Помоги проекту - поделись книгой:
А тетушка Викштрем подхватила на своей дудочке:
— Что правда, то правда. Молодому ведь всегда кладут воз повыше. Но Лония у нас боевая. Сама рвется! Мы, старухи, за ней не поспеваем.
Лония хотела вмешаться, сказать, что все это ложь. Уже открыла было рот, но запнулась. Руководитель комиссии, видя, как меняется выражение ее лица, решил, что это от робости. Расхваливали человека, он и не знает — улыбаться ему или оставаться серьезным.
Члены комиссии пожимали ей руку, кто-то крепко стиснул локоть, кто-то дружески похлопал по плечу.
Дверь закрылась. Все пять женщин оказались рядом. Когда гости — званые и незваные — уезжают, для оставшихся наступают секунды легкого смятения.
Старшие не сказали пятой ни слова. Пусть сама смекает, кто в хлеву посеял вражду, а кто всей душой за мир.
Лония вошла в раздевалку, сняла халат, набросила на плечи черный полушубок и вышла из коровника. До вечерней дойки времени достаточно. Можно часок повозиться дома.
Хитрость доярок ничего не изменила. Лония по-прежнему следила, чтобы ее коровы получали строго по норме. Четверка, как обычно, опускала в сумки кулечки.
Кормить полдником Лония перестала. Но в хлеву все равно задерживалась дольше остальных. Чтобы скребком и щеткой прочесать спины и бока своим коровам. Брала с собой на ферму сына-школьника.
Пусть проветрит голову после школы, привыкает к скотине.
— Глянь, хочет молоко лобызаниями выжать.
Сказала это Херта. Полушепотом Погулиене. Но так, чтобы Лония услышала.
От одной ласки бидоны не наполнятся. Но если коровенку кормить как положено, а вдобавок холить, она отпускает молоко щедрее. Неукраденные граммы делали свое. В сводке соцсоревнования Лония медленно, но неуклонно поднималась вверх.
Этого нельзя было допустить ни в коем случае. Когда литром больше или меньше, не беда. Но если разница накапливается в сотнях, того и жди начнут искать причину. Почему Лония может, а вы нет? Стартовали-то все вместе, откуда у одной вдруг такой рывок?
Что было делать четверке?
Побежать за Лонией со щеткой в руках? Ходить с дурацким видом по хлеву со скребком? Отказываться от мешочков? Потребность взять горсточку уже вошла в кровь. Осталось одно — отравлять радость труда. Рано или поздно выжить из хлева. Неугодных людей выживают. Это древний и хорошо проверенный способ. Если умело им пользоваться, ни одна душа не догадается. Нужно лишь выставить неугодного человека в таком виде, чтобы даже собака не захотела взять хлеба из его рук.
В трудолюбивой и насквозь порядочной Лонии нельзя было найти червоточинки. Не за что было зацепиться. Значит, надо продолжать старым способом: капать на нервы, пилить до тех пор, пока не лопнут.
Муж Лонии, человек с технической жилкой, смастерил ей легкую, как игрушка, лопату выгребать навоз. Когда Лония в первый раз увидела свое орудие в навозной жиже, в самом мокром месте, она подумала, что это случайность. Вытерла гладкую, как зеркало, рукоять и продолжала работу. Но когда в свежей коровьей лепешке нашла скребок и щетку, все стало ясно. Потом пришлось подбирать в проходе и части доильного аппарата. Оставить коров недоеными? Бежать за зоотехником и милиционером? Сегодня лопата, скребок, щетка, аппарат. А завтра? Разве мыслимо уследить за каждой дояркой, предвидеть следующую пакость. Сама начала борьбу, сама ее и веди. Молча. Без единого слова ругани. Внешне спокойно, в полном согласии. Глянет кто со стороны, ритм на ферме — лучше не бывает. Все доярки ловко орудуют аппаратами, подают корм, чистят проходы, следят, чтобы коровы лежали на сухом — любо-дорого глядеть.
Подытоживая результаты соцсоревнования, в хозяйстве все чаще стали упоминать имя Лонии Межгаре. После очередной победы в окно дома влетел камень. Выбитую раму завесили одеялом. Вообще-то вставить стекло — раз плюнуть. Но Лония отговорила мужа — пусть останется как есть. Прохожие удивлялись — до чего дожили людишки: дырки в окне тряпками затыкают. Даже председатель заметил, спросил:
— Стекла, что ли, нет больше в колхозе?
Но окно продолжало глядеть на мир, заткнутое старым домотканым одеялом. Будто обвиняло. Но кого? В чем? И станет ли кто над этим голову ломать? Вряд ли намек понимал даже тот, чья рука подняла камень.
Каждый раз, отправляясь в хлев, Лония шла навстречу неизвестности. Она не удивилась бы, если одну из своих самых молочных коров нашла бы околевшей. И ветеринарный врач определил бы, что скотина съела какую-то гадость.
Каждый раз, когда коровы поднимались после ночного сна, приветливо тянулись к ней головами, у Лонии вырывался вздох облегчения.
Болезнь на месяц уложила в постель тетушку Викштрем.
Начальство доверило обязанности заведующей Лонии, животноводу с самыми стабильными показателями. О которой никто слова критического не слышал. Которую в тот день, когда приехала комиссия с проверкой, в один голос хвалили все доярки. И которая охотно согласилась лишний раз приходить в хлев, чтобы подать коровам полдник.
Что могли возразить начальству Херта, Берта и Погулиене? Ничего.
Ключи от склада комбикормов перешли в распоряжение Лонии. Она взвешивала муку по предписанию, а в корыто каждая сыпала по своему усмотрению.
Когда тетушка Викштрем поправилась, у главного зоотехника состоялся разговор с ней. О том, что в хлеву надо бы повнимательней изучить практику Лонии Межгаре. И что всем не мешало бы сделать такой же рывок. Со стороны глядя, никаких чудес обнаружить не удается. Но на ферме, где все на виду, лучше выведать, в чем там загвоздка.
Тетушка Викштрем слушала, слушала и вдруг предложила:
— Пусть Лония останется на моем месте насовсем. Я старею, силы уходят. Межгаре здоровая, крепкая, будто глиной набита. Рванет нас и коров вверх.
Кувырком прокатилась зима. Настал день выгонять коров на пастбище.
Это был праздник Погулиене. Ее настоящая фамилия была — Салмрозе. Погулиене ее прозвали из-за пристрастия к народной песне. Другой такой сказительницы не было во всем колхозе. Что бы ни делалось, про все у нее припасена строка. Щелкает их как соловей свои коленца. На дороге ли, в магазине. На собрании. В хлеву. Как могла она молча прожить все эти месяцы вражды, работать в полной немоте — Лонии ввек не догадаться.
На ферме в первый день пастьбы собралось, едва ли не все руководство хозяйства. Приехали и представители из района. Фотокорреспондент вертелся направо, налево. Женщины украшали коров. Букетики весенних трав достались и гостям. Каждое подношение сопровождалось народной мудростью о скотине и людях. В отдельности и во взаимосвязях. Погулиене двигалась что ткацкий челнок. На церемонии в хлеву проскандировала:
Погулиене отвязала первую буренку. А там сопя, налетая друг на друга, застревая в широких дверях, ринулись наружу все.
Очутившись среди зелени, коровы неуклюже прыгали, мычали, ковыряли лбами землю, нюхали воздух.
Обычай велит в первый день выгона окатывать друг друга водой, подкрасться тайком и обдать из ведра, чтобы лето выдалось щедрое, молоко лилось рекой. Когда гости, мокрые, накричавшись вволю и насмеявшись, собрались у стены хлева, чтобы обсохнуть на солнышке, Погулиене поставила точку:
Тетушка Викштрем вынесла бутылку домашнего земляничного вина. Председатель отпил каплю, извинился:
— Нам еще нужно проведать другие хлева. Там небось тоже угощение предложат.
Все пять доярок остались у стены — сушили одежки, пробовали вино. Лония тоже. А как откажешься? При гостях выпила, а чуть они со двора — я вас знать не знаю? Опять подливать масла в огонь.
Когда одежки высохли, бутылка была пуста.
Херта предложила пойти в комнату отдыха.
— У меня в сумке еще одна, покрепче.
Откупорила. Налила. Протянула Лонии.
— Промучились с тобой до весны. До самого пастбища дотянули.
Межгаре опешила, залпом выпила рюмку, выпрямилась.
— Как это «дотянули»?
Берта:
— Будто не понимаешь.
Погулиене:
— Напиши начальству, что хочешь на свежем воздухе. Вместе с детишками на травке, на лужку.
Тетушка Викштрем:
— Тебе надо жить, нам надо жить, скотине тоже. А ты только сеешь раздоры.
Содержимое бутылки быстро убывало. Лонии нельзя было ни капли брать в рот. Но было уже поздно. Все накопившееся за зиму хлынуло наружу.
— Ах, вы, значит, хорошие? Вы, значит, порядочные? Скромницы! Веночки, цветочки, букетики! С песнями сзади-спереди! А знаете, кто вы такие? Воровки! Хапуги!
Херта, Берта, Погулиене и тетушка Викштрем повскакали со своих мест. И пошли жалить, хлестать на перекрик.
— Голодранка!.. Ты хоть одну скотину вырастила?.. Мясо себе из колхоза… Кошка за счет колхоза… Думаешь, ты хозяйничаешь? Ты транжиришь… Теперь у колхозов и индивидуальных один план… Учить нас захотела… Крестьянка нашлась… Паразитка! Глиста!
У Лонии, окруженной четырьмя разъяренными бабами, в глазах поплыло. Хотелось вырваться и бежать без оглядки. Но четверка держала круг, словно кольцо бочку.
Лония рванулась прочь, Опрокинула стол, схватилась за стул. Тут бабы вцепились в нее и стали мять, тискать, бить кулаками. Злоба, сдерживаемая с самой осени, нашла наконец выход.
Лония, словно в беспамятстве, откуда только силы взялись, оттолкнула баб. Но те налетели снова. Она отпихивала их обеими руками. Ладонь со всего взмаху угодила тетушке Викштрем в нос. Кровь полилась ручьем, забрызгала опрокинутый стол, фикус и надпись на переходном вымпеле «Лучшая ферма».
Объездив хлева, вымокшая, начальственная свита возвращалась назад и по пути снова завернула на ферму Мазги.
Четыре старших доярки взяли слово. Остановить их было невозможно.
Лония сидела на стуле вялая, обмякшая. Как пьяный человек, который набуянил, подрался, а теперь мучается с похмелья.
Заседание товарищеского суда вел Лиелкактынь. Умудренный многолетним опытом судья. Самый что ни есть уважаемый из уважаемых.
Заседание было долгим и шумным.
Четверка сокрушенно качала головами, жалела провинившуюся и желала ей добра.
— Мы тут считаем, экономим. Неужто покойная Лаздиене была глупее? Если б хапала, как Лония, тоже в передовиках ходила бы. Но нет. Сколько получала, столько и давала скотине. Трудилась не покладая рук до гробовой доски. Впрочем, Лония еще молода, может, и выкарабкается.
Берта:
— Только не надо других за дураков считать.
Погулиене:
— Доброе слово и кошка любит, о человеке я уж и не говорю. Погладь собачку, ввек будет помнить тебя. У кого нет своих животных, тот может коров щеткой задабривать. А разве мы в этом огромном хлеву, в этих больших группах можем всех перегладить? Лония это делала. Но не ради коров. Чтобы казаться лучше, чем есть на самом деле. Хулиганка и пьяница. Тетушку Викштрем чуть не убила. Хорошо, мы рядом оказались. У самой дома третий месяц окно заткнуто тряпкой. Скажите — станет порядочный человек так себя вести? Молодая, но уже двуличная. Хоть после товарищеского суда удалось бы ее наставить на путь истинный, найти ей какую-нибудь подходящую работу. Детишек трое и муж, говорят, порядочный человек. Я прошу товарищеский суд наказать, но не слишком строго, вся жизнь еще впереди.
Тетушка Викштрем:
— Нос заживет, на Лонию зла не таю. Раз человек споткнулся, надо помочь ему подняться. Мы поможем. Только в хлеву вряд ли удобно ей будет оставаться. Видите, как бывает. Поверили человеку с первого взгляда, дали ключ от кормов — и вот вам! Сама отпирает и своим коровам пичкает сколько влезет. В передовиках ходит. Почему мы молчали все это время? Думали, сами справимся. А чем выше забиралась, тем выше нос задирала. Урок Лония заслужила, но не убивать же человека совсем. Может, для начала пойдет в пастухи?
Лиелкактынь не торопился. Допрашивал обстоятельно, с толком.
Наконец порешили на том, что в хлеву Лония работать не может. Ни старшей, ни рядовой дояркой. Воровала все-таки. Чтобы набить свой кошелек и прославиться. Где гарантия, что она не начнет молоко крестить, чтобы больше получилось?
Если бы не трое детей, Лония, ей-богу, наложила бы на себя руки.
ЧЕТВЕРТАЯ ЛОЖА ПАРТЕРА
Странно устроены люди: осуждают сплетни, а сами пристают к музыкантам с вопросами. Какой смысл их расспрашивать. Все равно ничего уже не исправишь.
Имя дядюшки Валтера не сходит с языка. И это надолго. Грянет новое событие в колхозе, отшумит а разговоры о Валтере останутся. Потому что ничего не удалось выяснить. А неизвестность раздражает. Как это так — не знать всей подоплеки!
Вообще-то старый Валтер был со странностями. Но у кого их нет? Стоит только повнимательнее приглядеться. Можно, конечно, все объяснить старческим сумасбродством. О таких часто говорят:
— Бес в ребро ударил, с кем не бывает на старости лет.
Еще как бывает. Сплошь да рядом. Если бы Валтер женился, посудачили бы в колхозе и перестали. Но такое выкинуть! И чего ради? Музыканты тоже хороши — божьи одуванчики. Полдня, весь вечер провели у старика и не спросили, в честь чего нужно играть эти диковинные опусы. Им бы лишь рубли в кармане да угощение на столе. И сын будто с луны свалился — хлопает глазами, удивляется. Что он может знать, когда живет в Риге. Примчится к отцу раз в месяц с женой да с девчонкой — и как угорелый обратно. Набьют машину деревенским добром, включат улыбки на секунду и лениво помашут рукой:
— Пока, папочка!
А кто он там, в столице? Приложение к токарному станку. Как будто в колхозе железа не хватает. Жил бы здесь, присмотрел бы за родителем — не стал бы старик чудить.
Дядю Валтера уважали. Здесь родился, вырос, проработал всю жизнь. Сын бедного крестьянина. Изведал батрацкую долю.
В сороковом не кричал громче всех. Однако мыслей не скрывал. И потому о нем говорили:
— Красный.
Когда началась война, не колебался. Ушел рядовым, а гвардии рядовым вернулся. Должностей сторонился. И не оттого, что боялся. Просто был человеком земли. Лучше всего чувствовал себя за плугом. Вначале пахал родительскую землю — новая власть прирезала несколько гектаров. Потом колхозную. Ухаживал за коровами. Заведовал телячьей фермой. По белу свету не шатался. Если с головой уйдешь в работу, скотинка привяжет. Да Валтер и не рвался никуда. Зарабатывал устные, письменные благодарности и принимал их просто, по-будничному. Как деньги в день получки.
Когда мужики спорили о политике, мог поворчать вместе со всеми, но не распалялся. Зато в разговоры о стаде и кормах кидался как пловец в воду.
Когда специалисты подсчитывали, сколько припасено кормов и какой получится суточный рацион, переспрашивал:
— Погоди, а как ты считал? Разве не знаешь, что весенний вес отличается от осеннего? Ах знаешь? Что же тогда мне голову морочишь своими раскладками?
Он вовсе не принадлежал к тем, кто спорит по любому поводу. Просто был требователен. И к себе, и к другим.
Мысли свои выражал кратко и выразительно. Не счесть, сколько раз на собраниях председатель ссылался на него:
— Дядя Валтер что говорит? «Сено нужно скармливать по весу, а корнеплоды по объему».
Валтер не был особым книголюбом, но мог подчас удивить самой неожиданной мыслью. Люди слушали его и терялись в догадках: собственная это фантазия или вычитанная откуда-то мудрость?
Завяжется, к примеру, спор на ежегодном общеколхозном собрании о предстоящей весне. Подымет руку и дядя Валтер:
— У меня вопрос. Кстати, не новый и достаточно всем известный. Еще во время революции тысяча девятьсот пятого года датский ученый Хинхеде советовал зарубить себе на носу: «Сколько давать скоту жмыхов, вопрос не кормежки, а навоза».
О чем бы ни шел спор, Валтер почти всегда начинал с одной и той же фразы:
Поделиться книгой: