Помоги проекту - поделись книгой:
— Не помню… Он говорил об ее плечах.
— Как ты думаешь, он их видел на балу?
— Ну да, глупая…
Клара д'Элебез думает о той красивой даме, которую она видела раз с Рожером в коляске. На ней был розовый капор…
— Дети, — зовет госпожа д'Элебез, — идите в столовую.
Подруги садятся за стол, одна против другой. Оправляя платье, они улыбаются по-детски — застенчиво и радостно, этой улыбкой нежной и невинной, почти грустной, двух учениц, встретившихся за стеной пансиона.
Клара д'Элебез в платье тети Аменаиды. Ее локоны падают на плечи, как ветви бука. Лия Фошерез темнее Клары, она причесана гладко, с бархатным бантиком на голове. У нее черные, миндалевидные глаза, как у брата. Нос острый, а рот маленький и круглый. На ней лиловое платье, и кончики панталон падают на башмаки цвета юбки. Черные шелковые перчатки придают ее ручкам важный вид. Она все время улыбается своей подруге, с ложечкой над тарелкой темной малины.
Госпожа д'Элебез уходит. И дети молча едят. Часы в трюмо бьют четыре. Время от времени Клара д'Элебез встает и угощает подругу. Она сама написала два маленьких меню: «малина, виноград, яблоки, шоколадный крем, абрикосовое варенье, сироп из смородины, аршад». Вдруг они начинают смеяться, потому что на ставню взлетел павлин, как букет теней.
После они идут на лужайку и с поднятой головой, вытянув руки, играют в серсо.
— Пойдем поглядеть, есть ли в курятнике яйца, — кричит вдруг Клара д'Элебез.
В соломе они находят три теплых яйца и несут их Гертруде, та благодарит добродушно. Обнявшись идут они по тенистой аллее.
— Ты имеешь известия об Альманде де Флорай?
— О!… представь себе!… — отвечает Лия, — только представь себе!… Рожер увидал позавчера в моей тетрадке стихи Альманды.
— Что он сказал?
— Он сказал: это стихи молодой и экзальтированной особы.
— Это все, что он сказал?
— Он еще прибавил: твоя подруга Клара д'Элебез говорила со мной на днях об Альманде де Флорай. Но то, что говорила твоя подруга, во сто раз прекрасней стихов Альманды.
— И потом?…
— Потом я спросила его, о чем ты говорила.
— И что он ответил?
— Она говорила о старом саде.
— Это все? — спрашивает тревожно Клара д'Элебез.
— Все…
— Да, это правда… Я говорила ему о старом саде…
— О каком саде?
— О саде «Заколоченного дома».
— Что это?…
— Это дом на холме у Ноарье.
— Кто там живет?
— Никто, он ведь заколочен… Но прежде… Когда-то…
— Кто? Скажи?
— Больная иностранка… мне кажется…
— Погляди, какая толстая ящерица…
— У нее синяя головка.
— Слышишь — экипаж? Это приехал управляющий за мной… О, как скоро!…
— Мы увидимся теперь только в монастыре… Вот и конец каникулам…
— Как скучно это, дорогая!… И Рожер уезжает послезавтра. Я останусь почти одна. Ты мне напишешь?
— Да… А ты тоже?
— Хорошо.
Лето кончается. Дни то спадают на резком ветру, то засыпают под шорох дождей. Клара д'Элебез после обеда рассматривает и приводит в порядок свой гербарий. Кончиком булавки она расправляет лепестки, считает их. Вот «ларбазис», который издает запах сладкого миндаля и цветет на поемных лугах. Вот «осенний крокус», он вреден коровам. Вот «солнечная роса», она растет в торфяном болоте и ее листья всегда серебрятся от рос. Вот «полевой гиацинт» с темно-синими колокольцами, и хрупкий «блуждающий вереск», и «душица» печальная с скромными и душистыми лепестками. Вот лечебный «обыкновенный шалфей» и «мелисса» — любимица пчел. Клара д'Элебез перечитывает в своей ботанике, предисловие которой украшено Богородицей в цветах, следующие стихи неизвестного поэта:
Скоро приходится проститься с цветами и думать о печальном возвращении в монастырь.
Клара д'Элебез раскладывает в своем сундуке много милых мелочей. Она перебирает в ларце письма подруг, полученные за время каникул. Она перечитывает их. Вот письмо от этой чудачки Виктории д'Этремон. С множеством обращений «моя дорогая» и восклицательных знаков, она рассказывает, что жених ее старшей сестры на пикнике упал в воду, что у него в карманах и сапогах осталась тина, что у него не было костюма переодеться, что было комично на обратном пути, как сестра Эдмонда хныкала и вытирала своего Эжена носовым платком. Вот письма Бланш де Персиваль; она жалуется, что не получила ни одного письма от их общей подруги Сильвии Лабуле. «Неблагодарная!» — так заключает Бланш. Что касается Розы де Лимерей — она много читает. «Что меня привело в восторг, это история одного молодого человека (сочинение госпожи Дерваль), которого приняли за другого — убитого. Он оделся палачом и нашел свою невесту в темнице»…
Вдруг Клара д'Элебез морщит лоб. Она забыла в своем саше письма дяди Иоахима. Быстро идет она к шкапу, вынимает два письма, кладет их среди посланий подруг, запирает ларец и прячет ключик меж подкладки своей монастырской накидки.
V
Грусть октябрьского ветра волнует платаны рекреационного двора, подымает холодную и резкую пыль. Тонкая струя фонтана каждую минуту разбивается на ветру. Завтрак кончился, и с земли взлетают бумажки от пирожных, яблок и апельсинов. Это время самых оживленных игр. Мелькают черные платья воспитанниц. Немногие только прогуливаются парами, таинственно беседуя о чем-то.
— Лия! Ты попалась, или я больше не играю…
— 21, 22, 23. Нет! Теперь ты…
— Где
— Не кричи так.
— Я тебе говорю…
— Ай! Как я больно сделала! Да! Колено…
— …и потом, — рассказывает одна из степенно гуляющих, — и потом, когда они пришли в трапезную, все заметили, что они говорят мало и голосом хриплым. Они говорили, что вернулись из Палестины. И девица, которая прислуживала, увидела под столом красный сапог. И тогда вдруг…
— Булавка попала в мячик…
— Ай! Ай!
— Какая ты дура! Если ты будешь так кричать, я не играю.
Ветер все воет в отчаянии. Воробьи, нахохлившись от холода, купаются в пыли, пугливые улетают, унося крошки хлеба.
Клара д'Элебез сидит одна на скамье. Три дня ее мучат острые боли в боках, в груди и в затылке. Она сжимает зубы и ничего не говорит о мучении, оттого ли, что слушать утешения ей слишком тяжело, оттого ли, что безумная мысль проникла в ее расстроенное воображение. Изредка тихий стон — вот и все. Она сидит здесь на скамье с начала перемены, завернувшись в черную накидку, чуть дрожа от жара. Она ничего не отвечает подругам, которые, проходя, расспрашивают ее, никому, даже своей любимой Лии.
Но девушки не удивляются молчанию Клары, зная ее многие странности. Рядом корзинка с виноградом, тщательно уложенным Гертрудой. Мать принесла ее вчера, но Клара не дотронулась до лакомства. Она нелюдима, как больной звереныш.
Она подымается, только когда колокольчик зовет всех в класс.
— Дитя мое, — говорит как будто случайно проходящая настоятельница, — если вы больны, не надо себя переутомлять. Вы всегда прекрасно учились, но за последние дни все замечают в вас перемену. Вы больны?
— Я немного устала. Но это ничего…
— В таком случае вы свободны от всяких занятий. Я настаиваю, чтобы вы теперь отдохнули. Слава Богу, вы достаточно дали доказательств вашего прилежания. Если вы чувствуете себя не так плохо, чтобы лечь в больницу, оставайтесь здесь, по не работайте! Я даже разрешаю вам, как исключение, свободное чтение… Теперь ступайте, дитя мое!
Клара д'Элебез входит в класс, где ее подруги уж работают. Гусиные перья скрипят на тетрадках, тщательно наклоненных вправо. Девочки пишут, склонив голову на правое плечо и высунув кончик языка.
Клара д'Элебез подымает крышку парты и долго держит ее открытой, подставив линейку. Из-под книг вытаскивает она письмо дяди Иоахима и с лицом, отупевшим от муки, перечитывает в сотый раз конец:
«Да, я остаюсь одиноким на сей земле, с раскаяньем и томленьями, ибо не оставили вы моему одиночеству даже грустного плода наших объятий»…
О, страшная мысль три дня уж пытает детское сердце! Я беременна, я должна быть беременной, сказала она себе третьего дня, перечитывая это письмо. И сейчас она упорно повторяет это. Она почувствовала невралгические боли и вдруг мысль безмерная явилась… «грустного плода наших объятий».
Тогда сказала себе Клара: от объятий рождаются дети. Это от объятий стала беременной несчастная Лаура? Ах! Если б я знала это!…
Какое преступное безумье овладело моей душой, когда я страстно обняла Рожера?
Да, но ведь папа меня часто обнимал. Но конечно… Бог не позволяет иметь детей ни от отца, ни от братьев… А от кузенов? Ведь за них можно выйти замуж… Значит…
С этого дня началась для Клары медленная агония. Столь велико было ее неведение, что даже самые очевидные доказательства не разубеждали ее. Мать приходила к ней, пробовала расспрашивать о болезни, но напрасно. Клара д'Элебез провела дома десять дней, но жизнерадостность не возвращалась к ней. Она даже начала просится обратно в монастырь. Больная бродила одна по чердакам, где играла когда-то в детстве. У отца копошилась где-то мысль о страшном безумии многих из рода д'Элебез, но он старался отделаться от этих догадок.
Унылая девушка одна бродит по холодным коридорам монастыря, куда она снова вернулась. В жару и в тоске она даже перестала чувствовать невралгические боли.
Раз ночью ей показалось, что младенец шевелится в ее девичьем животе. Вскочив с кровати, она сразу вспомнила голос, говоривший ей во сне, как раз в утро страшной охоты: «Вот приходит время твоей беременности!» Это было божественное предостережение, подумала она. А я! Я не послушалась! Все потеряно! Все кончено! О, зачем я родилась, зачем я не животное, не бедная тварь, как Робинзон, который грызет кость на солнышке! Тогда бы меня оставили в покое.
Часто мысли Клары останавливаются на ребенке, рожденном ее печальной невинностью. Ах, она уже любит его! Это его сын, сын любимого. Что сказал бы Рожер, если б он знал обо всем? Написать ему? О, нет! Какой позор! Но когда он узнает страшную правду — будет ли дуэль, как между дядей Иоахимом и братом Лауры? Рожер — выстрелит ли он? Неужели он ослепит папочку? И тогда?… Нет, все это слишком ужасно!…
И каждый день новый кошмар, каждую ночь новая смерть. Даже и не смерть, а нечто более ужасное, чем жизнь.
Раз господа д'Элебез и Фошерез едут вместе в монастырь навестит дочерей. Они прибегают — одна зачахшая, бледная, другая — здоровая и веселая. Через четверть часа господин Фошерез, отослав Лию, обращается к Кларе д'Элебез:
— Вы больны, дитя? Скажите? Чем вы страдаете?
О, как хотелось бы ей признаться в своем преступлении! Но стыд удерживает ее. Перед другим врачом, быть может в слезах, повинилась бы она в своей несуществующей вине. Но перед этим нет! Никогда! Перед отцом Рожера!… Рожер не виноват… Она одна отвечает за совершенное Непреодолимый стыд удерживает ее… Она отвечает:.
— Я не страдаю… У меня лихорадка…
Мужчины уходят. За оградой монастыря господин д'Элебез не выдерживает и плачет.
— Успокойтесь, мой бедный друг, — говорит господин Фошерез, — у девушек бывают нервные заболевания, которые исчезают же неожиданно, как появляются. Я не думаю, что это опасно… Девочка она сильная… родители здоровые. Я никогда не слышал, чтоб в семье д'Элебез или д'Этан были нервные больные.
При этих словах, бессознательно жестоких, господин д'Элебез весь передергивается.
— Мой дорогой Фошерез… — говорит он.
И замолкает, не сделав ужасного признания.
— Девочка просто очень нервна, — продолжает господин Фошерез, — но ничего опасного…
Клару д'Элебез заботливо лечат. В монастыре, где она всегда была любимицей, ей не отказывают ни в чем. Чтоб не возбуждать ее, духовник освободил ее от всех религиозных обязанностей. Воскресная служба — и только. Она не должна теперь каждые две недели исповедываться. Старый священник знал душу девушки и понимал, сколь мучительным может быть в таком состоянии час исповеди.
Но Клара д'Элебез, сначала втайне обрадовавшаяся этому, потом заволновалась.
Неужели мои намерения столь ужасны, что я не могу их поведать даже духовнику?
Пытки возобновлялись или, вернее, не прекращались. Ей часто кажется, что она сидит на колодце у заколоченного дома, что павлины висят над нею и солнце жжет голову.
— Он родится голым, — говорит она сама себе. — У младенца Христа была хоть солома…
И в то время как нежно думает Клара о рожденном Младенце, в ее душе подымается глухая злоба против Господа. — Он недобрый, — восклицает она. И тотчас, испуганная своим богохульством, смиряется и долго молится.
Одно посещение особенно тяжко ей — ее старого приятеля господина д'Астен. Он приехал навестить больную девушку. Он входит в приемную залу с большой корзиной кизила, который Клара раньше так любила. Растроганная Клара плачет. Тогда старый д'Астен, сам потрясенный, протягивает ей руки, желая приласкать дитя и успокоить.
Но вдруг Клара д'Элебез встает с нахмуренными бровями, с суровым взглядом и кричит:
— Не смейте обнимать меня, — кричит она. — Жалкий! Вы хотите меня обесчестить.
Господин д'Астен не передал родителям непонятной фразы, которая, по его мнению, была доказательством страшного безумия. Но, не объясняя ничего, он настоял, чтоб девушку перевезли из монастыря домой.
Часто после обеда в Балансен приезжает господин Фошерез. Он напрасно старается открыть корни непонятного заболевания Клары.
Уж девушка перестала разговаривать и только кратко отвечает, когда ее о чем-нибудь спрашивают. Она встает каждый день, в одно и то же время и ранним утром идет молится в церковь, останавливаясь у могилы Лауры. Розовые белладонны отцвели, их сменили грустные настурции, средь сухих листьев и снега. Она кашляет, после того как, истязуя себя, простояла на коленях все утро средь заиндевевшей травы. Нет слов, чтобы передать ее мучения. Усталость и безразличие ко всему уступают место только жестоким вспышкам раскаяния. Угрызения совести слепят ее глаза, неотступно жужжат в ушах. Ночью галлюцинации преследуют ее, голоса кричат о беременности, боли разрывают все тело и в темноте встают красные тени.
Поделиться книгой: