Помоги проекту - поделись книгой:
Современная зарубежная проза
Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических факультетов вузов.
2-е издание, стереотипное
© Коллектив авторов, 2015
© Издательство «ФЛИНТА», 2015
«Современная зарубежная проза» как единый текст
Не самая простая задача – в мире художественной словесности следить за
Два года назад такая задача была поставлена на кафедре зарубежной литературы и сравнительного культуроведения Кубанского государственного университета. Не первый год читались курсы «Современная зарубежная литература» и «Современный литературный процесс». Регулярно проходили заседания клуба «XXI век», посвященные обсуждению новейшей прозы. Предметы, требующие внимания к литературе наших дней, появлялись в учебных планах специалитета, бакалавриата, магистратуры. Учебных пособий не было никаких.
Разумеется, дело не в толстых учебниках, снимающих в сознании студента все исторические и экзистенциальные вопросы. Мы далеки от переоценки трудов, превращающих литературу в систему классифицирующих формул. Здесь важен не итог, не однозначный результат, а волевое решение представить новейшую зарубежную прозу как сложное пространство, в котором есть возможность выделить господствующие имена, идеи и образы. Важно не забывать, что каждая историческая эпоха (а рубеж тысячелетий – всегда Время!) имеет свою литературную вселенную. И в ней выстраиваются мотивы, имеющие прямое отношение к философии и религии, психологии и политике. Именно поэтому данная книга завершается статьей «
Мы отказались от стандартно-элитарного подхода к созданию учебных пособий, которые пишутся многоопытными профессорами, способными к любым концептуализациям.
Это не значит, что отсутствовала единая стратегия. Она проявляется в сюжетно-композиционной организации нашего проекта – научно-исследовательского и учебного одновременно.
В разделе «От Италии и Португалии до Аргентины и Японии» мы также придерживаемся монографического принципа, предусматривающего биографичность, портретность и аналитизм в отношении состоявшегося на данный момент творческого пути писателя. Есть статьи о недавно ушедших классиках, без которых трудно представить литпроцесс нашего времени (Г. Г. Маркес, Ж. Сарамаго), и о ныне здравствующих мастерах слова, не слишком известных русскому читателю (Р. Галанаки, например).
Сомнение может вызвать присутствие Х. Л. Борхеса. Имеет ли отношение к современной литературе аргентинский писатель, скончавшийся в 1986 г.? Для Борхеса мы решили сделать исключение: этот классик XX столетия смыслами своей художественной системы и нравственной философии остается одним из влиятельных участников литературной современности, апологетом версий, интертекстуальных игр и гипотез, столь важных для риторики, обретающей свои основания на границе модернизма и постмодернизма.
Последний раздел – «Авторский мир в избранных произведениях». Будем откровенны: о М. Павиче, О. Памуке или К. Маккарти редактор хотел бы видеть целостные работы, удовлетворяющие требованиям первого и второго разделов. Но получилось то, что мы видим перед собой. Возможен и такой подход в представлении художественных миров. Указанные писатели, а также Д. Ковеларт, Д. Коу, Д. Ффорде, М. Шалев и Х. Лунтиала присутствуют отдельными текстами – вполне уместными для решения проблемы авторской индивидуальности.
И последнее. Часто слышны голоса профессиональных и простых читателей, отрицающих качество современной литературы. Нет, мол, былого величия, есть лишь персональные игры не слишком талантливых фантазеров, озабоченных собственными комплексами и сенсационными сюжетами, позволяющими завоевать потенциального потребителя. Наша книга показывает, что это не так. Литературный процесс есть! Достижений в нем не меньше, чем падений и потерь.
Британская проза
Джулиан Барнс
В одном из своих интервью Джулиан Барнс упомянул высказывание Фолкнера о том, что лучший некролог для писателя: «Он писал книги и он умер» [16], а потом заметил, что именно к такой анонимности следует стремиться, хотя в наше время это почти невозможно. Но все же Джулиан Барнс почти достиг цели, и с непреложной уверенностью о нем можно сказать лишь то, что он написал о себе на своем официальном сайте в Интернете. А именно: родился 19 января 1946 г. в городе Лестер в центральной Англии, получил хорошее образование – с 11 до 18 лет учился в городской лондонской школе (City of London School), затем поступил в колледж «Магдалена» Оксфордского университета. В 1987 г. окончил университет с отличием. После окончания университета Джулиан Барнс три года работал лексикографом-составителем «Оксфордского английского словаря», в 1977 г. начал работать обозревателем и литературным редактором в журналах «Нью стейтсмен» и «Нью Ревью», а с 1979 по 1986 г. трудился телевизионным критиком. Далее следует длинный список литературных наград и премий, среди которых: Букеровская премия за роман «Предчувствие конца» (2011), премия Сомерсета Моэма за дебютный роман «Метроленд» (1981), премия Медичи за роман «Попугай Флобера» (1986), а также Орден Искусств и литературы (1995, 2004). Джулиан Барнс написал множество рассказов, романов и эссе, а также перевел с французского дневник Альфонса Доде. Заключительная фраза краткой автобиографии Джулиана Барнса такая: Барнс живет в Лондоне. Другими словами, если отбросить многочисленные даты (которых Джулиан Барнс, кстати, и сам не любит) и несколько обезличенное перечисление мест работы, то получится как раз, как учил Фолкнер: Джулиан Барнс живет и пишет книги. По мнению Барнса, такого знания читателям вполне достаточно: «Я бы предпочел, чтобы люди читали мои книги, а не пытались понять, что я за человек».
Но есть у Джулиана Барнса и оборотная сторона – захватывающая биография для тех читателей, которым скупой правды мало. В начале своей литературной деятельности он написал несколько детективов под псевдонимом Дэн Кавана, которые были положительно приняты критиками как добротные образцы жанра. На обороте этих книг Барнс представил совсем другую биографию – вымышленную, но очень «горячую»: Дэн Кавана родился в графстве Слайго в 1946 г. Посвятив юные годы праздному шатанию, беспорядочным половым связям и мелким кражам, ушел из дома в семнадцать лет и записался палубным матросом на либерийский танкер. Дезертировав с корабля в Монтевидео, пересек Америку, подрабатывая ковбоем, официантом на роликах в забегаловке, обслуживающей клиентов непосредственно в автомобиле, вышибалой в гей-баре в Сан-Франциско. В настоящее время работает в Лондоне, но кем – предпочел бы не уточнять, а живет в Северном Ислингтоне. Причем от книги к книге биография Каваны менялась очень существенно, не теряя, впрочем, своей вопиющей нелепости. Конечно же, эти описания шутка. Читая их, мы почти слышим, как Джулиан Барнс смеется над нами. В третьей главе «Попугая Флобера» он пишет: «Каковы шансы даже у самого опытного из биографов, что объект его внимания, взглянув на автора будущей биографии, не вздумает разыграть его?» Эти авторские фабуляции и есть пример такого розыгрыша.
Неразговорчивость в отношении личной жизни Джулиан Барнс парадоксально полно компенсирует своей манерой повествования, вовлекая читателя в диалог, заставляя следить за нитью его рассуждений и видеть и представлять то, что видит и представляет он сам. Джулиан Барнс, кажущийся замкнутым человеком, оказывается откровенным писателем. Он хочет, чтобы читатель был настолько близок к автору, насколько возможно: «Мне нравится представлять как писатель и читатель сидят вместе не лицом к лицу, а бок о бок и смотрят в одном направлении, например, через витрину кафе. И по моему сценарию писатель спрашивает читателя: «Что ты о ней думаешь? Он выглядит чудаковатым, не так ли? Интересно, а почему они ссорятся?» Взор читателя устремлен параллельно писательскому взору, писатель просто замечает все первым» [12].
Его роман «Нечего бояться» критики даже назвали исповедальным, намекая на то, что желая рассказать о своем страхе смерти, Барнс действовал по примеру Гете, который, написав «Страдания юного Вертера», избавился от сердечных мук. Но сам Барнс решительно опроверг такое определение: «Я не считаю этот роман исповедальным, так как исповедальная литература призвана облегчить душу. Я же совсем не верю в терапевтические свойства автобиографии. Я скорее написал эту книгу, чтобы исследовать свой случай как особый и чтобы ответить на вопрос: в данный момент времени, каково это ни во что не верить, но так и не примириться с тем, что умрешь?» [12]. Таким образом, Барнс провозгласил себя исследователем, пристрастно экспериментирующим с собственным страхом.
Стоит заметить, что Джулиан Барнс вообще противится попыткам прижизненно вписать его в какое-нибудь литературное направление; разобрать его тексты на темы и мотивы; попыткам осмыслить его литературное творчество не как развивающийся, подверженный изменениям и мутациям организм, а как законсервированное монолитное литературное наследие. В нем просыпается дух противоречия, который, по его собственным словам, заставляет сказать: «Подождите… Я еще не закончил – не нужно делать обобщений о моей работе, когда я еще пишу» [12].
Лидия Вьяну как-то сказала Барнсу, что причисляет его к группе писателей «десперадо» – отчаянных, которые стремятся сломить, шокировать и эмоционально разгромить читателя. А Джулиан Барнс ей ответил: «Признаться, я удивлен, что меня называют «десперадо». В принципе, описание мне нравится (кому бы оно не понравилось?), но такая постановка превращает нас (нас?) в какую-то банду имени Клинта нашего Иствуда. Но кто будет за Клинта и кто остальные члены банды? По мне, так мы просто некоторое количество очень разных и очень смирных людей, пишущих в совершенно разных манерах» [8].
Решительно выйдя из рядов «десперадо», Джулиан Барнс поспешил отмежеваться и от постмодернистов. В интервью он рассказывает, что был в Италии на конференции, и когда его спросили, что он думает о постмодернизме и теории литературы в целом, он ответил, что у него самого нет никакой литературной теории: «Когда я пишу, я не ищу поддержки у теории литературы. Более того я нарочно пребываю в неведении по поводу литературных теорий. Мне кажется, что романы порождает жизнь, а не теория о жизни или литературе… Я думаю, что когда литературная теория начинает править литературой, есть риск написать что-нибудь фундаментально нудное, наподобие нового романа» [13, 8].
Пожалуй, именно такая установка Барнса творить текст свободно, не запирая себя в рамки теоретических постулатов и определений, позволить ему развиваться естественно, и определила чрезвычайное разнообразие его работ, которые, сложно рассмотреть в рамках одного литературного направления. Но она же наводит на мысль, что в таком спонтанном тексте совпадения и повторы не случайны. Ведь если автор подсознательно возвращается к одним и тем же темам и вопросам, то это значит, что они его волнуют, волнуют постоянно и по-разному. Такие повторы как бы невольно высвечивают авторскую философию, которая у Барнса, безусловно, есть. Не случайны также и отголоски различных теорий, даже если автор отрицает какую бы то ни было систему.
Тексты Барнса полны разных теоретических концепций. По сути, все его книги пытаются ответить на одни и те же вопросы: где граница между правдой и вымыслом? Почему именно в литературе человек ищет для себя ответы на вопросы, мучающие его в жизни? Как писателю удается в форме вымысла отобразить реальность, и если удается, то значит ли это, что литература уничтожает границу, отделяющую реальность от вымысла? Другими словами, Барнс ищет ответы на постмодернистские вопросы, разделяя постмодернистское восприятие жизни как текста. Американский писатель Джон Барт однажды сказал: «История твоей жизни не есть твоя жизнь, это твоя история» [14]. Джулиан Барнс как бы развертывает, глобализирует этот тезис, применяя его не только к истории человека, но и к истории народов и мира. Об этом романы «История мира в 10 1/2 главах» и «Англия, Англия».
«История мира в 10 1/2 главах» – это десять новелл и интермедия, объединенные цепью мотивов (отделение чистых от нечистых; распада и тления; повторяемости истории; обманчивости действительности; жестокости Бога и времени) и образов (личинки червя древоточца, символизирующие гниение и распад; ковчег – символ неприкаянного, брошенного на милость Бога мира; плавание – образ истории, как опасного движения наугад). При этом каждая новелла вполне самостоятельный фрагмент, вводящий в повествование новых героев, представляющий определенный отрезок человеческой истории и авторскую микротему в рамках общей проблематики. Помимо канвы хорошо продуманных повторов и аллюзий новеллы объединяет ощущение тревожности; неизбежности надвигающихся перемен; бессилия человека. Лейтмотив книги – высказывание Гегеля: «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса». В новеллах Барнса трагедия и фарс также сменяют друг друга. Первая глава «Безбилетники» – рассказывает о комическом путешествии жуков короедов на Ноевом ковчеге, наблюдающих отделение чистых животных от нечистых; а вторая («Гости») – описывает захват туристического лайнера террористами, которые разделяют пассажиров на группы в зависимости от национальности, для того, чтобы решить, кого убить в первую очередь в случае невыполнения их требований. Они тоже отделяют «чистых от нечистых», только вторую главу уже не назвать смешной. Реальность для Барнса всегда страшнее вымысла, и единственный способ защиты от реальности – фабуляция, построение нескольких вымышленных фактов на основе одного реального события, оплетение факта сетью вымыслов. Джулиан Барнс приходит к такому выводу: «История – это не то, что случилось. История – это всего лишь то, что рассказывают нам историки». Но «История мира» – роман, выступающий не только против истории, но и против религии, хотя и не против веры. Бог Барнса жесток, и он покинул жестокий мир, оставив человека одного в битве с абсурдной историей. Но человеку Бога не хватает. Это то, что позднее Барнс назвал «религиозным инстинктом» [12]. «Историю мира в 10 1/2 главах» исследователи часто определяют как самый постмодернистский роман Барнса из-за отказа от линейного повествования (умер всезнающий автор, но возник очень живой рассказчик, который и собрал все тексты воедино), а также из-за агрессивного, бунтарского посыла, который он собой несет.
«Англия, Англия» – книга, в которой автор воскресает, но от этого роман не становится менее постмодернистским. Барнс снова размышляет о смысле жизни, путях спасения; рассуждает о вере в Бога и ее влиянии на народ и человека. Но главный вопрос, который он пытается решить – что же такое история Англии? Олигарх Джек Питмен выдвигает грандиозный туристический проект – создать Англию в миниатюре на острове Уайт. Выясняется, что создать такую копию совсем несложно, так как Англию делают Англией «Биг Бен, музей Шекспира, меловые скалы Дувра, стадион Уэмбли, дворец, Шервудский лес». Остались только эмблемы, обглоданные временем кости некогда великой культуры и традиции. Для Барнса английский мир прогнил, и нет больше той основы, которая выделяла бы англичан как нацию. Поэтому, когда Питмен воплощает проект в жизнь, бутафорская Англия вытесняет настоящую, и Старая Англия проходит через очищение забвением, перерождаясь. Теперь она готова продолжить свой путь «налегке». В «Англии, Англии» парк Новой Англии – вымысел, вытесняющий реальность, но люди с готовностью принимают такую подмену.
Барнс уверен, что человек не способен отделить правду от вымысла, так как реальность не снабдила его надлежащими инструментами для такой операции. Реальность – это факты и события, которые действительно произошли, а правда – это то, что мы ищем, интерпретируя реальность. В «Истории мира в 10 1/2 главах» и в «Англии, Англии» Джулиан Барнс сомневается в том, что можно обрести истину, интерпретируя мир посредством истории или религии. И то и другое кажется ему слишком ненадежным. Недоверие к тому, что Лиотар назвал метарассказами («любые объяснительные системы, организующие буржуазное общество и служащие для него средством самооправдания: религия, история, наука, психология, искусство» [9]), является отличительной чертой философии Барнса. Мир для него в принципе непознаваем, поэтому список лиотаровских метарассказов пополнил также и атеизм: «Я думаю, что я скорее атеист, но догма всегда настораживает меня, а атеизм – может оказаться такой же догмой, как и религия. Не думаю, что я достаточно умный для того, чтобы знать, что Бога нет» [12]. Сомнение и плюралистичность – вот киты, на которых плывет Барнс.
Сближает Барнса с постмодернизмом и разрушительная ирония, которая позволяет ему превратить историю в вымысел, религию – в опасную выдумку, а мир – в прогнивший корабль. Ирония делает его свободным и проницательным: «Ирония помогает сказать, что мир не такой, каким кажется. Она наделяет тебя рентгеновским зрением. Она позволяет видеть обратную сторону вещей. Она подтверждает, что реальность не однородна. Она позволяет быть комичным и серьезным одновременно» [12]. Но удивительно, что при всех вышеперечисленных признаках, которые как бы формально делают Барнса постмодернистом, назвать его таковым нельзя. Фоккема определил постмодернизм как «продукт долгого процесса секуляризации и дегуманизации» [9]. Если Джулиана Барнса и можно назвать антиклерикалом, то антигуманистом его никак не назовешь. Человек и его восприятие собственной жизни – центр его литературной вселенной. Для него также очень важны человеческие взаимоотношения, а в любви он видит возможность спасения:
«Религия и искусство должны отступить перед любовью. Именно ей мы обязаны своей человечностью и своим мистицизмом. Благодаря ей мы – это нечто большее, чем просто мы. Без веры в любовь мы превратимся в рабов истории мира и чьей-нибудь чужой правды» [2, 351].
Любовь есть и в романе «История мира в 10 1/2 главах». Глава «Интермедия» – эссе о любви в современном мире. Эта глава вшита в неровную ткань повествования и, по словам самого Барнса, «опровергает все то, что было написано прежде» [13, 67]. И, несмотря на яростно пессимистическое настроение «Истории мира», Барнс так объясняет смысл романа: «Нельзя просто ничего не делать и говорить – у нас ничего не выйдет, но нельзя также говорить – мы понимаем историю, все что нужно – это применить к ней марксистскую или любую другую идеологию. Что мы действительно должны делать, так это верить в то, что истина достижима. История может быть правдива лишь на 56 % или на все 100 %, но единственный способ продвинуться от 55 % к 56 % – это верить в то, что можешь достичь 100 %» [13, 67]. Любить и верить – совсем не постмодернистская установка.
Первый роман Джулиана Барнса «Метроленд», а также один из его последних романов «Предчувствие конца» – романы, дополняющие друг друга. «Метроленд» – роман становления Кристофера Ллойда и его друга Тони, которые решают свои непростые отношения с жизнью с помощью искусства. В юности их волнует «чистота языка, самосовершенствование, предназначение искусства и плюс к тому некоторые абстракции, неосязаемые субстанции с большой буквы, как то: Любовь, Истина, Подлинность…». Искусство для них – самое важное в жизни, поиски истины представляются занятием воинственным, а цвета – «выражением чистейшего безбожия». Кристофер и Тони спрашивают себя: «Может быть жизнь – это тоже произведение искусства; или произведение искусства – это высшая форма жизни», – и боятся, что страсть к искусству проистекает из пустоты в их жизни. В начале жизненного пути, действительно, одного на двоих, так много времени эти юные философы проводят вместе, Тони и Кристофер зачарованно наблюдают за миром. Но потом Кристофер уезжает в Париж учиться, встречает там свою первую любовь Анник и будущую жену Марион. После возвращения обзаводится семьей, постоянной работой в издательстве, погружается в быт и как-то сам не замечает, что из потрясателя основ превращается в довольного жизнью буржуа, в одного из тех, над кем раньше насмехался. Тони же много путешествует, начинает заниматься философией, становится очень «жестким» академическим обозревателем, выпускает сборник стихов. Он свирепый противник брака и уверен, что Кристофер совершил большую ошибку, женившись на Марион. Сам он просто живет с девушкой, проповедуя свободную любовь. Барнс представляет читателю две крайности: Тони – неприятный тип, недовольный жизнью, пропагандирующий левые взгляды и Кристофер – примерный семьянин, жизнь которого не пестрит событиями, но он всем доволен. Казалось бы, у Кристофера все хорошо, он и сам пытается нас в этом уверить, но читатель чувствует, что что-то не так. Кристофер выбрал тот путь, который выбирают миллионы нормальных людей, но создается ощущение, что такой миропорядок, заставляющий прощаться с иллюзиями и мечтами детства, ошибка мировой истории, от которой не спасает даже вера в искусство как воплощение вечного и идеального.
Через двадцать лет Джулиан Барнс снова возвращается к теме взросления и расставания с юношескими теориями. На этот раз он рассказывает совсем другую историю. Но, рассматривая ту же тему с высоты прожитых лет, он отвечает на вопросы, поставленные им в «Метроленде». В «Предчувствии конца» две части. В первой он пишет об очарованности жизнью молодых, когда все представляется ясным и осуществимыми, и кажется, что жизнь будет не менее интересной, чем у героев литературного романа. В таком юношеском экстазе живет его герой Тони Уэбстер, когда узнает о самоубийстве своего лучшего друга Адриана. Во второй части книги, уже пожилой Тони Уэбстер получает письмо и выясняет подробности, повлекшие самоубийство Адриана. В ходе расследования он много размышляет о том, каким он был и каким стал, о прожитой жизни и том, что навсегда остался среднестатистическим человеком. Он признается, что чем дольше живет, тем меньше понимает. Одно он знает точно, самое страшное – состояние бездействия и покоя, сонной комфортной энтропии, то состояние, которое когда-то овладело и Кристофером Ллойдом из «Метроленда» и им самим. Тони из «Метроленда» говорит: «История – это ложь, придуманная победителями»; Тони из «Предчувствия конца» с грустью констатирует: «История – это воспоминание выживших, никто из которых не победитель и не проигравший».
На наш взгляд, «Предчувствие конца» можно рассматривать и как экзистенциалистский роман, так как, по сути, Тони Вебстер пребывает в ситуации, которую экзистенциалисты назвали бы пограничной. Он предчувствует приближение смерти, и это предчувствие запускает механизм памяти, заставляя его переосмысливать то, что было.
Два романа, объединенные с остальными работами Джулиана Барнса общностью тем, все-таки несколько выбиваются из общего ряда и по типу повествования (традиционное линейное повествование от первого лица и никакой фрагментарности), и по резко снизившемуся накалу иронии. «Метроленд» и «Предчувствие конца» те романы, в которых ирония странным образом сплетается с сочувствием, это ирония грустная, а не агрессивная.
Рассмотренные романы дают нам возможность говорить о Джулиане Барнсе как о пограничном писателе, работающем на стыке постмодернизма и реализма. А правильнее сказать, что обе тенденции есть в его работах, только в каждой из них они проявляются в большей или меньшей степени. Барнс никогда не стремился осознанно создать постмодернистский роман. Он просто знает о том, что форма и содержание слиты воедино, и если содержание требует постмодернистской дробленой композиции, он готов такой текст организовать.
На наш взгляд, один из самых сильных романов Джулиана Барнса – «Попугай Флобера». Это роман-антибиография, призванный очистить память Флобера от слишком настырных попыток читателей и критиков истолковать его творчество и обнажить его личную жизнь. Барнс считает, что для современных людей биография стала тем, чем когда-то была агиографическая литература, только интерес к «поучительной жизни святых» сменился интересом к «поучительной жизни грешников» [11]. Но биография, полная условностей и банальностей, как по форме, так и по содержанию, не способствует возвеличиванию личности Флобера: «Каждая новая биография – это еще один слой папье-маше, накладываемый на погребальную маску, который делает неживые черты еще более стилизованными. Это еще одна горсть земли, которую бросают на могильный холм, погребая автора еще глубже» [11]. «Попугай Флобера» – попытка откопать Флобера из-под груды посредственных исследований, и главный инструмент раскопок – авторская ирония. То, что Джулиан Барнс выбрал именно Флобера, не случайно, он называет себя заядлым флоберианцем, признаваясь, что долгие годы занимается исследованием творчества Флобера, и он все еще вдохновляет его, каждый раз открываясь с неожиданной стороны: «Удивительно, что несмотря на то, что Флобер мертв уже 133 года, для меня он все еще изменяется. Я продолжаю его читать и обнаруживаю, что каждый раз читаю его книги по-разному. Чаще всего я возвращаюсь к “Мадам Бовари”, и в ее несокрушимом совершенстве я всякий раз нахожу что-то новое, то, чего не замечал раньше» [17]. Такая пристрастная заинтересованность Джулиана Барнса в предмете своего повествования делает его как бы еще одним героем собственной книги.
Роман разделен на пятнадцать глав, в которых происходит постоянная смена рассказчика, типа и манеры повествования, постоянное изменение авторского настроения и послания, обращенного к читателям. То рассказчик – Джеффри Брэйтуэйт; то его вроде бы нет совсем, и тогда читатель остается один на один с мыслями Флобера и ключевыми датами его биографии; то повествование ведется от лица Луизы Коле, возлюбленной Флобера; также мы становимся участниками судебного процесса о Гюставе Флобере и его творчестве. Автор втягивает читателя в викторину с вопросами о прочитанном; предлагает свою версию «Лексикона прописных истин», воспроизводя весь тот информационный шум, который окружает Флобера, превращая его в очень модную личность; и, иногда, когда уже не рассказчик, а сам автор пребывает в философском расположении духа, читатель знакомится с авторскими размышлениями о современной литературе, литературной критике, истории и прошлом, жизни и смерти. Во второй главе Джулиан Барнс предлагает читателю выборку радостных и печальных событий из жизни Флобера, за которой следуют его же метафорические высказывания по тем или иным поводам. Он как бы дает читателю конструктор «Сделай сам», посвященный жизни великого писателя. Через излишнюю фрагментарность текста и пародирование разных коммуникативных стилей Джулиан Барнс (а, может, Джеффри Брэйтуэйт) заставляет читателя включиться в постмодернистскую игру, приготовившись на время стать всеядным хамелеоном, подстраивающимся под течение мысли автора. В статье, посвященной ходу работы над романом, Джулиан Барнс написал: «Мне вдруг стало интересно, насколько далеко я могу оттолкнуть границы традиционного нарратива; насколько сильно я смогу исказить и фрагментировать линию повествования, сохраняя при этом возрастающий накал читательских эмоций» [17]. Чтобы при крайней разъединенности текста сохранить целостность читательского сознания, Джулиан Барнс выбирает повествовательную форму детективной истории. Это роман-поиск «настоящего Флобера».
Для Барнса метафорическая форма выражения самая правдивая: «Рассмотрение чьей-либо жизни как триумфа или поражения не дает нам и половины того знания, которым нас одаривает метафора» [14, 31]. Поэтому в главе «Бестиарий Флобера» Барнс устраивает веселый карнавал: Флобер, как древний человек-перевертыш, по воле хулиганящего автора перекидывается то в медведя, то в верблюда, то во «льва, тигра из Индии», то в «быка, сфинкса, выпь, слона и кита», а то и в «устрицу в раковине» и «улитку в домике» [5, 62]. И это еще не полный список превращений. В языке писем и произведений Флобера царит шутовская ирония.
Структура текста скреплена тремя главными сюжетными линиями: историей о Гюставе Флобере (разбитая на небольшие порции биография писателя, версии и предположения, основанные на ней, знаменитые и не очень изречения), историей Джеффри Брэйтуэйта (врача, вдовца, «флоберианца», хранящего некую тайну, о чем он довольно двусмысленно намекает, разрывая тем самым и без того рваную ткань повествования) и историей его жены Элен (с которой зловещая тайна, мучащая главного героя, и связана). Проследив развитие сюжетных линий, нетрудно выделить главную – это линия, посвященная Гюставу Флоберу. Это, на наш взгляд, снимает вопрос о разнице между автором и рассказчиком, поскольку как только немного лирические и вялые монологи Джеффри Брэйтуэйта, отвечающие за развитие действия в романе, сменяются хлесткими, ироническими рассуждениями о природе вещей и писательского таланта, читатель чувствует, что Джулиан Барнс потеснил Джеффри Брэйтуэйта. Ирония срабатывает как механизм авторского самообнаружения. И в этом нет ничего странного, так как из статьи «When Flaubert Took Wing» мы узнаем, что Джулиан Барнс сам посетил Руан и там обнаружил двух совершенно одинаковых попугаев Флобера. Поэтому опыт, описываемый им в книге, носит явно личный и эмоционально-окрашенный оттенок. Лишь через год после посещения Руана Барнс подумал: «А что, если кто-то, не я, но кто-то, достаточно интересующийся Флобером, кто-то, чья жизнь могла бы иметь точки соприкосновения с текстами и, возможно, жизнью Флобера, пережил такой же опыт? Это могло бы стать завязкой истории о жизни и искусстве, о Франции и Англии, о том, как читатель, “преследует” автора, и о том, как между ними устанавливается мистическая связь» [17]. Так в роман был введен герой-посредник, Джеффри Брэйтуэйт, наравне с другими приемами скрепляющий повествование. Но он не только связующее звено, но и растворитель границы между литературой и реальностью. Для Брэйтуэйта такой границы давно не существует: он врач (как и Шарль Бовари), его жена изменяла ему (как и Эмма), она совершила самоубийство, но почему, он так и не понял. Он начинает изучать жизнь и творчество Флобера, так как не может разобраться в собственной жизни.
Помимо этого, связующими линиями можно назвать повторяющиеся мотивы образа попугая и других животных, напоминающих автору Флобера; темы непознаваемости мира и тщетности проникновения в его историю («прошлое – смазанный жиром поросенок»; чаще всего нам хочется воздеть руки горе и воскликнуть, что история это всего лишь еще один литературный жанр, а прошлое – автобиографический роман, похожий на парламентский отчет»; «прошлое далеко, оно как удаляющийся берег, а мы все на том же пароме»; «мы неприлично бесцеремонны с прошлым, рассчитывая, что именно так мы получим от него нечто, способное повергнуть нас в настоящую дрожь»); темы соотнесения Жизни и Искусства («книги это не жизнь, как бы нам этого ни хотелось», «в книгах все объясняется, – в жизни нет»).
Через мотив непознаваемости мира происходит утверждение еще одной важной для Барнса категории – плюралистичности. В девятой главе Барнс отсылает нас к апокрифам Флобера – книгам, которые он не написал, жизням, которых он не прожил. Плюралистичность устанавливает равноправие факта и версии, способствует деканонизации жизни автора, снова наводя на мысль о нереальности, вымышленности мира. Потому что даже сквозь иронический смех прорывается авторское ощущение хаоса, который он якобы предпочитает больше, чем «упорядоченный и надзираемый Богом мир». Но на деле подобное предпочтение приводит автора к чудовищной по степени отчаяния мысли: «жизнь это уродливо яркий кошмар в голове дебила». Сочетание смешного и страшного, инверсия прекрасного и уродливого – характерные черты постмодернистской иронии.
В романе «Попугай Флобера» присутствует еще одна тема, которая, на наш взгляд, проясняет все эти игрища и пляски вокруг личности Флобера – тема критики современного читателя, современной литературы и, собственно, самих литературных критиков. Эпиграф к роману звучит так: «Когда пишешь биографию друга, ты должен написать ее так, словно хочешь отомстить за него». Но Джулиан Барнс пишет биографию не просто друга, но Учителя и пишет ее так, как не написал бы ни один порядочный критик. Он как бы бросает вызов всем тем специалистам, которых больше уже ничем не удивить, потому, что все ими в биографии автора изучено, и все они знают и понимают, лучше, чем сам автор: «Критики ведут себя так, будто Флобер, Мильтон или Уордсворт – это их скучная старая тетка в кресле-качалке, и ее интересует только прошлое – за многие годы она не произнесла ничего нового». Он полагает, что критики слишком многое себе позволяют, вторгаясь в личную жизнь писателя без тени сомнения, грозно вглядываясь прямо в его лицо, взирающее из глубины веков. Барнс пишет: «Не смотри на меня, это обман. Если хочешь узнать меня, подожди, когда мы въедем в туннель и, тогда посмотри на мое лицо, отраженное в стекле». Он словно Сократ верит, что сомнение – единственно верный путь к познанию.
Достается от Барнса и вездесущей публике, «которая считает, что какая-то часть вас принадлежит ей, даже если она едва ли что-либо знает о вас. Если вы рискнули написать книгу, ваш банковский счет, медицинская карта и ваш брак бесповоротно становятся достоянием общества». Именно на откуп таким читателям Барнс и написал главу от лица Луизы Коле, щедро приправленную пикантными подробностями личной жизни Флобера. Но самое главное, что Флобер не одобрял всего этого: «Художник должен заставить будущие поколения думать, будто он никогда не существовал». И Джулиан Барнс не одобряет, так как всегда старался держать свою личную жизнь в тайне и в последние годы совсем не читает критики о своих книгах. Поэтому сам контекст повествования подсказывает нам, что происходит инверсия иронии: объектом иронического бичевания является не предельно препарированный на цитаты и версии Флобер (хотя по законам все той же постмодернистской иронии, никого и ничего не щадящей, он тоже натерпелся), а современные читатели и критики, бесцеремонно возомнившие себя проницательными знатоками.
Поразительно, что избрав форму детективной истории, Барнс так и не дал читателям ни одной разгадки: мы так и не узнали, какой из попугаев Флобера настоящий, что случилось с женой Джеффри Брэйтуэйта, и, конечно, личность Флобера так и осталась для нас тайной. А все дело в том, что Джулиан Барнс, задавая множество неудобных вопросов во всех своих произведениях, заставляя читателей сомневаться в реальности их собственного бытия, не спешит давать ответы. Феномен вопрошания важен для него сам по себе, так как в неуловимом, постоянно меняющемся, довольно жестоком и сложном мире, нужно иметь мужество для того, чтобы пытаться понять. Другими словами, смысл человеческого существования в поиске смысла и не так уж важен конечный результат. Западные критики назвали такой подход «wisdom of uncertainty», мудрость неопределенности. И поделиться этой мудростью – главная цель Джулиана Барнса. Он готов отказаться от той части своих читателей, для которой лихо закрученный сюжет важнее философского наполнения книги, так как истинная сила его писательского таланта, на наш взгляд, ярче всего проявляется именно в процессе неспешного рассуждения на абстрактные темы. При этом Джулиану Барнсу подвластно все, его не зря называют «хамелеоном британской литературы», он мастер литературной формы и может писать как фрагментарную постмодернистскую прозу, так и сентиментальные, берущие за душу рассказы (например, «Портретист» из сборника «Пульс»). Джулиан Барнс – один из самых интересных прозаиков современной литературы.
1. Барнс Дж. Англия, Англия / пер. с англ. С. Силаковой. М., 2005.
2. Барнс Дж. История мира в 10 1/2 главах / пер. с англ. В. Бабкова. М., 2000.
3. Барнс Дж. Метроленд / пер. с англ. Т. Покидаевой. М., 2003.
4. Барнс Дж. Нечего бояться / пер. с англ. С. Полотовского, Д. Симановского. М., 2011.
5. Барнс Дж. Попугай Флобера / пер. с англ. Т. Шинкарь. М., 2003.
6. Барнс Дж. Предчувствие конца / пер. с англ. Е. Петровой. М., 2012.
7. Барнс Дж. Пульс / пер. с англ. Е. Петровой. М., 2012.
8. Вьяну Лидия, Джулиан Барнс: десперадо [Электронный ресурс]. URL: http://off-the-record.ru/julian-barnes/
9. Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. [Электронный ресурс]. URL: http://terme.ru/dictionary/179
10. Barnes and France: Love requited by BBC News Online’s AleX Webb [Электронный ресурс]. URL: http://news.bbc.co.uk/2/hi/ entertainment/1766800.stm
11. Barnes Julian. The Follies of Writer Worship // The New York Times, February 17, 1985 [Электронный ресурс]. URL: http://www.nytimes.com/books/01/02/25/specials/barnes-worship.html
12. Baron Scarlet. Nothing To Be Frightened Of: An Interview with Julian Barnes [Электронный ресурс]. URL: http://www.oxonianreview.org/issues/7-3/baron.shtml
13. Dalton Abigail G. Julian Barnes and the Postmodern Problem of Truth. Wellesley College, 2008 [Honors English] [Электронный ресурс]. URL: http://www.julianbarnes.com/docs/Abigail_Dalton_Thesis.pdf
14. Martin James E., M. Ed., M.A. Inventing Towards Truth: Theories of History and the Novels of Julian Barnes. (Master of Arts) University of Arkansas, 2001 [Электронный ресурс]. URL: http://wheatblog. com/writing/julian-barnes/
15. O’Connell John. Julian Barnes: Interview [Электронный ресурс]. URL: http://www.timeout.com/london/books/julian-barnes– interview
16. The View From Here Interview: Julian Barnes Part1 [Электронный ресурс]. URL: http://www.viewfromheremagazine.com/2008/04/mike-interviews-julian-barnes-part-1-of.html
17. When Flaubert Took Wing by Julian Barnes // The Guardian. March 5, 2005. [Электронный ресурс]. URL: http://www.theguardian.com/ books/2005/mar/05/fiction.julianbarnes
Иэн Макьюэн
Иэн Макьюэн родился 21 июня 1948 г. в военном городке Олдершот, Хэмпшир, в семье Розы Лиллиан Вайолет и Дэвида Макьюэна. Большую часть детства он провел на военных базах в Восточной Азии, Германии и Северной Африке, где служил его отец, кадровый офицер шотландской армии. Его мать имела двух детей от первого брака намного старше его, но Макьюэн всегда считал себя «единственным ребенком», вплоть до 2007 г., когда неожиданно узнал о существовании брата.
Когда будущему английскому писателю было двенадцать, семья вернулась в Англию и он был принят в школу-интернат Вулверстоун (Woolverstone Hall School) в Суффолке, в котором он проучился с 1959 по 1966 г., и где у него развился интерес к английской романтической поэзии и современной американской и английской фантастике. Некоторое время он работал в Лондоне в качестве мусорщика до зачисления в университет Суссекса в Брайтоне, который окончил с отличием, и получил степень бакалавра по английской литературе в 1970 г. В том же г. Макьюэн был принят в Университет Восточной Англии (University of East Anglia), где был одним из первых выпускников новаторского курса творческого письма (Creative Writing), который преподавали писатели Малькольм Брэдбери и Энгус Уилсон и там же получил степень магистра в 1971 г., после чего отправился в Афганистан.
По убеждениям писатель – атеист.
Был дважды женат. Первый раз женился на Пенни Аллен (англ. Penny Allen) в 1982 г., развелся в 1995 г. В 1999 г. его первая жена похитила их 13-летнего сына после вердикта суда, согласно которому мальчик должен быть возвращен отцу, которому было предоставлено единоличное право опеки над ним и его 15-летним братом. Имеет двух дочерей от первого брака жены и двух сыновей.
В 2002 г. Макьюэн обнаружил, что у него есть брат, который был отдан на усыновление во время Второй мировой войны; история стала достоянием общественности в 2007 г. Его брат, каменщик по имени Дэвид Шарп, родился на шесть лет раньше, чем Макьюэн, когда его мать была замужем за другим человеком. Шарп имеет тех же родителей, что и Макьюэн, но он родился до их вступления в официальный брак. Чтобы скрыть факт измены, она отдала Дэвида на усыновление. После того как ее первый муж был убит в бою, мать вышла замуж за любовника, и Иэн родился несколько лет спустя. Братья находятся в постоянном контакте, и Макьюэн даже написал предисловие к мемуарам Шарпа.
Его вторая жена, Анналена Макафи (англ. Annalena McAfee), в прошлом редактор в газете «Гардиан».
После окончания учебы и пребывания в Афганистане Макьюэн вскоре начал публиковать рассказы в литературных журналах. В 1975 г. он опубликовал сборник рассказов, написанных им в рамках курсовой работы на степень магистра, под названием «Первая любовь, Последние помазания» (англ. First Love, Last Rites). Именно после выхода этой книги литературные круги окрестили нового писателя Иэн «Макабр» (от французского
Макьюэн начинает писать сценарии для радиоспектаклей и ТВ-шоу, и вскоре два сценария были использованы телекомпанией BBC: «Беседы с человеком шкафом» (англ. Conversations with a Cupboardman–1975) и «День Рожденья Джека-Блохи» (англ. JackFlea’sBirthdayCelebration–1976). Последняя теле-пьеса повествует о инфантилизации сознания главного героя, что находит отражение в отождествлении его возлюбленной с собственной матерью и впоследствии приводит к конкуренции двух женщин за материнские обязанности.
В 1978 г. он опубликовал свой второй сборник рассказов, «Меж сбитых простыней» (англ. In Between the Sheets), который продолжил тематику первого сборника: порнография, зоофилия, маниакальная озабоченность, и первый роман «Цементный сад» (англ. The Cement Garden). Вскоре после выхода последнего в литературных кругах разразился скандал в связи с тем, что некоторые критики отметили сходство между романами «Цементный сад» и «Дом нашей матери» (англ. Our Mother’s House) Юлиана Глоага (Julian Gloag), написанным в 1963 г. Макьюэн отрицал, что читал работу Глоага, и в итоге официальных обвинений в плагиате предъявлено не было.
«Цементный сад» многие критики сравнивают со знаменитым романом У. Голдинга «Повелитель мух», поскольку роман Макьюэна также предлагает читателю понаблюдать, как сложится жизнь детей, если они останутся одни. Наблюдения неутешительны: труп матери зацементирован в подвале, один из мальчиков начинает вести себя как девочка, впадает в инфантилизм, а старшие брат и сестра предаются инцесту. Но в отличие от романа Голдинга в тексте Макьюэна дети не развязывают войну, а наоборот, сближаются.
Макьюэн вновь оказался в центре скандала в 1980 г., когда телеканал BBC в последний момент отказался от постановки пьесы «Стереометрия» (англ. Solid Geometry), в центре которой – история героя, который хранит в столе химически консервированный пенис в банке.
На протяжении 1980-х годов Макьюэн в основном пишет сценарии для телевидения и кино. Его перу принадлежат: «Имитация» (англ. The Imitation Game), «Обед пахаря» (англ. The Ploughman’s Lunch), «Последний день лета» (англ. The Last Day of Summer), «Кисло-сладкий» (англ. Soursweet), а также ряд пьес, к примеру, «Незнакомцы» (англ. Strangers). Им написаны два романа: «Утешение незнакомцев» англ. (The Comfort of Strangers) и «Дитя во времени» (англ. The ChildInTime).
Роман «Утешение незнакомцев» рассказывает о встрече в Венеции двух пар: любовников Колина и Мэри, только начинающих познавать друг друга на отдыхе в романтической Венеции, и супружеской четы Роберта и Кэролайн, предающихся садомазохистским утехам. Муж и жена заманивают влюбленных в свой дом, где впоследствии убивают Колина на глазах Мэри. Текст о вечной истории Эроса и Танатоса: о противоречивой борьбе и неизбежной близости влечения к жизни и влечения к смерти. Этот роман положил конец прежнему стилю творчества Макьюэна: ужасному, мрачному, порнографичному, жестокому. После этого произведения автор пересмотрел свои взгляды на литературу.
Романы «Дитя во времени» (1987), «Невинный» (1990) и «Черные собаки» (1992) были написаны после долгого семилетнего перерыва. Творчество Макьюэна было переосмыслено: сохранив свою привязанность к излюбленному жанру психологического триллера и приему саспенса, британский прозаик расширил тематику своих текстов. Так, «Дитя во времени» и «Невинный» являются ярким приемом реализации в прозе архетипов «дитя», «взрослый». Концепт «время» считается сюжетоорганизующим в первом романе, а фабульное построение второго говорит о первом обращении к жанрам детектива и шпионского романа. По сравнению с текстами раннего периода эти романы в большей степени насыщены символическими деталями («Дитя во времени») и исторически, и политически детерминированы («Невинный», Черные собаки»). Причем в романе «Черные собаки» Макьюэн впервые обращается к легенде Британских островов, в котором черные псы демонизированы.
Следующие романы автора выходят с разницей в год: «Пикник на руинах разума» (1997) (в некоторых переводах «Невыносимая любовь») и «Амстердам» (1998). В первом романе Макьюэн использует кинематографический нарратив, соединяющий в себе приемы саспенса, статичного кадра, с целью показать, как меняется рациональное сознание (научный журналист Джо), столкнувшись с иррациональным, маниакально настроенным сознанием (сумасшедший Джед Перри).
«Амстердам» принес Макьюэну Букеровскую премию в 1998 г. Этот лаконичный роман-пьеса затронул актуальные проблемы уходящего тысячелетия: как сохранить дружбу и свое человеческое лицо в условиях постоянной жесткой конкуренции за деньги, за власть; как «выживает» в такой обстановке творчество талантливых людей, а точнее, как гибнет одаренность; тема гения и злодейства. Все это базируется на целой сетке традиционных для британской прозы мотивов: смерти, эгоизма, корысти, одиночества, памяти. Роман вызывает и по сей день много споров на тему того, что он из себя представляет: либо это «мрачненькая книженция» с достаточно предсказуемым финалом, либо это действительно моральная драма о проблемах современного общества, написанная изысканным европейским стилем.
Однако самым знаменитым романом Макьюэна на сегодняшний день является «Искупление» (2001). В отличие от «Амстердама» этим романом восхищается абсолютное большинство критиков. Данный текст продолжает модернистско-постмодернистскую стратегию повествования, подражающую стилю конкретного английского писателя (так, роман «Искупление» благодаря стилистике называют «джейностеновским») и сочетающую неожиданность развязки наряду с новаторской проблемой: как может писатель достичь искупления, когда он в своей абсолютной власти над исходом событий в своем произведении и есть Бог, творец.
Романы «Суббота» (2005) и «Солнечная» (2010) можно объединить по принципу общности профессии главных героев – они оба люди интеллектуальной элиты, ученые, рационалисты: врач-хирург Генри Перроун и в прошлом выдающийся физик Майкл Биэрд. На этом их сходства заканчиваются. Врач-хирург, по излюбленному приему Макьюэна, сталкивается с иррациональным: ему приходится делать операцию бандиту, который ворвался в его дом и опозорил честь его дочери. Герой, хоть и с трудом, проходит это нравственное испытание. Чего нельзя сказать о Майкле Биэрде («Солнечная»), который, не удержавшись от искушения, воспользовался наработками любовника своей жены по использованию солнечной энергии и стал прославленным изобретателем. Этот герой Макьюэна печально деградирует не только физически, страдая из-за ожирения, но и морально.
Последний роман Макьюэна недавно переведен на русский язык, и также уже был отмечен русскими и зарубежными критиками как один из лучших текстов писателя. «Сластена» (2013) является очередным обращением автора к жанру исторического романа (см. роман «Невинный»). Впервые автор подчеркнуто автобиографичен: действие разворачивается в эпоху молодости самого Макьюэна. Мы знакомимся с деятельностью английской контрразведки в период обострения холодной войны. В центре интриги романа «Сластена» – разработанная в МИ-5 операция материальной поддержки начинающих писателей, которые в обозримом будущем смогут пригодиться в идеологическом противоборстве с коммунистами.
Макьюэн является членом Королевского литературного общества, Королевского общества искусств и Американской академии искусств и наук. Он был награжден премией Шекспира фонда Альфреда Тепфера в 1999 г. Также он – заслуженный член Британской гуманистической ассоциации. В 2000 г. был награжден орденом Британской Империи. В 2008 г. Макьюэну была присуждена почетная степень доктора литературы Университетского колледжа в Лондоне, где он преподавал английскую литературу.
Литература – всегда отражение эпохи. Важной особенностью английской литературы всегда являлся ее непрерывный диалог с культурным наследием предшествующих эпох. Действительно, неотъемлемой частью культуры Британии всегда являлась ее связь с традициями. И вместе с тем современная Британия развивается, модернизируется и это неизменно отражается в произведениях писателей Соединенного Королевства.
«Я писал как сумасшедший, вполне в романтическом духе, ночи напролет» [1, 124] – так Макьюэн говорит о процессе своего творчества в начале писательского пути. Писатель был охвачен традиционным романтическим рвением выплеснуть накопившиеся идеи на бумагу. Но делал это он в бунтарском, модном тогда стиле: его произведения были подчеркнуто циничны, дышали свободой выражения. Однако друзья и учителя писателя не находили ничего непристойного в его рассказах. «Это был привычный им язык интеллектуальной богемы, где свобода выражения считалась хорошим тоном» [1, 125]. Так что творчество Макьюэна едва ли могло кого-то шокировать. Но читатели все же прозвали молодого писателя Иэн Макабр (от французского «
Отрыв от традиционных стиля и темы зачастую характерен для раннего творчества многих писателей. В процессе своего становления авторы хоть и начинают обращаться к типичным идеям, но рассматривают их с современной точки зрения, а также поднимают злободневные уже для их времени проблемы. Особенно это характерно для творчества современных английских писателей и Макьюэна в частности, ведь привязанность английского национального характера к свои корням – отличительная особенность этого народа. А. Борисенко: «Нужно же впустить наконец реальную жизнь в пристойную и чопорную английскую литературу, которая только и умеет, что выписывать детали да «изучать оттенки серого». А еще через четверть века настает пора продемонстрировать собственное мастерство в выписывании деталей, акварельную чистоту всех оттенков серого…» [1, 124].
И действительно, один из последних романов Иэна Макьюэна «Искупление», который вышел в свет в 2001 г., заставил всех увидеть «нового Макьюэна». Главная героиня романа Брайони наделена богатой фантазией, которая доводит любовную связь сестры до абсурда. В реальности это оказывается роман в романе. Стареющая писательница старается искупить вину за содеянное. Поневоле автор становится творцом не только своего произведения, но и вершителем судеб абсолютно реальных людей. Таким божеством оказывается тринадцатилетняя Брайони. Ее бурная писательская фантазия из безобидного детского творчества выходит в жизнь и приводит к обвинению возлюбленного сестры в изнасиловании, к которому тот не был причастен.
Автор создает произведение в довольно новом для себя ключе, и поэтому многие читатели открывают для себя совершенно другого Макьюэна. Писатель отказывается от привычной эстетизации патологического, намеренной жестокости и цинизма повествования и даже пытается подражать классикам. Сам Макьюэн называет свой роман «джейн-остеновским». Действительно, на первый взгляд кажется, что Макьюэн создает традиционный английский роман. Так, первая часть произведения представляет собой семейную историю в стиле романов XIX в.
Многие критики отмечают, что Брайони в какой-то мере похожа на своеобразных и любящих во все вмешиваться героинь Остин. Некоторые сравнивают ее с Эммой из одноименного романа. Брайони становится заложницей литературных форм и совершает роковую ошибку подобно ее прообразу – Кэтрин Морланд из «Ноттингемского аббатства». Кэтрин, начитавшись готических романов, мысленно обвиняет хозяина дома в кровавых преступлениях, которых тот не совершал. Макьюэн из этого же произведения берет и эпиграф для своего романа. Автор подробно описывает непохожесть юной писательницы на остальных детей. Девочка отличалась желанием видеть весь мир вокруг себя упорядоченным. Макьюэн акцентирует внимание читателя на том, как младшая Толлис организовала маленький мирок своей комнаты.
«Брайони была из тех детей, что одержимы желанием увидеть мир упорядоченным… комната Брайони являлась храмом божества порядка: на игрушечной ферме, расположившейся на широком подоконнике глубоко утопленного в стене окна, было множество обычных животных, но все фигурки смотрели в одну сторону – на свою хозяйку, словно готовились по ее знаку дружно грянуть песню… Ее куклы, казалось, придерживались строгой инструкции не прислоняться к стенам; всевозможные фигурки размером с большой палец, расставленные на туалетном столике… ровностью рядов и интервалов между ними напоминали гражданское ополчение в ожидании приказа». Из приведенного отрывка легко можно сделать вывод, насколько силен был в этой тринадцатилетней девочке дух творца. Это же рвение к упорядочиванию проявлялось и в творчестве маленькой писательницы. «Ей было дано создать целый мир… Была и удовлетворена ее страсть к порядку, поскольку неуправляемый мир она могла таким образом сделать управляемым». Макьюэн детально описывает то, с каким наслаждением Браойни вершила судьбы своих героев. Так, сомнительные личности к финалу всегда умирали, а достойные персонажи играли свадьбу. Особенно счастлива была юная писательница, когда открыла для себя литературный род драмы, потому что «в драме вселенная сокращалась до конкретного высказывания, и в этом заключался истинный, почти идеальный порядок».
Образ женщины-писателя очень традиционен для английской литературы. Так, почти все женские образы Джейн Остин – личности творческие, эмоциональные, но их стремление к творчеству служило лишь отдушиной для чувств и никогда не выплескивалось в реальную жизнь, оставаясь лишь безмолвным отражением состояния души. Новаторство Макьюэна в том, что он по-новому интерпретирует традиционный образ. В его романе власть любопытствующего подростка не ограничивается только пределами своей комнаты. Ее стремление организовать и упорядочить жизнь вкупе с богатой фантазией и страстью к всевозможным секретам приводит к тому, что она неправильно интерпретирует ситуацию и ее опрометчивое обвинение приводит к крушению судеб двух влюбленных.
Макьюэн неслучайно затрагивает проблему классовости. Эта тема всегда была актуальна для британского общества. Ее корни лежат глубоко в истории страны. Сам автор учился в английской школе, где по инициативе местного начальства вместе учились дети, принадлежавшие к разным социальным группам: из богемных семей среднего класса, из рабочих семей центрального Лондона, из военных семей. В будущем писателе укрепилось ощущение «социального замешательства».
Жертвой социального неравенства становится еще один центральный женский образ романа Макьюэна – родная сестра Брайони Сесилия Толлис. Сесилия как член семьи Толлис принадлежит к аристократическому сословию, ведет привилегированный образ жизни. По общепринятым понятиям, ее жизненный путь уже расписан и вполне удачно предопределен. Но ее все равно тянет в совсем другую неизвестную сторону. В силу законов общества она не может поддаться своему желанию – связать свою жизнь с сыном уборщицы Робби. Ее душу переполняют гнев, ярость, страсть, которые готовы выплеснуться наружу после того, как Робби сажают в тюрьму. Героиня балансирует буквально на грани. Сказать всем в лицо, что ей все надоело, она не может. Таких, как она, в аристократических семьях учат себя подавлять. В результате происходит внутренний слом: Сесилия отказывается от семьи.
Внутренняя репрессия – это традиционная британская проблема, оборотная сторона монеты под названием «английский характер». Или истинная сущность человека с плотно сжатыми губами, застегнутого на все пуговицы. Образ такого человека был особенно типичен в тридцатые-сороковые годы прошлого века (время действия «Искупления»), когда люди обуздывали себя до такой степени, что совсем утрачивали способность проявлять свои чувства, быть самими собой. Люди стали жестокими по своей сути. И если Сесилия не потеряла способности чувствовать и сострадать, а всего лишь разучилась выражать эмоции, то аристократичный насильник, который обрекает незаслуженно обвиненного Робби на позор и страдания, яркий этому пример.
Во второй части романа Макьюэн наглядно демонстрирует, что к человеческой жестокости могут привести не только нравственные и классовые законы английского общества, но и война. Война, которая обнажает не только страдания тела, но и души. Соответственно и стиль повествования уже меняется. Робби, выйдя из тюрьмы, попадает на фронт. Нелегкое время для английской армии – отступление в Дюнкере. Военные и госпитальные сцены заставляют вспомнить Э. Хемингуэя. Каждая деталь прописана очень реалистично, даже натуралистично. Резкий переход от описания душевных мучений героев в первой главе к подробному описанию «голой, аккуратно срезанной чуть выше колена» ноги, висящей на дереве, заставляет вздрогнуть. Макьюэн неслучайно выбирает именно этот исторический момент. Это своеобразное «искупление» перед своим отцом, который пережил отступление при Дункерке. Официальная английская версия предлагает это историю рассматривать в сентиментальном ключе – с акцентом на идею спасения. Но Макьюэн обнажает истину. В центре войны – насилие. Автор демонстративно показывает крайнюю степень страданий солдат. В интерпретации Макьюэна нет героев в этой истории, так как «в условиях отступления и непрекращающихся бомбардировок нет возможности проявить героизм – вопрос просто в том, убьют тебя или не убьют» [1, 43]. Вслед за Хемингуэем Иэн Макьюэн жесткими, суровыми красками обрисовывает страшную реальность войны, показывает, как тяжело человеку не лишиться рассудка, окунувшись атмосферу, когда люди вынуждены убивать, чтобы выжить самим. Самообладание приходит к Робби в самые критические моменты. Когда загнанные к морю солдаты неделю ждут обещанные правительством кораблей и начинают винить во всем офицера своего же ВВС, когда ярость ослепляет воспаленные умы людей и они готовы забить камнями ни в чем неповинного человека, Робби со своими капралами спасают несчастного из лап обезумевшей толпы. Так, используя английскую версию о героическом отступлении британских войск под Дюнкерком, автор романа развенчивает миф, внося в традиционную историю совершенно неожиданные краски, новый непривычный для типичного англичанина смысл.
Война все же очень сильно повлияла на психическое состояние Робби. В третьей части Макьэюн повествует о том, что при любом воспоминании о пережитом, Робби начинал впадать в ярость, он словно снова переносился туда, в ад войны, и лишь настойчивый шепот Сесилии: «Проснись… Робби, проснись» мог вернуть его в настоящее. Брайони, ставшая свидетелем одной из этих сцен, проникается ужасом, осознав, на какие муки она обрекла этих двух людей, выпустив свою фантазию на свободу. Она готова сделать все, чтобы искупить свою вину. Сесилия и Робби просят ее написать отказ от своих давнишних показаний. Но все прекрасно понимают, что это уже бесполезно. Жизни покалечены, судьбы сломаны.
Поделиться книгой: