Помоги проекту - поделись книгой:
Принц-консорт облачался в соответствии с диктаторскими указами моды и сопровождал свою супругу на обеды, чаепития с танцами и званые длинные ужины с последующими музыкой и танцами. Он жал руки многочисленным крупным господам, которые, казалось, имели комплекцию китов и примерно их облик, начиная с коротко остриженной головы, плавно закругляющейся вниз, и двумя или тремя глубокими складками на затылке. У их дам была та же комплекция и голоса, подходящие для вагнеровских опер. Ланни непочтительно вообразил их в развивающихся белых одеждах, галопирующих в ритме полёта валькирий. Они вели серьезные разговоры, и их можно было глубоко оскорбить, спутав
Младшее поколение не отличалось такой тяжеловесностью, как в комплекции, так и в мыслях. Они играли в гольф и теннис, танцевали с воодушевлением и катались на автомобилях. Они восхищались американцами, пользовались американским сленгом, и у них не осталось никаких обид из-за войны. Как дочь Дж. Парамоунта Барнса, они сделали своей религией приятное времяпровождение. Политика их не интересовала. Кроме нескольких смешных историй о руководителях фантастического нового
Большие магнаты и их жены сделали свой выбор. Для них идеи Гитлера означали не больше, чем запрет забастовок и агитации профсоюзов, а также отсутствие красных боёв на улицах. Они означали фиксированную и постоянную заработную плату, в результате чего наступило такое процветание тяжелой промышленности, как никогда прежде. Короче говоря, Третий Рейх стал мечтой магнатов, и Ланни был поражен любопытным сходством их рассуждений с рассуждениями своего отца. Разница состояла лишь в том, что они уже получили то, что хотели, в то время как Робби мечтал об этом, но не знал, как это получить. Выборы на его родине прошли не так, как он предсказал, и его надежда сдержать этого человека в Белом доме стала сумрачной. Робби не зашёл так далеко, чтобы пожелать американского Гитлера. Но предсказывал приход похожего, и если бы вероятный кандидат правильно себя представил и попросил бы средств, то с пустым карманом он бы не ушёл.
Хозяева крупной сталелитейной, угольной, химической и электротехнической промышленности Германии высказали несколько формальных слов сожаления относительно эксцессов своего нового правительства, но поспешили отметить, что такие вещи всегда происходят во время любой социальной перестройки. Они добавили, что всей Германии в настоящее время требуется восстановление утраченных территорий, а затем Европа надолго может быть уверена в мире и процветании. Ланни хотел спросить: «Мир и процветание на основе тотального производства вооружений?» Но эти вопросы он должен был держать взаперти в другой половине своей личности.
Когда американский плейбой устал от берлинского светского общества, он переключился на художественные галереи и концертные залы. Нацисты сожгли большинство стоящих современных книг и подвергли цензуре художественные выставки, но коллекции старых мастеров остались нетронутыми, и можно было еще услышать Баха и Бетховена, Моцарта и Брамса, но не Мендельсона и Малера и других евреев. Ланни позволил своей жене оставаться светской дамой и любительницей танцев. А себе он оставил созерцание шедевров, которые напоминали ему Германию, которую он знал и любил в юности. Которые, по его мыслям, выжили вне радиуса действия нацистских «Больших Берт» или самолетов генерала Геринга.
Он пошел на концерт в филармонию и услышал прекрасное исполнение Пятой симфонии. Он отдал свою душу этому произведению Бетховена, и почувствовал себя в виде божества наделенным новым восприятием и возможностями. Он принял участие в борьбе человечества против тех сил, которые стремились остановить прогресс. Он грезил безбрежными мечтами, и когда последние ноты великолепной музыкой смолкли, он вернулся в реальный мир обновленный и с новыми силами.
Но Ланни уже не был тем же доверчивым и счастливым пареньком, каким он впервые услышал это классическое произведение. Он узнал больше о мире, и его мысли стали более сложными. Посмотрев в концертном зале на мужчин и женщин, молодых и старых, которые были мистически с ним заодно, он заметил, что некоторые из них носили нацистскую униформу, и что бы это могло бы значить? Возможно ли преобразовать страстные стремления Бетховена в какие-либо формы идеологии Гитлера? Для Ланни это означало борьбу греха против Святого Духа. Но, видимо, так оно и было. Бетховен сказал:
Не самые лучшие мысли приходят в концертном зале! Иностранный мятежник воззвал к душе Бетховена от имени своего дела, и отец современной музыки сказал ему, что стук в дверь означает, что штурмовики совершили облаву на дом Шульцев и увели Люди и Фредди к пыткам и смерти. Вторая тема, кроткой мольбы, была душой Фредди, которая будет жить в душе Ланни Бэдда так долго, пока она у него будет или пока он будет сам.
Мысли мятежника блуждали и остановились на анекдоте, который ему рассказал голландец, с которым он беседовал на пакетботе от Хариджа до Хук-ван-Холланда. Нацистский знакомый превозносил этому голландцу условия гитлеровского режима. Идеальный порядок, чистые улицы, у всех есть работа, и достаточно еды, все осознают свой долг и выполняют его с удовольствием, и так далее. «Ах, да», — противопоставил голландец, — «но когда я слышу шаги на моем крыльце в четыре часа утра, я знаю, что это молочник!»
Что за странная двойственность была в душе немца, которая позволяла ему иметь самые благородные и святые мечты, а затем выйти и совершать самые отвратительные злодеяния? Что сделало Германию землей Бетховена, Гете и Шиллера, и в то же время землёй Бисмарка, Гинденбурга и Шикльгрубера, он же Гитлер? Очевидно, немец не знает, как использовать свои устремления и заставить их работать в своей повседневной жизни, особенно политической. Он наслаждается высокими абстракциями, выраженными длинными словами и используемыми, как фишки в игре, но никогда не превращающимися в наличные деньги. Его идеи были, как винты парохода во время сильного шторма. Они часто крутятся в воздухе, не вступая в контакт с водой и не производя никакого движения.
Однажды утром почта принесла письмо в старинном конверте с гербом барона фон Визеншметтерлинга. Оно сообщило герру Ланнингу Бэдду, что вдовствующая баронесса будет рада рассмотреть предложение в размере сто двадцати пяти тысяч марок за картину Хуберта ван Эйка. Она не перевела цену в доллары, но по курсу это выходило около пятидесяти тысяч. Ирма считала, что это чудовищно для такого крошечного куска холста. Но это был настоящий старый мастер, на два столетия старше Рембрандта. Ланни объяснил, что это было началом торга. Для продолжения торга он, тщательно изучив содержание письма, написал, обратив внимание старушки на ее формулировки, что не может предпринять переговоры по основе обещания «рассмотреть». Может ли она гарантировать, что, если в течение следующих тридцати дней он привезёт ей сумму в сто двадцать пять тысяч марок наличными, то картина будет его?
Ожидая ответа, он сопровождал Ирму на различные увеселения. Пока однажды утром не состоялся торжественный визит обер-лейтенанта, доставившего ему документ на впечатляющем бланке министра-Президента Пруссии, разрешающий ему продать картины по списку по указанным в нём ценам. В общей сложности были перечислены семнадцать картин. Эксперт был удивлен, что в список были включены все итальянцы, большинство французов, и несколько англичан, но ни одного немца, голландца, или фламандца. Какие выводы политического характера можно извлечь из этого. Нацисты надеялись подружиться с Голландией и Бельгией, но были в состоянии сильного раздражения от Муссолини, который деловито интриговал с австрийским правительством, стремясь получить контроль над этой почти ставшей банкротом страной. Жирный командующий немецкими ВВС совершил несколько поездок в Рим, но, по всем данным, успеха не имел.
Ирма, которая тоже знала картины, посмотрела на список и прокомментировала его с другой точки зрения: «Он оставил себе всех обнаженных!» Да, психоаналитик мог бы сказать много о характере старомодного барона разбойника по этому списку оставленных картин. Его не волновали ни Пресвятая Богоматерь, ни другие такие женщины. Его не привлекали старые люди обоего пола, ни пролетариат любого племени или цвета. Его воодушевляли красивые молодые женщины в откровенных одеждах, и особенно цветущего вида в стиле Рубенса. А также принцы, государственные деятели и солдаты в великолепных костюмах, с драгоценными камнями, кружевами и разнообразными орденами. Хотел ли он использовать их дизайн для современных знаков отличия?
Во всяком случае, это была работа, хотя и не такая уж легкая. Все предложения Ланни по удешевлению были отвергнуты, и несколько цен были повышены. Но Ланни объяснил, что он иногда делал встречные предложения, и, предположительно, министр-Президент принимает меры предосторожности. Более низкое предложение цены не может нанести ему никакого вреда. Официальный палач старомодного барона разбойника не может отрубить голову
Ланни и его жена были приглашены на обед, но он отпросился, чтобы написать письма и телеграммы. После ухода Ирмы, он поехал в район Моабита. Пока он ехал, его мысли были заняты вторым человеком в иерархии нацистов, пытаясь открыть тайну этого необычного знакомства. Разве Геринг действительно верил, что Ланни благоволил его делу и был готов помогать ему? Это трудно себе представить. Массовый убийца, организатор ночи длинных ножей, поджога Рейхстага и других преступлений, ещё неведомых в истории, вряд ли был склонен завязать случайный дружбу или пасть жертвой чар дилетанта всех искусств, в том числе и бесед. Имея под началом наибольшую шпионскую организацию в мире, он вряд ли мог допустить к себе любое лицо, не зная, подноготную и связи этого человека. Мог ли он не знать о Красном дяде и розовой школе в Каннах, и что Ланни был выдворен из Рима десять лет назад, что он был другом Блюма, Лонге, Стеффенса и других, и что его лучший приятель был антинацистким драматургом? Что хотел Геринг от такого человека?
Тайна была достаточно сложной, чтобы составить сюжет для мелодрамы Эрика Вивиана Помроя-Нилсона. Хотел ли командующий авиацией использовать Ланни в качестве посредника для ведению бизнеса с отцом Ланни? Или он положил глаз на состояние Ирмы и планирует ввергнуть Ланни в серьезную передрягу, а затем ограбить жену Ланни, как он ограбил Йоханнеса Робина? Или помышлял использовать его в качестве приманки, чтобы завлечь членов подпольного движения в сети гестапо? Труди поручилась за Монка. Но предположим, Монк дурачил Труди и хотел встретиться с друзьями Ланни и выведать его секреты? Все эти предположения казались более вероятными, чем идея, что этому самовлюблённому и жестокому человеку действительно была приятна компания внука Бэддов.
Может быть, за ним здесь в Берлине следят! По крайней мере, он смог это проверить. Он повёл свою машину вокруг квартала, и каждый раз, когда поворачивал за угол, он смотрел в маленькое зеркало, наблюдая за другим автомобилем, делавшим такой же поворот. Но таких автомобилей не наблюдалось. Поэтому он решил, что Труди сейчас ничто не угрожает. Он приехал на улицу, которую она ему назвала, рассчитав время, чтобы проехать названный угол ровно в полдень. Она была там тоже вовремя. Он шла по правой стороне улицы и несла небольшой пакет на сгибе левой руке. Он подъехал к ней сзади, проехал вперёд и в следующем квартале остановился по обочине и пождал, пока она не появилась и не влезла в машину. Они проехали дальше, и он снова повернул за угол и внимательно наблюдал. Но преследования не было.
«Я не знаю, где взять перо», — сказал Ланни; — «но я получил работу от генерала».
Он рассказал ей о завтраке в официальной резиденции, и для женщины это была своего рода страшная сказка о посещении замка Синей Бороды.
«Как вы могли есть его пищу?» — воскликнула она.
«Я съел слишком много», — ответил он. — «Это было частью работы. Если я буду бывать там часто, то вы уведете меня таким же, как он».
—
— В основном можно только слушать его. О нём самом и его удали, и, конечно, об армии и, особенно, о ВВС, которые он строит. У него сильное эго, и его цель в жизни заставить других подчиниться его воле. Он гораздо лучшая компания, чем другие нацисты, потому что он не утомляет вас их жаргоном. Он говорит, как человек общества, кто интересуется властью, и считает своего собеседника достаточно разумным, чтобы понять это.
— А то, что он убил десятки тысяч человек и пытал сотни тысяч в тюрьмах, не мешает ему спать?
— Я уверен, что он крепко спит, как и любой другой толстяк. Вы должны понимать, что у него нет нашего представления о человеческом братстве. Он профессиональный убийца. Его обучали этому с юности, и во время мировой войны убийство стало самой захватывающей игрой, в которой он ставил свою жизнь против своего мастерства. Фрау Магда Геббельс обратила мое внимание на то, что многие из нацистских лидеров были летчиками. Это была школа для обучения инициативе, смелости и устранению несогласных. Я уверен, что Геринг, не колеблясь, устранит вас, как клопа.
«Я бы уступила ему своё место», — сказала Труди, сдерживая кривую улыбку.
— Теперь этот массовый убийца проводит школу для молодых нацистов, обучая их инициативе и смелости. Кстати, и косвенно, он учит тому же самому молодых лидеров рабочего класса. Это суровая школа.
Она долго думала, прежде чем она снова заговорила. — «Скажите, Ланни, предположим, у вас есть возможность обратиться к рабочим Германии. Есть только один шанс, что бы вы им сказали?»
Автомобиль проехал целый квартал, прежде чем он ответил. — «Я считаю, что я бы рассказал им, что увеличение занятости, которой хвастаются нацисты, полностью основана на производстве вооружений. Также, это зависит от увеличения долгов, и поэтому всё не может продолжаться бесконечно. Всё будет иметь один конец, избиение рабочих».
— Предположим, у вас был бы шанс передать сообщение от внешнего мира, что бы это было?
— То, что рабочие Франции, Англии и Америки настроены пацифистски. Они не хотят, перевооружать свои страны, и они в значительной степени преуспели в сокращении военных бюджетов. Но, конечно, если Германия продолжит перевооружение, это автоматически заставит соседние страны последовать её примеру. Очевидно, что когда страна превращает все свои ресурсы в военные материалы, что Германия делает сейчас, придет время, когда ей придется воевать. Она просто не сможет сделать ничего другого, и ей придётся использовать свои вооружения, либо задохнуться под их весом.
— Мы больше не получаем социалистические газеты из-за рубежа, Ланни. Можете ли вы назвать мне, иностранного государственного деятеля, который заявлял это, так, чтобы его можно было процитировать?
— Леон Блюм повторял это много раз, как в своих выступлениях, так и в газете
«Очень хорошо», — сказала женщина. — «Мы отнесём это высказывание ему. Когда вы следующий раз приедете в Германию, привезите нам такие вырезки. Они будут полезны».
«ОК», — сказал Ланни экспромтом, и не понимая, что он делает еще один шаг к беде. Или, может быть, он понимал это, но не хотел признаться в этом самому себе. Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель[47]. И когда сделаешь первый шаг через эти ворота и пойдёшь этим путём, становится легче сделать шаг второй и третий.
Когда Ланни вернулся к себе в гостиницу, его ждала телеграмма. Всегда интересное событие в жизни художественного эксперта. Среди знакомых Ирмы на Лонг-Айленде была молодая матрона, известная как «принцесса солений». Она унаследовала пакет акций в той отрасли промышленности, которая имеет отношение к консервированию и переработке пищевых продуктов. Два или три года назад Ланни телеграфировал ей из Вены о Царице Небесной Яна ван Эйка, и она тут же отправила запрошенные деньги. В свое время она обнаружила, как и большинство его клиентов, что это была прекрасная вещь, и что владение ею стало источником всеобщего признания. Так, сразу же после получения цены от вдовствующей баронессы, Ланни телеграфировал тому же клиенту, которая имела возможность получить Пресвятую Деву работы старшего брата Яна и, таким образом, стать уникальной среди американских коллекционеров, по сведениям Ланни. Теперь пришёл ответ, что сто двадцать пять тысяч марок находятся на его счету в одном из крупных банков Берлина, но ему следует получить свою комиссию из этой суммы.
Это было то, что заставляло Ирму Барнс злиться на богатых. Она назвала это «игрой на понижение», и возмутилась, спросив, что были пять тысяч долларов для Бренды Спратт? Ланни усмехнулся и сказал, что если пересчитать эту сумму на консервы из свинины и бобов, то она может составить целый вагон. Он привык к встречным предложениям и видел, как один из его клиентов отказался от бесценный картины из-за дополнительных десяти процентов. Он рассказал один из любимых анекдотов своего отца, о женщине в Ньюкасле, желавшей продать свой особняк, но отказавшейся от сделки, потому что покупатель настаивал включить в сделку шторы.
Это будет означать еще одну поездку в Ноймарк, и ещё один из этих торгов, которые развлекали Ланни. Он выполнил математические расчёты, чтобы определить цену картины и свою комиссию. Получилось сто тринадцать тысяч шестьсот тридцать шесть марок и тридцать шесть пфеннигов. Цена будет выглядеть лучше, если он откажется от пфеннигов и предложит прусский леди дополнительную марку. Он позвонил своей жертве и назначил ей свидание на следующий день после обеда. Также он позвонил Золтану о сделке, и сказал Ирме, что договорился со своим коллегой, что будут иметь дело с клиентом, желающим картину, но не желающим платить столь высокую цену.
В банке Ланни получил большую пачку новых хрустящих банкнот и уложил её в свой внутренний карман. В Германии ему не нужно беспокоиться об ограблении, потому что оно могло быть только официальным, но владелец американского паспорта пользовался иммунитетом. Они ехали под дождём, который обратился в небольшой снег, прежде чем они добрались до места назначения. Картофельные поля гляделись огромным волшебным одеялом, представляя землю, где никогда не было никаких страданий. Но это была иллюзия, ибо, если знать, сколько тысяч человеческих тел удобрили эти поля на протяжении столетий, можно было бы потерять аппетит к «земным яблокам», так немцы называют картофель.
В гостиной пожилой дородной аристократки, переполненной вещами, достаточно старыми, чтобы быть полезными, и к тому же уродливыми, Ланни начал игру, которая заменяла ему войну. Поэт сказал миру, что И знатную леди от Джуди О'Греди Не сможет никто отличить[48]. Ланни никогда не покупал картин у одной представительницы из этой пары, но он покупал их у представителей французского, испанского, немецкого, австрийского, польского и русского правящих классов, и оказалось, что их манеры и нравы не отличались, когда большое количество денег, в валюте их стран, соблазнительно появлялись перед их глазами.
Вдовствующая баронесса фон Визеншметтерлинг возмутилась, узнав, что этот молодой американский выскочка назначил встречу, ожидая, что она будет тратить своё время, торгуясь из-за нескольких марок. Она установила свою цену, и написала ему второе письмо, ещё не отправленное, о предоставлении ему свободы выбора. Почему он не сказал ей по телефону, что хотел заставить ее уменьшить цену? Ланни сказал, что ему жаль. Он не предполагал, что его контрпредложение будет воспринято, как преступление. И кроме того, сумма в сто тринадцать тысяч шестьсот тридцать семь марок это не деньги, которыми следует пренебрегать. Он сказал это с любезной усмешкой, и добавил, что он был бы рад, если бы он мог вытащить пакет с деньгами из кармана, потому что он был настолько тяжелым, что деформировал его пиджак. Он вытащил пакет, и увидел, как глаза вдовствующей баронессы вылезли из орбит, вряд ли, что она когда-либо видела такое количество наличных денег за всю свою баронскую жизнь.
Это была борьба на смерть благородной леди и на выносливость Ланни. — «Это действительно огромная сумма денег,
«Это, как вы видите, банковская упаковка, в ней пятьдесят тысяче-марковых банкнот, и вот еще одна такая же, а это дополнительные деньги до полной суммы. За десять лет опыта
«Но у вас никогда не было Герберта ван Эйка!» — вскричала она.
— Я купил Пресвятую Деву работы Яна ван Эйка у вашего родственника за гораздо меньшую сумму.
— Я знаю, знаю, но это не то же самое! Вы понимаете это, так же хорошо, как я.
Они спорили о достоинствах двух фламандских братьев и сравнительной редкости их работ. Это сокровище, неизвестное миру искусства, находящееся во владении семьи в течение трех сотен лет, а он пришел и пытается купить его, как будто это старая одежда ее мажордома! Когда она это сказала, Ланни решил прибегнуть к последней крайности. Он сложил пачки денег вместе и сказал с достоинством: «Я извиняюсь,
Ланни знал мужчин, которые могли бы выстоять, но никогда женщина не могла не сломаться при виде больших денег.
— У меня с собой только то, что я показал вам, и я не могу изменить своё предложение. Я должен разделить комиссию с моим коллегой.
— Но причем тут я?
— Если он помогал мне, то он заработал свою долю.
— Но что вы сами сделали в этом вопросе? Вы совершили две поездки сюда, вы написали мне письмо и послали одну телеграмму вашему клиенту, и это все!
—
Они спорили, стоя. Ирме стало противно, и она пошла к машине, и это было хорошо.
— Я скажу вам, своё последнее предложение! Возьмите себе десять тысяч марок, а мне заплатите сто тысяч пятнадцать.
Это было выражением скаредности, и она, должно быть, понимала это. Но нельзя сделать ошибку и быть невежливым, потому что она может действительно сойти с ума!
Он прошёл весь путь к входной двери особняка и уже стал серьезно беспокоиться. Но в конце концов она сказала:
«О, какая одиозная женщина!» — воскликнула наследница, которой деньги достались так легко.
«Я встречал еще хуже», — сказал удовлетворённый Ланни.
Жена хотела сказать: «Я не могу понять, зачем тебе такие сцены за такие малые деньги». Но Эмили Чэттерсворт убедила ее отказаться от своих критических замечаний и позволить Ланни играть в игру, которую он освоил. Вместо этого она заметила: «Я действительно не могу понять, почему ты должен платить Золтану. Ведь он не принимал участия в этой сделке, не так ли?»
Ланни не хотел рассказывать, в чём заключалось участие Золтана. Он сказал: «Я предложу заплатить ему, но я знаю, он не примет денег».
«Другое дело», — согласилась Ирма. — «Ты заработал деньги в Германии, и, как ты их вывезешь?»
«Они могут остаться на некоторое время», — ответил он. — «Рано или поздно я найду картину, которую захочу купить».
Не надо было говорить об этом больше, Ирма забыла бы об этом через несколько часов. Он поехал на следующее утро и получил десять тысяч марок в банке и отправился на свидание с Труди Шульц со всеми мерами предосторожности. Он потряс ее, когда передал ей эту сумму. — «Это позволит мне не приезжать так часто».
— Но, Ланни, как мне хранить столько денег?
— Найдите тайник в комнате, где гестапо не вздумает искать.
— Но предположим, что загорится дом.
«Если это произойдет,» — он улыбнулся, — «постарайтесь выбежать, и не беспокойтесь о деньгах. Я смогу получить ещё, но я не смогу получить другую фрау Мюллер!»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Рождество в коттедже Уикторпа было восхитительным праздником. Приходили и уходили друзья, посыльные приносили подарки, планировались сюрпризы, всюду возникала сутолока с искусственно созданным возбуждением. Яркие огни сверкали в каждой комнате, и дом был теплым, как нравилось Ирме. Это означало, что приходили слуги с корзинами полными угля, а уходили с пустыми. В этой восхитительной стране не было никаких проблем с расторопным приветливым обслуживающим персоналом за смешную заработную плату. Ланни, экономический детерминист, сказал, что это была английская земельная система, которая лишила сельских жителей их естественных прав. Но он научился не делать «ворчливых» замечаний в присутствии своей жены и, особенно в, то время года, когда должны преобладать мир и добрая воля.
Бьюти приехала из Лондона с мужем. Она и ее невестка ладили, старшая уступала всё младшей и старалась переключить всё внимание на нее. Это соответствовало ее представлениям, что мир существует для молодых, особенно женщин, и они имеют право на свою очередь. Что касается мужа Бьюти, что седой и румяный херувим никогда никому не переходил дорогу. Да, и кто может возражать против тихой и навязчивой любви? Парсифаль Дингл вылечил малышку Фрэнсис от легкой простуды. По крайней мере, он лечил её с помощью своего метода молитвы и медитации, и болезнь ушла. Он ни на что не претендовал, но оставил делать свои собственные выводы окружающим. Он был просто принадлежностью рождества в доме, своего рода Сантой без усов. В этот праздник все стремились жить, как проповедовал Парсифаль, и если бы они были готовы прожить всю оставшуюся часть года в том же духе, то мир, возможно, стал другим!
Молодые люди, вырвавшиеся на побывку из школы, переходили из одного дома в другой. Они приходили с сияющими глазами и щеками, румяными от холода, пили горячий пунш, смеялись, болтали и танцевали, а потом мчались в другое место. Альфи следовал за «Марси», так все они называли ее, невозможно выговорит больше, чем два слога, когда надо наслаждаться жизнью. У них была любовь другого сорта. Не та, которой учил мистер Дингл. И, видимо, она не приносила счастья. Молодая пара попала в череду своих ссор. В Рождество они не разговаривали, и Марси рассказывала об этом своей матери в слезах. Ланни думал, что это было слишком плохо, но они не просили его о помощи. Бьюти сказала, что это естественный процесс притирки, но Ланни думал, что она была слишком оптимистична. «У меня никогда не было таких проблем с Розмэри», — сказал он, на что его мать ответила: «Да, но ты не имел успеха у неё!»
В одном из чердачных помещений этого большого дома жила полная пожилая женщина, которую можно было принять за находящуюся на пенсии медсестру или экономку. Она была известна всем, как «мадам», и говорила по-английски с польским акцентом. Трудно было найти более малозаметную женщину, чем она. Её совершенно устраивала ее комната и образ жизни, которую она вела в ней, раскладывая пасьянсы. И когда горничная Ирмы, ее подружка, навещала ее, она рассказывала ей о последнем результате её пасьянса. Никто никогда не смог догадаться, что этой скучной и медлительной старой женщине достался один из самых странных и самых непонятных подарков, которыми проказница Природа или Провидение сочла нужным наделить человечество.
Члены семьи Бэддов или их близкие друзья могли подняться к ней в комнату и спросить, есть ли у неё настроение провести сеанс. Почти всегда она ответит утвердительно, и тогда её проводят в комнату того человека, усадят в кресле, позволят откинуть голову назад и закрыть глаза, а потом произойдут фантастические события! Послышится глубокий бас индейского вождя, умершего пару сотен лет назад по его утверждению, говорящий с польским акцентом! Но не надо смеяться, а то прежде, чем откроешь рот, можно услышать кое-что о прадеде, имя которого придется искать в семейных архивах, или что-то о себе, что считалось тайной для всего мира.
Ланни Бэдд, искренний и с повышенным чувством юмора, попал «в немилость» к «Текумсе», задавая постоянные скептические вопросы. Так что редко можно было уговорить это старое создание, кем бы или чем бы оно ни было, иметь дело с Ланни. «Ах, так вы снова здесь, мистер Всезнайка!» — сказал громкий голос. Что, безусловно, звучало ни по-ирокезски, ни по-польски. Это было печально, потому что Ланни был тот, кто действительно хотел понять эти тайны, но получал множество насмешек от Текумсе. В оккультных вопросах мало кто разбирался. Часть считала их чепухой, другие стали их жертвами. Но Ланни продолжал пытаться разобраться, потому что он стал свидетелем событий, которые были за пределами объяснения того, что мир считал на данный момент «нормальным». Со временем мир, возможно, изменит свое мнение и примет решение о включении много новых вещей в число нормальных. Но не по велению плейбоя, любимца фортуны, которого знают, как мистера Ирма Барнс. Ланни испытывал большое уважение к науке, и у него была надежда, что когда-нибудь придёт действительно учёный человек, будет экспериментировать с мадам Зыжински и выяснит, как она всё это делает. Он нашел ученых, которые признали, что всё это было поразительно, но заниматься повседневной рутиной не захотели, не обращая внимания на возможность того, что вокруг нас, или в нас могут быть неизвестные вселенные, напрасно пытаясь через нас сообщить нам о себе.
Но сейчас Ланни упорствовал, потому что считал, что если это был мир духов, то Фредди Робин туда недавно прибыл и, несомненно, будет искать возможность общения со своими бывшими друзьями. Но Текумсе раздражало одно упоминание «того еврейского парня», и он не хотел с ним иметь дела. Медленное, утомительное, и по большей части неблагодарное дело — зондирование этих темных областей подсознания! У каждого из нас имеется своё собственноё, по-видимому, кое-что и от других людей. Океан неделимых первичных духовных элементов, в котором проводилось несколько зондирований, был полон существ более странных, чем любое Лох-Нессское чудовище. Забрасывая в этот океан сеть, можно вытащить только кучу водорослей и медуз. С тем же результатом можно бесконечно повторять забросы. И вот отчаявшись и решив всё бросить, вдруг обнаруживаете неземной свет или, может быть, сигналы из погибшей Атлантиды!
«Текумсе», — смиренно умолял Ланни, — «Пожалуйста, будь добр ко мне. Я знаю, что мой еврейский друг сейчас в мире духов, и он, несомненно, хочет говорить со мной, найдите его». Почему был получен результат после стольких неудач? Необычная сила нового духа? Или новый ход мыслей в собственном подсознании Ланни? Невозможно сказать. Но на следующий день после Рождества, сидя с мадам в своем кабинете, исследователь получил то, что потрясло его, как удар тока. — «Я не нашёл ни одного еврея, но тут пришёл молодой человек, который говорит, что он ваш друг. Он высок, у него золотистые вьющиеся волосы. Он нарисовал вас, и получилось хорошо. Он говорит, что вы узнаете его по этому рисунку».
— Он назвал себя?
— Он что-то говорит, что звучит как Луд. Вы его знаете? Луд-вик?
— Я его хорошо знаю, быстро сказал Ланни. Я рад, что он пришел.
— Он слышал, что вы сказали, и счастлив. Он стер рот на рисунке и нарисовал его улыбающимся.
Здесь было одно из тех странных, запутанных и непонятных явлений!
Гертруда Шульц дала Ланни о себе знать с помощью рисунка, и теперь ее муж делает то же самое! Было это потому, что они оба были художниками, и имели одинаковые мысли? Или это потому, что у Ланни в голове возникла эта идея, и теперь подсознание мадам передало её в фантастическое создание по имени Текумсе? Ведь в этом мире Ланни не упомянул никому о Труди и ее рисунке. «Скажите ему, что я очень хотел бы услышать, что он собирается сказать мне», — попросил Ланни и вкрадчиво добавил: «Кроме того, я глубоко признателен вам, Текумсе».
— Вы когда-нибудь действительно оцените меня. Этот человек пишет на рисовальной доске, что он Люди. Это правда?
— Совершенно верно. Спросите его, как он сам.
— Он говорит, что он прекратил ужасно страдать. Он говорит, что он никогда не верил в жизнь духов. Он смеялся над вами и мною, но, конечно, теперь он этого делать никогда не будет.
— Попросите его приходить чаще и рассказывать мне о себе. Есть причины, почему я желаю это знать.
— Он спрашивает, как его жена?
— С ней всё хорошо.
— Он спрашивает: Видели ли вы ее?
Поделиться книгой: