Помоги проекту - поделись книгой:
— Да приемник я сделал. Простой детекторный приемник. Он у меня «Маяк» ловит. И если катушку поменять, то в сантиметровом диапазоне какие-то сигналы странные с периодичностью 9 часов 40 минут и 30 секунд. Но очень слабенько, неразборчиво, не слышно почти ничего. То есть помехи там накладываются с такой периодичностью. Любопытство меня разобрало. Вот я и хотел антенну нормальную натянуть, деталей всяких набрать, то-сё. Конденсатор мне еще нужен был… Сгубила меня колбаса.
— А знаете что, Павел? 9 часов 40 минут 30 секунд — это время обращения Юпитера вокруг своей оси. Во как!
У Пашки широко открылись и заблестели глаза, отражая мерцающий желтый огонек свечки.
— Александр Андреевич, а вы астроном? — спросил Пашка.
— Нет, я, скорее, физик, но астрономия входит в круг моих интересов.
— Александр Андреевич, а можно я к вам еще раз приду? Это для меня очень важно! И интересно!
— Можно?
— Разумеется, Павел! Буду очень рад! И ребят своих приводите. Жаль, сейчас вам нельзя тут долго оставаться. Раньше тоже, конечно, бывало, ради науки на костер шли. Но чтобы на шапку… Подлец все-таки Мездряков. Я выгляну на лестницу, посмотрю, нет ли этого хмыря болотного. А вы приходите, каждый вечер в девятнадцать тридцать я буду стоять у подъезда, чтобы Мездряков вас не тронул.
Александр Андреевич приоткрыл входную дверь и прислушался:
— Опасность миновала, — сказал он голосом Левитана, — ну, Павел, бегите!
— Спасибо! До свидания! — сказал Пашка и исчез в темноте лестничной площадки.
Через минуту свет снова зажегся. Холодильник забурчал, возвращаясь к жизни и сердясь на яркую лампочку.
«Какой замечательный кот этот Павел», — подумал Александр Андреевич, взял со стола пустую пачку из-под мороженого и бросил ее в помойное ведро. Ведро вспыхнуло голубым светом и грохнуло так, что зазвенели стекла.
— Шарр-латан, шаррр-латан, шарррр-латан! — пропел Александр Андреевич и отправился умываться и чистить зубы пастой «поморин».
На следующий день товарищ Мездряков снова вызвал врача. Когда доктор Рунт-Шталевский переступил его порог, то сначала решил было, что Мездряков неосторожно побрился нетвердою рукой. Но приглядевшись, Никифор Станиславович заметил, что изодрана не только левая щека пациента, его подбородок и шея, но еще и уши и нос, бритьем которых может похвастать далеко не каждый, даже очень волосатый человек.
— Выбежал я, знаете ли, на минуточку, — сказал товарищ Мездряков и невольно поглядел на дверь уборной, — в аптеку выбежал, а тут с дерева — кот! Рыжий такой. Прямо на голову!
«Нетрудно догадаться, что прыжок исполнил Мантейфель. Как мастерски он его отделал!» — с восхищением подумал Никифор Станиславович, доставая из портфеля бутыль перекиси водорода.
С тех пор Мездряков стал уже не опасен для котят, потому что стал бояться кошек так сильно, как, наверное, их боится не всякая мышь. Теперь братья вместе с Вороной чуть ли не каждый вечер приходили в гости к Александру Андреевичу, а иногда Александр Андреевич приходил к котятам в подвал. Их встречи были не просто приятным общением друзей, они вместе собирали высокочувствительный приемник, чтобы попытаться лучше понять странные сигналы, впервые услышанные Пашкой в наушниках его детектора.
Пашка и Рыжий Мантейфель с удовольствием копались в книжках Александра Андреевича, обнаруживая такие интересные вещи, о которых они и не догадывались, лежа под китайской розой в детской библиотеке на Пулковской. Удильщик же больше хлопотал по хозяйству, много времени проводил на кухне Александра Андреевича у плиты; сдвинув фуражку на затылок, он гремел кастрюлями и сковородками, напевал что-то из «Кавказской пленницы», мурлыкал и готовил необыкновенно вкусно. А иногда он запрыгивал на холодильник и сидел, подолгу глядя в окно. Как ни странно, холодильник смирился с Удильщиком и даже симпатизировал ему.
Миновало недели две. Александр Андреевич и котята с помощью Вороны, растянули между крышами соседних домов антенну из медной многожильной проволоки, закрепили ее на изоляторах, и протянули в подвал. В подвале уже был готов радиоприемник. Он состоял из нескольких панелей с лампами, трансформаторами, зелененькими сопротивлениями и серенькими конденсаторами. Панели отдельно друг от друга были расставлены где попало и соединялись между собой легкомысленными проводками. Динамики лежали в уголке в коробке из-под торта «Полет».
Котята, Александр Андреевич и Ворона, озябшие, отряхивающиеся от снега, спустились в подвал.
— Ну что? По бутербродику? — спросил Удильщик.
— Нет! Нет! — закричала Ворона, — включаем скорее.
Пашка воткнул штепсель; в лампах, медленно разгораясь, засветились слабые огоньки, в коробке «Полет» зашипело и, вдруг, запели соловьиные трели позывных радио Ватикана. Пашка стал крутить настройку частоты. «Пиии-и — уу-ить!» — сказала коробка и разразилась цепочкой морзянки. «В эфире русская служба Би-Би-Си…Пииуу-фьють…» Тирольская песня, как сквозь сон, еле слышно, над сказочными белыми Альпами. «Зекс унд цванцихь…» — откуда-то. «Пи-ууууу, быр-быр-быр, дррррр-р, фиии-ууууу… севернее Сайгона стратегические… фиууу-фиу-бууууууууу… шестого флота… пиу-у.» Робертино Лоретти, «пи-ууу», какая-то галиматья, гавайская гитара, «пи-ууу», галиматья, «пи-ууу», Робертино Лоретти, «пи-у», галиматья.
— Вот они! Слышите? Это они, — Пашка указал лапой в сторону коробки из-под торта.
— Отдаленно напоминает датский или шведский, — сказал Александр Андреевич.
Мантейфель и Ворона разочарованно переглянулись. Удильщик снял фуражку. Он лежал вытянувшись на матрасе и разминал лапы, он показывал два пальца правой лапы, два раза две растопыренные пятерни и три пальца правой.
— Это ни датский, ни норвежский. Нет ни одного индоевропейского корня. Не китайский, не фарси…
— Конечно, это не фарси, — отозвался Удильщик, перестав разминать лапы, — это диалектный космический жаргон гефардов.
— С чего ты взял? — вся компания уставилась на Удильщика с подозрением.
— Может за Никифор Станиславичем слетать? — поинтересовалась Ворона.
— Ребята, вы чего? Всё очень просто! — Удильщик показал лапами: два, двадцать, три, — вот и всё!
Подставляем коэффициенты 2, 20, 3 в лингвистический алгоритм Мельчука-Апресяна…
— Ух ты! — изумился Александр Андреевич.
— Это вы о чем толкуете? Объясните дураку! — встрял Мантейфель.
— Да просто всё! Как дважды два, — сказал Удильщик, — у нас есть текст оригинала. Из него надо сделать текст перевода. Перегоняем текст оригинала в семантическое представление, а уже оттуда переводим. Текст — смысл — снова текст. Примерно так. Ключик: два, двадцать, три. В сущности, это напоминает бином Ньютона. Или треугольник Паскаля.
— Как же вы всё это просчитываете? Чтобы все это просчитать нужно несколько часов машинного времени.
— Не знаю, в уме просчитывается легко. Два, двадцать, три. Вот: «Пятая планета от звезды. Захвачены силой притяжения пятой планеты от звезды. Навигационные системы обросли космическими ракушками и не действуют. Высота орбиты пять тысяч километров. Угол орбитального склонения к экватору три градуса. Терпим бедствие. Вхождение в плотные слои атмосферы планируется через восемь тысяч часов».
— Прости, Удильщик, сказала Ворона, я думала, ты только и умеешь что рыбу ловить.
— Ловля рыбы дает много свободного времени и не мешает работе ума, — ответил Удильщик и нахлобучил фуражку на самый нос.
— Как мы и предполагали. Пятая планета — это как раз Юпитер. Сильное природное радио-магнитное излучение из одной из областей планеты создает помехи и глушит сигнал SOS гефардов с периодичностью 9 часов 40 минут 30 секунд. И их не должно быть слышно, когда корабль гефардов оказывается на противоположной от нас стороне Юпитера.
— Снова они, — сказал Удильщик, — всем кораблям, находящимся в секторе 26–10. Терпим бедствие. Мы — крейсер поиска гефардийской жжжжжжжжж… падение произойдет через 8 тысяч часов жжжжжж.
— «Жжжжжж» не переводится? — спросил Мантейфель.
— Нельзя же так, — отозвалась Ворона, — там гефарды влипли, а ты издеваешься.
— А им от этого хуже не станет, — огрызнулся Мантейфель и обиделся.
— Всё, — сказал Удильщик, — они ушли в тень Юпитера. Едим бутерброды.
— Я знаю, что надо делать, — заявил Мантейфель, пытаясь разглядеть Ворону через тончайший ломтик ветчины, как пытаются смотреть дети на солнечное затмение сквозь закопченное стеклышко, когда похищение спичек и копчение стекла на вонючем пластмассовом пламени становится значительно интереснее самого непонятного и страшного затмения. Мантейфель проел в ветчине дырку и смог теперь любоваться Вороной непосредственно.
— Как ветчина разделяет друзей, — торжественно продолжал он, — так просторы космоса отделяют нас от застрявших братьев по разуму. Предлагаю поехать в Казахстан, угнать там ракету и спасти гефардов!
— У Мантейфеля было трудное детство, — пояснила Ворона Александру Андреевичу, — и зачатки воровских наклонностей…
— Полноте! Будет вам уже, — отозвался Пашка, — нужно сообщить в какой-нибудь научный институт, они смогут помочь.
— Они не смогут помочь. Если сейчас запустить с Земли космический корабль, то он будет лететь до Юпитера несколько лет. А восемь тысяч часов, на которые мы можем рассчитывать — это меньше года, месяцев одиннадцать, если не ошибаюсь. Мы не имеем сейчас средств доставки, которые могли бы нам быть полезны. Самое простое, это сделать базу на Луне, наладить туда регулярные рейсы, накопить на Луне несметное количество гептила и жидкого кислорода. На этой лунной базе собрать ракету очень большого размера и стартовать на ней к Юпитеру. Но даже если бы мы с вами сидели сейчас не в подвале, а в КБ Королева, всё равно такой план представлялся бы маловероятным, – Александр Андреевич замолчал, и стало слышно слабое шуршание в динамиках радиоприемника. Вероятно, это шуршала тишина между Землей и Юпитером.
— Друзья, — сказал Удильщик, глядя в одну точку на потолке, — предлагаю встретиться через два дня, в воскресенье. Мне необходимо еще кое-что обдумать, но, полагаю, двух дней хватит. Ворону я попрошу любезно пригласить на нашу встречу доктора Рунт-Шталевского. Никифор Станиславович спас Мантейфеля, нашел Пашку, помог с отключением электричества и тем самым обеспечил успех операции по спасению Пашки. Вполне вероятно, что он сможет быть полезен и при спасении гефардов.
— Ты думаешь, что их можно спасти? — спросил Пашка брата.
— Их можно попытаться спасти, — ответил Удильщик и от дальнейшего разговора уклонился.
— Знаете ли вы, почему не портятся продукты в холодильнике? — начал свою речь Удильщик, совмещая научный доклад с плотным завтраком.
— Так вот, — продолжил он, — продукты во включенном холодильнике не портятся, потому что холодильник экранирует время. Время в хорошем холодильнике почти не течет, вот продукты и не портятся. Пашечка, одолжи твои часы для эксперимента.
Пашка снял с лапы часы «Победа» и протянул их брату. Удильщик взял Пашкины часы, прикусив зубами бутерброд с маслом и плавленым сыром, поверх которого был приделан кусок колбасы. Он взял часы и быстренько положил их в морозилку. Мысли самого холодильника при этом смешались, потом пошли скачками и затерялись внизу, в эмалевом ящике с синей надписью «фрукты».
— Холодильники вообще очень таинственные предметы, — сообщил Удильщик, кусая бутерброд, расставаться с которым не желал ни на минуту, — мы даже не знаем, гаснет ли в холодильнике свет, когда закрывается дверца.
— Удильщик, — сказал Пашка, — не тяни кота за хвост. Ты собрал нас, чтобы рассказать что-то, имеющее отношение к спасению гефардов, которые не могут покинуть юпитерианскую орбиту.
— Да-да, — пробурчал Удильщик, проглатывая остатки бутерброда, — представляется технически неправдоподобным сделать такую ракету, которая смогла бы вывести в космос большое количество горючего и окислителя. Вместе с тем, решить эту задачу необходимо, чтобы не лететь к Юпитеру несколько лет, а сделать это в разумные сроки и вернуться на Землю месяца через два после старта. Самая большая проблема с которой мы сталкиваемся — это проблема преодоления земного притяжения. Теория относительности Эйнштейна утверждает, что время замедляется вблизи массивных тел. Думаю, — сказал Удильщик, — что так оно и есть. Во всяком случае, время искажается в сторону замедления. Это приводит к тому, что предметы, — Удильщик взял кусочек колбасы, и положил его в воздухе, колбаса упала, и он поймал ее зубами налету, — это приводит к тому, что предметы притягиваются.
— Точно, — сказала Ворона, — колбаса притягивается Удильщиком.
— Вы видели, — невозмутимо продолжил Удильщик, — что колбаса двигалась с ускорением a = l / t / t, пока я ей не помешал.
— Короче, Склифосовский, — сказал Пашка, — ты решил нас избавить от ускорения свободного падения или от колбасы?
— От ускорения. Вот смотрите, — он открыл холодильник, залез лапой в морозилку и достал часы, — ура! Они остановились! Самые смелые мои догадки подтвердились. Итак, вторая часть эксперимента!
Удильщик развернул небольшой кулёк, который принес с собой. В кульке оказалась плоская батарейка, кусок пластмассы яблочно-зеленого цвета с приделанными к нему резисторами и конденсаторами. Довершал композицию шестидюймовый гвоздь, обмотанный красной монтажной проволокой.
— Это деформатор вектора времени в сторону ускорения, — сообщил Удильщик, — сейчас я с этой штуковиной залезу в холодильник…
— И уничтожу все запасы колбасы, — догадался Пашка.
— А ты, Пашка, попробуешь холодильник приподнять, — Удильщик влез на решетчатую полку рядом с банкой сгущенки и захлопнулся изнутри так быстро, что никто не успел ему ничего сказать.
Пашка дернул за ручку дверцы холодильника, чтобы вытащить оттуда брата, холодильник на удивление легко дернулся, подскочил и, мелодически урча, поплыл по воздуху, медленно поворачиваясь. Холодильник летел, как мыльный пузырь. Точнее, как воздушный шарик с ниточкой.
Только вместо ниточки он волочил за собой черный электрический шнур, с налипшей на него пылью и старыми спичками. Длинный провод натянулся, штепсель выдернулся из розетки, и холодильник с высоты полутора метров обрушился на пол. Шум получился большой. Всеобщий буйный восторг был равносилен разгрому на кухне Александра Андреевича.
Удильщика, облитого сгущенкой, извлекли наружу, доктор Рунт-Шталевский подбрасывал его к потолку, все орали «Ура», а Александр Андреевич смеялся от счастья. Такого не ожидал никто. Опыт Удильщика удался блестяще, дорога в космос была открыта.
Холодильник лежал на боку, отчетливо понимая, что спокойная жизнь его закончилась, и будущее, полное неожиданностей и тайн, уже наступило. Он слушал вполуха рассуждения Никифора Станиславовича об опасном излучении некоторых областей Юпитера, о защитных скафандрах, светофильтрах, о правилах поведения в невесомости, еще что-то о зеленых водорослях, хлорофилле и кислороде, о витаминах и консервах с тушенкой. Про тушенку холодильник понял почти всё.
Итак, решено было, что полетят Ворона, Удильщик, Пашка и Мантейфель. Александр Андреевич и Никифор Станиславович оставались на Земле, потому что, если бы они даже взяли отпуск на 24 рабочих дня, все равно вряд ли успели бы вернуться назад за это время. К тому же они не захотели бросать свое дело, рассчитывая, что котята с вороной и так справятся. И запасы пищи и кислорода, необходимые в дороге четверым маленьким путешественникам не шли ни в какое сравнение с тем, что потребовалось бы двум взрослым людям.
Они просидели до позднего вечера, рисуя на больших ватманских листах будущую ракету, фреоновый испаритель, который надо было нарастить на уже имеющийся у холодильника, основной реактивный двигатель, рулевые двигатели и стабилизаторы. Отдельно вычерчивалась система навигации и связи, люки, компрессионные камеры, теплоизоляция, электрическая печка и всяческие бесконечные мелочи, без которых жизнь в космосе невозможна. Время от времени Александр Андреевич вглядывался в логарифмическую линейку и пел голосом Любови Орловой:
а когда дело доходило до «How do you do? How do you do? Из пушки в небо прямо уйду!» — у Пашки делалась истерика, и он рыдал от смеха.
К вечеру следующего дня, холодильник был перенесен в подвал котят на Пулковскую улицу, был раздобыт сварочный аппарат, баллоны с кислородом, бочка солярки, стекловата, листы железа, бухты кабеля и прочие полезные штуковины.
Много дней, вечеров, а иногда и ночей котята, Ворона, Александр Андреевич и Никифор Станиславович трудились над постройкой ракеты. Они усердно работали, но главное было уже сделано: выдающееся открытие Удильщика в области природы гравитации давало возможность лететь в дальний космос, даже на крошечном реактивном двигателе с маленькой тягой. Надо было только хорошо собрать ракету. Вот они и собирали, привинчивали, прикручивали, приваривали.
Надували уже почти готовую ракету изнутри углекислым газом и проверяли ее герметичность, промазывая швы и соединения мыльной водой. Те места, где мыльная вода пузырилась, заново проходили электросваркой или ставили металлическую заплату. И почти все уже было готово, но они все что-то отлаживали, проверяли и перепроверяли. Уже залили в баки солярку и подсоединили баллоны с кислородом. И даже разместили в грузовых отсеках ящики с едой и бочки с водой. И все-таки раз за разом находилась какая-нибудь важная деталь, о которой они забыли, приходилось ее собирать, монтировать, зачастую внося в изначальную конструкцию летательного аппарата существенные изменения.
Теперь уже трудно сказать за какой надобностью шел товарищ Мездряков поздним морозным вечером по Пулковской улице, скрипя по снегу валенками с галошами. Но, к несчастью, проходил он в тот поздний час мимо знаменитого дома, выдающегося углом на тротуар. И увидел бдительный Мездряков, что из подвального окошка, забитого досками, пробивается ослепительно голубой мигающий лучик электросварки. Мездряков сунул нос в щелочку и увидел в глубине подвала огромный агрегат похожий на бочку со шлангами и змеевиками внутри. «Ах вот оно что! – неопределенно подумал он, — безобразие. Надо позвонить куда следует». И, придя домой, Мездряков позвонил «куда следует» и вызвался сам быть проводником и участником поимки незаконных и подпольных производителей «известно чего». Брать преступников решено было тепленькими, до рассвета, в три часа утра, как в лучшие времена.
В 2 часа 55 минут участковый милиционер Остапенко подъехал на допотопном «газике» к углу Авангардной и Пулковской, где его уже дожидался закоченевший на холоде Мездряков. В душе милиционер Остапенко проклинал Мездрякова за то, что тот не дал ему выспаться, но ловить преступников Остапенко был обязан и сейчас надеялся, что удастся поймать их без хлопот, а потом можно будет лечь спать.
Машину они оставили вдалеке, чтобы шумом мотора не спугнуть злоумышленников, и пошли пешком. Подвальная дверь оказалась запертой изнутри, и проникнуть в подвал скрытно не представлялось никакой возможности. Милиционер постучал в дверь и произнес: «Откройте, милиция!» Мантейфель понял, что дело плохо и проснулся.
— Атас! — закричал Мантейфель, — тикаем!
Удильщик, Пашка и Ворона проснулись тоже. И тут все вместе они поняли, что дело не просто плохо, а очень плохо. Они построили огромную ракету в подвале, а над ними было два этажа, чердак и крыша с трубой.
— Подведем высокое напряжение от сварочного аппарата к двери. Тряханет милиционера разок, и дело с концом, — предложил Мантейфель и тут же вспомнил, что когда-то летом читал книжку про выпиливание лобзиком. Мантейфель схватил ножовку, коловорот и с невероятной быстротой устремился по вентиляционному коробу вверх, на первый этаж.
— Заводи мотор! — прокричал он из гулкой темноты, и сверху в подвал посыпался мусор и опилки.
Никакие канадские лесорубы на соревнованиях не пилили с такой скоростью, с какой выпиливал дыры в полу Мантейфель в ту ночь.
— Открывайте дверь! — снова сказал милиционер.
— Открывайте немедленно, — вякнул товарищ Мездряков и грозно топнул валенком с галошей. В ответ на это из подвала раздался тихий свист. Что-то тихонечко-тихонечко посвистело и почти умолкло. А потом раздался слабый шорох. Шуршание через минуту-другую окрепло, и из-под двери подуло как бы теплым ветерком. Потянуло сладким запахом солярки. Шуршание постепенно окрепло, наливаясь силой. Звук становился все громче и громче, звук поменял тональность и перешел в вой. Мездряков попятился, и милиционер Остапенко понял, что и ему следует немного отойти в сторонку.
Оглушительный вой стал отдавать в хрипоту, превратился в грохот, утоптанный снег под ногами Мездрякова и Остапенки затрясся, подвальную дверь сорвало с петель, и наружу хлынули потоки пламени в клубах черного дыма. Изо всех подвальных окошек струями вырывался бушующий огонь, дом гудел и содрогался, с крыши падали целые сугробы снега. Показалось, что бешенство пламени стало немного затихать, но тут раздался звон стекол: это окна на первом этаже вылетели все разом – ракетные сопла поднялись до уровня пола первого этажа, весь первый этаж вспыхнул, огонь выжег весь первый этаж за три секунды.
В это время Пашка втягивал с чердака в открытый люк Мантейфеля, потому что нос ракеты уже достиг крыши дома. Грохнули стекла на втором этаже, вспыхнули оконные рамы, и тут шиферную крышу дома изогнуло пузырем, листы кровли вспухли волной и развалились. В зареве появился острый нос ракеты, цилиндрический огромный фюзеляж и стабилизаторы. Ракета вышла вся, она висела над Авангардной улицей, озаряя город светом, набирая скорость, поднимаясь все выше и выше. Через минуту она достигла низких облаков, рев двигателей стал слабее, облака осветились изнутри, минут через пять их свечение ослабло и исчезло совсем.
Дом горел, трещали головешки, гибли шкафы, набитые папками с ненужными старыми бумагами. В окнах соседних домов стали появляться разбуженные люди, в недоумении глядевшие на зарево пожара.
— Пук! И всё в голубом тумане, — сказал Остапенко.
— Этого я так не оставлю! — прокричал Мездряков, оглохший от рева ракетных двигателей.
Поделиться книгой: