Приключение детектива на смертном одре

Артур Конан Дойл

Приключение детектива на смертном одре

Миссис Хадсон, квартирная хозяйка Холмса, была многострадальной женщиной. Не только ее квартиру на втором этаже во все часы дня и ночи наводняли странные, а частенько и весьма темные субъекты, но и ее замечательный жилец вел такую эксцентричную и беспорядочную жизнь, что ее терпение, несомненно, подвергалось тяжким испытаниям.

Его невероятное неряшество, его пристрастие к музицированию в неположенное время, его манера порой упражняться в стрельбе из револьвера в стенах дома, его непонятные, а нередко и неблагоуханные научные опыты, вся окружавшая его атмосфера насилия и опасностей делали его наихудшим из всех лондонских квартирантов. С другой стороны, за квартиру он платил по-княжески. Не сомневаюсь, что общая сумма платы, внесенной Холмсом за годы моего с ним знакомства, намного превысила цену дома целиком.

Миссис Хадсон питала к нему благоговейное почтение и ни разу не осмелилась попенять ему, каким бы нестерпимым ни было его поведение. К тому же она чувствовала к нему неподдельную привязанность, ведь с женщинами он держался с поразительной мягкостью и обходительностью. Правда, слабый пол внушал ему неприязнь и недоверие, но противником он был по-рыцарски благородным. Зная искренность ее доброго отношения к нему, я с большим вниманием слушал ее рассказ, когда на второй год моей женитьбы она явилась ко мне в приемную и поведала о печальном состоянии моего бедного друга.

– Он умирает, доктор Ватсон, – сказала она. – Вот уже три дня ему становится все хуже и хуже, и не знаю, дотянет ли он до завтра. Не позволяет мне позвать к нему врача. Сегодня утром, когда я увидела, как кости у него на лице выпирают из-под кожи, а глаза, такие огромные, сверкают на меня, я не стерпела. «С вашего разрешения, мистер Холмс, или без него, я сейчас же иду за доктором», – сказала я. «Ну, так по крайней мере за Ватсоном», – сказал он. Я не стала бы и на час откладывать, сэр, не то вы можете не застать его в живых.

Я пришел в ужас, ведь я ничего не слышал про его болезнь. Незачем говорить, что я бросился за пальто и шляпой. Пока мы ехали, я расспрашивал миссис Хадсон о подробностях.

– Я мало что могу сказать вам, сэр. Он расследовал дело в Ротерхите в проулке над рекой и подхватил болезнь там. Слег в постель в среду и больше не вставал. Все эти три дня не съел ни крошки и не выпил ни глотка.

– Боже великий, почему вы не позвали врача?

– Он не пожелал, сэр. Вы же знаете, какой он властный. Я не посмела ослушаться. Но ему уже недолго осталось, как вы сами увидите, чуть к нему войдете.

Он и правда выглядел ужасно. В тусклом свете пасмурного ноябрьского дня спальня была достаточно мрачным местом, но похолодел я, когда увидел на подушке его исхудалое лицо с запавшими щеками. Его глаза неестественно блестели от жара. Я разглядел красные лихорадочные пятна на скулах, запекшиеся темные корочки на губах. Худые руки поверх одеяла непрерывно подергивались. Голос был хриплым, прерывистым. Когда я входил в комнату, он лежал неподвижно, но при виде меня в его глазах появилась искра сознания.

– Ну, Ватсон, кажется, для нас настали скверные дни, – сказал он слабым голосом, но с некоторым оттенком прежней небрежной манеры.

– Мой дорогой! – вскричал я, кидаясь к нему.

– Назад! Стойте в стороне! – приказал он с той резкой категоричностью, которую я наблюдал у него только в критические минуты. – Если вы подойдете ко мне, я потребую, чтобы вы ушли.

– Но почему?

– Потому что я так хочу. Или этого недостаточно?

Да, миссис Хадсон была права. Властность его осталась прежней. Но больно было смотреть на его изможденность.

– Я только хотел помочь, – объяснил я.

– Вот именно! Но помочь вы сможете, только если будете делать то, что вам говорят.

– Да, конечно, Холмс.

Его суровость смягчилась.

– Вы не рассердились? – спросил он, ловя ртом воздух.

Бедняга! Как я мог на него рассердиться, когда он лежал передо мной в таких страданиях!

– Это ради вас же, Ватсон, – прохрипел он.

– Ради меня?

– Я знаю, что со мной. Болезнь кули с Суматры – напасть, о которой голландцы знают больше нас, хотя и они все еще знают прискорбно мало. Но одно известно точно. Она всегда смертельна и крайне заразна.

Теперь он говорил с горячечной энергией: его длинные пальцы дрожали и дергались, когда он сделал мне знак отойти подальше.

– Заразна через соприкосновение, Ватсон, только через соприкосновение. Держитесь на расстоянии, и все будет в порядке.

– Боже мой, Холмс! Неужели вы думаете, что такое соображение может меня остановить? Даже если бы речь шла о постороннем человеке. Неужели вы воображаете, что оно помешает мне исполнить мой долг по отношению к старому другу?

Вновь я шагнул вперед, но ярость в его взгляде вынудила меня остановиться.

– Если вы останетесь стоять где стоите, я буду разговаривать с вами, если нет, то вы должны покинуть комнату.

Я питал такое глубокое уважение к необычайным талантам Холмса, что всегда подчинялся его настояниям, даже когда совершенно не понимал их. Но теперь во мне пробудились все мои профессиональные инстинкты. Пусть он превосходит меня во всем другом, но у одра болезни превосходство принадлежало мне.

– Холмс, – сказал я, – вы не в себе. Больной человек – всего лишь ребенок, и я обойдусь с вами как с ребенком. Хотите вы или нет, я исследую ваши симптомы и начну вас лечить в соответствии с ними.

Он ответил мне взглядом, полным яда.

– Если уж меня должен осмотреть врач, хочу я того или нет, пусть, по крайней мере, это будет тот, на кого я мог бы положиться, – сказал он.

– Значит, на меня вы не полагаетесь?

– На вашу дружбу безусловно. Но факт остается фактом, Ватсон, в конце-то концов, вы всего лишь практикующий врач с очень ограниченным опытом и не слишком высокой квалификацией. Больно говорить так, но вы не оставили мне выбора.

Я был горько обижен.

– Подобное утверждение недостойно вас, Холмс. Оно мне ясно показывает, в каком состоянии ваши нервы. Но раз вы мне не доверяете, я не стану навязывать свои услуги. Разрешите мне привезти к вам сэра Джаспера Мийка, или Пенроза Фишера, или любого из лучших специалистов в Лондоне. Но кого-то вы должны выбрать. И это мое окончательное слово. Если вы думаете, что я буду стоять тут и смотреть, как вы умрете, не оказав вам помощи сам или не привезя кого-нибудь позаботиться о вас, то вы плохо меня знаете.

– Намерения у вас наилучшие, Ватсон, – сказал больной с чем-то вроде всхлипывания или стона. – Доказать ли мне вашу неосведомленность? Что вы знаете, например, о тапанулийской лихорадке? Что вы знаете о черной формозской гангрене?

– Ни о той, ни о другой я никогда не слышал.

– На Востоке, Ватсон, есть много проблем с заболеваниями, много странных патологических неожиданностей. – Через каждые несколько слов он умолкал, собирая угасающие силы. – Я столькому научился за время недавних своих исследований медицинско-криминального порядка. Вот тогда-то я и подцепил эту болезнь. Сделать что-либо не в ваших силах.

– Вполне возможно. Но я слышал, что доктор Эйнстри, величайший авторитет по тропическим болезням, сейчас в Лондоне. Любые возражения бесполезны, Холмс, я немедленно отправляюсь за ним. – И я решительно повернулся к двери.

В жизни я не испытывал подобного шока! Умирающий молниеносным тигриным прыжком проскочил мимо меня. Я услышал щелчок повернувшегося в замке ключа. В следующую секунду Холмс, пошатываясь, вернулся в постель, измученный, задыхающийся после невероятной вспышки энергии.

– Не станете же вы отбирать у меня ключ силой, Ватсон. Попались, друг мой. Вы здесь и здесь останетесь, пока я не решу иначе. Но я пойду вам навстречу. (Все это с прерывистыми придыханиями, со страшными усилиями сделать вдох в паузах.) Вы думаете только о моем благополучии. Конечно, я прекрасно это знаю. И вы сможете поступить по-вашему, но дайте мне время собраться с силами. Не теперь, Ватсон, не теперь. Сейчас четыре, в шесть вы сможете уйти.

– Холмс, это безумие.

– Всего два часа, Ватсон. Обещаю, в шесть вы уйдете. Вы согласны подождать?

– А у меня есть выбор?

– Ни малейшего, Ватсон. Ни малейшего. Благодарю вас, мне не нужна помощь, чтобы поправить простыни. Будьте добры, держитесь на расстоянии. А теперь, Ватсон, еще одно мое условие. Помощь вы будете искать не у тех, кого упомянули, но у того, кого выберу я.

– Да ради Бога!

– Вот первые три разумные слова, Ватсон, которые вы произнесли с той минуты, как вошли сюда. Вон там вы найдете кое-какие книги. Я немного утомился. Интересно, как себя чувствует электробатарея, когда изливает электричество не в проводник. В шесть, Ватсон, мы возобновим наш разговор.

Но по велению судьбы возобновился он много раньше и при обстоятельствах, вызвавших у меня шок, мало чем уступавший тому, в который мне обошелся его прыжок к двери. Несколько минут я постоял, глядя на безмолвно лежащего в постели Холмса. Лицо его было почти укрыто простыней, казалось, он уснул. Затем, не испытывая никакого желания расположиться с книгой, я медленно обошел комнату, рассматривая портреты знаменитых преступников, которые украшали все четыре стены. Наконец эти бесцельные блуждания привели меня к каминной полке. Ее загромождали курительные трубки, табачные кисеты, шприцы, перочинные ножи, револьверные патроны и прочая такая же дребедень. Мне в глаза бросилась черно-белая коробочка из слоновой кости со скользящей крышкой. Красивая вещица! Я протянул руку, чтобы рассмотреть ее поближе, и тут…

Крик, который он издал, был страшен – вопль, который, возможно, разнесся по всей улице. Меня мороз подрал по коже, а волосы встали дыбом от этого ужасного звука. Обернувшись, я увидел искаженное лицо и обезумевшие глаза. Я застыл как парализованный, держа коробочку в руке.

– Положите ее! Сию секунду, Ватсон, сию секунду, говорят вам!

Его голова упала назад на подушку, едва я поставил коробочку на каминную полку, и он испустил вздох облегчения.

– Не терплю, чтобы к моим вещам прикасались, Ватсон. Вы знаете, что я этого не терплю. Ваше мельтешение невыносимо. Вы, доктор, своим поведением можете загнать пациента в приют для умалишенных. Сядьте же и дайте мне передохнуть.

На меня случившееся произвело самое тягостное впечатление. Бурная и беспричинная вспышка, а затем эта грубая тирада, столь не похожая на его обычный учтивый тон, показали мне, насколько помутилось его сознание. Разрушение благородного ума наиболее плачевное из всех разрушений! Я сидел в безмолвном унынии, пока не миновали обусловленные два часа. Видимо, он тоже следил за часами, как я, потому что вновь заговорил почти ровно в шесть с тем же лихорадочным возбуждением, что и прежде.

– Вот что, Ватсон, – сказал он, – у вас есть в кармане какая-нибудь мелочь?

– Да.

– Серебряные монеты?

– В большом количестве.

– Сколько полукрон?

– Пять.

– А! Слишком мало! Слишком мало! Как неудачно, Ватсон! Однако вы можете переложить их в часовой кармашек. А все остальные монеты в левый карман брюк. Благодарю вас. Так вы сбалансированы более надежно.

Это был бред безумия. Он весь сотрясся и снова испустил звук, средний между кашлем и всхлипыванием.

– Теперь вы зажжете газ, Ватсон, но будьте очень внимательны, чтобы пламя ни на миг не поднялось выше половины. Умоляю, Ватсон, будьте внимательны. Благодарю вас. Именно так. Нет, занавеску задергивать не надо. А теперь будьте так добры, положите кое-какие письма и бумаги на этот столик у меня под рукой. Благодарю вас. Теперь кое-что из хлама на каминной полке. Превосходно, Ватсон. Там есть сахарные щипчики. Будьте добры, поднимите с их помощью эту коробочку из слоновой кости. Положите ее здесь среди бумаг. Отлично! А теперь вы можете отправиться за мистером Калвертоном Смитом в дом тринадцать по Лоуэр-Берк-стрит.

Сказать правду, мое желание привезти врача несколько поугасло.

Холмс явно был в горячечном бреду, и оставлять его одного казалось опасным. Однако теперь он с такой же настойчивостью посылал меня за названным человеком, с какой раньше отказывался допустить к себе кого бы то ни было.

– Никогда прежде не слышал этой фамилии, – сказал я.

– Вполне понятно, мой добрый Ватсон. Возможно, вас удивит, что человек, больше всех в мире осведомленный об этой болезни, вовсе не медик, а плантатор. Мистер Калвертон Смит, живущий на Суматре, где он широко известен, сейчас находится с визитом в Лондоне. Вспышка этой болезни на его плантации, слишком удаленной, чтобы получать медицинскую помощь извне, понудила его заняться ее изучением, что привело к далеко идущим последствиям. Он человек с крайне методичными привычками, и я не хотел, чтобы вы отправились к нему раньше шести, так как мне хорошо известно, что вы не застали бы его у него в кабинете. Если вы сумеете уговорить его приехать сюда и уделить нам долю его уникальных познаний об этой болезни, исследование которой было любимейшим его занятием, не сомневаюсь, что он сможет помочь мне.

Я излагаю слова Холмса в связной последовательности и не пытаюсь передавать, как его речь прерывалась задыханиями и судорожными движениями рук, указывающими на мучительную боль, которую он испытывал. За часы, которые я провел с ним, его внешность изменилась к худшему. Красные лихорадочные пятна на скулах стали еще заметнее, глаза в темных провалах глазниц блестели ярче, а лоб лоснился от холодной испарины. Однако он все еще сохранял небрежную изысканность речи. До последнего вздоха он останется хозяином положения.

– Вы точно опишете ему, каким оставили меня, – сказал он. – Вы сообщите ему со всей точностью свое впечатление: умирающий больной, умирающий, бредящий. Право же, не понимаю, почему все океанское дно не состоит из сплошной массы устриц, ведь они так обильно размножаются. А! Мысли у меня блуждают! Странно, как мозг управляет мозгом! О чем я говорил, Ватсон?

– Давали мне указания касательно мистера Калвертона Смита.

– А, да, помню! От них зависит моя жизнь. Умоляйте его, Ватсон. Он питает ко мне враждебность. Взаимную. Его племянник, Ватсон… я заподозрил преступление и позволил ему заметить это. Юноша умер ужасной смертью. И у него на меня зуб. Вы смягчите его, Ватсон. Просите его, умоляйте, но любой ценой привезите его сюда. Только он один может спасти меня. Только он один!

– Я доставлю его в кебе, даже если мне придется нести его на руках.

– Ни в коем случае! Вы убедите его приехать, а затем вернетесь прежде его. Сошлитесь на любой предлог, чтобы не ехать с ним. Не забудьте, Ватсон. Вы меня не подведете. Вы никогда меня не подводили. Без сомнения, какие-то естественные враги препятствуют их неуемному размножению. Мы с вами, Ватсон, оказали тут свое содействие. Так будет мир заполнен устрицами? Нет-нет, какой ужас! Все это вам следует держать в уме.

Я покинул его, подавленный тем, как обладатель такого могучего интеллекта бормотал чушь, подобно глупому ребенку. Он отдал мне ключ, и, повинуясь счастливой мысли, я захватил ключ с собой, чтобы он вдруг не заперся изнутри. Миссис Хадсон стояла в коридоре, дрожа, вся в слезах. Когда я выходил из квартиры, вслед мне донесся высокий пронзительный голос Холмса, затянувшего в бреду какое-то песнопение. Внизу, когда я остановился свистнуть кебу, из тумана ко мне вышел какой-то мужчина.

– Как себя чувствует мистер Холмс, сэр? – спросил он.

Это был наш старый знакомый, инспектор Мортон из Скотленд-Ярда, но в штатском.

– Он очень болен, – ответил я.

Инспектор бросил на меня крайне странный взгляд. Не будь такая мысль слишком уж дьявольской, я бы подумал, что в отсвете фрамуги его лицо просияло радостью.

– Да, я что-то такое слышал, – сказал он.

Кеб остановился, и я покинул инспектора.

Лоуер-Берк-стрит, застроенная прекрасными особняками, тянулась примерно где-то между Ноттинг-Хиллом и Кенсингтоном. Дом, перед которым остановился мой извозчик, дышал чопорной старомодной респектабельностью – чугунная решетка, массивная двустворчатая дверь и начищенные до блеска медные ручки и прочее. Все это вполне соответствовало чинно-торжественному дворецкому, который возник в ореоле розового света от цветной электрической лампы позади него.

– Да, мистер Калвертон Смит дома. Доктор Ватсон? С вашего разрешения, сэр, я отнесу ему вашу карточку.

Моя скромная фамилия и звание, видимо, не произвели впечатления на мистера Калвертона Смита. Из-за полуоткрытой двери до меня донесся пискливый, раздраженный, въедливый голос:

– Кто этот субъект? Что ему надо? Бог мой, Стэплс, как часто мне повторять, что я не желаю, чтобы меня тревожили в часы моих занятий?

Послышалось журчание мягких объяснений дворецкого.

– Я его не приму, Стэплс. Не могу допустить, чтобы мою работу прерывали подобным образом. Меня нет дома. Так и скажите. Пусть придет утром, если уж ему надо меня увидеть.

Вновь мягкое журчание.

– Ну-ну, так ему и передайте. Пусть приходит утром или вообще не приходит. Помехи в моей работе неприемлемы.

Я подумал о Холмсе в муках на одре болезни, быть может считающем минуты, пока я не обеспечу ему помощь. Сейчас было не до церемоний. Его жизнь зависела от того, выполню ли я его поручение без промедления. Прежде чем дворецкий успел с извиняющимся видом передать мне слова своего хозяина, я прошел мимо него в комнату.

Из покойного кресла возле камина с пронзительным воплем возник какой-то человек. Я увидел огромное желтое лицо с грубой сальной кожей, тяжелый двойной подбородок и два мрачных, злобных серых глаза, которые свирепо уставились на меня из-под кустистых светло-рыжих бровей. На розовом изгибе высокого лысого черепа кокетливо примостилась бархатная шапочка. Голова была огромной вместимости, однако когда я поглядел ниже, то, к моему вящему удивлению, обнаружил, что человек этот был низкорослым, щуплым, с перекошенными плечами и спиной, видимо вследствие детского рахита.

– Что такое? – вскричал он высоким визгливым голосом. – Что означает это вторжение? Разве дворецкий не сказал вам, что я приму вас завтра утром?

– Простите, – сказал я, – но дело не терпит отлагательств. Мистер Шерлок Холмс…

Имя моего друга подействовало на этого худосочного фитюльку поразительным образом. В мгновение ока гневное выражение исчезло с его лица, сменившись напряженной настороженностью.

– Вы от Холмса? – спросил он.

– Я только что был у него.

– Ну, так что с Холмсом? Как он?

– Он страшно болен. Потому я и потревожил вас.

Он указал мне на кресло и опустился в свое. В этот миг я на мгновение увидел отражение его лица в зеркале над каминной полкой. И готов был поклясться, что оно расплылось в злорадной и отвратительной улыбке. Однако я постарался внушить себе, что это был всего лишь какой-то нервный спазм, так как он почти сразу же обернулся ко мне с видом искреннего сочувствия.