Соло На Два Голоса

- Боже, если бы я знала, во что ты превратишь моё предложение прочитать ту статью, я бы ни в жизнь...

- Это ты превращаешь! Будто я тебе предлагаю жабу на ужин сожрать! Я предлагаю кино посмотреть, а ты...

Идиотизм, разве нет? Тоже из моего межзамужнего опыта. Кто-то жалуется в семейной жизни на сакральную проблему мусорного ведра... Да они счастливые люди! Что такое мусорное ведро, вернее, проблема его вынести, по сравнению с совершенно неразрешимой вышеописанной ситуацией. Во всех моих трёх весьма коротких браках подобные проблемы в разных вариантах возникали регулярно. И это было ужасно утомительно и отнимало массу сил, которых жалко. Их хотелось тратить на другое.

Жаль, что те, кого я оставила ради своей главной страсти (свободы сиречь одиночества), так, возможно, и не поняли, какой царский подарок я им сделала своим уходом из их жизней. Жить с человеком, для которого главное, каждую минуту главное - чтобы его ни в коем случае не задели в коридоре квартиры, чтобы никто не оказался в ванной комнате, когда ему самому туда надо, чтобы никакой звук, даже тихий, даже родной голос не смел раздаться в момент, когда он ухватился за какую-то важную мысль, которую вот прям сейчас надо как следует со всех сторон обдумать, а ещё лучше записать - это же добровольный ад, мазохизм сотого уровня, любовь к палке с гвоздями и скипидара в причинные места. Зачем вам, люди, такое нужно? Любите других, любите тех, кто способен это оценить. А ведь обижаются, считая меня земляным червяком, не умеющим ценить и отвечать, платить сторицей... Не умею, да. И сторицы у меня ни для кого нету. Ну, и ладно, прошлое это всё.

Вышла я из прошлого с несмываемым клеймом мизантропа. Причём, мрачного мизантропа. Да хоть горшком назови, только дай жить так, как я хочу! Не возражала, даже думала на своей визитке отрекомендовать себя следующим образом: "Имя Отчество Фамилия. Профессия. Предупреждение для общения: мрачный мизантроп". И сделала бы! Если мне в принципе были бы нужны визитки, но элегантно двумя пальчиками подать свою визитку при знакомстве мне за всю жизнь довелось всего однажды, в далёкой молодости, когда подрабатывала помимо основной своей работы агентом по рекламе в солидной газете, снабдившей визитками всех своих сотрудников, кажется, вплоть до уборщицы. О, понты, понты - весёлые ж 90-е царили на дворе! Визитки были атласно-изумрудного цвета, шрифты затейливые, чисто арабская вязь ярко-золотого цвета. У меня их была целая пачка, а использовала лишь одну... Потому что уволилась оттуда, и мои роскошные визитки стали недействительны. На основной работе (в поликлинике) визитки нам не делали. Но мне нужны были деньги, и я всё пыталась и дальше приткнуться в разные конторы по рекламе, ибо там тогда неплохо платили. Забавно, что в других местах мне даже визитки не успевали сделать, потому что я быстро увольнялась и опять пускалась в поиск нового приработка. Господи, то была бесконечная история! Потому что я увольнялась, устраивалась, уходила, нанималась, хлопала дверью, снова нанималась столько раз, сколько хватило бы на весь коллектив небольшой артели-заводика. Разве ж я могу работать в столь близком контакте с людьми, как этого требовала профессия рекламного агента? Только под общим наркозом. В своей поликлинике я сидела за толстенной дверью рентгеновского кабинета и людей видела раз в полчаса и в очень плохом освещении. То, что нужно. Лично для меня.

Как можно в принципе сосуществовать в одном коллективе много, много рабочих часов, общаться с себе подобными человеками, ежели они только и делают, что пытаются вогнать тебе и в мозг, и в сердце кол поострее? Ну, в том смысле, что помучить, подловить, уличить и размазать твою личность, точно сопли или плевок по асфальту?

Какое-то время я была активна в социальных сетях, завела блоги. Вела их, как дневники, с той лишь существенной разницей, что не заморачивалась приватностью: мои странички были открыты для всех желающих. Я ж не выносила в дневники свою интимную жизнь или гинекологические проблемы! И не была популярной личностью, деятелем шоу-бизнеса или "звездой". А потому думала, что кому я могу быть интересна, кроме личных знакомых и приятелей? Так мне казалось... Ох, как же я ошибалась!

Иногда я писала едкие посты, в которых всячески проявлялась именно в качестве мизантропа и мрачной личности. В каком-то смысле это был слив отрицательных эмоций, отклик на происходящее вокруг... Котиков не постила, нет. Рецептами и готовкой искренне не увлекалась. А вот гадости про человечество писала, да. Неконкретные гадости, так, в стиле "какие люди таки говно". Писала, видимо, остроумно, читавшие меня смеялись, одобряли, даже забирали в свои блоги мои "мизантропики", как их остроумно прозвала одна фейсбучная френдесса.

Но совершила я однажды фатальную ошибку. Проявила другую свою сторону, в которой, возможно, даже не отдавала себе отчёта. Проявила слабость. Меня всегда адски задевают истории больных детей... А у нас в стране это такая тема, что сам заболеешь триста раз и запросишь эвтаназии, лишь бы не читать, не вникать, не знать этого кошмара. Об этом я тоже часто писала - о жутких фактах и историях из детских больниц, о нехватке денег для лечения малышей... Да не буду я сейчас по сотому разу одно и то же, можно подумать, кто-то ещё не в курсе.

И однажды на свою голову я влипла в активное участие по сбору денег для некоторых конкретных случаев. Я призывала людей и к жалости, и к милосердию. Публиковала фотки детей, реквизиты, куда перечислять деньги, рассказывала про разные драмы "литературным слогом", уж насколько могла. И попалась...

"Так ты - мизантроп или такой херовый благотворитель? Твоё человеконенавистничество - пиар для раскрутки очередного фондика или чо?" "Ты уж определись, овца, любишь ты людей или презираешь? Дети - это будущие мерзкие взрослые, и они уже тоже - люди!" Такого содержания комментарии и письма вдруг повалились на меня в каком-то ненормальном количестве, будто бы я - Алла Пугачёва. Даже не смела подозревать, что в мои блоги захаживает столь ненормальное количество людей - и очень даже разных. "Вы уж лучше не собирайте денег на эту девочку, у вас такие злобные посты, что вы, скорее, оттолкнёте, чем поможете".

От меня вдруг начали активно требовать, чтобы я определилась, кто я такая, чтобы сказала им всем - вот прям дала отчёт! - кто я есть на самом деле и как я смею - смею! - называть себя мизантропом, ежели жалею больных детей, и, напротив, как у меня хватает наглости думать о несчастных малышах, раз я ненавижу людей в принципе.

Сказать, что меня накрыло некоторое недоумение, это в миллион раз занизить мои тогдашние ощущения от происходящего. А самое главное из ощущений привело меня в абсолютный ступор и внутренний диссонанс: я на самом деле не знала, как разрешить дилемму, в которую, в сущности, меня ткнули носом злобные пиксели на экране. Но поняла, что понятия не имею, как ответить на идиотские вопросы, на которые я и отвечать-то не обязана, потому что, чай, не в прокуратуре и не под следствием. И кто вообще спрашивает? И что их подорвало вдруг наброситься на чужого, незнакомого им человека с требованием объясниться? С какой стати? Да пошли они все!

Пошли-то пошли... Но для меня вопрос остался открытым. И по сю пору не имею ни ответа, ни понимания. Я мизантроп? Да. Людей не люблю? Ненавижу. Почему же мне жалко слабых? Почему я не прохожу спокойно и с достоинством мимо, если натыкаюсь... И зачем мне всё это нужно, мать вашу?

Думала долго и мучительно и кое-что нарыла... Хорошее слово и понятие - масштаб. Особенно начинаешь его ценить, когда берёшь в руки карту. Географическую. И смотришь на ту точку, где вот прямо сейчас происходит ад, по какой-то причине гибнут люди, кричат, умирая, дети. Смотришь на это место на карте и, в общем, ничего особенного не чувствуешь, не сильно трогает, слёзы из глаз не текут, сердце бьётся ровно. Место на карте, где творится некий катаклизм. Мало ли мест, мало ли катаклизмов?

Замечали, какие эффектные фокусы умеет делать гугль на своих интерактивных картах: увеличиваешь изображение мышкой и вдруг будто резко-резко падаешь камнем вниз, туда, в это самое место, в гущу событий... Представим, что это касается как раз эпицентра ада. И вот тебе уже показывают совсем другую картинку, ничуть не похожую на выкройку, не схему какую-то, а будто киношку прямо изнутри, из пламени преисподней: ты видишь гибнущих людей, слышишь крики умирающих детей. Ты уже не паришь над планетой высоко в небесах, равнодушно и философски взирая на весь тот ужас внизу: ужас-то где-то там, далеко, он маленький, его не видно, ты про него знаешь лишь теоретически. Нет, теперь ты внутри, в центре, даже если сам в безопасности, в бронированной капсуле с пулемётами по периметру. Но ты видишь конкретные корчи настоящих людей, а не обозначенных сухими словами и цифрами в теленовостях. Не только картинка меняется, но и твоё личное отношение - вот, в чём штука. Да, я ненавижу людей! Но я не хочу ни смотреть, ни видеть, как они дохнут в мучениях и ужасе. И не хочу даже знать, что они дохнут. Пусть живут, живые же... Поэтому рвусь помочь. Мой мозг обучился видеть ситуацию по-гугловски: вниз-камнем-в эпицентр.

То ли это свойственно далеко не всем, то ли лично я ни хрена не умею объяснять, то ли просто мне надоела эта повальная тупость вокруг. Словом, уничтожила я все свои блоги, самоликвидировалась в Сети. Потому что противно, гадко, невыносимо было вдруг обнаружить себя будто бы на сцене да в белье под пристальными взглядами каких-то странных, злобных и неприятных людей, изо всех сил разглядывающих моё далеко не идеальное и не юное тело в не самом элегантном исподнем...

Впрочем, разве они, люди, бывают другими, а не странными, злобными и неприятными?

Жить в непонимании с самой собой непросто. А я с тех пор ох как не понимаю! Про себя ничего не понимаю. Мало мне было сепарации от внешнего мира и большинства двуногих, так теперь страстно захотелось отделиться, переехать куда-то от самой себя! Не люблю близости с незнакомцами. А уж такой тесной близости - с одним санузлом и общей зубной щёткой - тем более не переношу категорически.

КАК СВЯЗАТЬСЯ С МОИСЕЕМ

Услышала, что разносят напитки. Пришлось постараться сопеть особенно сладко, почти похрапывать, чтобы милая соседка пожалела будить меня ради соков и вина. Женщина заставила нежно ёкнуть моё сердце, по-русски сказав стюардессе Юле:

- Давайте я возьму для неё сок, пусть пока поспит - она очень устала, она ола хадаша...

Душа преисполнилась благодарности к этому абсолютно чужому и при этом столь внимательному ко мне человеку. Я не очень привыкла к доброму отношению за просто так, ни за что, как могут относиться к маленькой пушистой кошечке, которая хороша уже хотя бы потому, что живёт на этом свете. Ей не надо ничего никому доказывать и завоёвывать симпатию. Она получает нежность и ласку по определению.

Наверное, уже никогда и не привыкну к чужой эмпатии. Мой крест: я обязана приложить немалые усилия, чтобы меня хотя бы терпели. Или не претендовать ни на грамм человеческого участия. Так я и не претендую! А меня, как ту кошечку, внезапно чешут за ушком. Непривычно и не могу сказать, что так уж приятно. Чувствую, как моё сознание начинает одолевать неловкость и дурацкое ощущение под названием "Что-то не так": для иллюстрации можно представить себе нервную музыкальную какофонию, зачем-то исполняемую оркестром, когда каждый инструмент орёт без мелодии что-то своё, никак не сообразуясь с прочими оркестрантами, лишь бы показать силу своего звука. Симфония "Что-то не так". Концерт для социофоба с оркестром.

Ладно, проехали. Заглушим жуткую музыку негромкими, но трудными мыслями. Они уберут эти звуки до самого нуля, это точно. Они всё что угодно уберут и перебьют.

Итак, мои мысли о начале, вернее, о том, что считать началом происходящего нынче со мной.

Наверное, начало всему - первые мои размышления о любви. Ещё в детстве. И не о моей любви к прекрасному принцу, никакой романтической чуши! Вообще - о любви, а ещё точнее - о любви ко мне. Которая невозможна в принципе. Был один-единственный человек, который в силу, очевидно, слабости характера и отсутствия принципов, любил меня просто так, такую, какая я есть. Папа. Его не стало, когда мне было восемь лет. И я тогда ещё не понимала, насколько наивно думать о человеке его ума, его уровня и веса в обществе, что де он слаб характером и не имеет принципов. Несочетаемо. Нереально. Невозможно. Но как ещё мог рассуждать маленький ребёнок, который уже к восьми годам усвоил главное: он, ребёнок, не получился. Он, вернее, она, девочка - глупа, некрасива, неуклюжа, ничем не радует этот мир. Папа никогда не спорил с этими мамиными утверждениями, никогда не говорил мне, что я вовсе не такая, а очень даже ничего себе. Нет. Каждый раз он всего лишь нежно шептал мне в ушко: "А я всё равно тебя люблю!" - и тихонько, будто воровато целовал в щёку. Я не сразу заметила, что делает он это только в те моменты, когда мама уже прооралась, ушла и нас не видит. Не знаю даже, догадывалась ли она об отцовских тайных ласках или даже знала о том, как папа меня жалеет и утешает. Наверное, всё-таки знала. Потому что однажды, когда мне было лет шестнадцать, в плохой момент наших отношений я крикнула ей: "А вот папа меня любил!", и она вдруг как-то очень быстро, будто всегда была готова парировать и ждала этих моих слов, отреагировала: "Ой, сделать вид и чмокнуть в щёчку может каждый дурак, который хочет дешёвой популярности!" То есть, не удивилась, ничего не спросила, не была растеряна и даже сама сказала про "чмокнуть". Знала. И то ли не верила в его искренность (дешёвая же популярность), то ли так и не смогла ему простить в том числе и этого.

Не знаю, что ещё она так и не простила папе, но ведь она его и не любила никогда. То есть, про "никогда" знать-то не могу, я вправе судить лишь о том, что видела собственными глазами. И то не совсем так... Видеть-то я видела, но в силу малолетства не могла ни верно оценивать, ни правильно понимать. Анализировать увиденное по-взрослому я стала много лет спустя, думая и вспоминая, но не подводила ли меня память? Я, скорее, помнила и анализировала свои воспоминания об ощущениях, о тех чувствах, что остались, возможно, вместо памяти... в качестве памяти... взамен памяти. Разве я могу побожиться, что всё было именно так, как мне кажется? Конечно, нет. В моём сознании оно было так, как запомнили мои чувства, мои эмоции, то есть, вполне могла случиться интерпретация событий, детская, очень личная интерпретация. Это я поняла довольно быстро, когда начала размышлять уже по-взрослому. Ведь в противном случае получалось бы, что добрый папа - что-то вроде артиста Меркурьева из легендарной "Золушки": добрый, но трусливый отец, страдавший под гнётом жены-чудовища (ах, великая Раневская, которой разгуляться было негде!).

Подобное восприятие диктовали мои эмоции, но моя же память протестовала: я помнила, как папа любил маму, как часто с нежностью и глуповатой улыбкой счастья делал ей массаж плеч, когда она приходила совершенно убитая с работы и чуть не плакала, что не может разогнуться "после этой восьмичасовой каторги за столом". Почему-то я помнила, что папа был дома... Не на работе? Возможно, он уже болел сердцем, возможно, у него был тогда больничный. И поэтому вечером он встречал маму и делал ей массаж. С любовью и тихими ласковыми словами: "Сейчас тебе полегчает, лапонька! Бедняжка ты моя милая! Сейчас я тебя спасу". А мама чуть ни мурлыкала под его руками от удовольствия... Было такое? Было! Какая уж "Золушка". Скорее, старосветские помещики.

От папы пахло валокордином. Конечно же, не только им и не всегда, но именно этот запах мне запомнился как главный, основной, папин. Поэтому запах валокордина для меня - это сжимание сердца, его болезненный спазм, но не от болезни, а от грустных воспоминаний о родном и любящем меня человеке. Но почему я не помню никакого другого папиного запаха?

Папа! Ты знал и умел что-то такое, что не успел передать мне, не научил меня. Зачем ты так рано ушёл, папа?

Словом, не всё так просто, как хотелось бы. Не было никакой злобной мачехи и затюканного несчастного доброго папочки. Была нормальная советская мать, ненормально добрый и робкий перед ней муж, при всём при этом нежно обожавший свою черноглазую тираншу. И была я, дочь, не падчерица никому, родная. Тогда - никому ещё не падчерица, всем родная. И папа меня очень любил... А мама - неужели не любила совсем?

Нет же, нельзя так утверждать! Ведь помню её вкусные объятия - от неё всегда тонко и нежно пахло каким-то косметическим кремом. "Пондсом", наверное, тогда кроме "Пондса" обычные женщины "из импорта" ничегошеньки больше и не знали, и не имели. Впрочем, утверждать не могу, в моей жизни никакой польской косметики вообще никогда не было. Просто предполагаю. Можно было бы спросить у мамы, давно уже можно было бы... Почему-то не спрашивается. Боюсь, наверное, нарваться на нечто вроде "Кто про что, а шелудивый про баню! Буду я ещё держать в голове всякие глупости!"

Но мамину любовь помню: порывистую, жаркую, шумную, с криком "Ты ж мой куклёныш люленький!" Когда-то я ей нравилась - когда была совсем крохотной. И она любила это показывать - и мне, и всем. Почему и когда это кончилось? Не помню. Да и кончалось не резко, не сразу, постепенно. Наверное, уменьшалось обратно пропорционально моему росту и взрослению. Я всё меньше походила на куклёныша, всё больше становилась обыкновенной девочкой, очень обыкновенной, слишком обыкновенной, чтобы быть достойной любви.

Это папа, слабохарактерный, не мог не любить свою дочку - просто так, со всеми её недостатками, пороками, с её некрасивыми глазами-буркалами, вроде бы похожими на материнские, но не настолько чёрными и не такой дивной овальной формы. Скорее, просто глупо круглые, как у непородистой кошки Мурки из подвала. Щёки с детства были тоже круглые, а нос - курносый. "Ты - еврейская Лушка, Лукерья, - смеялась мама. - зря мы тебя Анной назвали! Простодырая Лушка!" И даже папа, нежно обнимая, иногда шептал мне в ухо: "Лушка ты моя простодырая!" Но я никогда на него не обижалась.

Папина любовь была безусловна, хотя и необъяснима. Я рано поняла, что любви достойны не все и достаётся она только самым лучшим, самым правильным и красивым. Я понимала, что сама не умею правильно любить, не умею выбирать достойные объекты: к примеру, мне до безумия нравились некрасивые шелудивые собаки, бездомные тощие кошки. Хотя вслух, для окружающих, я научилась говорить так: "Фу! Какие они некрасивые и грязные!" А в сердце плескалась нежность, а в носу пощипывало от подступающих слёз. Но я училась сдерживать свои порывы: любовь нужно заслужить, если не дано природой внешнее очарование. Значит, надо быть лучшим в чём-то. К примеру, быть самым быстрым или самым сильным. Но лучше - самым умным и способным. Как некоторые мои подружки, к примеру. Одна из них лучше всех умела петь и танцевать. Её все любили - и родители, и другие взрослые, потому что она затевала и режиссировала прекрасные концерты, в которых солировала во всём - в пении, в танцах, в конферансе, в чтении стихов. Взрослые восхищались, её родители всегда сияли звёздным светом от гордости и умиления. Другая подружка - в очках с пяти лет, проявляла чудеса в математике: с первого класса считала не на палочках, а в уме и знала наизусть таблицу умножения. Ей прочили великое будущее математика, и все её за это обожали. По делу!

Мама всегда громко и очень демонстративно восхищалась этими девочками, и я каждый раз понимала, что бедной маме достался тяжёлый крест: недостойная любви девочка без никаких талантов, некрасивая от природы, а ведь её, эту дочку, нужно было растить, воспитывать и как-то любить. Мама старалась "как-то" любить, иногда даже говорила такое: "У некоторых детей одарённость проявляется не сразу, а в подростковом возрасте. Надо просто ждать, терпеливо ждать. Не всем дано быть вундеркиндами. Всё будет, всё придёт". Я, как и мама, страстно надеялась на это самое будущее, ждала его, хотя уже с дошкольного возраста мною овладело весьма неприятное, доставляющее боль в животе и лёгкую тошноту беспокойство: а ну как не проявится ничего во мне? Даже в подростковом возрасте... Что же тогда делать? Как будет себя чувствовать бедная моя мама? Как же ей продолжать меня любить, откуда взять силы себя заставить?

В общем, с понятием "любовь" у меня с раннего детства возникли какие-то недоразумения. Возможно, если бы папа так рано не ушёл, со временем мне довелось бы понять, что любить можно и ни за что, просто за то, что объект твоей любви существует на этом свете. Но не случилось. Папы не стало... И с восьми лет моя жизнь и любовь, как таковая, разошлись по разным дорогам: я навсегда вычеркнула право на любовь из своих чувств и понятий, потому что усвоила - это не для меня и не про меня.

А ведь потом случилась в моей судьбе Ларка... Подруга навсегда. И что-то перещёлкнуло, переменилось в моём сознании. Хотя я этого даже не осознала сразу, в тот момент... да и позже. Ларку я восприняла как какую-то данность, будто она всегда была, будто и не могло случиться по-другому. Своё отношение к ней и свою дружбу с ней я осмыслила куда позже, уже годам к тридцати. Или вот Лёшка...

Да, первое моё "замыкание" произошло в прошлое, связанное именно с Лёшкой. И случилось оно пять лет назад, когда мы уже расстались, а он вдруг осатанел до такой степени, что я его не узнала, даже внешне перестала узнавать...

...Передо мной стоял незнакомый мужчина с выпяченным вперёд подбородком, с искривлёнными в нечеловеческом презрении губами, с сощуренными глазами, злобными, как у хищника на охоте. И этот мужчина выплёвывал такие слова:

- Нашла себе трахальщика, наконец? Вкусила уже оргазм, что ли? Я тебя терпел столько лет, терпел твою фригидность, твоё скотское отношение, равнодушие и хамство! Терпел для того, чтобы ты сейчас мне заявляла, что никогда не любила меня, потому что не умела любить? Ха! Висела на мне столько лет, как поганый мешок с дерьмом, не отпуская от себя ни на шаг - это так ты меня не любила? Чуть что - слёзы и рыдания, я даже дёрнуться в сторону не мог, боялся, что ты развалишься от горя, как трухлявый пень! Это я тебя никогда не любил! С самого начала не любил! Вцепилась в меня, как клещ - конечно, кому ты была нужна? Да с тобой можно было завертеть только на большом безрыбье, когда и рак - рыба...

Сказать, что я обалдела, слушая эту тираду, это то же самое, как сказать про девятибалльный шторм, мол, море нынче весьма спокойное. У меня было ощущение, что в моём организме все внутренности решили поменяться местами: сердце направилось куда-то вниз, пихаясь с желудком, который устремился к горлу... печень махнулась местом с левой почкой, а лёгкие, раздумывая куда бы им переместиться, забыли о своей прямой функции, поэтому дышать я уже почти не могла - задыхалась. Чтобы понять, почему у меня случилась такая реакция, нужно, наверное, очень хорошо знать-понимать, как мы с Лёшкой жили те семнадцать лет, что существовала наша семья... А жили мы просто и без затей, мне казалось, что так живёт большинство.

Когда-то я теряла голову от его запаха: я вдыхала аромат его кожи, и мне казалось, что звучит самая прекрасная в мире музыка, что звёзды на небе начинают бразильский карнавал и откуда-то сверху сыплются цветы и красивейшие люди мира смотрят на нас с Лёшкой с восхищением. Да, такая вот романтическая дурь, диктуемая бешенством гормонов.

Всё-таки забавно, что самые примитивные и животные человеческие страсти, диктуемые природой и инстинктом размножения, люди облагородили, придумав понятие любви и подрядив самых талантливых представителей человечества - поэтов, писателей и прочих - романтизировать инстинкты красивыми, гениально сложенными вместе словами или с помощью великолепно сложенных нот, или используя умение божественно владеть красками и кистью. Другие виды любви, к примеру, к родителям и детям, отнюдь не романтизируются. В этих случаях придумываются иные штуки для закрепления отношений в матрице человеческого сознания, как необходимые и правильные. А вот любовь мужчины и женщины - сплошная цветочно-конфетная романтика и якобы высота чувств. А какая уж там высота, если планочка-то зависит исключительно от выброса химических веществ в кровь. Смешно...

Так вот, наши с Лёшкой юношеские гормональные страсти утихли сразу после рождения Сашеньки, которая появилась через полтора года после свадьбы. Тут всё и кончилось. Что значит "любить" я не понимала, а потому легко спутала в восемнадцать лет любовь с половым влечением. Плюс тараканий хор в голове... Но кончилось влечение, и закончилось вообще всё. И я была свято убеждена: так у большинства. Все так и живут.

Что чувствовал Лёшка? А бес его знает! За все годы он ни разу не дал мне понять, что я ему не мила или не нужна. Он всегда был рядом, всегда всё делал так, как надо, как должен делать, видимо, любящий муж и отец. Заботился - не больше, но и не меньше, чем стандартные советские и постсоветские мужчины: постирать пелёнки, принести тяжёлое из магазина, разобраться с проводкой, сводить ребёнка на ёлку... В общем, идеальный советский муж, жаловаться не на что. Какие у него были чувства? Не знаю. Не интересовалась. Наверное, это мой грех, мой страшный грех эгоизма. Но я не понимала, что это эгоизм, вот в чём штука-то! Мне не было дела до чувств мужа, и я была уверена, что ему в точности так же неинтересны мои.

Физическая близость... Мой ужас и каторга. Это единственное, о чём нам пришлось с Лёшкой поговорить откровенно. Ему это было нужно, мне - нет. Более того, с некоторых пор стало противно. И я начинала его ненавидеть, когда он проявлял интерес и желание. Меня буквально тошнило.

Пришлось договариваться. Фух, какой же это ужас... То были сделки и договоры, подачки и продажи. Пришлось на это идти, потому что - внимание! - любовницу Лёшка отказался заводить. А ведь я согласилась на это, даже сама ему предложила! Но услышала категорическое "нет".

- Я тебя люблю и только тебя хочу. Зачем мне другие женщины, когда рядом есть ты?

Лестно? Да ужас же... Когда тебе это не просто не нужно, а от-вра-ти-тель-но! Я даже украдкой плакала тогда, поняв, что мне придётся идти на компромиссы и сделки. Почему не ушла? Почему не разрушила эту карикатуру на семью? Не знаю. Я с детства не привыкла доверять своим чувствам и уж тем более считать, что они правильные. Я ж во всех смыслах урод! Значит, надо себя ломать и перебарывать, а не идти на поводу у собственных "не хочу" и "не могу". Я и перебарывала. Заключала сделки. Терпела. И даже продавалась.

Вот интересно... Если бы папа не умер, если бы он был рядом, когда я выросла, он смог бы объяснить мне про эти отношения между мужчиной и женщиной? Нашёл бы слова, сумел бы растолковать, в чём тут тайна, сермяга? Может, если бы рядом был папа, никакого Лёшки в жизни и не случилось бы? При этой мысли тренькало очень больно в сердце: тогда и Сашеньки не было бы... Но мысль о том, что я могла научиться правильно чувствовать, умела бы любить и быть любимой, была столь соблазнительной, что перевешивала даже такое ужасное предположение: не было бы Сашеньки. Будто кто-то не добрый и не злой, просто бесстрастный и рациональный спокойно констатировал: был бы кто-то другой - не менее любимый и ненаглядный, возможно, даже более. Более? Это возможно? Почему бы и нет - что я знаю про любовь?

Так зачем же я терпела тот постылый брак? Зачем, если муж вдруг прокричал всё это, что вызвало девятибалльный шторм в моём организме? Если он не любил меня и мучился, зачем же мы мучились оба? Да лжёт же он, лжёт, лжёт...

Я убежала тогда от этого жуткого разговора, в прямом смысле - убежала. Убежала по лестнице, не дождавшись лифта, убежала из бывшего собственного дома, куда я за каким-то хреном пришла "поговорить о Сашеньке и о том, чтобы обо всём нормально договориться". Поговорила... Бежала, даже забыв дать бывшему пощёчину за "трахальщика". А когда выскочила из дома, все перемешавшиеся между собой органы моего тела всё же завершили дурацкий бег и нанесли решающий удар: меня здорово вытошнило прямо у крыльца подъезда. Вот просто вывернуло наизнанку, что было и противно, и стыдно, но поделать я ничего не могла. Блевала, как пьяница после большого загула. После этого, вроде бы как, органы вернулись каждый на своё место, но в несколько потрёпанном состоянии. Наверное, в тот час я постарела сразу на десяток лет.

Я думала, что мы с ним, с мужем, хотя бы друзья. Верила, что он поймёт и хотя бы со временем примет ситуацию. Не говоря уж о том, что теперь он совершенно свободен и сможет найти себе нормальную женщину. И никак не ожидала варианта с битьём посуды, делёжкой имущества и жуткими оскорблениями. Нет, посуду никто и не бил, а вот имущество мужик начал делить весьма агрессивно. И оскорблять меня тоже...

Я тащилась раненым животным по улице, по зимней пороше, по темноте и ветру, не видя ничего, не разбирая дороги. А на морде моей в колючую корочку превращались слюни и остатки блевотины, которые я даже не догадалась стереть снегом.

Ведь буквально за несколько дней до этого я вусмерть разругалась с мамой, которая не приняла перемен в моей жизни и наорала на меня: "Шлюха! Вот просто шлюха - и всё!" И я не понимала, почему и за что... Я теряла Сашеньку, которая дулась и плакала. И в итоге вот, что мне устроил Лёшка - моя последняя надежда, что мы обо всём договоримся и поймём друг друга. И что будет сплошное "давайте восклицать, друг другом восхищаться". В тот момент я была влюблённой до ужаса идиоткой, решившей, что раз к ней пришло счастье, автоматически счастливы станут все. И что все - добрые, замечательные, хорошие, достаточно им только улыбнуться и сказать ласковое словечко, как они бросятся мне на шею... Кретинка безмозглая! И вот эта кретинка ползла по зимней Москве, а в голове у неё стучало: "на большом безрыбье, на большом безрыбье, когда и рак - рыба..." Он никогда меня не любил. Он не мог меня любить, меня любить невозможно! И с самого начала всё было ложью и не так, не так, не тем, чем представлялось... Как больно это, оказывается! Даже когда сама не любишь уже давно, услышать такое очень больно! Адский жар в груди и на лице никакой холодный ветер остудить не мог.

Тогда и случилось первое моё замыкание. Мне так было тяжело дышать, так давило в груди, что я остановилась и плюхнулась на первую попавшуюся скамейку. Закрыла глаза и... началось.

Началось с запаха. Тот самый ни с чем не сравнимый запах пупырчатой резинки. Он вдруг ударил мне в нос сильно-сильно, так сильно, что я ахнула, но ещё пуще начала втягивать воздух носом: запах пьянил меня, будто швырял куда-то в прошлое, далеко-далеко! И вот уже я чувствую рукою, ладонью знакомую шершавость деревянной ручки ракетки для пинг-понга. А запах-то был от резиновых боков этой ракетки! Конечно, да! Тогда, восемнадцать лет назад, мы пропадом пропадали в спортивном зале института, где стояли столы для настольного тенниса. Мы играли и кадрились, знакомились и флиртовали. Студенты и студенточки, молодые и горячие, все в гормональном угаре и жаждой любовей-влюблённостей. Там мы с Лёшкой и познакомились.

Я будто увидела тот день, тот час, ту минуту. Как бы от стены зала... Спортивный зал, гулкие голоса, стук шарика... Запах матов и резины... Чуть-чуть запах пота... Господи, господи, не шути так со мной, это было восемнадцать лет назад, это не может быть сейчас столь явно и реально, будто бы я там... я там... я там...

...Я подошла близко к себе самой, семнадцатилетней. Смотрю на свой профиль, курносый нос, распатланную причёску, струйку пота на виске... Я могу протянуть руку и дотронуться до себя. До себя прежней, играющей в пинг-понг и косящей глазом на дверь, в которой торчат молодые парни, с очевидным интересом наблюдающие за играющими девчонками. Ох... вижу юного Лёшку: какой он был худой, смуглый, улыбчивый, смешной! Но я не чувствую того прилива возбуждения и радости, какой со мной случался тогда, много-много лет назад, зато я вижу, как вспыхнули щёки у меня прежней, как я закусила нижнюю губу от волнения и как быстро смахнула капельки пота со лба чуть-чуть дрожащей рукой. Меня нынешнюю явно никто не видит, зато я присутствую в своём прошлом, вижу и ощущаю его, ни на секунду не теряя связи с настоящим, помня о реальности, то есть... находясь в своём уме?

Я же помню тот день, но не со стороны, а... изнутри. Изнутри той девчонки, которая сейчас так старается сделать подачу элегантно и красиво. Она предчувствует, что сегодня они, наконец, познакомятся, что он, Лёшка, смотрит в её сторону ещё как заинтересованно, и от этого его взгляда в её животе творится какой-то карнавал с фейерверками - щекотно и даже немножко больно одновременно. Я помню всё до мелочей... Я даже знаю по откровениям Лёшки, что этот его институтский приятель-болван, околачивающийся рядом, тогда отговаривал его от этого знакомства, уверяя, что можно найти девочек и покруче, покрасивее. Не зря тот долговязый придурок мне никогда не нравился... Но мне всегда было любопытно, почему Лёшка мне об этом рассказал? Ведь рассказал же и очень скоро после нашего знакомства. Я тогда расстроилась, чуть ни разревелась, а он бросился меня утешать и горячо утверждать, что просто хотел показать мне, какой идиот его приятель и как он, Лёшка, независим от мнения идиота.

Вдруг я, нынешняя я, неожиданно для себя метнулась к дверям - к Лёшке с приятелями. Они меня не видели... Зато я, оказавшись ближе к ним, теперь очень хорошо слышала их разговор.

- Да оно тебе надо, Лёш? - нудил долговязый. - Чего ты в ней нашёл? Танька из параллельного потока тебе глазки строит, это я понимаю, а тут-то что?

- Ты дурак и ничего не понимаешь в женщинах, - важно проговорил Лёшка, Лёшка - почти ещё совсем мальчишка с розовыми щеками. Боже, какой он тогда был ещё мальчик! - Эта Аня - красавица, каких поискать. Просто ты тупо реагируешь на сиськи и помаду. Дешёвка ты! А такие, как Аня, не для тебя.

- Ф-ф-ф, подумаешь! - зафыркал тот. - Сложную какую нашёл, мадам недоступность. Не смеши! Такие быстро сдаются, они же годятся только на случай атомной войны! Такие, Лёш, хороши лишь на большом безрыбье! Когда и рак - рыба. Понял? - и заржал. Лёшка ржач не поддержал.

Так вот откуда эти рыба с раком! Вон откуда это тянется! Теперь я знаю... Но странно то, что, оказывается, бывший муж все годы помнил об этих словах институтского приятеля. Или... он их вспомнил сейчас, когда, как оказалось, я сделала что-то ужасное, что-то такое, что превратило нормального мужика в чудовище.

Я нынешняя опять метнулась к теннисному столу, к себе прежней. Мне показалось, что я слышу бешеный стук собственного сердца... нет, не нынешнего своего сердца, а того, прошлого, былого сердца, юного сердца Ани молоденькой. Да как же это может быть: сразу два сердца рядом, два сердца одного и того же человека? Бред, бред, я сошла с ума! Я чувствую два сердцебиения - одно совершенно бешеное, влюблённое, другое - ровнее, хотя тоже частит.

Юная я нервно кусаю губы и блестящими глазами наблюдаю приближение юношей к нам с подругой. Я, юная, ликую и чуть не подпрыгиваю от нетерпения. Я это вижу... и помню...

- Анька, дура, - шепчу я одними губами, - не надо. Остановись!

Конечно же, дура меня не слышит и продолжает свой идиотский брачный танец с подпрыгиваниями. Якобы в пинг-понг играет, ага, конечно.

- Идиотка! - ору я что было мочи. - Не нужен он тебе, не любишь ты его! И ты ему не нужна, не нужна! Он сам мне сказал, он тебя, то есть, меня, то есть, нас, возненавидит! Пошли его на фиг! Не знакомься с ним, у тебя, у нас будет Илюша! Дура, остановись!

Я ору уже со слезами, прекрасно понимая, что никто меня не слышит и слышать не может. Это же моё безумие, этого ничего нет.

И вдруг замечаю, что юная я начинаю растерянно вертеть головой и будто бы прислушиваться к чему-то. Юная я растерянно отступаю от стола, зажмуриваюсь и трясу головой, будто отгоняя навязчивую мысль или видение. Я себя услышала? Юная я слышу себя тридцатипятилетнюю? Но ведь этого не может быть! Надо проверить!

Нынешняя я делаю резкий рывок к себе самой и... будто спотыкаюсь обо что-то и лечу физиономией прямо в пол.

Но ударилась я о холодный зимний ветер, о порошу. И обнаружила себя на скамейке, куда присела, не в силах идти дальше из-за невозможности дышать. Что это было? Сколько прошло времени? Я прислушалась к своим ощущениям и к своему организму: мне не холодно, то есть, замёрзнуть не успела. Такое ощущение, что не пришло и одной минуты. Но точно не знаю... Зато я теперь знаю, что схожу с ума. Я - ненормальная. От всех событий последнего времени я тронулась умом. Ха. Ха. Какая неприятность, какая досада, как говаривала Фрекен Бок.

Я медленно поднялась со скамейки и побрела в сторону метро, чтобы ехать домой. В мой новый дом, где меня ждёт любимый Илюша. Рассказать ли ему о произошедшем? В ту минуту я решила не рассказывать - зачем? Может, оно никогда не повторится, может, это просто реакция на стресс. А я так сходу напугаю человека тем, что у меня с головой не всё в порядке. Промолчу.

И я промолчала. Я же не знала, что замыкания теперь станут моей второй жизнью, моим кошмаром, моей сладостью, моим приключением.

ЛИЧНО Я...

Добрые-добрые люди из Интернета, эти ядовитые пиксели, в своё время ещё успели меня достать своим нездоровым любопытством по поводу моего матримониального положения, а также их любимого "а на что вы живёте, где и как трудитесь?". Правильный ответ знаете? Я с тех пор знаю. Он такой: "Я уже четверть века замужем, мой муж - очень серый и глуповатый человек, кроме того, как мужчина никуда не годится, но я буду век ему верна. Люблю стирать его подштанники. В такие моменты меня накрывает ностальгия по нашей дискотеке в молодости, где мы танцевали под Юрия Антонова. Помните Юрия Антонова? Хнык-плак. У нас двое детей - они такие же серые и глупые, как их папа, но я их обожаю и каждый день их в школу провожаю. Да, они уже по пять лет сидят в восьмом классе. Они хорошие, вырастут, пойдут в армию. А потом посмотрим, лишь бы не было войны. А работаю я на местной фабричке, пристрачиваю кружева к кукольным трусикам. Зарплату нам выдают редко, поэтому ращу на огороде репу с огурцами, так и живём. Стараюсь мыслить позитивно, у меня получается, поэтому всё у нас хорошо!"

Вот запомните, дети: если вы хотите, чтобы в русском Интернете вас любили, не обижали и всё вам прощали, это единственно правильный рассказ о себе! Только ещё надо добавить грамматических и орфографических ошибок - для полной стилизации и правильной картины. Убожество, бедность, ничтожность вам всегда простят. Вас поддержат. Знаете, почему? Нет, дети, в этом месте я пока лучше промолчу. Вы сами поймёте, когда получше узнаете людей - в их массе. А пока просто знайте: вы обязаны трудиться в поте лица на ненавидимой работе за копейки или даже бесплатно. Тогда вы - хороший человек и правильно живёте. Если же вы любите свою работу, значит, вы - лентяй, который хорошо устроился. Если вы очень хорошо зарабатываете, то вы - сволочь, которая по блату устроилась (или через постель).

Но самое страшное, это ежели вы по какой-то причине (не дай бог, наследство!) можете себе позволить работать для удовольствия и не шибко зависеть от практических результатов труда. Вот это всё. Ховайтесь в ближайшем бомбоубежище. Такого не прощают, вы - враг и не просто каких-то конкретных людей, вы - враг народа и всей родины в целом. Почему так? Ой, не спрашивайте... Это уже по медицинской части, тут надобно анализы брать и лоботомию делать, причём, в массовом масштабе, дабы понять: что там у этого народа в мозгах так капитально сломалось?

В общем, попала я в эту самую страшную категорию исчадий рода человеческого, ибо хочу - работаю (пишу статьи, рассказы, стихи), хочу - ничего не делаю, так как второй муж, богатый и влиятельный, обеспечил мне такую возможность, несмотря на то, что мы уж лет пятнадцать (или больше?) как в разводе. Но он что-то куда-то когда-то вложил удачно, сам стал практически олигархом, но и меня при разводе не обидел: ежемесячно мне капает вполне приличная сумма денег, возможно, пахнущая нефтью. Даже не возможно, а точно именно ею и пахнущая. По сравнению с бывшим я - нищеброд, по сравнению с интернетовской публикой, ненавидящей "хорошо устроившихся", я - сама олигархесса, живущая по собственным правилам и для собственного удовольствия. То есть - враг, страшный враг, подлежащий уничтожению. Имманентное свойство наших людей - зависть, оружие настолько страшной, разрушительной силы, которое, если вдруг та же власть научится использовать направленно и с умом, заткнёт за пояс любое ядерное. Лично я уверена в этом.

Вы только дайте людям конкретную и чёткую перспективу реализовать их завидующие инстинкты и мечты, так они, минуя военкомат, выстроятся на плацу в стройные ряды - сами! И будут умолять генералов вести их на святую сечу за идеалы, справедливость и мечты. Главное - грамотно подхватить эту бьющую через край энергию зависти и ненависти, направив в нужную правительству сторону. Эй, правительство! Дарю идею. Намного дешевле обойдётся, чем вооружение и перевооружение. Поверь, правительство: в твоём народе накоплены адовы запасы страшной силы - зависти. Глупо не использовать такой потенциал. Да этой завистью можно не только Сирию, можно весь Ближний Восток утрамбовать бомбёжками. Что-то меня понесло...

Лучше про второго мужа. Всем был хорош парень (тогда ещё почти парень, чуточку совсем мужик)! Но уж больно круто он пёр в своём бизнесе. Это отнимало у него кучу энергии и сил. Казалось бы: приходи домой и расслабляйся, отдыхай, смотри телек, спи, в конце концов! Так нет... Ему была нужна я. Целиком, полностью, вся, без остатка, до пяток. Чтобы и секс, и поговорить, рассказав все свои бизнес-новости - вот непременно все, а мне прям так было интересно, аж жуть. И чтоб я слушала, открыв рот, но иногда вставляла мудрые замечания. А потом - снова секс. Так он отдыхал и расслаблялся, получая телесные наслаждения, но особенно никогда не вылезая из основной темы своей жизни.

А я ведь тогда ещё работала и не кем-нибудь, а рентгенологом. Может, потому у меня сейчас здоровье и сыплется так стремительно, кто знает... А ещё я растила сына от первого брака. И подрабатывала, как уже рассказывала, агентом по рекламе, а заодно пописывала в разные популярные издания статейки на медицинские темки для обывателей. Не чтобы дурить им головы и сбивать их с толку, нет, не подумайте, как раз наоборот - прямо противоположно своей агентской деятельности! Никогда не опускалась до рекламы всякой гомеопатии и прочей хрени. Старалась по-настоящему доносить до масс (хе-хе!) реальные медицинские знания, для их же, масс, пользы. Те копеечки, что мне платили, откладывала. Как и агентские гонорары-проценты. И, знаете, на что? На взятку. На будущую взятку этой вашей армии, чтобы туда не забрали моего сына.

Другое дело, что не понадобилось: парень оказался талантливый, и его будущее решилось наилучшим для него образом без всяких взяток и увиливаний от попыток государства сожрать юную жизнь в своих грязных и человеконенавистнических целях. Но это потом... А тогда, помню, мой муж, который вовсе не отец моего ребёнка, узнав про эти мои копеечные усилия, долго ржал, а потом заявил:

- Плюнь, брось и забудь. Неужели я твоего пацана не спасу?

Я горячо поблагодарила мужа и, не споря, ни слова не сказав, продолжила свою миссию по спасению. Ещё чего: доверить кому-то жизненно важное дело, да к тому же мужчине, да к тому же не отцу.

Но мой второй не был дрянью. Впрочем, у меня вообще не было дрянных мужчин в анамнезе. Он, обеспечив меня по самую макушку, при разводе не отобрал ничего из "совместно нажитого". Да и расстались мы мирно и спокойно. Я ему честно сказала, что мне трудно быть боевой подругой бизнесмена - ну, не моё, и скучно, и напрягает. И компании его не для меня. И интересы - вот совсем не мои. Он не обиделся, понял, довольно легко сделал ручкой и со словами "Ты была приятным периодом моей жизни!" удалился в новые приключения нефти и газа, устремился к новым вершинам, где и нашёл всё, что искал: офигительный успех, красивую и подходящую ему подругу, домик в Калифорнии и где-то там ещё и прочее, прочее, о чём я уже не в курсе. Дай ему бог! Заслужил, заработал, имеет право. По крайней мере, ни меня, ни моего сына ничем не обидел. А мы с его помощью, конечно, смогли позволить себе очень многое, но, подчеркну: сын свою жизнь от армии родины любимой спас абсолютно самостоятельно.

А ведь тех денег, что я копила примерно с десяти его лет, мне всё равно не хватило бы на "отмаз". Родина с каждым годом становится всё более жадной, там на самом деле уже понадобились были бы доллары, сделанные из нефти.

Словом, мой второй брак позволил мне стать чистой воды рантье. И бросить тяжёлую и унизительную (по зарплате) работу. И жить так, как я нынче живу. Всё: теперь вы можете ненавидеть меня со всеми основаниями и всей душой. Мне на это плевать: привыкла. Хотя и не афиширую особенно своё положение, лишь самые близкие всё знают и не возникают на эту тему. Впрочем... сколько у меня этих близких осталось? Полтора человека. И то, я считаю, многовато.

Когда сознательно выбираешь одиночество как образ жизни и максимально отключаешь себя от внешнего мира, образуется невероятное количество свободного времени, но самое главное, что перед тобой разверзается бездна, бездна свободы! И вожделенной независимости.

Одна из сладостей независимости - неподотчётность. Во всём. Как хочу, так и живу, куда хочу, туда иду. Хочу завтракать в пять вечера, значит, так тому и быть. Хочу всю ночь смотреть фильмы, буду смотреть. Не нужно ни объяснять ничего и никому, ни испрашивать разрешения, ни согласовывать намерения... Вот честно: даже не знаю, какая жизнь может быть прекраснее! Мне говорят: любовь, дети, их смех в доме, сильные руки мужчины и его же нежные объятия. Понимаю. Было! Всё это было, могу сравнивать. Даже близко не похоже по кайфу с тем, что лично я испытываю в царстве моей независимости и неподотчётности!

К примеру, сейчас время ни то, ни сё: 16.30. А я поработала, и у меня разыгрался зверский аппетит. Пойду есть. Что это будет - обед, ужин? Ни то, ни другое, ни пойми что. Шлёпаю босиком на кухню, открываю холодильник, всовываю в него нос. Мой холодильник изнутри - мечта холостяка, наверное. Там множество кулёчков и коробочек из кулинарии, всё в очень маленьком развесе, граммов на двести, не больше - на одну ж персону. Пара готовых сырников, одна большая зраза, салатики из овощей по сто пятьдесят граммов и прочий ужас гурмана и поклонника полезной еды. Есть ещё штук пять сосисок, яйца, сыр, нарезанный тонюсенькими ломтиками. Молоко, морковный сок с мякотью и неизменные шпроты: любовь к шпротам - нечто неизбывное, из детства, когда они были символом праздника, типа встречи Нового года. Их любовно "откладывали" до даты месяцев за пять, урвав вожделенное в очередном "заказе на работе". С тех пор это неизменный вкус радости и даже лучше - ожидания её.