Помоги проекту - поделись книгой:
Его начала бить дрожь.
Глава 2. Парижская коммуна. 1871 год: Улыбка
Не только Франция, но и весь цивилизованный мир замер в ужасе от неожиданного успеха красных республиканцев в Париже. Самым странным и настораживающим был тот факт, что жизнь этому движению дали люди, относительно которых общество в целом находилось в полном неведении. Следовательно, и объяснить это движение влиянием выдающихся умов — пагубным или благим — было невозможно. Речь шла не об идеях, что созрели в великих умах и на решение которых были брошены безмозглые толпы необразованных классов. За Парижской коммуной не чувствовалась направляющая рука. Парижская коммуна была подобна конвульсии. Люди сплачивались не ради прекраснодушных идей — нет, их сплачивала необходимость выживания. Причины, пробудившие к жизни Парижскую коммуну, были доступны пониманию среднего и высшего классов общества. В них не было ничего таинственного. Но никто не ожидал, что движение это наберет такую мощь, и что необразованные классы окажутся способными к организованным действиям. Лишь на мгновение (в июне 1841 года) мелькнул ужасающий призрак Красной Республики — с тем, чтобы тотчас рассеяться под пушками и штыками Кавеньяка. Снова страшная близость призрака начала ощущаться в 1851 году. Казалось, еще чуть-чуть — и миру будет явлена новая Красная Республика. Однако, государственный переворот Луи Наполеона предотвратил новую Коммуну, сделав невозможной ее в течение нескольких последующих лет. Не раз и не два за время существования Второй Империи возникала смутная угроза этой страшной опасности. Возникала и уходила. Воистину, достойная восхищения имперская государственная машина держала врагов общественного порядка в повиновении. Правда, пользуясь при этом такими методами, о которых стоит лишь сожалеть, и против которых умеренные республиканцы постоянно направляли острие своих атак, мало задумываясь о том, что вскоре им придется применить это же оружие с еще большей суровостью. Тем не менее, хотя в течение правления императора Наполеона Красная Республика и не могла возродиться, угли экстремизма в глубине по-прежнему тлели. Призрак красной чумы терпеливо ждал прихода к власти более слабого правительства, чтобы снова залить весь мир кровавыми сполохами страшного пожара.
— Ну вот, Карл.
Чернокожий погладил его по голове.
Карл снял одежду, и обнаженный возлег на двуспальную кровать в номере отеля. Шелковая простыня холодила тело.
— Тебе лучше?
— Не уверен.
Во рту у Карла было сухо. Руки чернокожего медленно двигались от головы вниз по шее. Черные пальцы пробежались по плечам. Карл глубоко вздохнул. Закрыл глаза.
Карлу семь лет. Они с матерью бежали из дома. Сейчас версальские отряды штурмуют Париж, стремясь раздавить Коммуну, установившуюся несколько месяцев тому назад (попытка версальцев окажется удачной). Идет гражданская война, со всеми зверствами и жестокостями, присущими гражданским войнам. Впечатление такое, что творимая сейчас дикость — безнадежная попытка французской армии хоть как-то отмыться от позорного поражения, нанесенного бисмарковской Пруссией.
Карлу семь лет. Идет весна 1871 года. Они с матерью куда-то бегут.
— Тебе это нравится? — спросил чернокожий.
Карлу семь лет. Его матери 25. Его отцу 31 год, но он, вероятно, убит пруссаками в битве при Сен-Квентин. Когда началась война, отец Карла поспешил записаться в Национальную гвардию, стремясь доказать, что он истинный француз.
— Ну же, Карл! — мать опускает его на землю, и сквозь тонкие подошвы ботинок Карл чувствует жесткие булыжники мостовой. — Давай, пройдись-ка немножко сам. Мамочка устала.
Это правда. Когда она устает, ее эльзасский выговор становится заметен. Сейчас он не просто заметен — он режет ухо. Карлу стыдно за нее.
Он не вполне понимает, что происходит. Прошлой ночью был слышен грохот, какие-то звуки и топот бегущих ног. Еще слышны были выстрелы и взрывы. Но к этому Карл привык с тех пор, как началась осада Парижа. Потом появилась мать, уже одетая. Надела на него пальто и ботинки и, торопясь, потащила его с собой из комнаты, по лестнице, на улицу. Карл недоумевает: куда подевалась няня? Когда они вышли на улицу, Карл увидел неподалеку большой пожар. Вокруг было много национальных гвардейцев. Некоторые гвардейцы бежали в сторону пожара, другие, по-видимому, раненые, шатаясь, шли в противоположном направлении. Карл сообразил: на них напали какие-то плохие солдаты, а его мать боится, что их дом может сгореть. «Голод, бомбардировки, а теперь еще пожары, — бормотала она с горечью себе под нос. — Надеюсь, они перестреляют всех этих проклятых коммунаров!». Ее тяжелые черные юбки с шуршанием мели мостовую, в то время как она волокла Карла за собой в ночь, прочь от сражения.
К рассвету почти весь город был объят пламенем. Повсюду царил хаос. Национальные гвардейцы в рваных мундирах уговаривали граждан сваливать мебель и тюфяки на повозки, опрокинутые поперек улиц. Время от времени Карла с матерью останавливали другие женщины с детьми: они просили помочь им. Мать извинялась и спешила дальше. Карл был ошеломлен. Он не понимал, куда они идут. Его мучило смутное беспокойство, что мать тоже не знает этого. Когда он захныкал, что не может больше идти, она подхватила его на руки, не останавливаясь. Она бежала без оглядки, и на ее заострившемся лице застыло выражение отчаяния и гнева на Карла за его слабость. Мать Карла была маленькой худой женщиной, которую даже можно было бы назвать хорошенькой, если б не постоянное беспокойство и тревоги, которые отложили свой отпечаток на ее лице. Карл ни разу не видел, чтобы ее лицо смягчалось. Ни когда она обращалась к нему, ни когда говорила с отцом. У нее был странный взгляд. Казалось, ее глаза прикованы к какой-то далекой, лишь только ей видимой цели, которую она твердо решила достичь, и к которой с мрачной решимостью идет и идет. То же самое выражение было в ее глазах и сейчас, только теперь оно стало исступленным. Маленькому Карлу казалось, что бег его матери по охваченному хаосом городу является логическим завершением всей ее жизни.
Карл удерживался, чтобы не плакать, волочась за черными пыльными юбками матери. Все его тело ныло. Ноги были стерты. Один раз он споткнулся и упал на булыжник. В обычное время он бы с удовольствием полежал и поплакал, а тут пришлось быстро подниматься на ноги. Скорей, скорей, пока мать не свернула за угол и не исчезла из виду.
Сейчас они бежали по узкой кривой улочке недалеко от Рю дю Бак на Левом Берегу. Уже дважды Карл видел, как поблескивает между домами Сена. Занималось прекрасное весеннее утро. Только красоту его трудно было разглядеть из-за густого дыма от горящих зданий по обоим берегам. Увидев, что здания горят и на противоположном берегу, его мать заколебалась.
— О, зфери! — в ее голосе смешались отвращение и отчаяние. — Они потошгли сфой сопственный город!
— Может быть, нам передохнуть, мама? — спросил Карл.
— Перетохнуть?
Она горько засмеялась. Но вместе с тем куда-то исчезла ее решимость. Теперь она металась из стороны в сторону, явно пытаясь решить, куда безопаснее всего бежать.
Внезапно, где-то через пару улиц, раздалась серия взрывов, от которых затряслись дома. За взрывами последовала ружейная пальба, а затем громкий гневный крик, подхваченный другими воплями. Будто бы обращаясь к Карлу, мать бормотала, рассуждая сама с собой:
— Улицы непесопасны… Сопаки пофсюду… Нам надо попытаться искать правительственных зольдат и просить у них протектион…
— А вдруг это те, плохие, солдаты, мама?
— Нет, Карл. Они хорошие зольдат. Они осфобоштают Парис от тех, кто дофель город до руинен.
— Пруссаки?
— Коммунисты, Карл. Ясно было, что дело этим коншится. Что са турак был тфой отьец.
Карл удивлен, услышав презрение в ее голосе. Раньше она всегда говорила, чтобы он брал пример со своего отца. Карл растерян. Он начинает плакать. В первый раз с того момента, как они покинули дом, он чувствует не просто неудобство — нет, его заливает ощущение непоправимого горя.
— О майн готт! — мать хватает и трясет его. — Нам только не хфатать тфой нытья в дофершение фсего. Ну-ка, Карл, успокойся!
Он закусывает губу, но рыдания по-прежнему сотрясают все его тело.
Мать гладит его по голове.
— Тфой мамошка усталь, — говорит она. — Она фсегда выполнять свой долг. — Она вздыхает. — Но сколько же мошно!
Карлу понятно, что это не его — себя она утешает. И даже гладит его по волосам, чисто машинально, чтобы успокоиться. В ее движениях нет истинной любви. Почему-то от понимания этого Карла пронизывает чувство острейшей нежности к ней. Да, им приходилось трудно. Нелегко, даже когда был жив отец. В их магазине никто не покупал одежду только потому, что у них немецкая фамилия. А мать защищала Карла от худших из оскорблений и колотила мальчишек, которые бросали в него камни.
Он прижимается головой к ее животу.
— Б-будь мужественна, мама! — неуклюже шепчет он.
Она глядит на него удивленно.
— Мушество? Какой нам профит от мушества? — она хватает Карла за руку. — Комм, мы найдем зольдат.
Карл снова трусит рядом с ней. Никогда он не чувствовал такой близости с ней, как сейчас. И не потому, что она выказала к нему любовь, — нет, потому что он САМ оказался способен выразить ей свою любовь. А ведь еще недавно он чувствовал вину оттого, что не любит свою мамочку так, как надлежит это делать хорошим мальчикам.
Они выходят на улицу пошире. Это Рю дю Бак. Это отсюда доносились звуки, которые они давеча слышали. Коммунары были отброшены хорошо обученными версальскими солдатами. Версальцы, столь многократно битые пруссаками, отыгрывались на своих непокорных соотечественниках. Большинство коммунаров были вооружены винтовками с привинченными штыками. Они уже давно израсходовали патроны и теперь использовали винтовки как копья. Большинство коммунаров были в гражданской одежде, но среди них находилась и горстка национальных гвардейцев в грязной светло-голубой форме. Карлу бросается в глаза, что над головами коммунаров в одном месте еще вздымается рваный красный флаг. В сражении участвует много женщин. Карл видит, как одна женщина добивает штыком раненого версальца, лежащего на земле. Мать тащит Карла прочь. Карл чувствует, что она вся дрожит. Они бегут по Рю дю Бак. Улица делает поворот. Миновав поворот, они видят еще одну баррикаду. Затем раздается страшный грохот, взрыв — и баррикада разлетается на части. Сквозь пыль и щебень Карл видит, как разлетаются в разные стороны тела. Большинство убитых — дети, его ровесники. Ужасающий вой заполняет улицу. Он переходит в страшный гневный рык. Уцелевшие коммунары открывают пальбу по невидимому врагу. Снова раздается низкий вой, и взрыв сметает остатки баррикады. На секунду воцаряется тишина. Затем из ближайшего дома выскакивает женщина. Она что-то кричит. В руках у нее горящая бутылка, которую она кидает в распахнутое окно своей собственной клетушки. Карл видит, что в доме на противоположной стороне улицы начинается пожар. Непонятно, зачем это люди поджигают свои собственные дома.
Но вот, среди обломков баррикады, из дыма, возникают версальцы в своих красивых, темно-синих с красным, мундирах. В глазах у них отражается пламя пожара. Карлу они кажутся куда более страшными, чем национальные гвардейцы. Вслед за ними из дыма вылетает офицер на черном коне. Он что-то кричит. У него такой же пронзительный голос, как и у той женщины, что бросила бутылку. Всадник потрясает саблей. Мать Карла делает шаг к солдатам, а затем останавливается. Поворачивается, а затем бежит в противоположном направлении. Карл бежит с ней.
Раздалось несколько выстрелов. Карл заметил, что пули ударяют в стены домов. Он тотчас же понял, что стреляют в него и его мать. От возбуждения он оскалился.
Они перебежали на другой тротуар и начали пробираться сквозь нагромождения обломков мебели — то, что осталось от баррикады — пытаясь войти в разрушенное здание. По всему было видно, что здание разрушено не сегодня. Наверное, оно пало жертвой осады, когда пруссаки брали Париж. Мать с Карлом укрылись за полуобвалившейся стеной, пока мимо пробегали солдаты. Когда солдаты исчезли, мать села на обломок рухнувшей каменной лестницы и начала плакать. Карл гладил ее по волосам, желая разделить с ней ее горе.
— Тфой отьец не имель прафа остафлять нас, — проговорила она.
— Мужчины должны сражаться, мама, — говорит Карл. Эти самые слова сказала ему мать, когда отец вступил в гвардию. — Он сражался за Францию.
— Не за Францию, а за красных, за безумцев, которые устроили фесь этот ад!
Карл ничего не понял.
Вскоре мать задремала, сидя среди руин. Карл свернулся рядом с ней и тоже уснул.
Когда они проснулись, солнце стояло уже высоко. Дыма стало еще больше. Дымом тянуло отовсюду. Дома со всех сторон горели. Мать Карла с трудом встала. Не глядя на Карла, не говоря ему ни слова, она схватила его за руку. Сила хватки была такова, что вынуждала Карла морщиться от боли. Шаркая башмаками по камням, волоча за собой рваные грязные юбки, мать поволокла Карла на улицу. Возле дома стояла молодая девушка с мрачным лицом.
— Добрый день, — сказала она.
— Они фсе еще срашаются?
Похоже, девица еле-еле разобрала акцент матери, до того он стал сильным. Она нахмурилась.
— Они… фсе… еще… срашаются? — переспросила мать Карла, говоря как-то странно медленно.
— Да, — девица пожала плечами. — Они убивают всех. Каждого.
— А там? — мать Карла указала в сторону Сены. — Там?
— Да. И там тоже. Везде. Но там больше всего. — Девица указала куда-то в сторону Монпарнаса. — А вы что, бомбистка?
— Та нет, конешно, о майн готт! — Мадам Глогауэр гневно сверкнула глазами на девицу. — А вы?
— А мне не дали, — с сожалением сказала девица. — Нефти не хватило.
Мать Карла потащила его назад тем же путем, каким они сюда пришли. Некоторые пожары уже потухли. Похоже, они причинили зданиям мало вреда. Нефти не хватило, думал Карл.
Прижав рукав ко рту, мать Карла прокладывала путь через завалы трупов и обломки баррикад. Несколько бродивших здесь мужчин и женщин, которые, по всей видимости, искали погибших друзей или родственников, не обратили на Карла и его мать никакого внимания.
Карлу казалось, что в мире теперь куда больше мертвых, нежели живых.
Они вышли на бульвар Сен-Жермен, направляясь в сторону набережной д’Орсе. На противоположном берегу реки дюжина зданий пылала, подобно гигантским кострам. Черный дым заволакивал ясное майское небо.
— Я очень пить хочу, мама, — простонал Карл. Дым и пыль наполняли его рот. Мать не обратила на его слова никакого внимания.
Им встречались покинутые баррикады, усеянные трупами. Теперь на них хозяйничали победители и зеваки. Неподалеку виднелись группки версальцев. Солдаты стояли, опираясь на винтовки, покуривали, поглядывали на пожары и перекидывались словечком-другим с горожанами, которые торопились выказать свою ненависть к коммунарам. Карл увидел группу пленников. Руки их были связаны веревкой, и они сидели с несчастным видом кружком под охраной солдат. Стоило где-нибудь показаться коммунару, как его тут же встречала пуля или удар штыка. Красных флагов больше нигде не было видно. Где-то вдалеке гремела канонада и треск винтовочных выстрелов.
— Ну, наконец-то.
Мадам Глогауэр пошла к солдатам.
— Мы скоро фернемся в наш дом, Карл! Если только они не сошгли наш дом.
Карл заметил пустую бутылку из-под белого вина, валяющуюся в сточной канаве. Бутылку можно было бы наполнить водой из реки. Карл успел подхватить ее, несмотря на то, что мать тащила его за собой.
— Мама, мы могли бы…
Она остановилась.
— Што это у тебя? Прось сейчас ше эту грязь!
— Мы могли бы наполнить ее водой.
— Скоро мы напьемся втофоль. И поетим.
Она отняла у Карла бутылку.
— Если мы не путем сохранять респектабельность, Карл…
Она обернулась на выкрик. Группа граждан указывала на нее пальцами. Солдаты сорвались с места и бежали, тяжело бухая сапогами. Карл услышал слово «бомбистка», повторенное несколько раз. Мадам Глогауэр покачала головой и отбросила бутылку.
— Она пустая! — спокойно сказала она. Ее не слушали. Солдаты остановились и подняли винтовки. Мать Карла протянула руки к ним. — Послюшайте, это пустая путылька! — закричала она.
Карл вцепился в нее.
— Мама!
Он пытался схватить ее за руку, но мадам Глогауэр, прикладывая всю свою силу, тянула руки к солдатам.
— Они тебя не понимают, мама.
Мадам Глогауэр сделала шаг назад, затем другой, а затем повернулась и побежала. Карл побежал было за ней, но споткнулся и упал. Мать исчезла в небольшой аллейке. Мимо Карла пробежали солдаты и тоже скрылись в аллее. Вслед за солдатами пробежали горожане. Они пронзительно истерично кричали. В голосах их слышалась ненасытная жажда крови. Карл поднялся на ноги и тоже побежал. Послышалось несколько выстрелов и несколько выкриков. К тому времени, когда Карл добежал до аллеи, солдаты уже шли назад. Горожане же стояли, обступив что-то лежащее на земле. Карл протолкался вперед. Зеваки осыпали его ругательствами, дали несколько подзатыльников, затем они отвернулись.
— Эти красные свиньи используют женщин и детей, чтобы те воевали за них, — сказал какой-то мужчина. Он злобно взглянул на Карла. — Чем скорее Париж будет очищен от такого сброда, тем лучше.
Мать лежала лицом вниз в уличной грязи. На ее спине расплывалось темное влажное пятно. Карл подошел поближе и обнаружил, что это кровь.
Рана на спине матери все еще кровоточила. Никогда прежде Карлу не приходилось видеть кровь матери. Он изо всех сил попытался перевернуть ее на спину, но безуспешно — его силенок не хватало.
— Мама?
Внезапно все ее тело приподнялось в жадном сухом вдохе. Она застонала.
Поделиться книгой: