Помоги проекту - поделись книгой:
Итак, путь его лежал в Польшу. Отъезд состоялся 11 февраля 1818 года. Вскоре служба в Варшаве его разочаровала. Он рвется в Москву, в Петербург, ищет поводов для отставки. 21 января 1819 года Петр Андреевич прибывает в столицу. Останавливается опять у Карамзиных, которые вновь, после двухлетнего перерыва, живут у Е. Ф. Муравьевой, на Фонтанке. Николай Михайлович продолжает работу над «Историей государства Российского», поэтому разговоры в доме только о ней. Но взгляды историка и Вяземского на сей предмет расходятся. Правда, верный воспитанник старается не противоречить своему наставнику. Они по-прежнему любят друг друга.
В этот приезд Вяземский встречается с Жуковским, с поэтом Иваном Козловым и, конечно, с Пушкиным, писавшим в те дни поэму «Руслан и Людмила». Однако общение с другом оказалось недолгим: уже 10 февраля Петр Андреевич уезжает обратно в Варшаву. Теперь они с Пушкиным увидятся нескоро: один получит четырехнедельный отпуск только 11 мая 1820 года, когда другой будет уже в дороге, направляясь в южную ссылку.
Многих друзей Вяземский в Петербурге не застал. «Арзамас» закончил свое существование еще в январе 1818 года. Однако отголоски этого братства будут долго звучать в переписке его членов, продолжавших дружить и поддерживать связь, называя друг друга арзамасскими прозвищами. Вспомним пушкинские строки, обращенные к Вяземскому:
Своему дяде Василию Львовичу, тоже арзамасцу, Пушкин адресует письмо так: «Их высокопреосвященству Василию Львовичу Вот» («Вот» – прозвище дяди).
Или из кишиневского письма поэта Вяземскому: «Пишу тебе у Рейна (прозвище Михаила Орлова) – все тот же он, не изменился… он тебе кланяется».
А на Фонтанке у Никиты Муравьева в этот приезд Вяземского постоянные
сходки радикально настроенной молодежи, будущих декабристов. Петра Андреевича тоже потянуло на политику: он мечтает об изменениях в управлении страной, работает над конституцией России, названной «Государственной Уставной грамотой». Ее законченный вариант он представляет Александру I на аудиенции в Каменноостровском дворце. Беседа длится 30 минут, государь им доволен, уверяет, что у России непременно будет конституция, только вот на ее введение пока нет средств.
Вскоре свободомыслие князя, его смелые высказывания в письмах к друзьям стали известны императору, что вызвало царственный гнев и последовавшую за этим отставку. О ней Петр Андреевич узнал в Петербурге из депеши своего начальника Новосильцева. Так неожиданно для Вяземского закончились 3 года службы в Варшаве. При отставке он, не скрывая обиды, отказался от придворного звания камер-юнкера. Ехать в Польшу за семьей и вещами он уже не мог, поэтому, встретив в Петербурге жену с детьми, «отставной чиновник» удалился в Остафьево, где его ждала изоляция и вновь бездеятельность. Друзья к нему не приезжали, из Москвы доходили слухи об установлении за ним тайного полицейского надзора. Добавим к этому еще нехватку средств из-за малых доходов от суконной фабрики и поместий. Добрый Карамзин пытается скрасить положение Вяземского и пишет ему из Петербурга ободряющие слова: «В самом деле, чего не достает для вашего совершенного земного блага… милое семейство… Остафьево… разум, дарование». По мнению старшего друга, этого уже достаточно для полного счастья. И тогда Вяземский всерьез взялся за перо. Его печатают московские издатели. Начался период жизни между Остафьево и Москвой, который продлится до апреля 1830 года.
Долгими были эти годы, много событий произошло в жизни Вяземского: умерли четверо маленьких сыновей; при коротком визите в Петербург в мае 1826 года он неожиданно оказался на похоронах любимого человека, друга, наставника Николая Михайловича Карамзина, что явилось для Петра Андреевича сильным потрясением. Кроме того, Вяземский глубоко переживает за судьбу многих друзей и знакомых, участвовавших в восстании декабристов на Сенатской площади столицы. Князь возмущается приговором Верховного суда о казни пятерых, среди которых трое – его знакомых: «Закон может лишить свободы, ибо он ее и даровать может; но жизнь изъемлется из его ведомства».
Когда коронационные празднества в Москве были на исходе, 8 сентября 1826 года новый император Николай I вызывает из ссылки опального Пушкина. На следующий день поэт уже у Вяземских, хозяин дома в это время был в Петербурге проездом из Ревеля. Сын Вяземских, Павел Петрович, вспоминает, что при появлении Пушкина «все – дети, учителя, гувернантки бросаются в верхний этаж, в приемные комнаты, взглянуть на героя дня». Гость рассказывает жене Вяземского, Вере Федоровне, об аудиенции у императора, о его прощении и намерении быть личным цензором поэта. Петр Андреевич вернулся в Москву 20 сентября. С этого дня началось их постоянное общение и дружба, которая кончилась лишь у гроба Пушкина. А пока пушкинский карандаш рисует хозяев дома такими, какими их увидел поэт при этой встрече.
Рис. 10. П.А.Вяземский. Рисунок А.С.Пушкина. 1826 г.
Рис. 11. В.Ф.Вяземская. Рисунок А.С.Пушкина. 1826 г.
Но продолжать жить дома Вяземский больше не хочет, и 28 февраля 1828 года он едет в столицу. Останавливается у сестры, Екатерины Андреевны Карамзиной, которая с семьей нанимает в это время квартиру в доме Мижуева, на Моховой улице. В этот приезд Петр Андреевич проживет здесь до июня 1828 года.
Улица Моховая, дом №41. Дом Мижуева.
Большой участок от Моховой до Фонтанки начал застраиваться еще в середине XVIII века. После смены нескольких владельцев хозяином участка и домов на нем становится в 1809 году купец, именитый гражданин города Петрозаводска, разбогатевший на подрядах при строительстве Михайловского замка, Корнелий Евтихиевич Мижуев. К моменту покупки участка на Фонтанке уже стоял четырехэтажный дом с парадным фасадом, украшенным шестью полуколоннами и фронтоном; он был построен в 1804-1806 годах по проекту архитектора Андреяна Дмитриевича Захарова. С тех пор дом почти не изменился, сохранив черты Петербурга начала XIX века. Среди известных жильцов этого дома того времени можно назвать Ивана Борисовича Пестеля, у которого в 1810-е годы жил его сын, будущий декабрист Павел Иванович Пестель, и Владимира Александровича Соллогуба, писателя, приятеля Вяземского и Пушкина.
Дом с дворовыми флигелями, выходивший на Моховую (Дом №41), (одно из самых старых строений на этой улице), пострадал от надстройки двух этажей в 1864 году, потеряв свои пропорции и некоторые элементы декора; ставший непримечательным фасад сохранился до настоящего времени.
Рис. 12. Моховая улица, дом №41. Современное фото
О жильцах этого дома поговорим более подробно. Самыми известными из них были Карамзины. Прожив в доме Муравьевой на Фонтанке, 25, с 1818 по 1823 год, семья Николая Михайловича переселилась на новую квартиру. Она находилась в верхнем этаже дома Мижуева со стороны Моховой, во втором дворе. Плата за нее составляла 5000 рублей в год. Карамзин пишет своему другу А.Ф. Малиновскому: «Новая городская квартира не очень мне нравится, однако чиста, тепла, суха». Это была последняя квартира писателя, где он продолжал работать над двенадцатым томом «Истории государства Российского». Сюда несколько раз с кратковременными визитами приезжает Петр Андреевич. Так он останавливается здесь в июне 1825 года, когда привез сына Павлушу, чтобы оставить его на лето с семьей Карамзиных в Царском Селе. За ним Вяземский вернется 18 августа и пробудет в Петербурге до 12 сентября. В этот приезд он виделся с Карамзиным в последний раз. В следующий свой приезд Петр Андреевич опоздает на день: «Я уже не застал Николая Михайловича, не застал одним днем… Какая потеря! Как пусто после него в семействе, и в кругу друзей, и в отечестве», – напишет Вяземский жене. (Николай Михайлович Карамзин скончался 22 мая (2 июня) 1826 года).
После двухгодичного перерыва Петр Андреевич вернется в осиротевший дом на Моховой только 27 февраля 1828 года и пробудет здесь до июня. В этот приезд он почти ежедневно встречается с Пушкиным, который живет в гостинице «Демутов трактир» (Мойка, дом №40). Они много времени проводят вместе, обсуждают возможность поступления на службу в армию, читают новые главы «Евгения Онегина». Во всех подробностях описывает Вяземский почти ежедневно свою жизнь в Петербурге в письмах к жене: «Пушкину отдал я твою подушку. Он каждый день здесь (на Моховой), обещался писать к тебе. А раз уже и писал в письме Карамзиных. Получила ли?.. Он все такой же и смешит барышень и Катерину Андреевну». Барышнями Петр Андреевич называет дочерей Николая Михайловича и Екатерины Андреевны Елизавету, Екатерину и Софью (старшую дочь Карамзина от первого брака). В следующем письме был дан уже более подробный отчет об одном только дне: сначала в гостях у польской пианистки М. Шимановской, затем большой компанией побывали у художника В. М. Ваньковича, у которого видели парные портреты Мицкевича и Пушкина, сделанные для выставки в Варшаве («… у него глаза так вытаращены, что ни на что не похожи», – мнение Вяземского о портрете Пушкина). После этого все двинулись к художнику А. О. Орловскому, а под вечер Вяземский с Пушкиным успели побывать у И. А. Крылова, в седьмом часу отобедали вместе с Карамзиными у Лавалей. Вот такими насыщенными были почти все дни двух друзей.
Но список знакомых и друзей Вяземского в Петербурге велик. Надо успеть к Жуковскому послушать «Арапа Петра Великого» в чтении автора (то есть Пушкина), затем отобедать у М. Ю. Виельгорского в компании с Жуковским, Грибоедовым и Пушкиным, посетить А. Д. Гурьева, сына министра финансов, поприсутствовать на обеде у родителей Пушкина по случаю именин их младшего сына Льва, послушать чтение поэмы «Дурацкий колпак» в исполнении самого автора, В. С. Филимонова. И так ежедневно в вихре столичной жизни. А как же служба?
Пока остается не решенным вопрос о гражданской службе Вяземского в связи с его намерением ехать в действующую армию, тем более, что «боевое крещение» он получил еще в войне 1812 года. Пушкин загорелся той же идеей. Они просят помочь им в этом начальника штаба 2-й армии генерал-майора Павла Дмитриевича Киселева, их общего знакомого, ищут покровительства Великого князя Константина Павловича, брата царя, пишут прошение графу Бенкендорфу о ходатайстве перед Николаем I. Великий князь обращается тоже к Бенкендорфу: «Вы говорите, что писатель Пушкин и кн. Вяземский просят о дозволении следовать за Главной Императорской квартирой. Поверьте мне… что ввиду прежнего поведения, как бы они ни старались теперь выказать свою преданность службе Его Величества, они не принадлежат к числу тех, на кого можно было бы в чем-либо положиться…».
Ответ Бенкендорфа Вяземскому был заранее предсказуемым: «Его Величество поручил уведомить просителя о том, что в действующей армии против турок «отнюдь все места в оной заняты». Пушкину отказали в таком же тоне. Острый на язык Вяземский иронично заметил: «Можно подумать, что я просил командование каким-нибудь отрядом, корпусом или по крайней мере дивизиею…». В стихах его реакция выглядела так:
Последние две строчки Пушкин при переписывании стихотворения подредактировал, а Вяземский, желая обыграть слово «отнюдь» из ответа Бенкендорфа, настаивал на своем варианте, который звучал так:
Памятным днем для обоих поэтов оказался праздник Преполовения 18 апреля 1828 года, когда они совершили двухчасовую прогулку по Петропавловской крепости. «Много странного и мрачно-грозно-поэтического в этой прогулке по крепостным валам и по головам сидящих внизу в казематах», – напишет Петр Андреевич жене 19 апреля. Друзья побывали на кронверке, где за два года до их прогулки казнили пятерых декабристов.
На месте разобранной виселицы Вяземский подобрал на память о жертвах расправы пять щепок, которые он хранил всю жизнь в Остафьево в запечатанном ящичке с надписью: «Праздник Преполовения за Невою. Прогулка с Пушкиным 1828 года». Вскоре после этого Пушкин перестал бывать в доме на Моховой. Вяземский в письме Вере Федоровне жалуется: «Вот уже почти два месяца здесь живу. Пушкина почти совсем не видим: я с ним встречаюсь на площадях мощеных и паркетных, но у нас он никогда не бывает, а сначала бывал каждый день».
Дело в том, что в это время Пушкин серьезно увлекся Анной Алексеевной Олениной, дочерью Алексея Николаевича Оленина, президента Академии художеств, директора Императорской публичной библиотеки, члена Государственного совета, весьма значительного в обществе человека. Поэт даже намеревался сделать Анне Алексеевне предложение, но этого не произошло: родители хотели видеть для своей дочери более благонадежного избранника, да и она не питала к Пушкину никаких чувств. Чтобы не отстать от друга Вяземский пытается ухаживать за «всеобщей любимицей» Аграфеной Федоровной Закревской, попутно увлекся Александрой Осиповной Россет.
20 апреля собрались у Жуковского на Миллионной, в Шепелевском доме (ныне участок дома №35). Задумали поездку за границу вчетвером: Вяземский, Пушкин, Крылов, Грибоедов. Однако такая вылазка оказалась неосуществимой. Зато 25 мая, в канун дня рождения Пушкина, уже большой компанией отправились в ближнее путешествие на пироскафе (первый пароход) в Кронштадт.
Вообще дни в конце апреля – начале мая были для Вяземского весьма насыщены балами, встречами, приемами у Карамзиных по случаю замужества Екатерины Николаевны (она стала княгиней Мещерской). Петр Андреевич и Александр Сергеевич – непременные гости повсюду.
Такая светская круговерть начала Вяземскому надоедать. Устал от нее и Пушкин. Пребывание князя в Петербурге, кроме общения с друзьями, не дало никаких результатов: службы не получил, но зато узнал от императора о своей «неблагонадежности и недостойном поведении». Подытоживая свой визит в столицу, он с грустью пишет:
В этом стихотворении Вяземский упомянул А. С. Шкурина – обер-полицмейстера столицы, который «по высочайшему повелению» взял с Пушкина подписку-обещание не писать больше произведений, подобных «Гавриилиаде»; Ликург – мифический законодатель древней Спарты.
Простившись с Карамзиными на даче в Царском Селе, Вяземский уезжает в Москву, написав перед этим жене: «Я возвращаюсь в ряды бездейственной, но грозной оппозиции…»
Однако с домом Мижуева на Моховой Вяземский расстается не навсегда: он сюда еще вернется в марте-июле 1830 года. За два года, прошедшие до этого возвращения, Петр Андреевич много передумал о своем положении, о дальнейшей жизни, о бессилии перед властью. Не найдя каких-либо путей выхода из создавшегося положения, он пишет «Исповедь» («Записка о князе Вяземском, им самим составленная»). В ней князь не оправдывается, а защищается от несправедливых нападок власть предержащих, отстаивает с достоинством право каждого на собственное мнение, как честный государственный человек предлагает царю сотрудничество на «Благо Отечества». Вяземский пишет «Исповедь» ради детей, ради их будущего, которое он видит
в тумане. Готовую «Записку» он отсылает для ознакомления Василию Андреевичу Жуковскому, помощнику, советчику, человеку, близкому ко Двору. И тут начались хлопоты доброго друга в защиту «неблагонадежного» Вяземского. Не дождавшись ответа и реакции Николая I, Вяземский сам едет в Петербург, чтобы добиться личной аудиенции у императора. 28 февраля 1830 года Петр Андреевич появился в столице. И снова он в гостеприимном доме Карамзиных на Моховой среди своих любимых родных и друзей. Правда, Пушкин через две недели после приезда друга уехал в Москву. Государь, узнав об этом, недовольно заметил Жуковскому: «Один сумасшедший приехал, другой сумасшедший уехал».
Хлопоты Василия Андреевича об аудиенции для опального Вяземского оказались безрезультатными: император не пожелал с ним встречаться. Тогда решили действовать через брата царя, Великого князя Константина Павловича. Последний знал о неуважительном отношении к нему самому независимого Вяземского, но то, что князь ищет у него заступничества, польстило Константину Павловичу. И тогда копия письма просителя была направлена Николаю I. Вскоре государь сам заговорил с Жуковским о письме. Разговор был трудным, Его Величество переходил иногда на крик, но вдруг, понизив тон, проявил монаршую милость: Петра Андреевича простили, и 18 апреля 1830 года он получает назначение на службу коллежским советником в Министерство финансов. Это была должность чиновника для особых поручений при министре, графе Канкрине. В ответ вновь назначенный чиновник пишет императору как бы покаянное письмо, винит себя в легкомыслии и своеволии, выражает желание исправиться, дабы оправдать доверие монарха. Простив Вяземского, Николай I с удовольствием принял покаяние униженного аристократа, но не забыл его дерзких стихов вроде «Негодование», «Сравнение Петербурга с Москвой» и некоторых его эпиграмм.
Он просто посчитал, что разумнее будет привлечь на службу таких широко известных людей как Вяземский и Пушкин, хотя был совершенно уверен, что отсутствие имени князя среди декабристов доказывает лишь то, что тот был умнее и осторожнее других.
Итак, служба! Да еще в Министерстве финансов! Этого Петр Андреевич не ожидал. Он с детства терпеть не мог математики, цифр, вообще все точные науки, хотя отец старался привить сыну любовь к ним. Следующие стихи говорят сами за себя:
Вяземский не ожидал, конечно, теплого местечка, но рассчитывал служить в соответствии со своими знаниями и способностями. В его записной книжке читаем: «Раздавая места, они меньше учитывали интересы государства, нежели потребности просителя» (цитата, выписанная из «Всеобщей истории» Жана Мюллера). От себя добавил: «Сколько у нас мест для людей, и как мало людей на месте». Отказаться от неугодного ему поста он не мог, это было своего рода наказание. Но зато, приняв этот пост, он оставался на своем месте в литературе. Тем более, что Дельвиг задумал издавать в Петербурге «Литературную газету». К тому же, в этом Министерстве Петр Андреевич оказался не единственным литератором. Здесь служили такие поэты и писатели как Владимир Бенедиктов, Иван Мятлев, Нестор Кукольник, Владимир Бурнашев, позднее Иван Гончаров.
Да и с начальником повезло: министром в это время был прекрасный человек, большой умница, талантливый финансист и экономист Егор Францевич Канкрин. Вяземский от друзей уже знал, что Егор Францевич не чужд был литературы (сам писал повести), играл на скрипке, был хорошим архитектором, военным инженером, участвовал в Отечественной войне 1812 года. Назначенный на должность министра финансов, он сумел навести порядок в Министерстве, со служащими был всегда вежлив, не повышал ни на кого голос, а государь обращался к нему только на «вы». Министр много трудился, отводя сну и отдыху очень мало времени.
«Вот все порицают вас, батюшка (любимое слово министра – авт.), – говорил Канкрин Вяземскому, – что вы все время проводите на обедах, балах и спектаклях, так что мало времени остается у вас на дела. А я скажу – и слава Богу! А меня все хвалят: вот настоящий государственный человек, нигде не встретите его, целый день сидит в кабинете и занимается бумагами. А я скажу – избави Боже!».
Канкрин с пониманием отнесся к новому служащему своего министерства, особенно не перегружал первые дни, спокойно вводил в курс дела, что дало ему время осмотреться и включиться в литературную жизнь столицы. А эта сторона жизни забурлила с началом выхода в свет «Литературной газеты» Дельвига: Вяземский становится самым плодовитым ее автором. Он печатает там стихи, рецензии, памфлеты, критические статьи, а посему – он частый гость у издателя, самого близкого друга Пушкина. Но газете не суждена была долгая жизнь: с преждевременной смертью ее главного редактора барона Антона Антоновича Дельвига в январе 1831 года кончилась и короткая жизнь самой газеты. Для интеллектуального общения Вяземскому остались литературные салоны, вечера у Жуковского, Карамзиных, Смирновой (Россет), частое общение с Пушкиным, А.И. Тургеневым. Перевозить в Петербург семью пока не хотел, хоть и скучал, будучи неуверенным в прочности служебного положения, да и на жалование в 3000 рублей семье в столице не прожить: одни квартиры чего стоили. Поэтому Вера Федоровна с детьми оставалась пока в Остафьево.
В июле 1831 года последовала полугодовая командировка в Москву в качестве куратора готовившейся Второй Всероссийской промышленно-технической выставки. Со своими обязанностями Вяземский справляется хорошо, остается время и для литературных занятий: заканчивает книгу «Фон-Визин», перевод романа Б. Констана «Адольф», работает над несколькими статьями, готовит к печати подборку стихотворений. Роман «Адольф» печатается с трудом из-за цензурных ограничений, но издателю Плетневу все же удается выпустить 600 экземпляров.
Еще в мае 1831 года молодожены Пушкины переселились на постоянное жительство в Петербург. Вяземский остается в Москве до декабря. По возвращении в столицу он продолжает жить у Карамзиных на Моховой, в доме Мижуева, где добрейшая Екатерина Андреевна выделила ему несколько комнат. У нее Петру Андреевичу всегда было хорошо. Сюда продолжали приходить друзья и знакомые Николая Михайловича, здесь царствовала литература, собиралось много известных и талантливых людей, бывала и светская молодежь. «В Карамзинской гостиной… литературы, русская и иностранные, важные события у нас и в Европе… составляли всего чаще содержание наших оживлённых бесед», – вспоминал А.И. Кошелев, один из частых посетителей этого дома.– Литературы, русская и иностранные, важные события у нас и в Европе… составляли всего чаще содержание наших оживлённых бесед. Эти вечера, продолжавшиеся до поздних часов ночи, освежали и питали наши души и умы, что в тогдашней петербургской душной атмосфере было для нас особенно полезно. Хозяйка дома умела всегда направлять разговоры на предметы интересные».
На службе князь чувствует благосклонное отношение к нему высокого начальства: во время пребывания в Москве Вяземский получил звание камергера Его Императорского Величества. По этому поводу он уже в январе 1832 года представляется Николаю I. На балу вальсирует с императрицей, которая весьма расположена к нему, государь делает вид, что доволен службой нового камергера. А друг Пушкин не упустил случая поздравить усердного чиновника стихотворным посланием:
Кончился 1831 год. В январе 1832 года – годовщина смерти общего друга и любимца Антона Дельвига. Плетнев предлагает выпустить заключительный номер альманаха «Северные цветы» (детище Дельвига) в память о его издателе, а средства от продажи альманаха передать осиротевшей семье. Вяземский готовит для этой цели шесть своих стихотворений. В одном из них («До свидания») Петр Андреевич прощается с другом:
Вяземский всегда был светским человеком, поэтому жизнь столицы оставляет мало времени для скуки: балы, рауты, приемы, салоны, увлечение дамами, легким флиртом. В последнее время предметом увлечения Петра Андреевича была Аграфена Федоровна Закревская, светская львица, адресат лирики нескольких поэтов, в том числе Пушкина и Баратынского. Вяземский тоже посвятил ей прекрасное стихотворение «Разговор 7 апреля 1832 года»; в нем поэт объясняется в любви к графине и к городу, в котором живет его дама сердца:
Интересно, как изменилось отношение поэта к Петербургу в зависимости от его душевного состояния. Ведь ранее, будучи полон мрачных мыслей, он писал: «Я Петербурга не люблю… ».
12 июля 1832 года – сорокалетие Вяземского. Из Москвы приехала поздравить отца старшая дочь Маша, пришли друзья по «Арзамасу», Пушкин, Муханов, Блудов. Говорили о французской литературе, о «квасном патриотизме» (термин, который ввел в обиход Вяземский), спорили до хрипоты и даже доходило дело до крика.
Но все же светская жизнь «женатого холостяка» не заглушает тоски по семье: хочется воссоединиться и стать по-настоящему семейным человеком. И он начинает готовиться к переезду жены и детей в Петербург. Главное – найти подходящую квартиру. Надежды на казенную не оправдались, нужно искать частную. Карамзины на лето уехали в Ревель и отказались от квартиры на Моховой. Вяземский переехал на дачу, на Черную речку. Начались поиски семейной квартиры.
Сейчас хочется прервать мой рассказ и передать слово самому Вяземскому. Его ежедневные подробные письма-отчеты жене – блестящий образец эпистолярного жанра. Остроумие автора писем, его практичность и некоторая суетность в решении квартирного вопроса дополняют характеристику Петра Андреевича. Основные ориентиры при поиске жилья – стоимость и дельные советы жены. Итак, письма как главные свидетели жизни одного из петербуржцев пушкинского времени. Лето 1832 года:
15 октября Петр Андреевич встречает своих домочадцев: жену, Веру Федоровну, сына Павлушу и трех дочерей, Марию, Надежду и Прасковью. Воссоединившаяся семья Вяземских становится постоянной жительницей Петербурга. Но, пожалуй, настало время рассказать подробнее обо всей семье.
Князь Петр Андреевич Вяземский женился довольно рано, в 19 лет, и главное – совершенно неожиданно для всех: родные и друзья считали, что он был вполне доволен своей холостой жизнью. Но, несмотря на скоропалительность, брак оказался прочным и продолжительным. Его избранница – двадцатиоднолетняя княгиня Вера Федоровна Гагарина из старинного знатного рода. Мемуарист пушкинского времени Ф. Ф. Вигель так описывает жену Вяземского: «Не будучи красавицей, она гораздо более их нравилась; немного старее мужа и сестер, она всех их казалась моложе. Небольшой рост, маленький нос, огненный, пронзительный взгляд, невыразимое пером выражение лица ее. Смелым обхождением она никак не походила на нынешних львиц; оно в ней казалось не наглостью, а остатком детской резвости. Чистый и громкий хохот ее в другой казался бы непристойным, а в ней восхищал; ибо она скрашивала и приправляла его умом, которым беспрестанно искрился разговор ее».
Муж был мало похож на свою жену. Он критически и с юмором так описывает себя в юношеском автопортрете: «У меня маленькие и серые глаза, вздернутый нос… Как бы в вознаграждение за маленький размер этих двух частей моего лица, рот, щеки и уши слишком велики. Что касается до остального тела, то я ни Эзоп, ни Аполлон Бельведерский! У меня воображение горячее, быстро воспламеняющееся, восторженное, никогда не остающееся спокойным… Как бы то ни было, я сочиняю стихи… ».
Рис. 13. В.Ф. Вяземская. А. Молинари. Конец 1800-х гг.
Более конкретный портрет дает Викентий Викентьевич Вересаев, собрав его по воспоминаниям современников: «Вяземский был высокого роста, держался прямо; небольшие и небыстрые голубые глаза смотрели сквозь золотые очки проницательно, на тонких губах насмешливая улыбка. Вид невозмутимый, неподвижный и холодный. Голос немного хриплый… Разговаривал остроумно и увлекательно».
Но это все словесные портреты. А каким видели Вяземского художники. Например, на парадном портрете, созданном в 1817 году Карлом Филиппом Рейхелем для семейной галереи изображен двадцатипятилетний Петр Андреевич: он без привычных очков и потому кажется несколько насупившимся и недовольным. Созвучно портрету и четверостишие Батюшкова:
Несколько позднее, в 1820 году, Пушкин дал такую поэтическую характеристику Вяземскому:
Рис. 14. П.А.Вяземский. К.-Ф.Рейхель. 1817 г.
Итак, Вяземский женат. Это был прочный, веселый союз людей, любивших удовольствия и успех в свете. Жуковский поздравил молодоженов кратким шуточным посланием:
Поделиться книгой: