Помоги проекту - поделись книгой:
Они были слишком разные. Валя умудрялась быть душой любой компании. Вся молодежь Ямы была у нее в друзьях или, по крайней мере, хороших приятелях. Они бродили толпами дотемна, вместе ходили в город, в ближайший дом культуры, где по пятницам и субботам проходила дискотека. Катя по-хорошему завидовала сестре. Она так не могла. Кате все время казалось, что ее не любят, что на нее косо смотрят, что ее испытывают. Поэтому Катя предпочитала оставаться дома. Читать книжку или смотреть с родителями телевизор – спасибо отцу, собравшему мощную антенну, которая здесь, в Яме, умудрилась ловить сигнал сразу обоих центральных каналов страны.
– Говорят, этот барак во время войны построили, – сообщила Валя, жуя травинку. – Типа временного жилья для нескольких семей, которых сюда перевезли. Не знаю, кто там жил с самого начала, конечно. Знаю, что в конце концов там Кирилл и его мать поселились.
Катя недоверчиво покосилась на сестру, заподозрив, что та опять ее разыгрывает.
– Врешь опять.
– Почему это?
– У него же нет родителей. Кирилл с бабкой живет. Ну, с той, которая молиться любит.
– Еще бы она молиться не любила, – смакуя момент, усмехнулась Валя. – После того, как ее дочка повесилась.
Катя ахнула.
– Кто? Мать Кирилла?
– Ты еще маленькая тогда была, потому и не помнишь, – кивнула Валя. Она была старше на два года и всячески это подчеркивала. – У нас тогда весь Замаячный только об этом и галдел.
Катя тут же забыла об экзаменах и всем остальном.
– А как? Почему? Что случилось?
– Интересно? – хмыкнула Валя, но тут же посерьезнела. – Никто не знает. Только знаешь, что говорят? Говорят, Кирилл все видел. Ну, мамку мертвую свою. А он ведь тогда вообще сопляк был. Года два-три, может, четыре, или типа того. Маленький, в общем. Вот, говорят, с тех пор он и того – тю-тю, тронулся.
Катя поежилась, едва попытавшись представить, каково это.
– Бедный пацан… После такого любой тронется.
– Вот его бабка к себе и взяла, не в детдом же отдавать, внук типа все-таки, – согласилась Валя. – А сама тоже после этого в бога ударилась. Ходит и молится вечно теперь.
Катя смутно помнила, что ее звали Людмила Николаевна. Но все называли ее просто «Фокина». Дети разбегались при виде полоумной женщины в платке, которая брела по пыльным колдобинам Ямы и вечно бубнила себе под нос что-то про богородицу, а также сына, отца и святого духа и прочее.
– Жалко его, – сказала Катя. – Не, я серьезно, Валь. Пацан такое пережил, а с ним никто не общается даже. Как с дурачком. А он никакой не дурачок, раз такое было. Это же неправильно, наверное…
Валя покосилась на сестру, но промолчала.
– А барак этот? – робко спросила Катя. – С тех пор, как она повесилась, здесь что, так и не жил никто больше?
– Сеструх, ну ты даешь. А вот ты сама захотела бы жить там, где тетка на глазах у своего сына повесилась? Да там ни один нормальный человек глаза ночью не сомкнет, блин.
Катя попыталась представить – и тут же непроизвольно поежилась.
– Бррр. Ни за что.
– Вот-вот. А остальные что? Тоже не дураки.
Барак с каждой минутой выглядел все более зловещим и мрачным. На секунду Кате даже показалось, что сквозь черные щели заколоченных окон дома-призрака на нее кто-то смотрит. Это заставило Катю нервно вскочить.
– Слушай, Валь, пошли уже отсюда, а?
Валя кивнула, но не сдвинулась с места.
– Там не то что жить с тех пор никто не хотел, – мрачно, почти зловеще продолжала она. – К этому бараку вечером или ночью никто даже подойти не осмелиться. Особенно, если один. Видишь, рядом ни домов, ничего. Знаешь, почему?
У Кати перехватило дыхание. А собственный голос показался ей непослушным, тихим и дрожащим.
– Почему?
– Говорят, он проклятый, – торжественно поведала Валя. – Я слышала, говорят, что мать Кирилла так его и не оставила. Дом, в смысле. Не нашла покоя на том свете, понимаешь? Наши рассказывали, – под «нашими» Валя всегда подразумевала своих многочисленных друзей со всех концов поселка, – что по ночам там до сих пор что-то слышно. Какие-то звуки. Бац – и скрипнет что-то. Или упадет. Будто ходит там кто-то… Представляешь себе?
Катя почувствовала, как у нее на спине волоски встают дыбом от ужаса.
– Врешь.
– Серьезно! – Валя выпучила глаза, доказывая этим, что не шутит. – А еще, по ночам, иногда… Особенно, когда полнолуние… Если бы я сама не слышала, ни за что не поверила бы. Когда на небе горит полная луна, иногда в такую ночь можно услышать, как из барака кто-то зовет тебя… Тихо так, тихонечко, тонким таким замогильным голосом…
Катя открыла рот от напряжения, круглыми глазами пожирая сестру. Сделав многообещающую и от того еще более жуткую, зловещую паузу, Валя вдруг дернула руку и схватила Катю за плечо, возопив что есть сил:
– …«Катька-а-а!!!».
Взвизгнув, Катя шарахнулась назад. Валя разразилась хохотом, едва не свалившись с бревна. Поняв, что ее разыграли, как последнюю простушку, раскрасневшись от злости и на себя, и на сестру, Катя закричала:
– Да пошла ты! Дура, блин! Совсем уже чиканутая!
Валя покатывалась со смеху, повизгивая и хватаясь за живот. Катя, ругаясь и кипя от злости, перелезла через бревно и решительно двинулась прочь. Валя засеменила следом, окликая сестру сквозь смех:
– Стой, Катюх!
– Иди ты!
– Видела бы ты себя! – Валя не могла успокоиться. – Да стой ты, дура, я же пошутила!
– Сама дура! Чиканутая.
Катя костерила себя, на чем свет стоит, за то, что в очередной раз позволила сестре выставить себя в дураках. Но, пройдя пару кварталов по петляющим пыльным улочкам, она стала понемногу успокаиваться. А затем не выдержала и усмехнулась, вспомнив собственный голос.
Лишь стерев улыбку с лица и заставив себя насупиться, чтобы сестра не расслаблялась, Катя остановилась и позволила Вале догнать ее.
Потом они попили воды на колонке, около которой, несмотря на стоящую в Яме жару, никого не было. А вскоре вышли на родную улочку.
– Сколько у тебя экзаменов еще в школе осталось?
– Два, – вздохнула Катя. – Математика и сочинение.
Валя скривилась.
– Фу! Математику всегда терпеть не могла.
– А я за нее как раз не волнуюсь. А вот сочинение…
Они прошли мимо дома Авдеевой. Хозяйка, как почти всегда, сидела на низенькой шаткой лавочке в палисаднике, в тени куста сирени, который был ее гордостью. Сестры хором поздоровались:
– Здрасте, баб Галь!
Авдеева закивала, улыбаясь беззубым морщинистым ртом, а потом долго смотрела им вслед, словно стараясь запечатлеть эту идиллическую картину, пока смерть не заявит о своих правах. Авдеева была старой и часто болела, и родители Кати поговаривали как-то, что баба Галя в своем холодном домишке еще одну зиму точно не переживет.
– Да какая разница, – продолжала Валя. – Что тебе это сочинение? Ну, трояк получишь даже если. И что? Чего это изменит? Ты же в институт не собралась поступать?
Катя отвела глаза.
– Не знаю.
Валя сокрушенно покачала головой.
– Ты серьезно? Катюх, взрослеть пора, ты чего уже, в самом деле? Оглянись вокруг. Мы живем в нищем поселке на самом отшибе города. До остановки полчаса пиликать от переезда, а потом до центра почти час на троллейбусе. Мы в Яме, сеструх. Так что хорош выкобениваться.
Катя промолчала. Она и сама знала все это. Детство, когда она бегала перед домом с ободранными коленками и сияла беззубым ртом, чувствуя, физически чувствуя, как она летит, и заходясь от восторга. Родители, бывшие монолитом, которые защитят ее всегда и везде. Родной поселок, о причинах самоназвания которого – Яма – она даже не задумывалась. Все было тогда таким простым, понятным – и радужным. Но сейчас все это было позади. Старшая сестра была права. Пора взрослеть и трезво оценивать свои шансы. А шансы были паршивыми. Никто из тех, кого они знали здесь, в Яме, не поступил в институт.
– Поступай в каблуху, – Валя обняла Катю за плечи. – Там нормальные преподы. А с этого года, говорят, новую специальность открывают. «Хозяйка усадьбы» называется.
Катя не выдержала и рассмеялась.
– Какой еще усадьбы? Как в «Рабыне Изауре», что ли?
– Ну, блин, так вот называется, не я же придумала. Там, короче, изучают…
Катя подняла глаза, взглянув вперед, в сторону их дома, и почувствовала, как у нее екнуло сердце. Девушка изумленно замерла, уже не слушая сестру. Валя машинально сделала пару шагов и обернулась.
– Ты чего?
Безуспешно пытаясь справиться с собой, Катя подняла руку и показала пальцем вперед.
– Сергей вернулся.
Валя резко обернулась. Катя знала, что старшая сестра ждала этого момента два долгих года. Всегда беззаботная, даже легкомысленная, она прятала письма из воинской части в шкаф и иногда перечитывала их, когда была уверена, что никто ее за этим не застукает.
Это был Сергей Поляков собственной персоной. Возмужавший, короткостриженый, с обветренным, ставшим каким-то волевым и угловатым, лицом. На нем была парадная армейская форма с аксельбантом на груди и пыльный чемодан.
Сергей остановился, поставил чемодан и расплылся в широкой улыбке.
– Поляков! – взвизгнула Валя. – Какие люди!
Валя, а за ней и Катя, бросились к Сергею. Тот шагнул девушкам навстречу, на ходу простирая объятия и улыбаясь так тепло и радостно, что у Кати на глазах навернулись слезы счастья.
Даже несмотря на то, что молодому дембелю не было до нее, Кати, никакого дела.
Вот и сейчас он, высокий, мужественный, подхватил налетевшую на него Валю и закрутил. Валя хохотала и кричала «Отпусти!», но Сергей не слышал – к валиной радости – не слушал ее.
Катя осталась стоять в стороне, поймав себя на мысли, что она глупо, как последняя простушка, улыбается тому, кто на нее даже не взглянул.
4
В стеклянной витрине кафешки, залитой снаружи дождем, Катя видела собственное мутное отражение. Тощая, в синем кителе, висевшем на ней, как на вешалке, Катя давно не чувствовала себя так неуютно.
Она перевела взгляд на сидящего напротив Полякова, чуть улыбнулась ему – вышло как-то робко, но ситуация была самой что ни на есть подходящей – и обхватила ледяными после улицы ладонями чашку горячего шоколада.
– Майор юстиции? – Поляков кивнул на ее погоны. – Небось, уже старший следователь?
– Вовсе нет.
– Ну вот. А я в тебя верил.
Было непонятно, шутил Поляков или нет. Но Катя не удержалась от улыбки.
– Зато по особо важным.
– О. Ты очень крута.
– Нет, не очень, – зачем-то ляпнула она.
Катя попыталась вспомнить, когда видела Полякова последний раз. Как ни крути, а выходило, что прошло 18 лет. Целая жизнь позади. И вот они сейчас сидят в кафе в центре города, в сотне метров от ее родного управления СК и в добрых шести километрах от злополучной Ямы, и пьют кофе.
Поляков мало чем напоминал того дембеля с растянутыми до ушей в широкой улыбке губами. Он осунулся. Его щеки прорезали две вертикальные морщины. Еще одна глубокая морщина пролегала через весь его лоб. На скуле виднелся бледный шрам, своим узором напоминавший птичью лапку. Короткая стрижка, но лохматые волосы – Поляков явно не был фанатом прихорашиваться перед зеркалом с расческой в руках. Мешки под глазами. И сами глаза… В них была вселенская грусть и пустота. Когда в последний раз в своей той, прошлой, жизни Катя видела Полякова, у него были именно такие глаза. Словно этот взгляд теперь уже 38-летний мужик пронес через всю свою жизнь.
– Ты изменился, – сказала Катя, чтобы что-то сказать.
Поляков осторожно подул на огненный кофе и сделал осторожный глоток.
– Все мы меняемся, – пожал он плечами. – И все вокруг тоже меняется. В этом большой минус и одновременно большой плюс нашего мира.
Катя даже не подозревала, о чем он. Поэтому отозвалась:
– Да, наверное. Не знаю.
– Как ты оказалась здесь?
Поляков кивнул на мундир, и по этому жесту Катя сообразила, что он имеет в виду.
– Долгая история. Да как и все, в общем-то. Ничего особенного. Поступила на юрфак. Через год после… – она запнулась. Поляков кивком подтвердил, что понимает, какое событие Катя обозначила этим обрывком. – Ну вот. Потом в суде практику проходила. В Ленинском. А у нас тогда прокуратура в том же здании располагалась. Не знаю, помнишь ты или нет.
– Очень вряд ли. Неважно.
– Да. И так, в общем, вышло, что я туда и устроилась. Сначала помощником. Потом следователем. А потом реформа эта. Когда создавали Следственный комитет, меня позвали. Я к этому времени хоть и была начинающим следаком, но уже была, наверное, на хорошем счету. Как-то так. Ну а… – Катя повертела чашку, наблюдая, как тянущаяся вверх тоненькая струйка пара завихряется перед ее лицом. – …А ты?
– Все просто, – отозвался Поляков. – Долго без работы сидел. Это началось, когда мы виделись в последний раз. До того, как вы уехали. Помнишь?
Катя помнила.
Поделиться книгой: