Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Пошлая история - Светлана Георгиевна Замлелова на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Светлана Георгиевна Замлелова

Пошлая история

Повесть

I

О своей семье сами Мироедовы любили говорить так: «У нас все грамотные и мудрые!» И вскоре Илья Сергеевич окрестил их про себя «грамомудрыми».

Алмазов Илья Сергеевич попал к Мироедовым, женившись на Сашеньке, миловидной блондиночке, недавно выпущенной из института. Окончив курс по специальности «библиотековедение и библиография», Александра Ивановна Мироедова — Сашенька — ни дня не работала в библиотеке, но, заручившись рекомендациями каких-то общих с генеральным директором знакомых, прямёхонько явилась в контору, где служил тогда Алмазов. Александру Ивановну определили подносить гостям кофей и набирать на компьютере какие-то договоры, в содержание и суть которых Александра Ивановна не утруждала себя вникать. Жалованья Александре Ивановне положили пятьсот американских долларов и полторы тысячи рублей по ведомости. И Александра Ивановна, вполне довольная своей участью, незамедлительно приступила к исполнению новых, служебных обязанностей.

Первое время Алмазов почему-то не замечал Сашеньки и, если случалось, говорил про неё просто: «новая девочка». «У нас новая девочка», «спросите новую девочку», «пусть новая девочка кофейку сварит». Но однажды, зашедши по каким-то своим делам в приёмную, Алмазов встретился с Сашенькой глазами и тотчас забыл, куда и зачем шёл.

«Новая девочка» оказалась удивительно милым и свежим созданием. И во взгляде её, и в цвете румянца, и в чуть угловатых движениях проглядывала невинность, всё было так нежно и трогательно. И подметив это, Алмазов испытал вдруг безотчётную сильную радость, как если бы вдохнул аромат первых весенних цветов. А потом, в продолжение нескольких секунд, он успел подумать, что в свободе, когда можно в любой момент оставить одну женщину, чтобы заняться другой, нет в сущности ничего хорошего. И то, что в свои тридцать пять лет он ещё неженат, и вечерами никто не ждёт его дома, показалось Алмазову странным и неприятным. Он вдруг понял, что любит и хочет взаимной любви.

Илья Сергеевич начал ухаживать за Сашенькой. Поначалу он робел её и изо всех сил старался вести себя осторожно и деликатно, как если бы Сашенька была дорогой китайской вазой. А Сашенька принимала его ухаживания очень ласково и с наивным кокетством.

Прежде Алмазов думал о женщинах как о существах исключительно коварных и низменных. Теперь же он не уставал умиляться, и не проходило дня, чтобы он не был тронут или восхищён. И даже когда Сашенька говорила что-нибудь очень глупое или вдруг горячо принималась спорить о предметах, в которых ничего не смыслила, даже тогда Алмазов любовался ею или, отыскав в её суждениях крупицу разума, думал что-то вроде: «А ведь, пожалуй, она в чём-то права!..»

Да и зачем требовать от существа наивного и непосредственного каких-то скучных и глубокомысленных суждений, когда вся прелесть его, может, в том и состоит, чтобы говорить всякий вздор и оставаться при этом прекрасным и любимым!

Через две недели Алмазов сделал Сашеньке предложение, и в ближайшую за тем субботу она повезла его знакомить с семьёй.

II

Алмазов Сашеньке очень понравился, потому что, по её мнению, походил на Тома Круза — любимого актёра Сашеньки. Сашенька давно уже поклялась, что выйдет замуж за человека необыкновенного, который только и достоин быть её мужем. Но до сих пор необыкновенные люди не встречались Сашеньке. На курсе с ней учились одни лишь девицы — юноши неохотно идут в библиотекари. На других факультетах попадались, правда, молодые люди. И даже кое-кто из них заглядывался на Сашеньку, а то и делал попытки свести с нею знакомство покороче. Но ни в ком из них Сашенька не находила ничего необыкновенного. Один носил слишком старомодные ботинки, другой так и вовсе был одет супротив всякой моды, третий, жгучий брюнет с большим носом, не нравился Сашеньке именно несоразмерностью своего носа. Четвёртый был слишком робок, пятый чересчур развязен. И выбирать, таким образом, оказывалось не из кого.

Подружки Сашеньки, давно изведавшие все удовольствия, подтрунивали над её избирательностью и одиноким положением. На что Сашенька неизменно отвечала услышанной в какой-то телепередаче и понравившейся эффектной фразой: «Уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало!» А про себя добавляла: «Уж такой-то швали, как у вас, мне и даром не надо…» И всё-таки втайне Сашенька немножко завидовала подружкам и, случалось, воображала себя рядом с «необыкновенным человеком». При этом «необыкновенный человек» в обязательном порядке походил на одного из заокеанских jeune premier`ов. Кроме того «необыкновенному человеку» вменялось окружить Сашеньку жизнью яркой, беспечной, а обществом исключительно избранным. Под яркой жизнью понимались заграничные поездки, собственный автомобиль, а также одежда, косметика и прочие необходимые девушке вещи от известных во всём мире товаропроизводителей. Под избранным обществом — люди, о существовании которых напоминали хотя бы изредка средства массовой информации.

Ещё учась в институте, Сашенька отлично знала, что не станет работать в библиотеке, а устроится «на фирму». Вкусив же изрядно студенческой жизни, Сашенька, вышла из института с двумя серьёзными приобретениями. Во-первых, на выпускном вечере сам ректор вручил ей красный диплом. А во-вторых, за пять лет Сашенька преотлично усвоила английский язык, столь необходимый сегодня в повседневной жизни. И хоть ни красный диплом, ни английский язык не надобились ей в работе, они, тем не менее, оказывали добрую услугу, всячески способствуя росту авторитета Сашеньки среди сослуживцев. А сослуживцы теперь только и говорили, что о «новой девочке». «Вы слышали, — говорили одни, — новая девочка-то с красным дипломом окончила!» «Это что! — отвечали другие. — Она английский знает в совершенстве!»

И как-то так получилось, что среди этой суеты и разговоров ни Сашенька, ни Алмазов первое время не замечали друг друга. А потому и велико было удивление обоих, когда однажды они столкнулись нос к носу. Увидевши Алмазова, входившего в приёмную, Сашенька обомлела. «Том Круз! — только и подумалось ей. — Чистый Том Круз!» Но в следующую секунду ум её совершенно прояснился, и она сказала себе: «Да ведь это ж наш коммерческий!.. Как же я раньше не замечала, что он похож на Тома Круза?! Просто супер!..» И почему-то, не без удовольствия, она вдруг представила себя рядом с ним. Но, заметив, что вошедший смотрит на неё каким-то особенным, полным восторга и нежности, взглядом, Сашенька смутилась, потупилась и залилась краской.

Одиночество действительно начинало тяготить Александру Ивановну. И порой, не будучи способной поддерживать девичьи разговоры определённого толка, она стыдилась своей неопытности и боялась, что повстречай она «необыкновенного человека», тот непременно отвергнет её. Ведь как это, должно быть, странно и подозрительно, что до двадцати трёх лет она влачит целомудренную жизнь! Александра Ивановна уже готова была пересмотреть свои требования к сильному полу с тем, чтобы расширить для себя возможности выбора. Но здесь-то судьба и свела её с Алмазовым. И Александра Ивановна, вполне удовлетворённая его сходством с кумиром, его должностью, положенным ему жалованьем, и, наконец, его трепетным к ней отношением, сочла, что Илья Сергеевич Алмазов, пожалуй, необыкновенный человек, и решила остановить свой выбор на нём.

III

Доводилось ли вам бывать когда-нибудь в маленьких городках, коими так богато Отечество наше любезное? Ведь как хороши, как живописны бывают маленькие городки! Вообразите себе: вот главная улица, обыкновенно называемая «Ленина» или «Советская» и украшенная оспой ухабов. Все прочие улички утопают, как в перине, в серой пыли, в дождь превращающуюся в непреодолимую грязь. Стаи собак всех самых невообразимых мастей шатаются пёстрой гурьбой, переговариваясь поминутно со своими цепными приятелями. Тут же пасётся тощая, глупоглазая коза. А взлетевший на забор петух, велегласно встречает прохожих. Что и говорить!

А как причудливо разнообразна архитектура маленьких городков! Каких только строений вы не встретите здесь! И покосившиеся, вросшие в землю деревянные лачуги, чьи хозяева обыкновенно под стать своим жилищам — ветхие, убогие старики. И выстроенные из подручных материалов халупки, заставляющие приезжих останавливаться или выворачивать шеи, чтобы получше рассмотреть подобные архитектурные пассажи. И уродливые разрушающиеся муравейники, покрытые наростами застеклённых балконов, стёкла которых не пропускают свет из-за залежей всяческого хлама. Те самые муравейники, где друг над другом точно в камере хранения, обитают в тесных квартирах люди, животные и чахлые, в горстке земли, растения. И маленькие, живописные домики с резными наличниками, с мезонинами, окружённые кустами сирени и жасмина. Как, бывает, щемит сердце, когда, заглянув в щель высокого забора, увидишь аккуратный дворик с дорожками, клумбами и грядками зелёного лука! Кажется, что жизнь такого подворья тиха и безоблачна, и что не долетают сюда отголоски столичного шабаша. И новые, поражающие воображение размерами и формами, дворцы с башнями и флюгерами, со всевозможными — о двух и четырёх ногах — охранниками.

Но главное в маленьких городках — это воздух. Чудесный, волшебный воздух! Поезжайте в такой городок в мае, и вы захлебнётесь сиренево-ландышевой волной. А чуть позже, в июле, вас опьянит запах трав, чуть сладкий, чуть терпкий, от которого хочется плакать, потому что нет на свете запаха роднее. А как насчёт августа? Когда яблочный дух разливается по всем закоулкам, по всем уголкам? А то вдруг защекочет ноздри, задразнит неведомо откуда залетевший аромат грибов и грибного леса…

А как прелестны маленькие городки зимой! Когда ударит вдруг сильный мороз, и воздух зазвенит ледяными бубенцами, и снег забрызжет алмазными искрами! Дым, белый и хрупкий, как ангел, вырывается из труб к небесам. Идёшь, а под ногами ворчит снежок. Небо улыбнётся, и проглянут звёзды в блестящих кафтанах, и разольёт свой свет луна. И так светло, так тихо станет вдруг во вселенной, что уверуешь, будто наступил на Земле Золотой Век.

Что до обитателей маленьких городков, то всем прочим удовольствиям предпочитают они семечки и рыночную торговлю по выходным дням. В любое время тут и там можно наткнуться на кучки чёрной шелухи. И кажется, что полчища тараканов выползли из своих щелей на мостовую и неподвижно таращатся на дома, собак и спотыкающиеся на ухабах автомобили. По выходным важные, степенные и нарядные отправляются жители городка на рынок и долго потом прохаживаются между рядов, щупая товар и азартно торгуясь. А после, довольные, с покупками или без, получив удовольствие от одного только соприкосновения с миром вещей, разъезжаются по домам.

Вечерами в маленьких городках совершенно некуда податься. Впрочем, сегодня в каждом уважающем себя поселении есть ночные клубы…

Раз в год, по вновь заведённой традиции, устраиваются в маленьких городках своеобразные вакханалии, вспарывающие живот мирной жизни. Невозможно описать, что такое происходит с маленькими городками в «день города». Точно бесы входят в горожан. С самого раннего утра огромная толпа вываливается из своих жилищ и наводняет собою город. Странный праздник, непостижимый праздник… В самом деле, что за радость слоняться без причины по улицам, нацепив на голову поролоновые заячьи уши?! Что, какое событие отмечается в этот день — с трудом и огромной натяжкой можно объяснить себе. Зато все пьяны. Шум, гам, визг, мат. То и дело спотыкаешься о пивные бутылки или банки. Точно мыши, шуршат под ногами обёртки и пакеты. Но, чу! Внезапно сворачивается праздничная торговля, которая только называется что «праздничной», а в действительности ничем не отличается от самой что ни на есть будничной: тают в воздухе матрёшки, исчезают медведи, сходят на нет рушники. Жителей города-именинника ждёт эстрадное представление!

На площади, вся опутанная проводами возвышается эстрада. У подножия её толпится уже изрядно подгулявшая публика. А на сцене разевают по очереди рты именитые артисты, приглашённые специально по случаю «дня города». Движения их губ безобразно не совпадают со словами неизвестно откуда изливающихся на головы толпы песен. Но толпа не замечает разладицы; она сыта, пьяна и вполне довольна жизнью. Она подпевает прохвостам на сцене, хлещет пиво, жмёт девок, визжит бабьими голосами, изрыгает брань, а в завершение бешено аплодирует и почему-то кричит «Вау!» И страшно, и жалко становится тогда этих людей, то диких и необузданных, то наивных и беззащитных, веселящихся впрок, столько раз уже терявших и оттого боящихся упустить, цепляющихся за всякое подобие счастливой, насыщенной впечатлениями и благами жизни.

До глубокой ночи продолжается это неизъяснимое празднество. А лишь стемнеет, и превращается городок в капище огнепоклонников. Свод небесный озаряется гвоздиками салюта. Тут и там трещат петарды, рвутся ракеты, хлопают пистоны. Воздух оглашается гиканьем и улюлюканьем. Но… стоит встрепенуться петуху, как сгинет злой дух, попрячутся люди, и первые лучи лизнут асфальт. И городок улыбнётся солнцу, которое, потягиваясь, приподнимется на своей постели. И только шаловливый ветер, играя жестью и целлофаном, будет напоминать о том, что когда-то мирная жизнь в городке была потревожена странными событиями…

IV

Родители Сашеньки жили в собственном доме в маленьком городке к югу от первопрестольной. Иван Фёдорович Мироедов, плечистый и дородный господин с изрядным животом, нависающим над ременной пряжкой, был человеком беспокойного нрава. Более всего на свете он любил принимать гостей, которых первым своим долгом почитал накормить. Накормив же, Иван Фёдорович начинал приставать к гостям с разговорами о революции семнадцатого года и о роли личности в истории, неизменно обращаясь при этом к личности Владимира Ульянова-Ленина, которого он любил сравнивать с Петром Великим и называл «глыбой». Оно, конечно, уверял Иван Фёдорович, Ленин был, что называется, не без греха, он был живым человеком, некоторым образом homo sum: humani nihill… но зачем же теперь пасквили в газетах писать? Одни гости соглашались, другие принимались кипятиться. Выходил спор, перераставший порой в ссору. И тогда на долю хозяйки выпадало разнимать спорщиков, для чего она обыкновенно переводила разговор на более нейтральные темы.

В те дни, когда собирались гости, дом пропитывался запахом съестного. Уже в передней гостей встречал аромат свиных котлеток или жареной рыбы. И долго ещё воротники и рукава пальто напоминали своим хозяевам о том, что было в прошедший раз к столу к Мироедовых.

К появлению в своём доме будущего зятя Иван Фёдорович, которого отличительной чертой было впадать в уныние по поводу всякого новшества и предвидеть страшные беды, якобы этим новшеством накликаемые, отнёсся настороженно.

И даже накануне выразил своей супруге опасения по поводу благонадёжности нового лица.

— Как ты думаешь, — спросил он Наталью Семёновну, когда оба они собирались укладываться. — Ничего он?.. Того… Не обворует?..

На что супруга пожелала его языку типуна, но, подумав немного, добавила что-то вроде: «Увидим…» И велела мужу не спускать с гостя глаз…

В отличие от мужа Наталья Семёновна, точной копией которой была Сашенька, в гостях видела мало проку, и уж совсем ей было безразлично, о чём теперь пишут в газетах. Единственное, что она видела в газетах занимательного, это гороскоп и кроссворд на последней странице. Кроссворд она отгадывала подолгу и самозабвенно, до последнего слова. Иногда на это уходило у неё по нескольку дней, но она ничего, не торопилась, а только подходила ко всем с вопросами: «Монгольский дебошир… Кто это?» Или: «Как называется порция овса?»

К гороскопам она относилась очень серьёзно и перед тем, как начать важное дело, всегда справлялась в астрологическом календаре для своего знака, где все дни были размечены, как «хорошие», «удачные», «неблагоприятные», «тяжёлые» и «критические». О людях она тоже судила с позиций астрологических. Для того чтобы составить о человеке мнение, ей не нужно было знакомиться с ним, достаточно было выяснить, когда он родился. И всё тогда становилось ясным. Всех, родившихся в январе, она уважала за то, что «Козероги умные»; появившихся на свет в августе она недолюбливала, считая Львов, всех без исключения, эгоистами; а Скорпионов она даже побаивалась и старалась держаться от них подальше, потому что «Скорпион — самый страшный знак!» Сама она родилась под знаком Девы и была уверена, что ей крупно повезло, а родись она несколькими днями раньше и, — о, ужас! — она была бы Львом! К своим односозвездникам она относилась доверительно, как если бы все они были диаспорой, проживающей вдали от родины. Наипервейшей добродетелью человеческой Наталья Семёновна почитала ум. И умному Льву она могла бы простить все его недостатки. А умные люди, по её мнению, существовали двух категорий. Во-первых, способные заработать деньги — это называлось умом практическим. А во-вторых, могущие при помощи гороскопа объяснить любые изгибы души человеческой и любой сложности взаимоотношения. Это называлось умом аналитическим…

Ещё на подъезде Алмазов заметил, что в доме переполох: в окнах мелькали лица, то распахивались, то притворялись кем-то форточки, и даже дым из трубы валил беспокойно и как будто быстрее, чем нужно.

С шибелистой дороги, прорезавшей заросли высокой травы с запутавшимся в ней мусором: какими-то деревянными брусками, мотками верёвки, кусками шифера, — машина свернула на зеркально-гладкую площадку перед воротами дома и остановилась. Потом Александра Ивановна и Илья Сергеич вошли в калитку и по дорожке из жёлтого песчаника проследовали к дому. Миновали сени и, наконец, вступили в прихожую. Там их уже поджидало столько людей, что у Алмазова зарябило в глазах. Но Александра Ивановна одного за другим представила ему своих сродников, и рябь исчезла. Выяснилось, что две, очень похожие между собой овальными, точно маленькие яйца, глазами, дамы доводятся родными сёстрами Ивану Фёдоровичу. Две молодые дамы — их дочери, а два господина — толстый и тонкий — их мужья. С минуты на минуту ждали родного брата Александры Ивановны — Ивана Ивановича. Но он запаздывал.

Потом Алмазова всей гурьбой повели в столовую, довольно большую комнату с камином, обставленную весьма своеобразно. Мебель, сколько её ни было в комнате, вся была разнотипной. Казалось, хозяева где-то воруют её. Здесь удалось украсть стулья, здесь — шкапик и стол, здесь подобрали диван — вот и сложилась обстановка.

В столовой был уже накрыт стол. Хозяева усадили Алмазова и принялись потчевать. На закуску предлагали рыбок и разные соленья. Потом все ели очень вкусный, обжигающий борщ, который Наталья Семёновна называла своим фирменным. А после борща подали запечённого с гречкой гуся, подстреленного на охоте самим Иваном Фёдоровичем. За всё время обеда сёстры Ивана Фёдоровича очень внимательно, не скрывая своего любопытства, наблюдали за Алмазовым, так что порой даже забывали есть. В то же время обе они вели себя очень суетливо: то и дело переглядывались между собой, ёрзали на стульях, переставляли предметы на столе. И, наверное, благодаря этой суетливости напоминали Илье Сергеичу мышей.

Разговор спервоначалу не клеился. Алмазова расспрашивали о родителях, о том, где он учился, какие имеет планы на будущее. Наталья Семёновна поинтересовалась, кто он по гороскопу. А когда Алмазов ответил, что по гороскопу он Скорпион, Наталья Семёновна изобразила испуг, а затем, переведя взгляд на Сашеньку, сделала ей «страшные глаза». Алмазов, впрочем, отвечал охотно и подробно, стараясь придать своему тону дружелюбно-шутливое выражение. И рассказал даже презабавный случай из своей студенческой жизни. Но всё равно выходило натянуто: все слушали внимательно, как-то недоверчиво улыбались и кивали тоже недоверчиво.

После гуся подали чай. И когда принялись за пирог с малиной, одна из сестёр Ивана Фёдоровича, Таисия Фёдоровна, вдруг спросила Алмазова:

— Как Вам понравилась рыба?

И, не дожидаясь ответа, добавила:

— Это в нашем гастрономе продаётся. В нашем гастрономе самая лучшая рыба в городе, и цена самая приличная…

— Неправда! — вмешалась вдруг Ася, дочка другой сестры Ивана Фёдоровича, Лилии Фёдоровны. — В вашем гастрономе самая дорогая рыба. У нас в шестьдесят седьмом гораздо дешевле!..

— Гораздо дешевле! — как эхо повторила Лилия Фёдоровна.

— В шестьдесят седьмом дешёвая рыба?! — Таисия Фёдоровна даже руками всплеснула. — В шестьдесят седьмом дешёвая рыба!!! Если вы, Илья, захотите купить рыбы, так это только в нашем гастрономе! — и Таисия Фёдоровна строго посмотрела на Асю. — А в шестьдесят седьмой и «Опин» даже не заходите! Это вообще…

— Опин? — не понял Алмазов.

Тут все оживились и заулыбались, точно речь зашла о чём-то родном и немного несуразном, доставляющем хлопоты, но составляющем неизменную гордость. Ася же захохотала так громко, что Алмазов вздрогнул.

— Там вывеска на английском, — пояснила она Алмазову. — «Open». Открыто, значит… Кстати, отличный магазин! — тут уж настал её черёд бросать взгляды на Таисию Фёдоровну.

Но Таисия Фёдоровна не собиралась сдаваться без боя.

— «Опин» — отличный магазин?! — воскликнула она. — Надо же такое сказать… «Опин» — отличный магазин!..

— Да! — отозвалась Лилия Фёдоровна. — «Опин» — отличный магазин!.. Мы там и крупу дешёвую берём.

— Это в «Опине» дешёвая крупа?! — ужаснулась Таисия Фёдоровна. — С ума сойти! Чего только не услышишь!

И она засмеялась неестественным, деревянным смехом.

Захохотала и Ася. И Алмазов, снова вздрогнув, принялся украдкой разглядывать её.

Лет Аси было что-то около тридцати. Была она крупной и высокой — о таких ещё говорят «видная девка». Пальцы Асины украшались разной длины белыми ногтями, похожими на жвачные подушечки. Принадлежала Ася к тому типу людей, которые легко сошедшись с новыми знакомыми, успевают надоесть через пару минут. Шуму она производила столько же, сколько телега, едущая по булыжной мостовой. Она так часто принималась хохотать, что можно было подумать, что смех был вторым её дыханием, и она ни минуты не могла прожить не смеясь. Смех её был громким, назойливым и, казалось, проникал под кожу. Кроме того, Ася обладала манерой спорить по любому поводу. Скажете ей: «Шесть часов…» И она непременно возразит: «Нет, пять минут седьмого!» Скажете: «Тридцать километров…» И она не утерпит: «Не тридцать, а тридцать два!» А согласитесь: «Пусть тридцать два!», и она непременно станет доказывать, что два километра — это не пустяк, и что недопустимо разбрасываться километрами.

Если Ася не спорила, она смеялась, если не смеялась, то обязательно спорила. Впоследствии, общаясь с Асей, Алмазов всё вспоминал одного сумасшедшего, которого раз встретил в метро. Тот, зашедши в вагон, остановился и оглядел публику таким взглядом, точно хотел сказать: «Ну, сейчас я вам устрою!» Затем прошёл на свободное место, уселся и замер. Но как только объявили следующую станцию, он оживился.

— …Комсомольская… — раздалось по громкой связи.

— Пионерская! — выкрикнул горе-пассажир и зашёлся безудержным, неистовым смехом.

— …Красные ворота…

— Чёрные ворота!.. Ха! Ха! Ха!

— …Чистые пруды!..

— Грязные пруды! Ха! Ха! Ха!

И так далее…

Когда-то Ася была замужем, но муж оставил её. И с тех пор смыслом своей жизни Ася сделала поиск нового мужа, который отчего-то никак не находился. Хотя Ася и не оставляла попыток, то и дело отправляясь в рейд по злачным заведениям городка, а в выходные добираясь и до столицы. Время от времени у Аси появлялись какие-то обожатели, остававшиеся на некоторое время пожить у неё. Но никто из них не задерживался, и все они покидали несчастную Асю довольно скоро.

Из желания ли найти себе спутника жизни, а может, из каких-то особенных свойств беспокойной своей натуры, но только Ася, во что бы то ни стало, всегда и во всём желала казаться оригинальной и непохожей на прочих людей. В семье у неё была репутация «мужского ума», снисканная тем, что, во-первых, Ася окончила с золотой медалью школу, а во-вторых, однажды, будучи совсем юной, отремонтировала без посторонней помощи табуретку, у которой открутились все ножки. Когда же Ася, остригшись наголо, добилась, что её деликатно стали называть чудачкой, она, дабы закрепить славу, принялась чудить на все лады.

Внешне Ася походила на своего отца, Тихона Тихоновича, располагавшегося за столом как раз напротив Алмазова и всеми силами показывавшего, что разговор о крупе ему неинтересен, для чего ухмылялся чему-то своему, хмурил широкие чёрные брови и смотрел куда-то поверх голов.

Человеком он был энергичным и воинственным, никому решительно не доверяющим и во всём полагающимся только на себя одного. При том же, он был философ и большой охотник порассуждать на отвлечённые темы. Так, например, очень интересно рассуждал он о современных нравах.

— Какая распущенность! — восклицал он, просматривая газету, пестревшую скабрёзными изображениями. — Докатились! Это ж надо такое печатать!.. Разврат!.. Ужас!..

А случалось, что за просмотром фильмов двусмысленного содержания Тихон Тихоновичем овладевал гнев праведный.

— Нет, ты посмотри только! — обращался Тихон Тихонович к супруге, впиваясь глазами в экран. — Какая мерзость!.. Нет, ты посмотри только!.. Видала?.. Нет, ты видала?.. Безобразие!..

Любил Тихон Тихонович потолковать и о литературе, об экономике и даже о богословии, о котором было известно ему из брошюры «Настольная книга атеиста». Словом, это был важный и умный господин. И чтобы свернуть гастрономическую тему, чуть было не обернувшуюся перебранкой и взаимными обидами, он сказал:

— Это что!.. Я говорю, крупа — это что!.. Вот тут у одного мужика шапку украли…

И он рассказал, как некто стоял на перроне, а из окна тронувшегося поезда у него с головы сорвали меховую шапку, и шапка уехала в Архангельск.

Все засмеялись, Ася захохотала, улыбнулся и Алмазов. А муж Таисии Фёдоровны, Антон Антонович, тихо заметил:

— Кошмар, что творят!

За столом Антон Антонович расположился по левую руку от Тихон Тихоновича и являл собой полную его противоположность. Это был очень тихий и улыбчивый человек, внимательно ко всем прислушивавшийся и, в зависимости от хода беседы, приговаривавший: «Молодцы!». Или: «Кошмар, что творят!» Зато супруга его была не в пример многоречива и каждое своё обращение к мужу начинала с какого-нибудь замечания. Вот и теперь, намереваясь вступить в борьбу, свой пробный удар она нанесла по Антону Антоновичу.

— А ты бы не рассуждал, — многозначительно сказала она мужу. — Лучше бы вина всем налил.

Антон Антонович, бросившийся исполнять наставления супруги, не возражал против такого обращения, а только всё улыбался робкой, извиняющейся улыбкой. И всё казалось, что им стыдно друг за друга. Таисии Фёдоровне — что у неё такой неуклюжий и дурновоспитанный муж, Антону Антоновичу — что у него невозможная, сварливая жена.

За столом Антон Антонович пил водку. И всякий раз, выпивая, громко и с удовольствием крякал, при этом весь передёргивался и даже подпрыгивал, точно по телу его пропускали электрический ток.

Разговор, между тем, перекинулся на литературу. Алмазов так и не понял, кто заговорил о ней первым — разглядывая участников застолья, он на время терял нить разговора и, прислушиваясь вновь, удивлялся неожиданным его поворотам.

Вспомнили книги и писателей, и Алмазов узнал, что «Пушкин — это наше всё…» Потом Лилия Фёдоровна, прижав руки к груди, проговорила нараспев:

— А я люблю исторические романы!

И тут же всё с тем же увлечением и азартом перекинулись на историю. Вспомнили царей, а когда дошли до последнего, Иван Фёдорович стал бить кулаком по столу. Потом добрались до Ленина, а там и до Сталина оказалось рукой подать. Перебрали всех советских вождей, принялись за современных. И снова Иван Фёдорович бил кулаком по столу, и Алмазов видел, как пустые тарелки легонько подскакивали, а наполненные — тяжело, будто с ленцой, переваливались с боку на бок. А Наталья Семёновна, поглаживая мужнино плечо, приговаривала тихонько:

— Ну, будет, будет… Не надо так…

Но Ивана Фёдоровича никто за столом не боялся, все продолжали говорить и говорили хором. Каждый хотел быть услышанным. И даже Антон Антонович высказался в том смысле, что раньше, несомненно, порядку было больше. И добавил, имя в виду современные нравы: «Кошмар, что творят!» На что Ася тут же возразила, что теперь зато наступила свобода.

Потом внезапно все замолчали, точно выдохлись, и повисла пауза. Всем отчего-то сделалось неловко, и никто ни на кого не смотрел. И Алмазову вдруг стало жаль всех этих людей, захотелось выказать себя их другом и помочь преодолеть возникшее смятение. И он не придумал ничего лучше, как спросить у расположившейся по левую от него руку Елены, дочки Таисии Фёдоровны и Антона Антоновича, что она думает по поводу последнего фильма Кустурицы. Но Елена Антоновна посмотрела на Алмазова очень насмешливо и объявила, что «времени нет по киношкам бегать».

Елена казалась Асиной сверстницей. И лицо, и причёска, и руки её хранили следы салона красоты. Белые ногти, похожие на жвачные подушечки, были одной длины. Елена была замужем за каким-то оборотистым господином из Москвы, вот почему одевалась с большим шиком и вообще умела соблюсти моду. Каждый божий день, выпроводивши детей в школу, а мужа на работу, она собиралась, садилась за руль своего американского автомобиля и отправлялась в спортивный клуб, который неизвестно из каких причин, назывался «Элитным». Там она встречалась с подругами, такими же, как она, жёнами своих мужей, и вместе они занимались shaping`ом, а потом на тренажёрах. После занятий, случалось, шли в сауну, чтобы, по словам Елены, «как бы расслабиться». Здесь же в клубе был и салон красоты, и ресторанчик, где можно было пообедать горсткой морковного салата со свежевыжатым соком. А кроме того, просмотреть не спеша журналы и обсудить с подругами новости. После клуба Елена отправлялась «делать shopping» или «подправить ногти» — был, конечно, и в клубном салоне специалист по накладным ногтям, но Елену он не устраивал, и приходилось ехать на другой конец города к своему мастеру. Больше ни на что времени не оставалось. Нужно было ехать домой, потому что супруг, вернувшись с работы и не застав жены, мог рассердиться. Иных занятий у Елены не было. Готовить и убирать к ним ежедневно приходила её дальняя родственница, пожилая дама, копившая деньги на обучение внуку. С детьми возилась молодая няня, студентка педагогического колледжа, тоже какая-то родня.

Мечтой же Елены было сделаться business-woman, в самом настоящем смысле этого красивого слова. Мечтала Елена о собственном офисе и кабинете, о личном секретаре, подносящем ей кофе, и штате сотрудников, замирающих при её появлении. Она видела себя на деловых переговорах в строгом голубом (почему-то именно в голубом!) костюме и с рыжей кожи портфельчиком. И чтобы осуществить эту мечту, Елена не оставляла попыток начать собственное дело.

Раз в сауне одна из подруг Елены Алла объявила, что собирается организовать свой business и предложила приятельницам присоединиться к ней. Суть этого business`а заключалась в том, чтобы наладить в Москве торговлю каким-то особенным женским бельём из Франции. Алла, побывав в Париже, прикупила несколько образцов и осталась в неописуемом восторге. Неудачные попытки обнаружить пресловутое бельё в Москве подготовили рождение business-плана, обсуждаемого впоследствии в сауне. Когда же всё было просчитано и оговорено, жёны направились к мужьям за деньгами.

Сначала мужья подняли их на смех. Но женщины проявили столько упорства и настойчивости, показали такой решительный характер и поистине несгибаемую волю, что мужья их принуждены были отступить. «Пусть развлекаются, — сказали они друг другу. — Всё равно эти же деньги на тряпки изведут…»

И вскоре в Москву прибыла первая партия шёлкового белья, встреченная роскошной презентацией и восторженными откликами в прессе.

Но вопреки всяческим прогнозам и ожиданиям, торговля пошла вяло. Заходили в boutique дамы, щупали, восторженно щёлкали язычками, но покупали немногие. Цена ли их не устраивала, или было что другое, но только шелка из Франции расходились из рук вон плохо.

Предпринимательницы было отчаялись. Более всего их, конечно, пугало, что мужья насмеются над ними. Но случай помог разрешить дело.



Поделиться книгой:

На главную
Назад