Помоги проекту - поделись книгой:
Е. Зампиги. Дедушка. Кон. XIX – нач. XX в.
4. «Женское лицо» семьи
Как многообразны обличья женщины – даже не в масштабах истории, в веках, а просто в рамках семьи! Она издревле была хранительницей домашнего очага, врачевала раны и болезни, растила детей, занималась домашними припасами – а во времена вражеских набегов наравне с мужчинами бралась за оружие и готова была защищать своих родных до последней капли крови. От богатырши-поляницы до искусной рукодельницы, от простой крестьянки до утонченной аристократки – кем бы ни была женщина и чем бы ни приходилось ей заниматься, ее значимость для семьи, для рода и в конечном счете для жизни на земле неоспорима…
В наше время уже стирается разница между некоторыми «исконно мужскими» и «исконно женскими» занятиями, но в большинстве семей роль женщины – хранительницы дома, воспитательницы детей, наделенной удивительной интуицией и внутренней силой, – осталась неизменной.
В. фон Каульбах. Портрет Марии Ганноверской с дочерью Марией. 1866
Ф. К. Винтерхальтер. Королева Виктория с супругом принцем Альбертом и детьми. 1846
К. Е. Маковский. За прялкой (портрет дочери Ольги). 1890-е
Мама, жена, любимая
Для Н. А. Некрасова его Дарья – героиня поэмы «Мороз. Красный нос» – идеал женщины. Она не только рачительная хозяйка, преданная жена и любящая мать, вызывающая у односельчан глубокое уважение, но и образец настоящей русской красавицы.
Доброе слово женщины способно врачевать телесные и душевные раны. О чудесах, на которые способна любимая женщина – мать ли, жена ли – писал М. Е. Салтыков-Щедрин. Писал о «воссоздании» ею истинно человеческого образа – того самого, который и является Божьим подобием… Об этом же – о «нездешности» женщины, о преклонении перед ее возвышенным образом – и стихотворение Н. М. Языкова.
«…Когда вы чувствуете, что вам легко и приятно около какого-нибудь человека; когда ваши лица расцветают улыбкою при виде его, когда вас инстинктивно манит приласкаться к нему… знайте, что это такой же чистый и милый человек, как и вы сами; знайте, что около вас бьется именно то самое доброе человеческое сердце, о котором я хочу повести здесь речь.
Нигде так много не встречается добрых душ, как между женщинами. <…> И когда женщина захочет утешить скорбящего человека, то можно сказать наверное, что в целом мире не найдется слаще и лучше того утешения. Нет татя, у которого не открылся бы источник слез при виде умиротворяющей женской ласки; нет душегуба, которого сердце не дрогнуло бы перед любящим женским словом.
И не потому только, чтобы эта ласка или слово усыпляли человека или заставляли его забыть что-нибудь, а потому, что эта ласка, это слово восстановляют искаженный человеческий образ, что они вдруг очищают его душу от наносной житейской грязи, что они хотя и не уничтожают прошлого, но делают невозможным возврат к нему…»
В.-А. Бугро. Милосердие. 1878
«Женщина священна; любимая женщина священна вдвойне».
Для матери дети всегда маленькие», – гласит русская пословица. И к своей маме мы обычно испытываем чувства, не меняющиеся с годами: по отношению к ней мы и сами всегда остаемся детьми. Не зря в «Детстве» Л. Н. Толстого страницы, посвященные ранним годам и связанные с мамой, более яркие и трогательные, нежели прочие.
«…Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою – кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и того, что мы вошли.
Так много возникает воспоминаний прошедшего, когда стараешься воскресить в воображении черты любимого существа, что сквозь эти воспоминания, как сквозь слезы, смутно видишь их. Это слезы воображения. Когда я стараюсь вспомнить матушку такою, какою она была в это время, мне представляются только ее карие глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь, родинка на шее, немного ниже того места, где вьются маленькие волосики, шитый белый воротничок, нежная сухая рука, которая так часто меня ласкала и которую я так часто целовал; но общее выражение ускользает от меня. <…>
Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно».
Х. Мерле. Материнство. 2-я пол. XIX в.
«Царство женщины – это царство нежности, тонкости, терпимости»
В стихотворениях К. Бальмонта, В. Брюсова, М. Волошина женский образ имеет мало общего с материнским – нежным и трепетным. Это скорее древняя полубогиня, героиня мифа, обладающая огромной властью и присущей только ей силой…
Н. С. Крылов. Русская крестьянка кормит ребенка из рожка. Не позднее 1830
Встреча с мамой после долгой разлуки, воссоединение людей, любящих друг друга безусловно и навсегда – матери и ребенка, – в мировой литературе этот сюжет был представлен множество раз. Неизменным всегда было одно – чувство счастья. Даже если обстоятельства, как в случае Анны Карениной, были на тот момент сильнее, чем желание быть вместе…
«…Направо от двери стояла кровать, и на кровати сидел, поднявшись, мальчик в одной расстегнутой рубашечке и, перегнувшись тельцем, потягиваясь, доканчивал зевок. В ту минуту, как губы его сходились вместе, они сложились в блаженно-сонную улыбку, и с этою улыбкой он опять медленно и сладко повалился назад.
– Сережа! – прошептала она, неслышно подходя к нему.
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала все это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
– Сережа! – повторила она над самым ухом ребенка.
Он поднялся опять на локоть, поводил спутанною головой на обе стороны, как бы отыскивая что-то, и открыл глаза. Тихо и вопросительно он поглядел несколько секунд на неподвижно стоявшую пред ним мать, потом вдруг блаженно улыбнулся и, опять закрыв слипающиеся глаза, повалился, но не назад, а к ней, к ее рукам.
– Сережа! Мальчик мой милый! – проговорила она, задыхаясь и обнимая руками его пухлое тело.
– Мама! – проговорил он, двигаясь под ее руками, чтобы разными местами тела касаться ее рук.
Сонно улыбаясь, все с закрытыми глазами, он перехватился пухлыми ручонками от спинки кровати за ее плечи, привалился к ней, обдавая ее тем милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей, и стал тереться лицом об ее шею и плечи.
– Я знал, – открывая глаза, сказал он. – Нынче мое рожденье. Я знал, что ты придешь. Я встану сейчас.
И, говоря это, он засыпал.
Анна жадно оглядывала его; она видела, как он вырос и переменился в ее отсутствие. Она узнавала и не узнавала его голые, такие большие теперь, ноги, выпроставшиеся из одеяла, узнавала эти похуделые щеки, эти обрезанные короткие завитки волос на затылке, в который она так часто целовала его. Она ощупывала все это и не могла ничего говорить; слезы душили ее.
– О чем же ты плачешь, мама? – сказал он, совершенно проснувшись. – Мама, о чем ты плачешь? – прокричал он плаксивым голосом.
– Я? не буду плакать… Я плачу от радости. Я так давно не видела тебя. Я не буду, не буду, – сказала она, глотая слезы и отворачиваясь. – Ну, тебе одеваться теперь пора, – оправившись, прибавила она, помолчав, и, не выпуская его руки, села у его кровати на стул, на котором было приготовлено платье.
– Как ты одеваешься без меня? Как… – хотела она начать говорить просто и весело, но не могла и опять отвернулась.
– Я не моюсь холодною водой, папа не велел. А Василия Лукича ты не видала? Он придет. А ты села на мое платье! – и Сережа расхохотался».
О женщине как неземном образе, идеале чистоты – стихотворение Ф. И. Тютчева. Но только ли об этом? Оно – и о бессилии зла перед истиной, красотой и справедливостью.
Тысячи слов сказаны, сотни стихотворений и гимнов написаны во славу материнской любви. Но, наверное, слишком много их не будет никогда. Так считал и М. А. Волошин.
Нет такого дружка, как родимая матушка.
При солнце тепло, а при матери добро.
Птица радуется весне, а младенец матери.
У матери дети, что на руке пальцы: за который ни укуси, все больно.
Любовь отца высока, как горы; любовь матери глубока, как море.
Не та мать, что родила, а та, что взрастила.
Без матери и солнышко не греет.
Для матери дети всегда маленькие.
Материнская молитва со дна моря вынимает.
Любишь свою мать – не оскорбляй чужую.
Как рой без матки, так и дитя без мамки.
А. Вайс. Женщина с ребенком у прялки. 1868
Прялка – один из самых «многозначных» символов. В первую очередь, это, конечно, орудие труда – причем одно из древнейших: остатки прялок были обнаружены археологами в слоях, относящихся к неолиту! Сотни лет назад женщины-пряхи обеспечивали нитками – а следовательно, и тканями, и одеждой – всю семью. Прялка считалась также олицетворением судьбы: достаточно вспомнить, что в греческой мифологии богини-мойры пряли нити, соответствовавшие человеческим жизням, и решали, в какой момент эту нить оборвать. Причем изменять их решения не мог даже сам Зевс!
Как «исконно женский» инструмент, прялка связывалась также с культом плодородия: в некоторых губерниях России для повышения урожайности земли девушки и женщины зимой катались с горок на «донцах» прялок. И, наконец, по качеству пряжи судили о хозяйке дома.
Г. И. Семирадский. Отдых. 1890
А. Вайс. Девушка у зеркала. 2-я пол. XIX в.
Один из главнейших «женских» символов! С зеркалом часто изображали Венеру – богиню любви и красоты. Зеркала в старину считались «окнами в тонкий мир», и кто, как не женщина с ее обостренной интуицией и чувствительностью, мог бы достойно управляться с таким непростым предметом? С его помощью гадали – конечно же, в первую очередь девушки. Они старались таким образом узнать свою судьбу и хоть одним глазком увидеть возможного «суженого». Сейчас мы живем в рациональном мире, и далеко не каждая женщина будет прибегать к гаданию и тем более практиковать сложный «зеркальный» обряд. Но забота женщин о своей красоте осталась неизменной, а зеркала исправно им в этом помогают – и это прекрасно!
Дж. Уотерхаус. Леди из Шалот. 1888
Не учись безделью, а учись рукоделью.
Умелец да рукодельник и себе, и людям радость приносит.
У ленивой пряхи и для себя нет рубахи.
Длинная нитка – ленивая швея.
Ремесло не коромысло, плеч не оттянет, зато прокормит.
Рукам – работа, а душе – праздник.
Не напрядешь зимою – летом нечего ткать будет.
Не игла шьет, а руки.
Весною день долог, да нитка коротка, лениво прядется.
Где хотенье – там и уменье
К чему душа лежит, к тому и руки приложатся.
Руководительница и рукодельница
Княгиня Ольга… Правительница, вселившая страх в недругов и пленившая красотой и мудростью византийского императора. Она первой установила нормы сбора дани, покровительствовала искусству и просвещению, положила начало русскому каменному зодчеству. Даже не будь она первой женщиной на русском троне, перечисленного было бы более чем достаточно, чтобы образ Ольги сохранился не только в летописях, но и в благодарной памяти потомков.
«…Великая Княгиня, провождаемая воинскою дружиною, вместе с юным Святославом объехала всю Древлянскую область, уставляя налоги в пользу казны государственной; но жители Коростена долженствовали третью часть дани своей посылать к самой Ольге в ее собственный Удел, в Вышегород, основанный, может быть, героем Олегом и данный ей в вено, как невесте или супруге Великого Князя: чему увидим и другие примеры в нашей древней Истории. Сей город, известный Константину Багрянородному и знаменитый в Х веке, уже давно обратился в село, которое находится в 7 верстах от Киева, на высоком берегу Днепра, и замечательно красотою своего местоположения. – Ольга, кажется, утешила Древлян благодеяниями мудрого правления; по крайней мере все ее памятники – ночлеги и места, где она, следуя обыкновению тогдашних Героев, забавлялась ловлею зверей – долгое время были для сего народа предметом какого-то особенного уважения и любопытства.
В следующий год, оставив Святослава в Киеве, она поехала в северную Россию, в область Новогородскую; учредила по Луге и Мсте государственные дани; разделила землю на погосты, или волости; сделала без сомнения все нужнейшее для государственного блага по тогдашнему гражданскому состоянию России и везде оставила знаки своей попечительной мудрости. Через 150 лет народ с признательностию воспоминал о сем благодетельном путешествии Ольги, и в Несторово время жители Пскова хранили еще сани ее, как вещь драгоценную. Вероятно, что сия Княгиня, рожденная во Пскове, какими-нибудь особенными выгодами, данными его гражданам, способствовала тому цветущему состоянию и даже силе, которою он после, вместе с Новым городом, славился в России, затмив соседственный, древнейший Изборск и сделавшись столицею области знаменитой.
Утвердив внутренний порядок Государства, Ольга возвратилась к юному Святославу, в Киев, и жила там несколько лет в мирном спокойствии, наслаждаясь любовию своего признательного сына и не менее признательного народа…»
Поделиться книгой: