Помоги проекту - поделись книгой:
Ланни рассказал о своей поездке. Совсем немного о похоронах, Ирма хотела забыть все как можно быстрее. Ей были интересны сведения о Робби и его проекте, а также о визите к Захарову и его результатах. Она сказала: «Ланни, всё доказывает, что это крупное дело». «Я считаю, что так и будет», — ответил он.
— А Робби не хочет, чтобы я участвовала в этом?
— Ты знаешь его, он стесняется сделать предложение.
— Но это глупо. Если у него есть хорошее дело, почему я не могу в нем участвовать?
— Ну, он сказал, что не хотел бы говорить об этом, если ты не попросишь его.
— Он должен знать, что я доверяю ему, и что это семейное дело. Мне было бы неприятно, если он проигнорирует меня.
«Я скажу ему», — сказал Ланни. Так всё было улажено.
Если бы все было так просто!
«Я рада, что ты вернулся домой рано», — заметила Ирма. «Уикторп устроил обед в честь Олбани и просил нас быть вечером. Я сказала, что мы придём, если ты вернёшься».
«Хорошо», — ответил муж. — «И, кстати, ты не хотела бы поехать со мной в город завтра? У меня есть письмо от человека из штата Огайо с просьбой найти ему хорошую картину сэра Джошуа. Я думаю, что я знаю, где она есть».
То, что сказал искусствовед, было правдой. Он решил никогда не лгать жене. Если бы Ирма спросила: «Ты видел дядю Джесса?», он ответил бы «да» и рассказал бы ей о чём они говорили. Но она не спрашивала. Она знала, что не имеет права считать, что ему нельзя встречаться с братом Бьюти. Он, в свою очередь, знал, что ей должно быть известно, что он бывает там, и, возможно, встречается с другими красными, и, возможно, дает им обещания того сорта, что они всегда пытались получить от него. Они выбивают из колеи его мысли, заставляют его быть недовольным своей жизнью, поэтому он становится капризным и делает саркастические замечания друзьям своей жены. Дикое эхо опять звучало в их сердцах. Но ни говорили о нём.
Джеральд Олбани был коллегой лорда Уикторпа в МИД Великобритании. Они вместе учились в Винчестерском университете и были близкими друзьями. Олбани был сыном сельского священника и должен сам пробивать себе дорогу. Возможно, по этой причине он был более сдержан и немногословен, чем другие члены дипломатического корпуса, которых встречал Ланни. Это был худой высокий человек с вытянутым серьезным лицом. Он нашел себе подходящую жену, широкую в кости леди, носящую темно-синий вечерний костюм, несомненно, дорогой, но выглядевший очень просто. В полуголодной маленькой
Её муж был тщательно продуманным эталоном британского дипломата, холодный в манерах и точный в высказываниях. Все же, узнав его ближе, можно обнаружить, что он был сентиментальным человеком, своего рода мистиком, знавшего длинные сонеты Вордсворта наизусть. Он даже читал его Церковные очерки и не один, а много раз, и был готов защищать их как поэзию. Он был консервативен в своих суждениях, но старался быть открытым или, по крайней мере, верил, что был им. Он позволил Ланни высказывать самые нестандартные идеи и обсуждать их таким толерантным образом, с такой учтивостью, что, если бы не знать его взглядов, то возможно было подумать, что он наполовину согласился с вами. Да, конечно, мы все теперь социалисты. Мы просвещенные люди, и мы понимаем, что мир меняется. Правящие классы должны быть готовы уступить и разрешить людям больше говорить о своих делах. Но не в Индии или Центральной Африке, в Гонконге или Сингапуре. Прежде всего, не надо слишком спешить. Сейчас только консерваторы понимают ситуацию и в состоянии вести государственный корабль в опасных морях! Ирма была под глубоким впечатлением этого добросовестного функционера и желала, чтобы ее муж был таким же. Она пыталась найти тактичный способ донести эту мысль до него. Но Ланни был нетерпелив и думал, что мир должен быть изменен сразу. Он сказал, что разница между большевиками и тори заключается в основном в сроках. Жесткого старого твердолобого члена Карлтон клуба можно было убедить, что, возможно, через несколько тысяч лет темнокожие расы станут достаточно образованными, чтобы управлять своими собственными делами в политике и экономике. Но пока мы должны нести бремя белого человека, возложенного на наши плечи Богом наших отцов.
Ланни вернулся из разведывательной экспедиции. Его друзья были рады услышать, что французский финансист думал о политических перспективах его страны и что бывший оружейный король, кавалер ордена Бани, рассказал о состоянии Европы. Пьер Лаваль только что стал министром иностранных дел Франции, и Ланни рассказал, что он слышал о нем. Находясь в своём кругу, англичане согласились, что он был недобросовестным и ненадежным парнем. В отношениях с Францией это было помехой. Правительства менялись так быстро, и политика менялась вместе с ними. Никогда неизвестно, где сейчас находишься. Британская внешняя политика, напротив, менялась очень медленно. В своих основах она никогда не менялась. В Великобритании премьер-министром был социалист, но все осталось, как прежде. Политики могут приходить, политики могут уходить, но старые школьные связи остаются вечно.
Эти друзья знали всё о злоключениях Ланни в Германии и делали скидку на его крайние взгляды на нацизм. Но они не были готовы изменить чётко определённые основы политики своей империи, из-за того, что американского плейбоя с розоватым оттенком, по его мнению, бросили в застенки гестапо, или потому, что семья богатых немецких евреев была подвернута вымогательству и ограблена. Уикторп был готов признать, что нацисты были жесткими клиентами из сточной канавы, так он их назвал. Но они были правительством Германии, де-факто и де-юре, и с ними надо иметь дело. Их можно использовать в очень полезных целях. С одной стороны, в качестве противовеса французским политическим выскочкам, которые вели себя крайне высокомерно, за счет большого запаса золота своей страны. А другой, как отпор России. «О, да!» — воскликнул Ланни. — «Гитлер должен для Вас подавить большевиков!»
Везде, где бывал американский искусствовед, в Европе, в Англии, в Америке, он обнаружил, что привилегированные классы представляли собой особый вид людей, поддающихся гипнозу яростных высказываний фюрера о своих намерениях победить коммунизм и ликвидировать красную опасность. Бывший рисовальщик открыток полностью высказал свои мысли на эту тему. Он был их человеком и обещал за них сделать работу. Напрасно Ланни пытался дать им понять, что лозунги ничего не означают для Гитлера, он их использует только для приобретения и сохранения власти. Политические мнения являются арсеналом оружия, из которого он берет те, которые служат его потребности в определенный момент конфликта. Когда добросовестные, богобоязненные английские джентльмены стоят на трибуне и дают обещания своим избирателям, они подразумевают выполнить, по крайней мере, часть того, что они обещают, и как они могли себе представить, что Гитлер, Геринг, Геббельс изменят всю свою «линию» за ночь, если она подходит для их политических или военных целей? Ланни был испуган этим и опечален взглядами, бытующими во всех странах, которые он знал. Но есть ограничение на споры и протесты, которые можно делать в гостиной даже ваших лучших друзей. И если вы не будете придерживаться этих ограничений, они перестанут приглашать вас. И задолго до того, как это случится, ваша жена укажет вам, что вы делаете себя социально невыносимым. Ланни, хорошо обученный с детства, а теперь ещё имеющий полностью компетентную жену, должен был сидеть и слушать, как лорд Уикторп приступил к «предсказанию» — так он это назвал — будущего мировой истории в соответствии с интересами Британской империи. «Боже, человек, уж не думаете ли вы, что Гитлер знает, что вы от него ожидаете и почему он должен угождать вам?» — Так Ланни хотел крикнуть. Но он знал, что если он это сделает, то получит нагоняй по пути домой.
Хозяин этого древнего холодного замка, достопримечательности для туристов и дома для летучих мышей, был не на много старше, чем Ланни, но, как Ланни, он выглядел моложе своего возраста. У него были розовые щеки, светлые волнистые волосы и крошечные светло-каштановые усики. Как ему удалось остаться холостяком, было загадкой для Ирмы с первого дня, когда она встретила его на Лозаннской конференции. Он обладал элегантными манерами и уверенной речью. Он был на гражданской службе, и чтобы поступить туда, ему пришлось пройти очень жесткие экзамены. Так что он знал, что делать и что говорить в каждом случае. Он будет вежливо слушать собеседника, а затем, если сочтёт нужным, объяснит ему, где тот ошибся. Если сочтёт ненужным, то отвернётся и найдёт другого собеседника.
Ирма считала его одним из самых информированных людей, которых она когда-либо встречала, и иногда цитировала его мужу в качестве авторитета. Ирма любила романтический серый каменный замок, несмотря на его переносные ванны, которые она называла «жестянкой». Ей нравились почтительные арендаторы, которые всегда снимали перед ней шляпы, если это были мужчины, и делали реверанс, если это были женщины. Она любила английскую сдержанность, в отличие от французской разговорчивости. Она любила жить в мире, где все люди знали свои места, и всё, что происходило, происходило именно так, как в течение сотен лет. Она хотела, чтобы Ланни обладал чувством собственного достоинства, а не вёл себя, как представитель богемы, не встречался бы с всякими подонками, не потирал бы локти вместе с «радикалами» в прокуренных кафе и не позволял бы им спорить с ним и даже высмеивать его.
Короче говоря, Ирма нравился мир без путаницы, бытовой или интеллектуальной. Она видела её сначала в России, а затем в Германии. И если играть с опасными идеями, то потом станешь свидетелем опасных действий. Она думала, что Ланни был достаточно стар, чтобы впадать в юношескую экстравагантность, и она мечтала, чтобы он успокоился и заботился о ней, о ее богатстве и о ее ребенке. Она нашла в лорде Уикторпе идеальную модель того, что она хотела бы видеть в своём муже. И в то время она была слишком тактичной, чтобы выразить это словами, Ланни мог понять это без труда. Он не был ревнив, но он не мог изредка не думать, как приятно было бы, если бы его жена могла согласиться с ним о вещах, которые он считал важными. Его усилия, чтобы держать свои раздражающие мысли при себе, привели к своего рода раздвоению личности, и со временем его скрытая часть становилась все более и более активной.
Эмили Чэттерсворт убедила Ирму, как важно для нее проявлять серьезный интерес к профессии мужа и дать ему ощущение заработка собственных денег, пусть даже небольших. Поэтому Ирма будет ездить с ним смотреть на старых мастеров и будет серьезно выражать свое мнение по их достоинствам и ценам. Она хотела культурного роста, и это занятие будет его частью. Многие из картин были на самом деле великолепны, и изредка, когда Ланни начинал торговаться, Ирма покупала картину сама и отправляла её в хранилище до того момента, когда у неё будет собственный дворец в Англии или во Франции, где она пока ещё не решила.
Сэр Джошуа был особенно интересным мастером, потому что нарисовал так много красивых аристократических дам и их детей. Сама Ирма была такой же дамой, и Ланни сказал ей, что ищет нужного человека, чтобы сделать ее портрет в натуральную величину. Так что теперь она видела себя в этих герцогинях и графинях, и заучивала позы и костюмы, для того, чтобы, когда придет время, сказать художнику, что именно она хотела. Это был способ познакомиться с жизнью. Она решила узнать, как потратить деньги, как аргументировать, что является удовольствием, и как удерживать уважение тех, с кем имеешь дело, от скромной служанки до гордого аристократа, который пригласит её украсить его гостиную.
Ланни был добросовестным в обслуживании своих клиентов. Когда владелец завода шарикоподшипников в Огайо написал ему, что хочет хорошего сэра Джошуа для своей коллекции, Ланни не схватился за первое предложение известных дилеров и не сказал: «Этот парень имеет так много денег, что не имеет значения, за что он платит». Нет, он изучит свою картотеку и список всех известных ему работ сэра Джошуа, получит фотографии каждой из них и направит их своему клиенту с длинным письмом и подробным описанием качеств каждой и обсуждением возможных цен.
«Я советую вам, подождать нескольких недель», — напишет он, — «до тех пор, пока не распространяться слухи вокруг запросов, которые я сделал. Вы понимаете, что рынок старых мастеров это маленький мир, полный деятельных и энергичных дилеров, и они сплетничают между собой, как улей пчел. Они считают американцев принадлежащей им добычей и неизменно спрашивают на пятьдесят процентов больше, чем у англичанина. Мне удалось произвести впечатление на них, что я не являюсь простаком. Я обычно пугаю их, что мой клиент предпочтёт какую-либо другую картину. И, как правило, в течение нескольких дней они звонят и приглашают меня установить цену. Я отказываюсь это делать, пока я не услышу предложения от другого дилера по какой-либо другой картине. Все это достаточно противно, но это способ покупки картин, и нет никакого смысла дать себя ощипать».
Такое письмо произведёт впечатление на владельца завода, поскольку это было похоже на то, как он действовал при размещении заказа на стальные слитки. Когда он получит, наконец, свою картину, он будет ценить её намного больше, потому что он должен был волноваться о ней. Он скажет своим друзьям: «Этот парень Ланни Бэдд достал её для меня, знаете, Оружейные заводы Бэдд, он женился на Ирме Барнс, наследнице. Он делает это скорее из-за любви к искусству, чем из-за денег». Прибытие картины будет отмечено в местных газетах, там будет воспроизведена не только картина, но и фотография гордого владельца. Так другие владельцы заводов района узнают, что искусство окупается, и жена одного из них получит адрес Ланни и запросит, имеется ли что-нибудь действительно первого класса в настоящее время на рынке. А Ланни получит свои десять процентов от всего этого на карманные расходы и будет наслаждаться жизнью.
После просмотра нескольких картин Ирма всегда уставала и вспоминала различные вещи, которые дамы должны делать, когда посещают большой город. Парикмахеры, маникюрши, массажисты, модистки, портнихи, скорняки, ювелиры — разные практичные поставщики товаров и услуг, которые заняты день и ночь, убеждая клиентов, что без них невозможно жить достойно и романтично. После обеда Ирма сказала: «Я хочу пойти туда-то», и они договорились о встрече позже днем, чтобы попить чаю и потанцевать. Ланни, зная, что это произойдет, телеграфировал мистеру или «товарищу» Монку, сообщив время, когда посетит его в очень бедном районе Лаймхаус, недалеко от доков. Здесь были многочисленные ряды похожих друг на друга двухэтажных ветхих жилищ, каждое с двумя трубами, извергающих клубы угольного дыма. Вместе с сотнями заводских труб они образовывали мрачную атмосферу, которая окутывала район в течение ста лет и сделала его похожим на огромную свалку.
В такой местности причудливая спортивная машина будет необыкновенным явлением. Ланни, учитывая свой опыт в Германии, заметил дом и поставил машину за углом. На его стук в дверь вышла неряшливая старуха, своим видом и голосом походившая на кокни. Когда он попросил мистера Монка, она сказала, коверкая слова: «Ой, да», и, когда она привела его к узкой лестнице, то пожелала приятного дня. Он был совершенно уверен, что, независимо от нацистского или анти-нацистского заговора, который может здесь происходить, эта леди из этого дома не может иметь ничего общего с ним. Ланни не отвергал возможности того, что он мог иметь дело с гестапо. Они могли схватить Труди Шульц и использовать её рисунки, как средство выявления её друзей и получения информации. Он читал о похищении гестапо лиц из Австрии и Швейцарии. Последней жертвой был брат Грегора Штрассера. Но он не думал, что они зайдут так далеко в Лондоне!
Женщина, ворча о своём ревматизме, на самом деле не должна подниматься по лестнице и постучала в дверь задней комнате. Ланни догадался, что ей был интересен ее иностранный постоялец и «франт», который к нему пришел. Человек внутри ответил на стук, глянул и быстро сказал: «
Ланни шел на встречу с «интеллигентом», но одного взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что перед ним был человек, проводивший много времени вне помещений и занимавшийся тяжёлым ручным трудом. У него была коренастая фигура, плотная, как у боксера, и его сильная шея переходила прямо в спину. Его лицо было обветренно, а руки огрубели. Он был одет, как чернорабочий. Его темные волосы были коротко острижены в прусском стиле. Ланни подумал: «моряк или, возможно, грузчик». Он встречал такой тип среди социалистов в Бремене, а также на Ривьере: человек, который трудился днём, а читал ночью. Его образование было узким, но он превратил его в острый меч для своих целей. Он знает, что хочет, и его речь непосредственна. Если он средних лет, то он, вероятно, социалист. Если молод, то, скорее всего, коммунист.
Незнакомец уселся на краю узкой кровати, не более, чем в метре от Ланни, и, глядя ему прямо в лицо, начал голосом с сильным северогерманским акцентом: «Имя, которое я вам дал, это не моё настоящее имя, так что и не надо его произносить, и я попытаюсь не произносить ваше имя, и давайте не будем называть по имени наших друзей или любые места. Вы понимаете, что на это есть чрезвычайно важные причины».
«У вас основания полагать, что за вами здесь следят?» — спросил посетитель, говоря тихо, как и его собеседник.
— Я всегда предполагаю это. Это единственный способ выжить. Я послал вам кое-что вроде верительной грамоты. Вы признали её?
«Полагаю, что да», — ответил Ланни.
— Назовём женщину, о которой идёт речь, фрау Мюллер. Пусть так будет для устного и письменного общения в будущем.
Ланни кивнул и подумал: «А мельник вместо судьи», что означало слово Шульц на немецком[19].
Незнакомец продолжал: «Фрау Мюллер и я связаны с другими по работе первостепенного значения. Мы должны соблюдать одно правило, ничего о ней не говорить, за исключением крайних случаев. Я надеюсь, что вы не будете задавать мне слишком много вопросов и не обидитесь, если я вам скажу: Я не могу ответить на этот вопрос, потому что на кону стоят не просто наши собственные жизни».
«Я понимаю», — ответил Ланни.
— Мы не ни при каких обстоятельствах не должны называть любое другое лицо. Я знаю имена только тех, с кем имею дело, она знает имена тех, с кем имеет дело она, но я не знаю ее коллег, и так далее. Мы не держим ничего в письменном виде. Если нас захватят наши враги, у них будем только мы, и даже если они будут пытать нас, и мы сломаемся, то всё равно от нас многое не узнаешь.
«Я понимаю», — снова ответил Ланни.
— Я надеюсь, что вы будете доверять мне на основании того, что вы знаете о фрау Мюллер, которая дала мне ваше имя и послала меня к вам. Она рассказала мне о вас, и заверила меня, что вы товарищ и человек чести. Также, что вы имели опыт, который позволил вам знать, что представляют наши враги, и какими серьезными последствиями дело обернётся для нас, если мы будем преданы, или даже если неосторожно упомянуть о нас. Я прошу не упоминать об этой встрече ни при каких обстоятельствах. Могу ли я рассчитывать на это?
— Да. Конечно, но я не могу сказать, насколько далеко я мог бы пойти с вами.
— Нам нужны друзья за пределами нашей страны, и мы надеемся, что вы поможете нам и, возможно, найдёте других, чтобы помочь нам. Мы сможем выполнить очень важную работу, если мы получим помощь. Мы представляем народное движение по освобождению нашего народа от рабства, которое невыносимо для него и в то же время является смертельной опасностью для внешнего мира. Я полагаю, что вы согласны с этим, и это не требует каких-либо доказательств или обсуждения.
— Совершенно верно, герр Монк.
— Вы знаете, кем была фрау Мюллер раньше, я был таким же и остаюсь до сих пор. Секретность и тайные происки не наш выбор. Они навязаны нам жестокой тиранией. Наша работа просветительная. Мы не террористы, и ими не станем ни при каких обстоятельствах. У крупных цивилизованных стран в настоящее время завязаны глаза, и мы пытаемся снять повязки с их глаз. Мы считаем это нашим долгом, и готовы в случае необходимости отдать за это жизнь и рисковать подвергнуться пыткам. Какие методы мы используем для распространения информации это наш секрет, и мы уверены, что вы поймёте, что мы об этом не говорим.
— Я понимаю, все, что вы говорите.
— Вы знаете фрау Мюллер и доверяете ей, как товарищу. Есть причины, почему она не могла приехать. У меня другая ситуация, я могу въезжать и покидать страну, и поэтому я выступаю в качестве ее посланника. Я надеюсь, что вы примете меня, как Вы бы приняли ее. Ланни изучал лицо, находившееся так близко от него, взвешивал каждую интонацию голоса и пытался создать представление о личности, находящейся перед ним. Он сказал: «Мы должны говорить со всей откровенностью, сейчас и в наших будущих отношениях, если они у нас будут».
Совершенно верно, герр — как вас называть?
«Шмидт», — предложил Ланни, добавляя ещё одну профессию[20] к мельнику и судье.
— Согласен. Герр Шмидт?
— Женщине, о которой вы говорите, я бы мог доверять безоговорочно. Но я не могу игнорировать возможность того, что хитрые враги, возможно, захватили ее и документы, и послали одного из своих хорошо подготовленных агентов ко мне, зная точно, как выдать себя за члена ее группы.
— Вы совершенно правы, и я ожидаю, что вы меня будете расспрашивать и делать все, что вы найдете нужным, чтобы убедиться. Но если я предпочту не отвечать на некоторые вопросы, не принимайте это как знак вины. Если бы я был агентом врага, я бы ответил свободно.
Ланни не мог не улыбнуться. «Враг должен быть более субтильным», — заметил он.
Внук Бэддов не смог не понять, что наступил важный момент в его жизни. Он ожидал нечто подобное, как покинул Германию. И долго размышлял, как это случится. Теперь он сказал: «Я достаточно хорошо знаю фрау Мюллер, и если вы её тоже знаете, попробуйте убедить меня в этом, и в том, что вы её друг».
«Я расскажу вам все, что я знаю», — ответил незнакомец. Он начал говорить медленно и осторожно, как будто роясь в своей памяти: «Фрау Мюллер, как говорят, арийская блондинка. Ей лет под тридцать, она для женщины довольно высокого роста. У неё глубокий низкий голос. Я знаю ее только около года, и не знаю, как она выглядела раньше, но теперь она худая и бледная, у неё тонкие черты лица. И вы чувствуете, что она воздействует на вас облагораживающе. У неё сильное чувство долга, и для неё личные качества имеют большее значение, чем для большинства марксистов. У неё светлые волнистые от природы волосы, Она мало уделяет внимания своей внешности. Она быстро и точно рисует. Я не разбираюсь в искусстве, и могу только восхищаться ее рисунками. Кроме того, я мог бы упомянуть, что чуть выше правого колена у неё красноватое родимое пятно».
«Я сожалею, но я не знаю её достаточно хорошо, чтобы подтвердить это». — Опять Ланни не мог удержаться от улыбки.
Но собеседник серьезно ответил: «Прошлым летом ее друзья поняли, что она слишком много работает, и убедили ее поехать на озера на несколько дней поплавать, так я увидел эту родинку. Она полностью посвятила себя памяти мужа и упрямо верит, что он все еще жив, и что она когда-нибудь найдёт возможность освободить его».
— Вы ничего не смогли узнать о нем?
— Никто не слыхал о нём ни слова с тех пор, как его захватили. Мы все уверены, что он был убит, а от тела его тайно избавились.
— Вы не могли бы рассказать мне о его аресте, если можете.
— Он был арестован вместе с вашим родственником, евреем, который играл на кларнете. Тот пришел к Мюллерам в дом из-за внезапной болезни, у него было несварение желудка. Фрау Мюллер вышла за продуктами, а когда она вернулась, то обнаружила, что на дом был налёт, и ее муж и ваш родственник были захвачены.
— Это соответствует тому, что она мне рассказала. Позвольте мне спросить, что она рассказала вам о своем последнем свидании со мной?
— Она выходила из портновской мастерской со свёртком одежды, когда вы подошли к ней и настойчиво утверждали, что узнали ее, несмотря на её желание быть неузнанной. Вы сообщили ей, что ваш родственник был в Дахау и обещали попробовать выяснить, был ли ее муж там. Но она больше никогда не слышала о вас.
— Она рассказала вам, как она хотела со мной общаться?
— Вы должны были подойти к определенному углу, а она бывала там в полдень каждое воскресенье, но вы не появились.
— Она рассказала, что я дал ей?
— Вы дали ей шесть банкнот достоинством в сто марок, и она хочет, чтобы вы знали, что они были переданы в группу и использованы для нашей работы.
«У меня никогда не было никаких сомнений по этому поводу», — ответил американец. — «Это все убедительно, герр Монк, а теперь скажите мне, что вы хотите, чтобы я сделал».
— Нам нужно больше таких банкнот, герр Шмидт. Вы понимаете, что в старые времена рабочее движение обладало силой, потому что могло собрать взносы с миллионов членов, но теперь у нас небольшая группа, и при каждом новом контакте мы рискуем жизнью. Для рабочих в нашей стране в настоящее время трудно достаточно заработать на жизнь, не говоря уже о литературе. Мы должны иметь помощь от товарищей за границей, и фрау Мюллер надеется, что вы дадите согласие выступать в качестве нашего сборщика средств.
Ланни не нужно было задавать последний вопрос. Он знал, что произойдет, и у него заныла совесть, как это было много раз до этого. Люди так много ожидали от мистера Ирма Барнс, который водил дорогие автомобили, был одет по последней моде, жил в элегантных виллах в самых восхитительных уголках земли!
Несомненно, товарищ Монк тоже знал, что происходит в этой хорошо ухоженной голове. Он быстро продолжил: «У нас есть дело, за которое мы рискуем не просто жизнью, но самыми жестокими пытками, которые изверги в человеческом обличии смогли придумать. Это не просто наше дело, но и ваше. Ибо, если эти изверги, которых вы хорошо знаете, превратят ресурсы страны в вооружение, то вы окажетесь в такой же опасности, как и мы. Поэтому мы имеем право требовать поддержку достойных и благонамеренных людей. Я предпринял длинное и опасное путешествие сюда и не чувствую себя неловко, сделав вам такое предложение. Я не нищий, я товарищ, и я делаю такое предложение как дело чести и долга, от которого человек не может отказаться без стыда. Вы видели невинно пролитую кровь, и кровь вашего убитого друга обращается к вам, не для мести, а за справедливость, за правду, за долгую, трудную и опасную работу, чтобы распространять правду».
Как бы то ни было, сейчас Ланни Бэдд слышал те же слова, которые день и ночь говорил его внутренний голос, который преследовал и мучил его, нарушая его покой даже в самом высшем обществе, даже в объятиях пламенной молодой Юноны, которая так глубоко повлияла на него. Эти слова были произнесены требовательным тоном, и он подумал: «Если этот грубый трудяга является агентом гестапо, то они, безусловно, имеют первоклассную школу сценического и ораторского искусства».
Бедный Ланни! Он должен был начать «рассказ о злоключениях», который он повторял много раз, что даже устал себя слушать. «Геноссе Монк, я не знаю понимает ли Тру…, то есть фрау Мюллер, это или нет, но мои денежные средства не такие, как о них думают люди. Я должен заработать то, что я трачу. И я трачу много, потому что источник моих заработков богатые люди, и нельзя иметь дело с ними, если не жить, как они. У меня есть богатая жена, но у меня нет прав на расходование её денег, а она не разделяет мои политические убеждения. И чувство гордости позволяет мне сохранять свою независимость».
— Я принимаю то, что вы говорите, геноссе, но я не могу иметь чувства гордости, потому что нахожусь в розыске, и беспокоюсь не только за себя, но и за те миллионы трудящихся, чьи потребности настолько велики, что никто не может их преувеличить. Это не домыслы, я говорю вам чистую правду, что наиболее важной целью во всем мире сегодня является вырвать мою страну из рук бандитов. Литература, искусство, цивилизация всё будет разрушено, если мы проиграем. Конечно то, через что вы прошли и что вы видели, заставит вас принять эту истину!
«Откуда вы знаете, что я видел?» — спросил Ланни с внезапным любопытством.
— Это один из вопросов, на который я не должен отвечать. В моей стране сегодня люди носят маски, говорят шепотом, но этот шепот не смолкает все время, и новости распространяются с большой скоростью. Именно поэтому несколько кусочков тонкой бумаги, которые стоят ничтожно мало денег, могут сделать так много. Они могут зажечь огонь, который никогда не потушить. Поверьте мне, я знаю состояние умов наших рабочих, и что может быть сделано. Дайте нам те деньги, какие сможете, и посмотрите, как можно собрать больше для нас.
«У меня есть много богатых друзей», — продолжил Ланни свой «рассказ о злоключениях» — «но мало кто из них будет вкладывать деньги в дело, о котором мы говорим. Я боюсь то, что я дам вам, я должен сначала заработать».
— Делайте то, что вы можете, это все, что мы просим. Наши жизни зависят от вашего времени.
«Хорошо», — сказал Ланни. — «Я дам вам пятьсот долларов сегодня. Это все, что я могу выделить в настоящее время. Но я дам вам тысячу или две, как только заработаю, продавая картины. Я прошу только одно условие для будущих сумм: я должен увидеть вашего друга фрау Мюллер и услышать от нее, что она этого хочет от меня».
— Это будет очень трудно организовать, Геноссе.
— Не так сложно, я считаю, я готов приехать в вашу страну. Час назад я бы сказал, что ничто не может заставить меня туда вернуться. Но я приеду ради этой работы.
— А разрешение на въезд?
— Я вполне уверен, что не будет никакого вмешательства в мои передвижения. У меня есть бизнес, который
— Я и не предполагал ничего другого.
—
Вот так снова Ланни «вляпался». Предаваясь пороку, показывая слабость, которая приводила в отчаяние три семьи. Его неспособность сказать нет людям, которые болтали о «социальной справедливости», и обещать им компенсацию для бедных за счет богатых. Что Ланни знал об этом грубом субъекте? Тот говорил на языке революционного идеализма с кажущимся подлинным красноречием. Но что это значит? В Британском музее можно найти тысячи книг, наполненных таким идеализмом, и в любой день вы можете увидеть плохо одетых и давно нестриженых людей в очках, углубившихся в эти тома и впитывающих в себя эти идеи. Они были повторены в тысячах брошюрах, которые можно купить за несколько пенсов в киосках в рабочих районах. Любой мог выучить этот жаргон. Как и любой также может научиться делать взрывчатку и изготавливать бомбы!
Ланни мысленно обсуждал этот вопрос с женой и матерью, пока ехал со встречи в Лаймхаусе. Ланни не был уверен в своей позиции, и подвергся резкой критике со стороны этих двух и других лиц, которые имели притязание на него: матери Ирмы, Эмили Чэттерсворт, Софи, Марджи и всех других светских знакомых. «С какой стати, вы должны доверять этому человеку?» — спросят они. — «Он говорит, что он не террорист, а что, если это не так?! Вы говорите, что Труди Шульц социалист. Но прошёл год и несколько месяцев с тех пор, как вы видели ее. И откуда вам знать, что она не изменилась из-за преследований? Вы говорите, что не умрете от горя, если они сделают бомбу и убьют Гитлера. Но вы готовы к тому, что гестапо выжмет из них правду, и газеты всего мира опубликуют историю, что внук
Вот так дамы, которые окружали Ланни, а затем мужчины, лучше информированные о политике, выскажут своё мнение. «Даже учитывая, что этот крепкий самоучка моряк или грузчик, который называет себя вашим «геноссе», вашим преданным товарищем по социализму, действительно тот, за кого он себя выдаёт, что тогда? Может быть, он станет новым Эбертом[24] из грядущей революции, но опять же, может быть, он будет Керенским, социалистическим адвокатом, который взял власть в России, но не смог удержать её и был свергнут большевиками. Готовы ли вы увидеть, что эта схема повторится в Германии? Если это так, дайте нам знать, чтобы мы могли понять, что это за сына, или сводного брата или зятя мы получили!»
Весь этот ропот, эта суета звучали в мозгу у Ланни, пока он ехал к фешенебельному отелю, где он останавливался в различных случаях. По времени банки были уже закрыты, но руководство отеля знало, что его чек был обеспечен, и без сомнений выдало ему десять десятифунтовых и две однофунтовые банкноты. Оттуда он отправился в ближайший обменный пункт, который предлагал европейские и американскую валюты с небольшой маржой, и заменил свои банкноты на двенадцать банкнот достоинством в сто марок и пять достоинством в десять марок. Затем скатал их и уложил в нагрудный карман, с чем и отправился на прогулку по Стренду, где к нему подошел плохо одетый человек, который, возможно, говорил: «Пожалуйста, мистер, дайте бедному парню пару пенсов, чтобы поесть», — но это было не так. Ланни сунул ему что-то, возможно, это была пачка сигарет, но это тоже было не так. Геноссе Монк, по-видимому, отправился в Германию, а Ланни пошёл к ближайшему художественному магазину, чтобы быть в состоянии сказать своей жене, не греша против истины: «Ну, я видел другого Сэра Джошуа, и его можно купить менее чем за десять тысяч фунтов».
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Поделиться книгой: