Обмануть себя

— Опыт, дорогая Валентина Сергеевна. Любимый изменил мне с подругой. Это было очень давно, но никак не могу забыть, простить, понять. Моя лучшая подруга, за которую я была готова жизнь отдать, уехала, оставив меня одну. Она променяла меня на очередного мужчину. Сколько раз обжигалась, а все туда же. Да, подарила магнитофон — благое дело, способствует культурному просвещению, — тон Марины перестал быть мягким, из нее так и выплескивалась давно накопившаяся обида.

— Мне кажется, вы слишком драматизируете ситуацию, — заметила Валя, понимая, что сказала не то, что хочется слышать ее собеседнице. — Не нужно замыкаться и не доверять всем без исключения. Пока человек не сделал вам ничего плохого, нужно думать о нем хорошо.

— Вы не знаете, о чем говорите. Что за наивность? Не обманывали вас, что ли? — Марина резко повернулась и пошла в сторону, противоположную рынку. Пройдя несколько шагов, она оглянулась и, помахав рукой, крикнула: — Только не надо меня жалеть. Неизвестно, кому из нас в этой жизни повезло больше! Спасибо за внимание!

Валя вышла из-под укрывающей ее от ветра арки, провожая глазами хрупкую фигуру, зябко кутающуюся в легкое для этого времени года пальто. Настроение было испорчено. Белова не могла точно сформулировать, что именно выбило ее из колеи. Однако той восторженности и легкости, которую она испытывала несколько минут назад, не было. Ее унесла эта крашенная, рыжеволосая женщина, в сумочке которой не было ни копейки. Валя положила свои деньги в кошелек и медленно направилась в сторону рынка. Чем ближе она подходила, тем более оживленно становилось вокруг. Люди беспорядочно передвигались в разных направлениях. Одни еще не сделали покупок и шли с пустыми кульками, сумками, осматриваясь по сторонам. Другие сгибались под тяжестью груза, то и дело перекладывая сумку из одной руки в другую.

Эта суета немного оживила Валю и заставила забыть о неприятном осадке от встречи с Мариной. Она вдруг вспомнила, как сама едва переставляла ноги, когда возвращалась из Смирновки тем жарким летом пять лет назад. Мама тогда постаралась нагрузить ее по полной программе. И кто знает, если бы не эта тяжелая сумка, может быть, и не обратил бы Вадим на нее внимания. Валя поняла, что ее губы беззвучно шевелятся, и со стороны это странно выглядит. Она улыбнулась, прогоняя страх, возникший сразу от предположения, что в ее жизни могло не быть Белова, Димки. «Не могло не быть!» — сказала она себе и зашагала бодрее. Ей нужно было прийти в нормальное расположение духа и, не тратя больше времени, купить все, что планировала. Крепко сжимая в руке кошелек, Валя стала пробираться в рядах, где аппетитно пахло солеными огурцами, квашеной капустой и маринованными грибочками. Пока она здесь не останавливалась — это она сделает на обратном пути.

Андрей возвращался домой, все еще находясь под впечатлением от проведенного вечера у Беловых. Он ехал в троллейбусе, глядя в окно, но ничего не видел: высокие, грязные снежные бордюры вдоль дорог сливались в линию, прерывающуюся на пешеходных переходах. Где-то высоко светили уличные фонари, яркие неоновые вывески новых магазинов причудливо чередовались, создавая впечатление чего-то сказочного, и только свет фар автомобилей делал картину приземленной, реальной.

Для Закревского наступило какое-то безвременье. Он растворился в собственных мыслях, возвращаясь туда, где осталась женщина, перевернувшая в его душе все. Он — одинокий волк, который давно смотрел на слабый пол с легкой иронией, отдавая всего себя только любимой работе, — сегодня попался. Он совершенно не ожидал от себя ничего подобного. Воображение снова и снова рисовало ему прекрасное, улыбающееся лицо Вали и, не обращая внимания на удивленные взгляды окружающих, Андрей не мог сдержать ответной улыбки. Закревский будто попал под магию ее серо-зеленых глаз и приятного, запоминающегося голоса. Он давал голову на отсечение, что таких глаз, такого обаяния он не встречал ни в одной женщине. Скептически хмыкнув, он окончательно добил себя утверждением, что в его жизни вообще ничего еще не было. Ему двадцать восемь лет, а сердце с давних пор закрыто от вторжения, напоминая противно заедающую при попытке открыть ее «молнию». Как в старых джинсах: заедает, портит настроение, но вещь нужная и никуда не денешься. Так и со своей душой — что будешь делать, когда она вдруг решила сыграть с тобой не самую удачную шутку. Он не понимал, что с ним происходило весь вечер: он едва заставлял себя поддерживать разговор. Прекрасно приготовленные блюда, которые заботливо подкладывала в его тарелку хозяйка, остались практически нетронутыми. Андрей оживился только в той части вечера, когда разговор плавно перешел на главное — обсуждение организации выставки Валиных работ. Андрей говорил об этом, как о решенном вопросе. Валя слушала его, затаив дыхание, боясь поверить в то, что это происходит на самом деле. Она так и не смогла сдержать эмоций и запрыгала, как ребенок, когда Андрей произнес, что будет счастлив стать ее трамплином. Он уверял, что Горинск — это только начало, и главное, чтобы не прошел творческий порыв, не иссяк источник вдохновения.

Закревский не отказывался ни от одного произнесенного в этот вечер слова. Он видел, сколько радости в глазах Вадима и Вали, как они переглядываются и готовы слушать еще, еще. Сегодня он чувствовал себя волшебником, не совершая волшебства, просто сказав правду. Кто из них был более благодарным: Белов Закревскому или наоборот, определить было трудно. Андрею показалось, что он не виделся так долго со своим товарищем именно для того, чтобы в этот вечер ощутить такое необыкновенное состояние. Значит, так было нужно: не встречаться пять лет и войти в эту семью так неожиданно, внося элемент ожидания праздника и невероятных перемен. Это предполагало определенную ответственность, но Андрей мог подписаться под каждым своим словом.

Он разочарованно вздохнул, потому что водитель объявил конечную остановку и этот звук мгновенно вывел Закревского из приятного состояния воспоминаний. Андрей удивился, что только теперь отреагировал на хриплый голос водителя — подсознание включилось. Подняв воротник дубленки, он вышел из салона последним. Медленно направился в сторону дома, на ходу выделив два светящихся окна: в гостиной и спальне родителей. «Наверняка папа давно спит, а мама все еще ожидает моего прихода», — подумал Андрей, ускоряя шаг.

Когда он осторожно открыл дверь своим ключом, мама стояла в прихожей, накинув на плечи поверх домашнего халата белый пуховый платок. Ее голубые глаза улыбались и ласкали взглядом горячо любимого сына. Но сегодня в его глазах не сверкнули ответные задорные искры. Андрей чмокнул Людмилу Алексеевну в щеку, снял верхнюю одежду, аккуратно поставил в сторонку ботинки и устало опустился на невысокий стул у входной двери. Второй раз в жизни он хотел произнести эту фразу:

— Мама, я безнадежно влюблен…

Первый раз он сказал это, будучи студентом первого курса. Объект его внимания — невысокая, всегда веселая и приветливая девушка — чем-то напоминала ему маму в молодости, к тому же была ее тезкой. Андрей в то время пристрастился рассматривать семейный альбом, каждый раз находя все больше доказательств их необыкновенного сходства. Белые вьющиеся локоны, именно белые, как сметана, шелковистые, придававшие их хозяйке сказочный вид, мгновенно притягивавшие внимание противоположного пола. В довершение — огромные зеленые глаза и обаятельная улыбка с ямочками на щеках. Такой смотрела на него Людмила Алексеевна со старых фотографий и такой была девушка его мечты, не желающая обращать внимания на невысокого, полноватого однокурсника, который к тому же краснел, как красна девица, стоило им встретиться взглядами.

Андрей долго думал, чем бы он смог привлечь внимание Милы, и решил активно участвовать во всех факультетских событиях. Он стал членом редколлегии, участвовал в КВНе, выступал на соревнованиях по настольному теннису, которым занимался с детства… Однажды он даже попал в институтский финал, где встречался с красавцем-пятикурсником, орудующим ракеткой так, словно она была продолжением его кисти. Спортзал был полон, напряжение, которое испытывал Андрей, усиливалось тем, что в первом ряду, среди зрителей он увидел Милу. Она о чем-то весело переговаривалась со своей соседкой, наблюдая за происходящим. В коротких перерывах Андрею казалось, что она все время смотрит на его соперника, и он проникся к нему такой неприязнью, что поклялся себе выиграть. Он старался не думать о том, что Мила находится так близко, сосредотачиваясь на игре, он выкладывался полностью, но все-таки проиграл… Потом пожал руку улыбающемуся Аполлону, покровительственно похлопавшему его по плечу, и устало двинулся с корта.

Пот струился по его вискам, спине, и ощущать эту мокрую, прилипающую к телу одежду было невыносимо. Андрей стащил с себя футболку, перекинул ее через плечо и направился в раздевалку, оставляя позади шум восторженных болельщиков. Эти возгласы предназначались не для него, и сознание этого делало его ниже ростом, прибавляло килограммы, делало неуклюжим, сгорбленным. Он представлял, как Мила хлопает в ладоши и, поддавшись всеобщему ликованию, скандирует имя победителя. А он по-прежнему вне ее внимания.

Зайдя в раздевалку, Андрей уткнулся лицом в мокрую футболку и заплакал. Никого рядом не было. Плечи юноши вздрагивали, нос неприятно заложило, не хотелось открывать глаза и видеть свое отражение в небольшом зеркале, висевшем напротив. Андрей почувствовал себя маленьким мальчиком, которого незаслуженно наказали. Когда горечь сменилась вялостью, Андрей принял душ и переоделся. Он знал, что сейчас у него горят щеки, предательски блестят глаза, но все-таки вышел из раздевалки и направился через служебный выход в вестибюль. Ему хотелось поскорее оказаться за пределами института, не встретив никого из однокурсников. Но задержаться пришлось, потому что гардеробщика не оказалось на месте. Наконец Андрей получил свою одежду. Он даже не стал по обыкновению оглядывать себя со всех сторон в огромном зеркале у гардероба, где всегда теснились девчонки. Закревский крепко сжал в руках сумку со спортивной формой и чуть не бежал к выходу из здания. Вдруг он остановился, будто кто-то нажал кнопку в его организме, дав команду «стоп». Закревский резко оглянулся и увидел в двух шагах от себя Милу с подружкой. Они шли под руку, что-то оживленно обсуждая. Конечно же они находились под впечатлением от финала. Девчонки смеялись, перебивая друг друга, что-то тараторили. Они не заметили Андрея, зато он, когда они поравнялись, отчетливо услышал слова Милы: «Неудавшийся чемпион с жуткими прыщами на спине! Как тебе?»… Закревского бросило в жар. Он повернулся и, снимая с себя на ходу одежду, вбежал в опустевшую раздевалку. Лихорадочно стягивая с себя водолазку, футболку, сбрасывая вещи прямо на пол, он стал спиной к зеркалу и медленно обернулся: плечи его действительно были покрыты мелкими красными бугорками, неприятно выделявшимися на фоне белоснежного тела. Он не раз наблюдал эту картину дома, стоя в ванной, но тогда это его не настолько впечатлило. Он совершенно забыл об этих предательских проявлениях взросления организма, сняв с себя эту злосчастную футболку. Закревский брезгливо поморщился и отвернулся от ненавистной сыпи.

— Я толстый и прыщавый неудачник, — тихо пробормотал он и начал снова одеваться. В раздевалку заглянул его преподаватель физкультуры.

— Ты что здесь делаешь, Андрюша?

— Уже ухожу, — опустив голову и не глядя на преподавателя, ответил Закревский.

Он не помнил, как оказался на улице. Пришел в себя, только глотнув обжигающе холодного воздуха. Он почувствовал, что снова вот-вот заплачет, но сдержался, пристыдив себя: «Толстый, прыщавый, слезливый неудачник». Эта характеристика обозлила его — мгновенно куда-то пропал непроглатываемый комок в горле. Андрей испытал разлившееся по телу безразличие ко всему. Он вдруг успокоился, сказав себе, что о такой необыкновенной девушке, как Мила, ему нечего и мечтать. Закревский упрямо твердил себе, что нужно быть полным идиотом, чтобы надеяться на взаимное чувство в его случае. Однако запретить себе любить он не мог. Просто он решил, что теперь не должен пытаться обратить на себя ее внимание. Сегодня это ему «удалось» — она полтора часа смотрела за игрой, а запомнила только его прыщавую спину. Андрей вздохнул, качая головой. Он не хотел больше об этом вспоминать.

Пройдя весь долгий путь от института до дома пешком, Андрей едва передвигал ноги, поднимаясь по лестнице на нужный этаж. Он был измотан и морально, и физически. Мама открыла ему дверь и ахнула: раскрасневшееся потное лицо, распахнутая куртка, шнурки ботинок в грязи — они остались не завязанными, что было так не похоже на ее мальчика.

— Что случилось, Андрюша? — взволнованно спросила Людмила Алексеевна, когда он тяжело опустился на невысокий стул у входной двери. — Ты на себя не похож, что с тобой?

— Я безответно влюблен, мама, совершенно безнадежно…

Прошло столько лет с тех пор, но воспоминания о том времени, когда в один миг рухнули иллюзии, снова вернулись и сделали Андрея ниже ростом, толще, лишили уверенности в себе. Ему стало страшно, словно часы остановились. Закревский поднял голову: все та же прихожая, ничего не изменилось. Да, те же обои, большие цветы с мясистыми темно-зелеными листьями в огромных горшках повсюду, потому что мама обожает цветы, зелень — она ее успокаивает. А вот ему не удается достичь такой гармонии с собственным домом. Ему не помогают эти стены, не кажется приятной и расслабляющей атмосфера, как любит говорить папа. Он просто возвращается с работы сюда, потому что здесь он обязан появляться время от времени. Нельзя давать лишний повод волноваться близким людям, действительно заботящимся о нем, живущим его удачами и промахами. Нет, он любит маму, с удовольствием играет в нарды с отцом, но гораздо уютнее ему в своем рабочем кабинете, где в огромной нише спрятана его раскладушка и постельное белье. Здесь ему не нужно притворяться веселым, спокойным, довольным собой и жизнью. Он так давно играет в человека, который идет по жизни смеясь, что все чаще возникает необходимость в одиночестве, в отсутствии чьих-либо глаз, слов. Даже встретившись с Беловым через столько лет (а они ведь долгое время были по-настоящему близки и знали друг о друге все), он снова надел маску самодостаточности и неоспоримой удачливости человека, нашедшего свое место в жизни. Андрей не смог быть с ним достаточно искренним. Может быть потому, что они давно не виделись и глупо открывать душу человеку, который периодически идет на сближение. Закревский решил, что не позволит никому забраться в его мир, он никого туда не допускает. Должно быть у человека что-то, известное только ему, и даже родителям нет доверия. Им вредно до конца понимать своих детей. Если допустить их до самого сокровенного, то у них может возникнуть впечатление, что их ребенок совсем им не знаком, что они всю жизнь заботились о другом человеке. Особенно, если любимое чадо единственное, то может возникнуть комплекс потерянного смысла жизни, неоправданных надежд.

Недавно уборщица в галерее поняла, насколько часто директор просыпается в своем кабинете. Закревский вспомнил, как она посмотрела на него, когда он в очередной раз открыл ей дверь, сонный, не выспавшийся: выцветшие глаза старушки повлажнели и, не говоря ни слова, она вдруг принесла ему свой «тормозок» — маленький бутерброд с молочной колбасой и два соленых огурца. Она добродушно ворчала, выбрасывая несметное количество окурков из пепельницы. Качала головой, упрекая его в том, что не ценит он молодости, здоровья, растрачивает нервы и время на пустое, по ее мнению, на пустое. Он чуть сам не прослезился, получая от этого чужого человека такую чистую, теплую волну заботы и сочувствия. Она не задавала вопросов, исчезая из кабинета раньше, чем он решался что-нибудь ответить. Наверное, он нуждался именно в этом, потому что с некоторых пор перестал адекватно воспринимать все, что происходило с ним дома. Он понимал, какую боль доставляет маме его постоянное отсутствие. Ведь зачастую, имея возможность вернуться поздно вечером домой, он предпочитал остаться в галерее. Его сдерживало то, что, возвращаясь домой, он попадал под такую мощную волну материнской любви, которая сбивала его с ног. Вместо положительных эмоций, суета, возникающая с его появлением дома, приводила Андрея в дурное расположение. К тому же последнее время мама любила посидеть рядышком, когда он нахваливал приготовленный ужин, и вслух помечтать о том, как изменится их дом с появлением здесь молодой хозяйки, малыша. Людмила Алексеевна говорила, что не дождется того момента, когда у нее появится возможность заботиться о долгожданном внуке. При этом она внимательно наблюдала за реакцией сына. Он старался улыбаться и молчать, потому что сказать что-либо обнадеживающее не мог, а придумывать несуществующие, серьезные романы не хотел. То, во что превратились его отношения с женщинами, можно было с натяжкой назвать романами: Закревский не ощущал ни к одной из промелькнувших в его жизни женщин глубокого чувства. Его сердце обиженно закрылось от кокетливых и многозначительных взглядов. Он не мог забыть той самой первой, неудачной любви. Хотя почему неудачной? Он много дней, месяцев жил этим неповторимым чувством и до конца осознал поражение только тогда, когда его зеленоглазая русалка Мила выскочила замуж за того самого чемпиона по теннису, с которым его свела судьба в финальном матче. Закревский помнил ее сияющие глаза и явное желание показать всему миру новенькое, блестящее обручальное кольцо. Она даже Андрею уделила несколько секунд внимания, послав в его адрес одну из своих самых очаровательных улыбок. Закревский улыбнулся в ответ и понял, что в сердце образовалась зияющая, холодная пустота.

Андрей удивлялся тому, насколько какое-либо событие в жизни способно оказать влияние на дальнейшую судьбу. Столько интересного, хорошего происходило с ним за его почти тридцатилетнюю жизнь, а память упорно возвращала его в те времена, когда зеленоглазая Мила никак не хотела замечать его. Сколько раз он ловил себя на том, что обращает внимание только на блондинок с великолепными волосами, глазами с поволокой и призывной улыбкой, не задумываясь над тем, что скрывается за ангельской внешностью. Женщины уже не проходили мимо удачливого, талантливого и привлекательного молодого мужчины. От него исходила магическая энергетика и какая-то неповторимая пластика и медлительность, будто он долго обдумывает каждое движение, каждое слово. Это вызывало неоднозначную реакцию — хотелось взять его под свое крыло и уберечь от превратностей окружающего мира. Закревский казался таким хрупким и беззащитным. Природное желание слабого пола окружить любимого максимальной заботой наталкивалось на противоречивую натуру Андрея. Именно эта беспредельная опека раздражала его больше всего, а если женщина совершенно искренне делала комплимент красоте его белоснежной кожи, то это окончательно ставило точку в романе. Закревскому казалось, что они издеваются над ним, зная, что в недалекой юности это было его проблемой. Он получал неописуемое удовольствие, когда прерывал отношения с недоумевающей женщиной, умолявшей его объяснить, что она сделала не так. Иногда он принимал комплименты как должное, но это случалось так редко, что сейчас Андрей не мог вспомнить даже имен тех женщин, которым удалось остаться рядом с ним после подобных высказываний. Он отмахивался от любого проявления заботы, сам не в силах дать женщинам ощущения уверенности в мужской силе. Короткий флирт, переходящий в мягкое, желанное обладание, и резкий обрыв отношений — вот регулярно повторяющаяся схема любовных коллизий Закревского. Ни к одной из своих многочисленных любовниц Андрей не испытывал глубоких чувств. Иногда он презирал себя за то, что потребительски относился к прекрасному полу, но ничего не мог с собой поделать.

Андрей перестал надеяться на то, что однажды все может измениться. Для него уже стало привычным амплуа любовника на одну ночь, хотя и без славы Казановы. Та доля разочарования в самом себе, которую он нес, как крест, неизбежно передавалась его пассиям, сокращая время романа. Бывало, женщины бросали Андрея безжалостно, даже смакуя, по крайней мере, так казалось ему. Это снимало с него чувство вины, которое при его тонкой, болезненно все воспринимающей натуре, могло усложнять его жизнь. Он перестал брать в голову эту «смену декораций», все больше уходя в себя, закрываясь в собственном мире, выставляя напоказ придуманный образ удачливого и самодостаточного человека, чуждого любым проявлениям сентиментальности. Закревский вжился в эту роль, иногда забывая, где его настоящее «я». Наверное, это помогало ему не заниматься самобичеванием, а просто жить.

Закревский играл очень убедительно. Мать и отец Андрея, многочисленные знакомые, армия которых увеличивалось с каждым годом, попали в ряды обманутых. Только Белов заподозрил что-то неладное, заметив неподдельную грусть в глазах друга. Вадиму показалось, что удовлетворение жизнью у Андрея наигранное, сто раз отрепетированное и пора бы, наконец, сменить декорации.

Белов не ошибся, интуиция не подвела его, правильно расставив акценты в непростой судьбе Закревского. Творческие удачи Андрея неизменно сопровождались полными провалами в личной жизни. Одинокий, непонятый, загнанный в угол собственными комплексами неполноценности, известными только ему, он не пытался что-либо изменить, полностью поддавшись предначертаниям судьбы. Он страдал при виде маленьких детей, пытаясь представить, на кого был бы похож его ребенок. И тут же отгонял эту мысль, потому что ни одну женщину, с которой он встречался, не представлял в роли матери своих детей. Он бродил по огромному залу, наполненному экспонатами, картинами, или пустому, живущему в режиме ожидания и кажущемуся нереально красивым, безграничным. Медленно ступал, придумывая себе каких-то пришедших гостей, развлекая их рассказами о своих новых дамах сердца, планах на будущее. Такая игра забавляла его, помогала избавиться от многих накопившихся мыслей, облегчала существование. Ему было гораздо легче общаться с придуманными гостями, чем с реальными людьми, особенно теми, кто пытался пробраться в его внутренний мир.

Вот почему, вернувшись от Беловых, Андрей едва сумел скрыть разочарование, увидев, что мама дождалась его. Он понял, что впервые за долгие годы снова не сможет сдержаться и откроет то, что саднит, лишает покоя его душу. Андрей поднял голову и, глядя во встревоженные глаза Людмилы Алексеевны, произнес:

— Мама, я влюблен, безнадежно влюблен…

— Как хорошо, я рада, сынок, — погладив его по мягким чуть вьющимся волосам, тихо произнесла та. — Это замечательно.

— Ты так считаешь?

— Конечно.

— А если она — чужая жена? Более того, она — жена моего друга и она любит его, только его, — обреченно сказал Андрей, резко встал и направился в свою комнату. Он оглянулся, увидев, как мама смотрит ему вслед расширенными глазами, едва сдерживая слезы. Она всегда тонко чувствовала его состояние. — Поплачь за меня, мама, я ведь не могу. В конце концов, я мужчина, или кто-то в этом сомневается?

— Что ты, сынок? — теперь в ее дрожащем голосе испуг, невысказанная просьба допустить ее еще дальше, ведь он только начал.

— Ничего, мама, я просто устал. Пойду спать, а завтра все будет казаться не таким трагичным. Поговоркам нужно верить: утром краски становятся более светлыми и радужными. Подождем. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, все образуется. Ты только верь.

— Хорошо, до завтра.

Людмила Алексеевна хотела сказать сыну, что он забыл вымыть руки, что папа сегодня улетел на конференцию в Лондон, но поняла, что Андрею нет дела ни до чего. Голубые глаза ее сына не видели ни ее, ни этих привычных обоев на стенах — он все еще был там, где сегодня осталось его сердце. Женщина покачала головой, провела ладонями по гладко зачесанным белым волосам: «Кажется, история повторяется. Ну почему у него все всегда так сложно?» Пожав плечами, она медленно направилась в спальню. На широкой кровати ей предстояло спать одной. За последнее время она привыкла к этому, но почему-то на чистой, ароматной постели она уткнулась лицом в подушку и тихонько заплакала. Неслышно сотрясались ее плечи, нос предательски отказывался дышать и, не нарочно громко всхлипнув, Людмила Алексеевна с силой взбила подушку, укладываясь поудобнее. Она колотила кулаками мягкую, податливую массу, вкладывая в эти движения невыплаканные слезы и недосказанные обиды. Наконец она просто устала и легла на спину, широко раскинув руки. Тишина стояла такая, что женщина слышала, как в соседней квартире щелкнул выключатель, и зашумела вода в ванной. Эти звуки всегда раздражали ее, лишали сна. Она могла отдыхать в полной тишине и со спокойной душой. Пока ни одно из условий не было выполнено. Шумно вздохнув, она закрыла глаза и погрузилась в ожидание сна. Она лежала, размеренно дыша, пытаясь избавиться от впечатлений от разговора с сыном. Она уговаривала себя, что накручивать себя, на ночь глядя, бесполезно. Оставалось ждать, пока организм отключится от реального мира, и она попадет во власть собственного воображения, возбужденного разума. Крепко сомкнув веки, женщина поворочалась, нашла удобную позу и уснула. Как всегда, она не заметила момента, когда это произошло. Одеяло едва поднималось, таким почти незаметным стало ее дыхание, а на лице вскоре появилась милая улыбка — в который раз ей снилось, что она держит на руках крошечное, завернутое в белоснежные пеленки существо. Она не знала, мальчик это или девочка, но была уверена, что это ребенок Андрея, а значит, она счастлива, как же она счастлива!

Валя не знала, зачем она это делала. Ноги сами привели ее в больничный двор. Она на мгновение остановилась у крыльца, потом медленно поднялась и решительно вошла внутрь. На часах в вестибюле была половина шестого. Валя возвращалась от родителей Вадима, где оставила Димку на выходные. Галина Матвеевна давно просила об этом, но, будучи теперь женщиной, ведущей домашнее хозяйство, Валя не хотела злоупотреблять любовью к внуку бабушек и дедушек. Ей казалось, что теперь это только ее забота и лишь изредка позволяла чувствам брать верх над разумом, оповещая заждавшихся родственников о долгожданном приезде внука. Димка любил оставаться у деда Пети и бабы Гали, потому что там ему разрешалось многое из того, что было под запретом дома. Когда Валя пыталась возражать, Петр Петрович мягко останавливал ее и, улыбаясь, говорил:

— Ты не думай, дочка, мы его не балуем и не роняем ваш авторитет. Просто с высоты прожитых лет нам легче увидеть, что в этой жизни принципиально, а что иногда нуждается в изменении. Понимаешь, о чем я говорю? — Валя кивала, не в силах сопротивляться обаянию свекра. Глядя на него, она видела постаревшего, поседевшего Вадима с глазами Галины Матвеевны и только улыбалась в ответ.

Сегодня у Беловых-старших был праздник — внук перешел в их распоряжение на вечер и целых два дня. Суббота и воскресенье обещали стать непохожими на вереницу бесконечных будней. Валя знала, что Димке у них будет уютно и мальчик не станет проситься домой через пару часов. Петр Петрович умел найти для внука массу интересных занятий, а Галина Матвеевна обязательно будет готовить ему любимые блюда под заказ. «Пусть почувствует ласку близких», — сказала себе Валя. Она не хотела признаваться себе в том, что тяжелее всех переносить разлуку с сыном ей самой. За то время, пока они каждый день с утра до вечера принадлежали другу, оба стали еще более близки, Валя с трудом переживала любое расставание с Димкой. Может быть, в эти выходные она отвезла его к родителям Вадима, чтобы постепенно избавляться от невыносимого чувства одиночества, которое она испытывала вдали от малыша.

Отдав Димку в надежные руки, Валя вдруг почувствовала непреодолимое желание увидеться с Мариной. После встречи с ней прошло чуть больше недели. И каждый день Валя вспоминала лицо, руки, неестественно рыжие волосы молодой женщины, которая показалась ей такой одинокой, потерявшей смысл жизни. Они не были подругами раньше, и теперь Валя не думала о том, чтобы внести Марину в немногочисленный список своих близких подруг. Здесь было что-то другое, необъяснимое. Белова не знала, чем конкретно она может помочь ей, но решила обязательно увидеться с ней. Она надеялась, что в ходе беседы обязательно сможет найти ключик к этой отвергающей любое проявление внимания женщине. В конце концов бывают ситуации, когда человеку просто нужно выговориться, выплеснуть наружу горечь, разочарование, радость — все, что накопилось.

Валя поднималась на второй этаж, сняв шапку и на ходу расстегивая полы куртки: первый месяц весны не слишком баловал теплом, но дал повод избавиться от надоевшей зимней одежды — дубленку сменила кожаная куртка с капюшоном и свитер.

В больнице практически не было посетителей. Валя не почувствовала никаких откликов в душе, оказавшись здесь. Она не удивилась этому, просто отметила, что некое равнодушие и потеря интереса к работе наметилось у нее еще тогда, когда она узнала об уходе из больницы Вероники Сергеевны. Трудно было представить привычный кабинет без Маковецкой. Отношения с Алисой Захаровной были совершенно иными. Валя не могла объяснить себе некой безотчетной тревоги, которую она испытывала рядом с этой подверженной постоянным сменам настроения женщиной. Потому сегодня, когда работа медсестры была в прошлом, недалеком, но все-таки прошлом, Валя думала, что не совершила никакой ошибки. Она нашла себя в домашней работе, заботах о семье и собственных увлечениях, занимавших все более важное место в ее жизни.

Вечерний прием закончился полчаса назад. Поднявшись по лестнице, Валя заметила Марину издали. Та мыла полы в противоположном конце длинного коридора. Ее движения были привычны, скоры и производили столько шума, что Валя невольно улыбнулась. Она вспомнила свой первый день знакомства с Маковецкой, когда они, уходя из больницы, встретили в коридоре старательную девушку. Она мыла полы с таким рвением, что Вероника Сергеевна едва сдерживала смех. Казалось, что девушка решила — чем громче, тем чище. Ее швабра задевала все стулья, плинтусы и с невероятной скоростью двигалась по разноцветному линолеуму.

Валя словно вернулась на несколько лет назад. Но рядом нет Вероники Сергеевны и Марина при ближайшем рассмотрении не похожа на ту робкую, улыбчивую, светловолосую девушку, какой была тогда. Рыжие волосы, выбивающиеся из-под косынки, окончательно вернули Валю в действительность.

— Добрый вечер, Марина, — сказала Валя, подойдя к ней близко.

— Добрый вечер, — Марина удивленно подняла черные брови.

— Можно, я подожду вас? Я не стану мешать. Тихонько посижу и подожду, хорошо?

— Да я уже практически заканчиваю, а потом мне еще в школу надо, — внимательно глядя на Белову, сказала Марина. Она никак не могла предположить причины ее появления. Самой неприятной была мысль о том, что Валентина Сергеевна решила навести кое-какие справки об Алисе, о том, что ей, Марине Светиной, известно о бывшей любовнице Вадима. Дела не столь давно минувших дней всплывали в памяти, заставляя Марину переживать снова не самые приятные минуты. Она нервно несколько раз поправила не первой свежести косынку на голове.

— Хорошо. Если вы не против, я провожу вас и тогда поговорим.

— Поговорим? — Марина скривила губы. — Можно и поговорить. Вы меня сориентируйте, о чем мы будем беседовать?

Валя улыбнулась, пожала плечами, не в силах в двух словах сформулировать то, для чего она пришла. Наконец она просто сказала:

— О вас. Я думала о вас все время.

— Да? С чего бы это? — недоверие Марины сменилось любопытством.

— Вы произвели на меня впечатление стойкостью, несгибаемостью.

— Может, я рисовалась, а зашла за угол и ревела белугой.

— Не думаю.

Марина хмыкнула, снова принимаясь за уборку. Она делала это машинально, проводя мокрой тряпкой по черным разводам от растаявшего снега. Маленькие грязные лужицы исчезали, оставляя чистые блестящие следы. Когда наконец все было закончено, Марина отлучилась на несколько минут в подсобное помещение и вышла оттуда уже переодевшись. Старенькое пальто серо-коричневого цвета, прибавляющее молодой женщине лет, войлочные черные полусапожки с «молнией»… И только зеленая косынка, завязанная на шее, немного освежала картину. Было ясно, что Марине не приходится задумываться над тем, что она надевает, — у нее нет выбора. Рыжие волосы были собраны в замысловатую прическу. Вероятно, она старалась для Вали. Сочетание зеленой косынки, рыжих волос и ярко-красной помады создавало впечатление, что женщина бросает вызов всему, что считается тонким вкусом. Белова поняла: у Марины нет возможности проявить свой, индивидуальный стиль, поэтому она выбрала кич, лишь бы не казаться жалкой. Валя смутилась. Наверное, это впечатление было явно написано у нее на лице, потому что Марина засмеялась.

— Да, это все еще я. На вещи «от кутюр» денег нет и в ближайшее время не будет. Пойдемте, Валентина Сергеевна, если вам не стыдно идти со мной рядом, — и, не дождавшись ответа, она направилась по коридору к лестнице.

— Пойдем, конечно, при чем здесь кутюр… — догнав Марину, ответила Валя. — Какая вы смешная.

— Смешная? — Марина оглянулась, награждая спутницу одним из своих уничтожающих взглядов. — Только не это. Я не могу выглядеть смешной хотя бы потому, что забыла, когда смеялась в последний раз от души. Как вас понимать?

— Я не хотела вас обидеть.

— А что вы хотели? — Марина ускорила шаг, торопясь выйти на улицу, где она могла, наконец, закурить. Разговор и постоянное «выкание» действовали ей на нервы. Она не понимала, о чем эта красивая, благополучная женщина может с нею говорить, а потому нервничала все больше.

Валя начала с того, что призналась — желание прийти в больницу возникло у нее совершенно спонтанно.

— Я не могу до конца понять этого, но вы настолько впечатлили меня тогда, у метро, что…

— Послушайте, — Марина достала пачку сигарет и жадно закурила на ходу. — Когда-то было предложение перейти на «ты». Можно это сделать сейчас, а то я чувствую себя в девятнадцатом веке и вот-вот начну делать реверансы?

— С удовольствием, — Валя оживилась. — Давай на «ты».

Марина улыбнулась, кокетливо поправляя прическу. И наблюдая за тем, как она это делала, Валя поняла, о чем можно поговорить для начала.

— У тебя такая необычная прическа. Как это тебе удалось?

— А я вообще люблю экспериментировать с волосами, еще со времен учебы в училище, — оживилась Марина. — Был в моей жизни романтический период, правда, очень короткий, когда хотелось каждый день выглядеть особенно. И я придумывала разные прически. Знакомые говорили, что у меня неплохо получается.

— Я тоже могу подтвердить, только вот… — Валя боялась сказать что-то критическое в адрес Марины, но природная честность взяла верх. — Единственное, что не сочетается с твоим обликом, — цвет волос. Почему рыжий? У тебя были такие красивые светлые волосы, природный замечательный цвет.

— Я всегда была серой мышкой. Что хорошего в моих пшеничных хвостиках?

— Себя нужно любить — это проверенный факт.

— Ерунда. Нет, я хотела хоть в чем-то стать похожей на нее. Это глупо, по-детски, но так я пыталась обмануть саму себя, — Марина закурила еще одну сигарету, прикуривая от тлеющего окурка. Она замедлила шаг и, зябко поведя плечами, покачала головой. — Я никогда не смогу вернуть ее. Она меня бросила, а я все еще скучаю. На последние деньги покупаю ей какие-то подарки, держу в морозилке мороженое — она его обожает.

— Кто, Марина? О ком ты говоришь? — неожиданный оборот разговора удивил Валю.

— Об Алисе, Алисе Захаровне Зингер, с которой ты работала в одном кабинете, а я с завистью каждый раз смотрела тебе вслед. Ведь ты столько времени проводила с моей Лялькой. Мы ведь выросли вместе, она мне как сестра. Ты не знала о нашей дружбе?

— Нет, наши отношения были не настолько доверительными, скорее, только деловыми.

— Конечно, конечно, вы так мало поработали вместе. Сначала неожиданно ушла ты, потом вслед за тобой — она. Я осталась одна в этих стенах, где мне было хорошо только рядом с нею. Я была готова таскать эту тряпку с большим удовольствием, ведь я получала огромную компенсацию — я могла каждый день видеть ее еще и на работе. Это был подарок судьбы, — голос Марины дрогнул. Она почувствовала, что сейчас расплачется, по-детски всхлипывая. Алиса всегда говорила, что она плачет, как маленькая, испуганная девочка, размазывая слезы по щекам. — Мне так плохо одной. Очень плохо, пусто. Я жила ее проблемами, ее жизнью. Теперь осталась пустота и одиночество, бесконечные вечера, когда не хочется ничего. Я точно знаю, что когда-нибудь все изменится, но когда?

Марина говорила, активно жестикулируя, пользуясь возможностью выговориться, к тому же в глазах Вали она видела неподдельный интерес, и это воодушевляло ее. Незаметно для себя она рассказала о своем детстве, о том, как трагически закончилось пристрастие ее матери к спиртному, об отношениях с родителями Алисы, о своем неудачном романе во время учебы в училище с Тимуром Закировым. И, конечно, она много говорила о том, что значит для нее Алиса и их дружба. Они подошли к школьному двору и остановились на дорожке, с двух сторон обсаженной приземистыми, раскидистыми кленами. В широкие, распахнутые двери трехэтажного здания входили и выходили подростки. Такие разные, шумные, в большинстве своем улыбающиеся. Марина провожала их взглядом, полным грусти, — она завидовала их юности, беззаботности, возможности опереться на заботливых родителей. У них все было впереди, а у нее ничего хорошего не было в прошлом, нет в настоящем и только радужные, слабые надежды на перемены в будущем.

— Мы пришли, — тихо сказала Марина и улыбнулась. Она смотрела в открытое лицо этой практически незнакомой женщины, чувствуя возрастающую к ней симпатию. Белова стала одной из тех немногих, кто попытался просто по-человечески общаться с нею. Родители Алисы, она сама и вот теперь — Валя. Она тоже делает это бескорыстно, повинуясь какому-то душевному порыву. Марина видела, что интерес, который проявляла Валя, совершенно искренний. — Я благодарна тебе за эту неожиданную экскурсию по моей неудавшейся жизни. Спасибо, что выслушала. Я скоро одичаю от одиночества и от бесконечного мытья полов. Тряпка, швабра, хлорка — каждый день, каждый день. Я не жалуюсь. Родители Алисы столько раз предлагали свою помощь в устройстве на другую работу. Но, во-первых, я не хотела злоупотреблять их вниманием, а во-вторых — не хотела терять Ляльку. Я ведь без нее не могла себе и дня представить. Не знаю, как мне удалось прожить без нее уже почти год.

— Она вышла замуж, насколько я помню.

— Да, и уехала в Москву.

— Не так уж далеко — четыре-пять часов на машине, — заметила Валя, — или ночь в поезде.

— Нет, километры тут не при чем. Она становится недосягаемой, хотя изо всех сил делает вид, что между нами ничего не изменилось. В гости постоянно зовет.

— Так поезжай. Возьми отпуск и проведай любимую подругу.

— Не хочу. На это есть много причин. Я только недавно стала привыкать к тому, что могу каждый день не видеть ее. И потом — она стала еще шикарнее, чем была, а я… Начнет возить меня по магазинам, покупать вещи, косметику. Она всегда ухаживала за собой, ругая меня за то, что я зачастую не обращаю внимания на свой внешний вид. На самом деле я обращала, только на ее фоне это выглядело жалко.

— Марина, у меня возникло предложение. Подумай о нем, хорошо? — меняя болезненную для Марины тему разговора, сказала Белова.

— Какое?

— Ты не хотела бы попасть на курсы парикмахеров? У тебя есть способности, это изменит ритм твоей жизни. Деньги на курсы я тебе дам, дам просто так, не ожидая их возвращения. Я не могу тебе объяснить, почему это для меня так важно, но я хочу реально помочь. Не рыдать у телевизора, глядя на то, что подчас творится вокруг, а сделать что-то конкретное. Соглашайся, прошу тебя. — Валя говорила эмоционально, быстро. Она боялась, что как только замолчит, Марина скажет свое любимое «мои проблемы я решаю сама». Но ничего подобного не произошло.

— Я физически не буду успевать, разве только, если курсы будут в первой половине дня, — вместо привычного «нет» неуверенно произнесла Марина.

— Я найду именно такие курсы. Главное, что ты принципиально «за».

— Не знаю, почему я это делаю, но я не могу в очередной раз отказываться от шанса что-то изменить в моей жизни, — разведя руки в стороны, сказала Марина. Она подумала, что Зингеры столько раз предлагали ей сделать это, а она постоянно отказывалась. Теперь же она готова принять помощь от практически незнакомой женщины, в глазах которой столько доброты и открытости. Пожалуй, ее помощь принять нужно. Это даже более ответственно, чем в случае с родителями Алисы. Марина поняла, что сделает все возможное, чтобы из этой затеи вышел толк. Валя обняла ее за плечи. — Зачем тебе это нужно?

— Не все в нашей жизни можно разложить по полочкам.

— Да, конечно, но все-таки… Ты появляешься, как добрая фея, а я давно перестала верить в чудо.

— И напрасно. Считай, что в твоих руках волшебная палочка. Осталось только загадать желание, — увидев недоверчивый взгляд Марины, Валя поспешила добавить: — В пределах разумного.

— Ну, вот, — Марина рассмеялась. — Пределы волшебства — это интересно.