступью подходят к могиле Неизвестного солдата с негасимым пламенем и бережно кладут живые цветы на холодный безмолвный камень. Имена героев, павших грозным летом 1941 года, мы не узнаем никогда. Журналистов рядом с ними не было, свидетели их подвига погибли в последующих сражениях, вот и пишут о беспримерных подвигах наших солдат гитлеровские вояки, изумлённые и потрясённые увиденным. Низкий поклон и цветы – это всё, что мы можем сегодня воздать их бессмертному подвигу, как благодарные потомки миллионов неизвестных героев, павших на полях сражений войны. Печально.

Думается, к месту вспомнить о двух героях, всем нам известных с детства, награждённых посмертно званием Герой Советского Союза, – капитане Николае Гастелло и Александре Матросове, совершивших свои бессмертные подвиги в тот период войны, когда до Великой Победы было невообразимо далеко. Меня давно интересовало их психологическое состояние перед осознанным совершением этих подвигов. Почему капитан Гастелло решился направить свой горящий бомбардировщик во вражескую колонну? Причина оказалась до банальности простой для нас, сегодняшних. Дело в том, что командир, приказавший капитану вылететь на бомбардировку вражеского объекта, не обеспечил его прикрытием от вражеских истребителей, которые постоянно и небезуспешно атаковали наши бомбардировщики. Но в самолёт Н. Гастелло попал зенитный снаряд и разбил бензиновый бак. Машина в огне, причём над территорией, занятой немецкими войсками. Прыгать с парашютом из горящего самолёта значило попасть в плен, где либо сразу расстреляют, либо отправят в лагерь смерти на медленную и мучительную гибель. Именно эти вынужденные обстоятельства, из которых не было выхода, и заставили его совершить этот подвиг. Уверен, не думал капитан Гастелло о наградах, направляя свой самолёт полыхающим факелом во вражескую колонну. Единственное, что могло промелькнуть у него в голове в последние минуты жизни, это опасение, не сочтут ли в его полку, что он оказался в плену, и узнают ли, что он свой воинский долг перед Родиной выполнил до конца. В то непростое время всеобщей паники и неразберихи, да и на протяжении всей войны, это имело большое значение для любого военного лётчика, не вернувшегося с боевого задания по неустановленной причине.

В этом же контексте рассмотрим и подвиг Александра Матросова, совершённый им 23 февраля 1943 года в районе деревни Чернушки Псковской области. Думается, многие со мной согласятся, что, бросившись в атаку на вражеские позиции по приказу командира батальона или роты, не помышлял Саша Матросов, что он совершит подвиг, да ему и в голову не приходило, что за это он будет посмертно награждён Золотой звездой Героя Советского Союза. А что за причина заставила молодого паренька-детдомовца, призванного на фронт из трудового лагеря, в критический момент атаки закрыть своим телом амбразуру с вражеским пулемётом, под огнём которого погибали его товарищи? Да та же самая. Его командир в нарушение боевого устава приказал батальону броситься в смертельную атаку на неподавленную огневую точку противника. Видя и понимая, что под гибельным огнём вражеского пулемёта погибнут многие его товарищи, он, чтобы исправить ошибку командира, и закрыл своим телом пулемётную амбразуру. Обстоятельства вынудили. Всего-то. Признаемся, крепким духом был уральский паренёк, Саша Матросов, и не робкого десятка.

Читатель вправе возмутиться, к чему это автор пишет об известных фактах? А вот к чему. Большинство командиров Красной армии, будучи профессионально не подготовленными руководить войсками, частями и мелкими подразделениями, при проведении боевых операций допускали такие чудовищно безграмотные ошибки, что по их вине погибали миллионы солдат и офицеров и миллионы оказались в плену. И никакой массовый героизм наших воинов, проявляемый в жестоких сражениях, не мог исправить тяжелейшие последствия роковых ошибок своих недоученных командиров. К сказанному следует напомнить слова генерал-майора танковых войск В. Г. Лебедева: «Если солдат совершает подвиг, то это означает, что его командир или дурак, не способный видеть дальше своего носа, или подлец, для которого чужая жизнь копейка» [Лебедев, 2011]. С этим утверждением боевого генерала можно согласиться, но расплачиваться за проявленный героизм всегда приходилось реками крови воинов. Другой расплаты за запоздалую учёбу тогда не было.

Глава 17

В книге «Восточный фронт» П. Карель пишет: «Не зря говорят, утопающий хватается за соломинку. Не считаясь и не обращая внимания на свою классовую ненависть к империалистам, Сталин 13 сентября 1941 года просил Черчилля, наиболее яростного ненавистника большевизма, высадить 25–30 дивизий в Архангельске или переправить их через Иран в южные районы СССР» [Карель, 2003а, с. 138–150]. Это ли не вынужденное признание Сталиным врождённой слабости большевистской системы, силой навязанной народу и не способной без посторонней помощи защитить свою страну от агрессора. Враг наступал, а крупных резервов, чтобы его остановить в Подмосковье, под рукой пока не было. Красная армия была разбита в приграничных сражениях, а большей частью сдалась в плен. Нужда заставила обратиться с такой просьбой к Черчиллю. Конечно, он деликатно отказал Сталину, но материальную помощь ему уже оказывал и обещал оказывать дальше, очевидно, имея в виду, чтобы противники хорошенько разодрались, как и мечтал перед войной вождь в отношении будущих союзников. Официальный летописец советской власти А. М. Самсонов так описывает ситуацию в своей книге «Великая битва под Москвой»: «В городе распространялось тревожное настроение. Эвакуация промышленных предприятий, министерств, ведомств и учреждений шла с нарастающим темпом. В то время бывали отдельные случаи проявления гражданами пораженческих настроений. Находились люди, сеявшие панику, бросавшие работу и спешившие покинуть город. Попадались предатели, которые пользовались ситуацией, чтобы похищать социалистическую собственность и подрывать мощь Советского государства» [Самсонов, 1958]. Узнав об этом, кремлёвский владыка ударил по столу железным кулаком. Удар был ощутимым. 20 октября 1941 года Сталин ввёл в Москве чрезвычайное положение. Столицу объявили районом ведения боевых действий. Теперь жизнь города регулировал фронтовой закон. Сталинский порядок был привычно наведён страхом смерти.

Но это в Москве, а на фронте? К началу второй половины октября первый рубеж обороны Москвы был прорван на широком фронте наступления от Калуги до Калинина, и Москва, казалось, обречена. Но, к немалому огорчению немцев, наступающие войска вермахта были остановлены непролазной грязью в 80 километрах от Москвы. Вот характерный эпизод из того времени. Немцы не только отражали атаки частей Красной армии, но и успешно контратаковали, и в один из этих дней уничтожили крупную воинскую часть, взяв пленными значительное количество солдат и офицеров из регулярных частей и народного ополчения. «Среди них было немало украинцев, и некоторые из них кричали: “Война капут!”. Позднее они выдавали немцам комиссаров и командиров, которые при сдаче в плен сорвали знаки различия с формы» [Карель, 2003а, с. 132].

В эти критические дни сентября – октября 1941 года для сдерживания натиска противника на Московском направлении Сталин выскребал все ресурсы, людские и материальные, всё, что было возможно, лишь бы остановить противника. В отчаянии он бросал в лихие смертельные атаки дивизии кавалеристов на пулемёты и под танки противника, курсантов военных училищ, стоявших насмерть, и полки ополченцев, но тщетно. Охватившее Сталина отчаяние в эти тревожные дни больше всего характеризуется предложением Рузвельту, о котором вспоминает Гопкинс, представитель президента: «Сталин приветствовал бы появление американских войск на одном из фронтов России, и, мало того, они действовали бы под неограниченным командованием США» [Там же, с. 150]. Исаак Дойчер, биограф Сталина, справедливо указывает: «Это одно из наиболее откровенных высказываний Сталина, зафиксированное хроникёрами во время Второй мировой войны. И верно, оно как никакое другое показывает, сколь отчаянной представлялась Сталину ситуация, в которой он находился» [Там же]. Конечно, и Рузвельт отказал Сталину в этой просьбе, но материальную помощь по ленд-лизу начал оказывать огромную помощь во всём, что нужно было на войне А в самый критический момент битвы под Москвой прибыли из Сибири и Дальнего Востока укомплектованные по штату военного времени сибирские дивизии. Они и остановили наступление немцев, а затем перешли в решительное наступление. Далее П. Карель пишет: «Появление сибирских дивизий под Москвой имело огромное значение, как бы не оспаривал этот факт маршал Жуков, не желавший делить славу спасителя столицы с сибирскими резервами» [Там же, с. 150–151]. Если верить офицеру Генштаба Красной армии Кириллу Калинову, Жуков заявлял: «Помощь сибирских войск имела для нас чрезвычайно большое значение. Но на долю сибиряков приходится не более 5 % использованных в сражении сил. Смешно даже говорить о том, что их вмешательство было решающим» [Там же].

Генерал Дж. Ф. Ч. Фуллер, один из наиболее авторитетных англосаксонских военных историков, утверждал в своей книге «Советская Армия», посвящённой Второй мировой войне, отрывок из которой цитирует П. Карель: «По всей вероятности, в большей степени Москву спасло не сопротивление русских, каким бы упорным оно ни было, не лётная погода сковывала действия “Люфтваффе”, а тот факт, что немецкая техника застряла в грязи по всему фронту» [Карель, 2003а, с. 168]. Какое глубокое заблуждение иноземного толкователя драматических событий битвы за Москву, да ещё авторитетного! Избавлю читателя от длинных рассуждений на эту тему, а укажу лишь на основные факторы, повлиявшие на исход этой битвы. Конечно, следует признать, что осенняя грязь Подмосковья в какой-то мере снизила темп продвижения немецких войск к Москве, но не настолько, чтобы оказать решающее влияние на исход сражения. При этом надо иметь в виду, что осенняя грязь одинаково действовала на обе стороны, но советские войска умели передвигаться по ней и на её присутствие не жаловались. Более того «генерал Мороз» оказал на боеспособность гитлеровских войск более существенное влияние, нежели грязь. Посмотрите кадры кинохроники начала декабря 1941 года, и вы убедитесь, что брошенная немцами в бесчисленных количествах боевая техника остановилась не от воздействия артиллерийского обстрела или бомбёжек и не из-за грязи, а от нагрянувшего крепкого мороза, неумолимо сразившего всю немецкую технику и значительную часть его живой силы. Надо же иметь в виду, что, по данным вермахта, потери немцев под Москвой от обморожения превышали их боевые потери. Но главным фактором разгрома немцев под Москвой были не только погодные условия, одинаковые для обеих сторон, а вступившие в сражение резервы сибирских и дальневосточных дивизий, поставившие точку в этой битве. Одним словом, в поражении немцев под Москвой свою роль сыграли в разной мере все три фактора, и какой из них был главным, это вторичная проблема, и пусть она останется для размышлений на досуге битым гитлеровцам.

Однако следует иметь в виду, что Красная армия в этой битве не громила сокрушительными ударами окружённые гитлеровские войска, а выталкивала их, атакуя в лоб, что приводило к большим жертвам. Она не только училась наступать, но и впервые побеждать врага, а о покорении и советизации европейских государств в эту осень, как, впрочем, и в любую другую, не было оснований даже думать. Отметим, что общие потери немцев на Восточном фронте по состоянию на 5 декабря 1941 года составили 750 000 человек, или в среднем 23 % от общего количества 3 500 000 человек. Почти каждый четвёртый немец был убит или пропал без вести. Конечно, Красная армия понесла более значительные потери, которые составили примерно 4 308 000 человек (по другим данным, около 6 200 000 человек). Прошу прощения за неточность этих печальных цифр, но точного подсчёта потерь за 1941 год пока нет.

Наступила пора рассмотреть, как воевала Красная армия после принятия Сталиным драконовских мер по наведению порядка в её войсках, хотя даже после этого армия продолжала отступать. Совершенно очевидно, что одного героизма воинов Красной армии в той ситуации было недостаточно, чтобы остановить и разгромить войска вермахта. С самого начала войны в войсках Красной армии постоянно ощущался острый недостаток опытных командиров, и в той спешке взять их было негде. Все недоученные и безграмотные командиры, волею случая взлетевшие на высокие командирские должности, только-только начинали понимать суть современной войны и осваивали военную науку на войне, расплачиваясь за свою учёбу большими жертвами. Да, нередко случалось, что летом 1941 года с поля боя в панике бежали и полковники и генералы, к тому же без приказа покидали свои позиции целые полки и дивизии, а некоторые из них переходили на сторону врага. В этой тяжелейшей ситуации на фронте Сталин вынужден был постоянно повышать градус страха смерти среди воинов Красной армии. Вот как описывают воздействия этого страха в бою немногочисленные свидетели, как, например, генерал Фридрих фон Меллентин в книге «Танковые сражения»: «В 1941 и 1942 годах тактическое использование танков русскими не отличались гибкостью, а подразделения танковых войск были разбросаны по всему огромному фронту. Особенно слабое понимание методов ведения танковых боёв и недостаточное умение проявляли младшие и средние командиры. Им не хватало смелости, практического предвидения, способности принимать быстрые решения. Первые операции танковых армий заканчивались полным провалом. Плотными массами танки сосредотачивались перед фронтом немецкой обороны, в их движении чувствовалась неуверенность и отсутствие всякого плана. Они мешали друг другу, наталкивались на наши противотанковые орудия, а в случае прорыва наших позиций прекращали движение и останавливались, вместо того, чтобы развивать успех. В эти дни отдельные немецкие противотанковые пушки и 88-мм орудия действовали наиболее эффективно: иногда одно орудие повреждало и выводило из строя свыше 30 танков за один час. Нам казалось, что русские создали инструмент, которым они никогда не научатся владеть» [Меллентин, 1957].

В середине января 1942 года немецкая разведка выпустила бюллетень «Опыт войны на Востоке», где обобщила основные особенности русских атак: «Атаки русских проходят, как правило, по раз и навсегда данной схеме – большими людскими массами и повторяются несколько раз без всяких изменений. Наступающая пехота компактными группами покидает свои пехотные позиции и с большого расстояния устремляется в атаку с криком “Ура”. Офицеры и комиссары следуют сзади и стреляют по отстающим воинам. В большинстве случаев атаке предшествует разведка боем на широком фронте, которая после прорыва или просачивания в наше расположение переходит в решительное нападение с тыла и фланга» [Бешанов, 2003]. А вот вспоминает рядовой солдат Вермахта Эрвин Х. при встрече с Никулиным. Кстати, оба воевали под Ленинградом, у полустанка Погостье…«что за странный народ? Мы наложили под Синявино вал из трупов около двух метров, а они всё лезут и лезут под пули, карабкаясь через мертвецов, а мы всё бьём и бьём, а они лезут и лезут…» Для немцев, воевавших на Восточном фронте, атаки русской пехоты до конца войны были похожи на безумие яростной толпы, и навсегда остались в памяти». Далее Никулин вспоминает наши атаки со своей стороны: «…не было на передовой крика «за Сталина»! Комиссары пытались вбить это нам в головы, но в атаках их не было. Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали «за Родину!», «за Сталина!» как пишут в романах. Над передовой слышался хриплый вой и густая матершинная брань, пока пули, или осколки не затыкали им орущие глотки. До Сталина ли им было, когда смерть рядом». И невольно задаёшь себе безответный вопрос? Да какие же кретины из командиров разных уровней имели право посылать в не подготовленную и бессмысленную атаку необученных военному делу мужиков, да ещё на не подавленные своим огнём вражеские пулемёты. Ведь они сознательно гнали их толпами в смерть, выполняя приказ вышестоящего командира, совершая при этом тяжкое воинское преступление. Да беда в том, что фамилии этих горе-командиров никогда и нигде у нас не называют, ни в печати, ни устно, и напрасно. Своих антигероев россияне должны бы знать каждого пофамильно и всегда помнить о их безнаказанном злодействе на войне.

Заканчивая эту печальную главу, хочу напомнить читателям, что потери наших войск при отступлении составили 1:12. Убивали одного немца, а теряли при этом двенадцать своих воинов. При освобождении же этих территорий соотношение было 1:3,5. И снова потери не в нашу пользу. Причём на стороне врага четыре года войны сражались против советских солдат около полутора миллионов советских граждан. Так, в Сталинградскую битву в армии Паулюса оказалось 51 800 бывших советских воинов, сражавшихся на стороне гитлеровцев. Что заставляло их, бывших воинов РККА, граждан передового социалистического строя, так яростно сражаться насмерть на стороне гитлеровских войск, погибающих в окружении от голода и холода? Есть повод для серьёзных размышлений, поскольку в окружении под Вязьмой и Киевом, да и в других котлах, советские войска больше одной недели не сражались.

Снова возвращаюсь к книге «Ледокол», поскольку считаю эту книгу В. Суворова главной книгой о войне в его творчестве, а всё, что он написал после неё, – это дополнение к ней в более подробном изложении некоторых вопросов, недостаточно описанных в его главной книге. И я, продолжая размышлять об этой книге, иногда вынужден буду выходить за её формат, не нарушая целостности концепции, изложенной автором, а возможно, дополню, уточню или укажу на допущенные автором неточности при рассмотрении некоторых вопросов. В книге «Главная книга о Второй мировой войне» автор пишет: «Осенью 1940 года были созданы так называемые “Трудовые резервы”. Миллионы подростков принудительно посадили на казарменное положение, прикрепили к военным заводам и заставили вкалывать. Механизм закабаления был простым. Было объявлено, что жизненный уровень советского народа поднялся так высоко, что за обучение в вузах и старших классах школ следует платить. Но гражданам платить было нечем, поэтому из старших классов и высших учебных заведений валом повалил народ. Остались только те, которым было чем платить. А обо всех остальных наша родная власть проявила заботу – в “Трудовые резервы”. Ты туда попадаешь по мобилизации, а побег из “Трудовых резервов” (попадали туда с 13–14 лет) был возведён в ранг уголовного преступления. “Обучение” в учебных заведениях трудовых резервов – два года с сочетанием выполнения производственных норм. Тебя будут учить, потом за эту учёбу нужно было 4 года отработать на этом заводе, к которому тебя приписали, без права выбора места работы и условий труда» [Виктор Суворов, 2011, с. 35].

В этом коротком описании про «Трудовые резервы» автором допущен целый каскад неточностей и утверждений, не соответствующих действительности. Сразу внесу некоторую ясность. Мне в 1952 году довелось окончить ФЗО № 5 при Челябинском металлургическом заводе, и я на полном основании просто обязан указать на ошибки автора, коснувшегося этой темы. Мне неизвестны были факты закабаления и принудительной обязаловки насильно обучаться молодых людей в подобных учебных заведениях. К тому же, в своём подавляющем большинстве деревенские и городские ребята и совсем юные девчата принимались в ФЗО только с 16-летнего возраста и стремились попасть туда добровольно, чтобы выучиться хоть какой-нибудь специальности и стать городским жителем, а главное избавиться от закабаления на всю жизнь в колхозе. Да и городская ребятня добровольно стремилась поступить в любое из этих учебных заведений ФЗО, или ремесленное училище, куда принимались юноши с 14 лет, учились два года и два года отрабатывали на предприятии после его окончания. Надо же учитывать, что в названных учебных заведениях было трёхразовое питание, довольно приличное по тому времени, и соответствующая форма одежды за государственный счёт. Кроме того, раз в десять дней была баня, белые чистые простыни, которые производили очень даже сильное впечатление на деревенскую голытьбу. Такого комфорта деревенская безотцовщина ещё не видела в своей жизни. Кроме того, была предусмотрена и культурная программа. Почти каждый выходной день учащиеся коллективно посещали кинотеатр либо ещё какое-нибудь культурное заведение. И давайте не будем забывать, что подавляющее большинство учащихся были сиротами войны. Выбора у них не было. Отрабатывали выпускники положенный по закону срок после окончания этих учебных заведений на том заводе и в цехе по полученной специальности и не имели права менять место работы и полученную специальность после окончания шестимесячного обучения – три с половиной года. Более подробно об этом я описал в своей недавно вышедшей книге «Родимая сторонка» (2-е изд.).

Теперь о главном из всего сказанного. Да, автор «Ледокола» прав: Сталин к Большой войне готовился серьёзно. Он знал, что жертвы предвидятся большими, а сирот будет ещё больше, и о них нужно позаботиться заранее, что он и сделал. Хорошо, видимо, запомнил возникшие проблемы с беспризорностью после гражданской войны. Безусловно, очень даже мудрое решение принял перед войной товарищ Сталин, и сироты век не забудут своё замордованное войной и послевоенным временем сиротское детство со слезами на глазах и неисчислимыми страданиями, выпавшими на их долю. Но будем справедливы, это было спасением для обездоленных войной миллионов сирот, от голода, невиданной нищеты и беспризорности. Надо же понимать, что всё происходило в разорённой войной стране, и тяжкий труд этих молодых людей на заводах и фабриках в ту пору был востребован сполна. Взрослых-то мужиков война большей частью выбила, а искалеченным на войне счёта не было, и судьба их в послевоенной жизни оказалась слишком горькой.