Помоги проекту - поделись книгой:
– Почему моей?
– Показывайте мне вашу парочку. А сколько нужно на них смотреть?
Душ заполночь – это отдельная тема. Ты вваливаешься в прихожую в низколетящем полуобморочном состоянии, похожий тупым упорством на бомбардировщик времен второй мировой войны. У тебя одна цель и одна задача – дойти до кровати. Любой ценой. При этом – и это важно – без ущерба для собственного достоинства и окружающего пространства. Ощущаешь четкую работу рефлексов, все еще помнишь, что в природе существует такое неотвратимое зло, как утреннее похмелье – неизбежное последствие не предусмотренного эволюцией агрегатного состояния человека. И уж коли коснулось, попал под молох, стараешься не усугублять последствиями временного отказа своей навигационной системы. Где-то на полпути из варварских варяг в цивилизованные греки, ухватившись за дверную ручку ванной, неожиданно поворачиваешь, на ходу избавляешься от одежды и… О, Господи! Какое блаженство!
Немного выше солнечного сплетения я чувствовал тепло какой-то внезапно заработавшей радиолампы. Что-то важное и пока еще неосознанное происходило в моей жизни. Что-то, чему я был очарованный свидетель и непонятливый соучастник. Я улыбался. Той самой глупой улыбкой, какая бывает у собак, влюбленных и идиотов.
Мы расстались около полуночи подле ее подъезда. Именно подле, а не возле, следуя этимологии этого забытого слова. Такая необходимость казалась верхом несправедливости, как, наверное, ей – мое странное нежелание целовать близкие, не потерявшие детского очертания губы, раскрывшиеся у самой моей щеки, когда мы стояли на эскалаторе. Желание было. Будь мне мои двадцать пять, я бы не бросил машину у метро, мы бы летели за сотню по Кутузовскому, и стоял бы я в этом душе не один… Но чем больше я понимал ее особенность, тем больше отстранялся, значительным усилием воли требуя от себя соблюдения предварительного условия – никакой физики в самом начале. Одного я не учел. Все мое опытное обаяние было в деле, и результат не соответствовал намерению. Сторона напротив стучала настойчивым осязаемым сердцем под приподнятым на сосках лицом Боба Марли, яростно требуя моих рук, зачем-то рисующих в воздухе какие-то каракули о моем прошлом, теперь уже бесцветном без нее. Ощущение было… как родиться глухим, долгую жизнь не знать, что такое звук, и вдруг услышать музыку. А это ведь и вправду была музыка, потому что, оторвавшись от меня, поднявшись по ступенькам, открывая подъездную дверь, она оглянулась, и не было в ее взгляде ничего, кроме благодарной влюбленности.
С большим красным полотенцем на плечах я вышел из ванной, посмотрел на себя в зеркало и, удовлетворившись увиденным, пошел в спальню. Дернул дверь на себя, зачем-то сильнее обычного, и хорошенько – до искр в глазах – прошелся острым углом по мизинцу правой ноги. Боль была чудовищной. Я сморщился, но сдержался. «Вот она, зрелость, – подумал я вдруг. – Когда больно с размаху врезаешься в дверь и не мечтаешь ее тут же испепелить, а ковыляешь мимо. Когда уже некого винить, кроме самого себя. А так иногда хочется!..»
Не включая свет, я повалился на охнувшую матрацем кровать, ухватил и подтащил под голову подушку. Ровное кружение пространства замедлилось. Подгоняемая ноющей болью, эйфория выветривалась вместе с остатками алкоголя. Я стал вспоминать и вслушиваться в то, что она говорила.
– Ну, давай, историю знакомства. Настя!
– Погоди.
Мы остановились на Крымском мосту над вечереющей рекой с прогулочным теплоходом посередине. Теплоход назывался «Юнга».
– Настя, у тебя есть комплексы?
– Погоди-погоди, – она обняла меня и уткнулась лицом в расстегнутую сорочку, – Текила была лишней.
– Да, – сказал я, и мы рассмеялись, она не поднимая головы, куда-то в район моего левого плеча.
– А почему ты спросил про комплексы?
– А вон видишь, Юнг поплыл. Карл Густав, – я кивнул в сторону теплохода, – Это он их придумал. Коллективное бессознательное. Хорошее определение, актуальное.
– А ты либерал? – она вскинула голову и с пьяным осуждением уставилась на меня.
– Я что? – спросил я, – А-а… Мне не нравятся хардкорные игры.
– Почему игры? Все очсерьезно.
– Ну, вот поэтому и не нравится. Ты не отвлекайся давай.
Она сделала шаг в сторону, раскинула руки и, перекрывая шум автомобильной толпы, заполонившей проезжую часть моста, запрокинув голову, закричала кому-то вверх:
– Россия, вперед!
Я поймал ее за руку и притянул к себе:
– Это нечестно! Давай свою историю. Иначе котик сдохнет.
– А котик еще не сдох?.. – она плаксиво выпятила нижнюю губу и, тут же без какого-либо перехода поменяв тон и выражение лица, серьезно сказала: – Ну ладно, слушай…
Взяла меня под руку и повела дальше, к ЦДХ:
– А ты носишь боксеры или стринги?
– Настя!
– Ну хорошо-хорошо. Больше не буду. Может быть… Ладно… Представь себе море, дикий пляж, начинается дождь.
– Почему дождь?
– Не перебивай, пожалуйста, – сказала она, – я так хочу. Пусть будет дождь. Просто слушай.
– Хорошо.
– Да! Предложи имя.
– Настя.
– Нет! Настя занято. Пусть будет Лена. А его назовем – Антон. Не возражаешь?
Снаружи, за поверхностью воды шелестел дождь. А здесь, под водой была полная, безоговорочная тишина. Ленка подняла голову и увидела переливающиеся размытые пятна света. Она едва касалась дна – волнообразное движение воды заставляло постоянно корректировать положение тела – но воображение рисовало ее стоящей на дне далекого Южно-Китайского моря, в одном ряду с терракотовыми воинами императора Цинь Шихуанди. Воздуха хватало на полторы минуты. Потом резкий толчок вверх, несколько сильных ударов ногами – и она взлетает, поднимается почти по пояс над поверхностью кипящего от дождя моря. Ложится на воду, раскинув руки и ноги, подставляя себя каплям, закрыв глаза, слушая шелест слияния двух вод – небесной и земной, пресной – чистой, светлой, – и соленой – темной, освоенной, опасной.
– Эй, вы там не тонете?
Ленка вздрогнула, открыла глаза, повернула голову и увидела на берегу человека с каким-то неестественно белым на фоне прибрежного ландшафта зонтом. Он стоял над ее одеждой – шортами, футболкой, трусиками, прикрытыми целлофановым пакетом – и, судя по наглой физиономии, никуда не собирался уходить…
– А ничего, что терракотовых воинов закопали, а не утопили? – спросил я.
– Вот не мог промолчать? – рассердилась Настя, – Ты же сам сказал: если у истории нет живого свидетеля… Короче… Жила-была девочка – серая мышка, мечтала, училась на филологическом и вдруг встретила принца…
– С белым зонтом.
– Почему с белым зонтом?
– Ну, по ходу нарисовалось.
– Пусть будет с белым зонтом. Они сделали сэлфи, выложили фотки на Фейсбук и жили долго и счастливо. Конец истории.
– Ну-у. Так не пойдет!
– Сам виноват… Обидел птичку.
– Начало – прям супер. Дождь, море… Не-не-не, это не конец… Слушай…
– Что?
– На сколько ты сама научилась задерживать дыхание?
– Догадался, да?.. Давай ты. Ну ее, эту выставку. Начинай!
– Историю знакомства? В смысле, про этих? Считаешь, это круче гиперреализма?
– Однозначно! Гиперреалисты никуда не денутся, в следующий раз сходим.
– Ты забавная, знаешь об этом? Кстати, за тобой рассказ о том, где ныряла ты, – улыбнулся я. – Пойдем в кафе. Нужно взять кофе. Ничего, если это будет другая парочка, например, Роман и Катя? Ревновать не будешь?
– Буду. Однозначно.
Мы вошли в кафе, выбрали стол с видом на реку и заказали латте с банановым сиропом. Оба.
Огромный, в четыре человеческих роста, круглый металлический будильник с белым эмалированным циферблатом стоял на том месте, где должен был, по идее, стоять памятник Ленину, аккурат напротив причала. Черные стрелки показывали восемь. Минутная уже коснулась двенадцати и как будто ожидала неторопливую секундную, встреча с которой должна была освободить взведенную пружину зуммера. Роман смотрел на секундную стрелку и считал вполголоса: 51, 52, 53, 54, 55… Паузы между перещелкиваниями стрелки росли, удваиваясь с каждым разом, оттягивая неизбежное… 56, 57, 58, 59… Последняя была самой длинной и самой страшной. Роман проснулся, посмотрел на нервно вибрирующий смартфон, взял его в руки, тут же переменился в лице и набрал номер:
– Дмитрий Владимирович! Алло! Вы звонили… Это Роман. Как в аэропорту? А который час? Вся труппа? В самолете? Нет, не улетел я вчера. Кто это вам сказал? Алло! Дмитрий Владимирович, алло!.. А Виктор с вами? Рядом? А можете дать ему трубку?.. Вик? Что за долбаный розыгрыш?! Ну ты… Ну!.. В Москве поговорим!
В дверь постучали. Женский голос с той стороны поинтересовался:
– Номер сдавать будем? Уже двенадцать…
«Цирк уехал, клоуны остались», – пробубнил Роман, накинул халат и пошел открывать дверь.
Через полчаса, выселенный из «Ореанды», он шел по какой-то узенькой улочке в сторону, как ему казалось, канатной дороги. Воспользовавшись ореандовским халявным вай-фаем, он успел купить билет на ночной рейс. Перед тем как заказать такси на Симферополь, решил покататься на канатке, под которой проезжал каждое утро все время гастролей на служебном микроавтобусе. Рюкзак неприятно оттягивал плечо, желудок напоминал о необходимости позавтракать хотя бы в обеденное время. Денег оставалось в обрез, и потому из всех возможных достопримечательностей самой желанной могла оказаться какая-нибудь самая затрапезная «демократическая» столовка. Роман шел, уставившись в асфальт, периодически поднимая глаза на равнодушно-живописные не обещающие ничего доброго окрестности.
Вдруг на самой периферии поля зрения появилось алое пятно. Роман поднял голову и увидел девушку в красных лакированных туфлях. Она была в ярко белой на фоне сочной зелени сорочке с короткими рукавами. Темно-серая офисного вида юбка выгодно подчеркивала редкую пропорциональность ее фигуры. Она стояла под большим узловатым деревом и говорила по телефону, периодически произнося название отеля, который, судя по буквам над входной группой, громоздился за ее спиной тремя этажами дореволюционной архитектуры. Роман остановился. Бесцеремонно заглянул в бэйдж на ее груди и, дождавшись, когда она прекратит разговор, спросил:
– А что, Светлана, есть места в вашей «Ставриде»? Кстати, прикольные туфли…
– А что там есть такая гостиница? «Ставрида»? Действительно? А почему Светлана? Ты же собирался ее назвать Катя? Кто такая Светлана? Это твоя бывшая девушка?
– Стоп-стоп-стоп! Слишком много вопросов! Остановись… Хорошо, пусть будет Катя… Есть такая «Таврида», дореволюционная гостиница в Ялте. Раньше называлась – «Россия». Я там останавливался… Слушай, а ты тоже фрукт! Без вопросов не можешь.
– Я же тебе писала: мы похожи, – улыбнулась Настя. – Что дальше?
– Дальше? Дальше я вижу в баре бутылочку «Куантро». Вот ее мы и возьмем… И дорасскажем наши истории по очереди. Не перебивая друг друга. Как тебе такое?
– Я «за»!
– Будьте любезны… – повернулся я к официанту.
– В этот раз ты первый, – сказала Настя. – Начинай.
– Бутылку «Куантро», пожалуйста, – бросил я парню с записной книжкой и огрызком карандаша.
Он кивнул и удалился. А я закрыл на секунду глаза, представил девушку в белом сарафане и красных туфельках на тонких длинных шпильках, спускающуюся по неровному наждачному асфальту к морю.
Катя спускалась по петляющей улочке к узкой полоске набережной, то и дело показывающейся в просветах между разнокалиберными коробками домов. Дорога, бывшая и без того утомляюще крутой, теперь, с высоты десятисантиметровых каблуков, казалась просто отвесной. Спуск в таком положении напоминал ходьбу на ходулях: оступишься – и страшно подумать… Туфли были неудобными. Левая еще с утра натерла лопнувшую к обеду мозоль – пришлось подложить под пятку выуженный из принтерного лотка, сложенный в несколько раз лист бумаги, а на правой в районе носка была царапина. Может быть, и не очень заметная с высоты человеческого роста, но была.
Он подошел, когда она говорила по телефону. Переманивали в миниотель, условия были шикарными. Не прекращая разговор, она повернулась к нему. Он ей показался симпатичным. Стильный клетчатый пиджак, смешные кучеряшки. Нарочито громко сказав «я подумаю», она выключила телефон.
– Привет, – сказал Роман. – Прикольные туфли.
Через пять минут она знала, что он столичный артист, что выбирает отель и отказался от номера в «Ореанде», потому что там «слишком буржуазно», что ему необходимы воздух и вдохновение. Что деньги – не проблема, и она кинулась показывать ему люкс, вид с балкона на канатную дорогу, патио с крытой террасой.
Он был фокусником того самого цирка, афиши которого висели на улице Пушкина. Первым делом он ей предложил сбежать с работы. Но она отказалась. Условились встретиться через три часа на набережной у памятника Ленину. Его было так много, что когда он ушел, Катя подумала о том, что в гостинице слишком пусто, и она бы скучала в пустом холле с большими круглыми часами под высоким потолком, если бы не воображение, развернувшееся в полную цветастую мощь после неожиданного знакомства с Романом… Да, его звали Роман.
В четыре пришла добрейшая Вера Ивановна, работавшая в «Тавриде» еще до рождения Кати, и Катя поспешила отпроситься, вызвала такси. Наверх она летела на тарахтящей шестерке. По Щорса на Войкова.
Дома – душ, новое белье, белый в синих васильках сарафан и – другие туфли.
– Слышь, ты! Отошел от шмоток! Че надо?! – Ленка решила не церемониться. Ее разозлило само явление этого зонтастого хмыря в такое неподходящее время. Как он вообще забрел в эту глушь?! Очень не хотелось выслушивать дебильный треп вроде «Что делает такая красивая девушка в таком некрасивом месте».
– Да ничего мне от вас не нужно, девушка. Шторм начинается, дождь, а вы в воде…
– Вот и чеши отсюда! Че встал?!
Выйти из воды Ленка не могла – здесь она обычно купалась нагишом, и эта неожиданная беспомощность злила ее все больше и больше. Вместо того, чтобы нахамить в ответ и отчалить, хмырь рассмеялся:
– Пока не выйдете, не уйду. Начнете тонуть, я хотя бы попытаюсь вас спасти.
– А ну пошел отсюда, придурок! – заголосила Ленка, в сердцах ударила ладонями по воде, и ее тут же – на вдохе, взахлеб – накрыло волной и перевернуло. Она неожиданно оказалась под водой и потеряла всякую ориентацию. Паники не было. Была досада. Интуитивно понимая, что спасение в непротивлении, она замерла, позволила воде приподнять ее легкое тело и, уже почувствовав направление, рванулась в сторону, казавшуюся ей секунду назад низом.
Зонтастый бежал к ней. Без своего дурацкого зонта, снимая на ходу свой дурацкий клетчатый пиджак. Как был – в джинсах, туфлях, рубашке, – врезался в волну и поплыл. И это было кстати, потому что плавала Ленка не ахти.
– Что-то мне все это напоминает, – сказал я, – Рассказ какой-то, что ли? Это ты сама придумываешь или пересказываешь кого-то?
– Это игра, ты сам сказал. Твоя очередь.
– Ладно, – сказал я – Слушай. У памятника его не было. Она вспомнила, что забыла спросить, как его зовут…
– Ну, так не бывает! – перебила меня Настя, – Она бы его обязательно спросила. А потом окажется, что он – Потап, или какой-нибудь Филимон.
– Ты себя слышишь? – расхохотался я, – Филимон… У тебя самой – какой-то длинный чулок, Ленка-водолаз… Мы, кажется, договаривались!
– Ну, прости-прости…
Поделиться книгой: