Утренний Конь

Биржа труда находилась на Торговой улице. Ее здание, некогда принадлежавшее миллионеру Русову, хозяину многих домов в Одессе, подобно старинному замку возвышалось над Арбузной гаванью. В огромном зале было полно людей. У каждого окошка стояла шумливая очередь. Наши герои отыскали окошко, за которым сидела маленькая девушка, и стали дружно к нему проталкиваться.

— Эй, вы, очередь надо соблюдать!

— Откуда вы, босяки, сорвались?

Соломон Мудрый собрался было схватиться с рыжим широкоплечим подростком, но тут из окошка послышался звонкий голос девушки:

— Что здесь случилось?

— Да вот, шпана…

— Новенькие? Не шумите, — сказала им девушка.

Новеньким пришлось стать в очередь. Она быстро подвигалась. За какой-нибудь час двадцать человек были посланы на заводы, в трамвайное депо и железнодорожные мастерские.

К окошку мальчики подошли последними.

— Что скажете? — спросила их девушка.

Петух развернул перед ней номер «Молодой гвардии».

Девушка поправила комсомольский значок на сатиновой серой блузке и сказала:

— Ясно. Но с морем трудно. Хотите на кожзавод, что на Дальницкой улице?

— Не подходит, — возразил Петух.

— Могу послать на кондитерскую.

Всем своим видом мальчики показали, что и к этому предложению они относятся равнодушно.

— Есть места на джутовую, а на флот нет заявок. Ни одной! И на ближайшее время не обещаю. На джутовой, в механической мастерской, зарплата хорошая…

— Оставь свою джутовую в покое!

Девушка не обиделась, улыбнулась и спросила.

— Разве ваша дикарская жизнь лучше? Голодать… И может быть, воровать?..

Хмурые глаза мальчиков остановили ее.

Воровать? Ну и что же? И такое бывало в голодуху. А сейчас они не какая-нибудь зловредная шпана. Они помогают одесским хозяйкам тащить с рынка корзины с арбузами, помидорами и картошкой. И насчет голодной жизни выдумала она. В городе полно хлеба, не то что в прошлое лето. Есть хлеб черный. Есть хлеб белый. Есть розовый, арнаутский!

— Ладно, залезем сами в какой-нибудь трюм — и адью! — зло буркнул Петух.

— Высадят в ближайшем порту и надают по шее!

— Это нам по шее?

— Не мне же. — Девушка закрыла окошко.

— Ишь какая фрея! — сказал Добрыня.

Окошко чуть приоткрылось.

— Фрея или фея? — почему-то заинтересовалась девушка.

— Фрея! — презрительно щурясь, повторил Добрыня. Он хотел объяснить, что «фрея» на их пацанском языке это значит неповоротливая, нескладная, несмышленая. Но окошко было уже вновь закрыто.

Когда они вышли на улицу, Соломон Мудрый с досадой поглядел на Утреннего Коня:

— Все-все из-за тебя… Число четыре невезучее!

— Верно, бог троицу любит, а ты взял и четвертым вперся… — сказал Добрыня.

Утренний Конь обиделся. Ни с кем не попрощавшись, он молча свернул в сторону. В Преображенском скверике он проверил сегодняшнюю выручку, медные и серебряные монеты. Все было в порядке.

Сдав деньги в контору типографии, он решил было где-нибудь пообедать и тут же передумал. Есть почему-то не хотелось. Не хотелось и возвращаться домой. Впрочем, дома-то у него и не было. Он снимал угол у одной старухи в подвале, стены которого были расписаны причудливой плесенью. Эх, хорошо бы и вправду в море… Ему, Утреннему Коню, тогда не пришлось бы горланить до боли в горле: «Вот утренние газеты!..» Он навсегда забыл бы о своем враге — Гришке Крючке, продавце «Вечерки». Этот Гришка — он еще торгует валютой — не раз пытался захватить территорию Старого рынка.

Нахмурившись, Утренний Конь завернул на Торговую улицу и тут, как назло, столкнулся лицом к лицу с самим Крючком, черноглазым, бровастым мальчишкой.

— Уходи, Конь, с базара! — рявкнул он на всю улицу.

— Сдохни! — делая вид, что ему не страшно ничего на свете, ответил Утренний Конь.

Черные глаза Крючка еще больше потемнели.

— Эх ты, Конь пархатый номер пятый! — угрожающе произнес он и сунул руки в карманы своих брюк.

Отступив на шаг, Утренний Конь подумал: «Конь так Конь. А пархатый? Это такая болезнь. Но он никогда не болел паршой. И почему номер пятый?» Во всем этом было что-то непонятное, оскорбительное. Утренний Конь втянул в себя воздух, словно ныряльщик перед прыжком в воду, и выбросил вперед кулак.

Крючок заревел от боли, выплюнул на панель выбитый зуб и схватил Утреннего Коня за горло.

Что было дальше, Утренний Конь не помнит.

Придя в себя, он увидел девушку с биржи труда, которая, вцепившись в волосы Крючка, дергала его голову вверх — вниз, влево и вправо. На помощь девушке спешил моряк в голубой робе.

— Все равно не дам Коню жизни! — хрипел Крючок.

Увидев моряка, он вырвался из рук девушки и побежал, порой оборачиваясь и грозя всем кулаками.

— Мог задушить! — сказала девушка.

Ее лицо было в поту. Она тяжело, часто дышала. Утренний Конь удивился. Как она здесь очутилась? Он с благодарностью глядел на нее.

— Пойдем, мальчик, я тебя провожу, — предложила девушка.

Сначала они шли молча. Глядели на летящие над городом облака. Слушали щебет ласточек. Рыжее солнце, красные крыши зданий, желтая пыль над мостовой и янтарно-светлые кроны акаций — все это сливалось перед глазами в один цвет, золотой и прозрачный.

Возле квасной будки девушка и мальчик остановились и выпили по кружке холодного хлебного кваса.

— Как же тебя зовут? — спросила девушка.

— Утренний Конь.

— Вот как. Где же ты живешь?

— На Скидановском спуске.

— Утренний Конь — не имя.

— Ну, Павлом зовут… Пахомов…

— Так вот, Павел, я ведь и вправду не могу вас сейчас послать в плавание. Но, возможно, как-нибудь договорюсь…

— Спасибо.

— Я — Сима.

— Спасибо, Сима!

Перед тем как расстаться, она вдруг вспомнила о драке:

— Ведь не сказал, за что схватились?

— Хочет мое место забрать. Я на Старом рынке газеты продаю.

— Не отдавай и не бойся. Я на него комсомольский патруль нашлю. На всю жизнь запомнит! — сказала Сима и весело рассмеялась.

Он долго глядел вслед маленькой девушке. Вот, дойдя до булочной, она остановилась, поставила ногу на ступеньку магазина и перевязала шнурок башмака. Башмаки у нее были парусиновые, мальчиковые, и один из них рваный. Сама худенькая и маленькая. Подуй ураганный норд-остовый ветер, и взлетит она, кружась, как стрелка одуванчика…

Глаза мальчика были печальны. Может быть, Сима напоминала ему старшую сестру, которая ушла в Красную Армию и не вернулась домой. Хотелось еще побыть с этой смелой девушкой, бродить вместе по городу и глядеть на летящие облака.

И Петух, и Добрыня, и Соломон Мудрый думали о ней. Они сидели в Приморском парке на садовой скамье и глядели на суда, стоящие в порту, и каждое судно, большое или малое, казалось им океанским барком с тремя юнгами на капитанском мостике…

— Не хочет нас эта Сима послать на корабль… — ворчал Добрыня.

— Зря назвали ее фреей. Обиделась… А теперь сиди и думай, как дело исправить… — сказал Петух и, скрывая усмешку, поглядел на Соломона Мудрого.

Тот сидел на самом краю скамьи, жевал бублик и старался, чтобы он как можно слышней хрустел под зубами. Расправившись с бубликом, Соломон Мудрый блаженно закрыл глаза.

— Не спи, думай, ты же мудрый! — обратился к нему Добрыня.

Соломон Мудрый не ответил. Курносый, круглолицый, с желтой шевелюрой, похожей на нимб подсолнуха, он только досадливо махнул рукой.

Но Петух и Добрыня глядели на него требовательно и строго. И Соломон Мудрый заявил:

— Надо узнать, где она живет, слепить из хлеба наган и прийти к ней ночью: «Убьем, если не пошлешь нас в плавание…»

Петух и Добрыня долго тряслись от смеха, не в силах выговорить ни одного слова.

— Пацаны, — решил наконец Петух, — дадим девчонке бакшиш, только надо узнать, что больше всего нравится ей…

Уже близился вечер, ветер дохнул прохладой, утихли птицы в темнеющем небе, а три мальчика всё не могли придумать, что бы такое преподнести девушке. Наконец Соломону Мудрому — он был всех глазастей — поручили узнать, что больше всего нравится ей.

Лишь на вторые сутки агент особого поручения, неотступно следивший за Симой, появился на рынке. Он заявил, что больше всего на свете она любит яблоки.

— Сидит после работы у себя во дворе, в беседке, читает книги и грызет яблоки. Считал, съела шесть штук… А живет в Каретном переулке.

— Яблоки так яблоки! — одобрительно произнес Петух и повел всех в яблочный ряд.

Только они собрались прицениться к яблокам, как к ним подошел подметальщик базарной площади дед Еремей.

— Видно, с дитем что-то случилось… — сообщил он, невесело кивая головой.

— С каким дитем?

— Второй день сижу без газет. Может, заболел? Может, машина задавила… Утренний Конь — пацан аккуратный…

Все это показалось странным. Утреннего Коня они считали своим. К тому же они недавно незаслуженно обидели его.

— Похоже, с Крючком сцепился, — сказал Петух. — С ним надо нам повидаться.

— А как же яблоки?

— Купим вечером на постоялом дворе.

Они нашли продавца «Вечерки» на черной бирже на Дерибасовской, угол Екатерининской, где шел оживленный торг иностранной валютой.

Два сигнальщика, два почтенных старца с ястребиными глазами, охраняли биржу. Заметив издали что-нибудь подозрительное, предвещающее облаву, они начинали отчаянно кашлять, и кашель их был особый, как рокот медной трубы. Тогда в один миг валютчики исчезали. Но сегодня на бирже царил покой. В руках Крючка красовалась пятидолларовая бумажка, явная липа, что в те дни печаталась в Одессе на Кастетской улице.

Петух, Добрыня и Соломон Мудрый выросли перед Крючком, как шквальная зыбь перед утлым корабликом.

— А что, что я вам такое сделал? — жалобно заскулил Крючок, догадавшийся, о чем пойдет речь.

— Говори, что было? — потребовал Петух.

— Он первый выбил мне зуб… Взял и выбил…

— Так ты с ним дрался?

— Он первый… Видите, зуба нет…

— Плевали мы на твой зуб. Говори, где Конь?

— Как будто не знаете?

— Не знаем.