Помоги проекту - поделись книгой:
– Нам? Плохо? Лялька, ты ничего не соображаешь! Нам в ножки поклонятся, вот увидишь. Частники по пять рублей за ночь сдирают, а мы… ну, по пятьдесят копеек с носа. Ровно столько, чтобы расходы оплатить и самим прокормиться. Да нас атаковать будут. Про нас еще в газете напишут.
– Откроем фирму «Сестры Рябинины и К°»! Отобьем клиентуру у гостиниц! – веселится Ляля. Сестры буйно фантазируют всю ночь напролет, и лишь когда стекла в окошках начинают синеть, они засыпают. Под кроватью пестрым ковром лежит шелуха от семечек… А сестры спят, обнявшись во сне.
На следующий день Ляля и Неля, как все нормальные девушки, отправляются в поход по магазинам, положив в карман – из экономии – только по семнадцать рублей.
В ЦУМе сразу купили Ляле юбку дешевенькую, но симпатичную, в желтую и черную полоску «елочкой» (старшая сестра сморщила бы губы: «Безвкусица»: ничего не понимает). В газетном киоске набрали открыток с цветными фото популярных артистов – здесь, к их изумлению, такие открытки продавались свободно.
Дома разложили их на кровати, вдоволь налюбовались и залепили всю стену, едва не поссорившись из-за Янковского. Потом Ляля примерила юбку – сначала с желтым свитером, потом с водолазкой. Решили, что с водолазкой гораздо лучше.
Потом пообедали, то есть попросту вскипятили чаю и пожевали хлеба с сыром и вареньем. Потом, переодевшись в тренировочные костюмы, шлепая крепкими белыми пятками, выскребли и вымыли комнату. Неля вытянула «Нiчь яка мiсячна, зоряна ясная», и Ляля подхватила. Выбили дорожки, вытащили из дровяника кровать-полутораспалку, красиво застелили хозяйкиным бельем, пахнущим сердечными каплями и хранящим складки от многолетнего лежания.
Уборка была закончена в восемь вечера. Ляля с Нелей быстренько привели себя в порядок, подкрасились (по возможности умеренно) и направились к вокзалу, взявшись под руку.
Над знакомым бетонным зданием светились огромные неоновые буквы. За толстой стеклянной стеной было видно, как на первом и втором этажах ходят пассажиры, стоят в очереди у касс. От фонарей у площади было светло, как днем. Стаей кучились легкие «волги» с изумрудными огоньками у стекол.
Сегодня было свободнее, чем день назад, и сестры быстро нашли пустовавшее местечко, точно не зная, с чего же им начинать. Слева на подстеленной газетке дремал старичок. Против них сидела пожилая женщина с круглым мягким лицом. У ее ног стояли чемодан и хозяйственные сумки. Рядом мальчик лет четырех раскачивал ногами в крохотных ботиночках, вертелся и приставал: «Бабуля, а, бабуля…»
Увидев двух совершенно одинаковых девочек в ярко-зеленых курточках и узких брючках, малыш так и застыл. Он, отталкиваясь ручонками, как ластами, сполз с сиденья, подошел ближе и встал перед сестрами: Он сосал пальчик и изумлялся все больше.
– Ишь, хорошенькие какие, – любуясь, сказала женщина. – Вы, дочки, на какой поезд сидите?
– Мы ни на какой, – теряясь, сказала Ляля.
– Мы встречаем, – перебила Неля. – Барнаульский. А вы?
– У меня поезд, милые, только в шесть утра, – пожаловалась женщина.
– Ага, транзит. И родных нет в городе? – подозрительно обрадовалась Ляля.
– И родни нет, откуда ей здесь взяться. Дочка вызвала – к себе жить насовсем. За военным она, дочка-то, вот и колесит. Видано ли дело: дитя три года в глаза не видела, – сокрушалась женщина, переводя беспокойный взгляд с сумок на чемодан, с чемодана на внука и в обратном порядке.
Неля с пониманием кивала головой. Подтолкнув сестру локтем, она сказала беспечным голосом:
– А вы бы могли переночевать у нас – если, конечно, не против.
– Разве ж родители пустят? – засомневалась женщина.
– А они сейчас… в отпуске. Мы одни… Это рядышком совсем, у вокзала.
– Во-он оно как, – прищуривая недобро глаза, и совсем другим, ехидным голосом протянула женщина. – К себе, значит, зазываете?
– Ну да, – продолжала объяснять ничего не замечающая Неля. А ничего не замечала она потому, что самозабвенно радовалась не столько успешному исходу задуманной операции, сколько своей доброте и доброте сестры, и радовалась за женщину и ее внука, которым не придется мучиться сегодня ночью под жужжащими лампами; и за всех тех радовалась, кого сестры облагодетельствуют в ближайшие ночи. – Тут близко, даже такси брать не нужно. Я помогу донести чемодан, а Ляля возьмет малыша на руки.
– Чемода-анчик, значит, брать можно? – сладенько улыбаясь, пропела женщина. И вдруг злобно зашипела, меняясь в лице. – А ну-ка, выметайтесь отсюда! Чего рты поразевали? Щас мужа позову… Щас. Сеня, Сеня! – закричала она, призывно махая рукой в неопределенном направлении. Хотя ясно было, что никакого Сени тут нет. – Сеня, здесь какие-то бандитки пристают! Щас милицию позову! Товарищ сержант, товарищ сержант!
Старичок проснулся и отодвинулся подальше от кричащей женщины, а та продолжала призывать новых очевидцев:
– Ой, смотрите, люди добрые! Ой, чуть было от смерти спаслась! – и, набрав побольше воздуха в грудь, закричала на весь зал:
– Бегите отсюда, лахудры накрашенные! Бегите в свою бандитскую шайку, что честных людей заманивает. «Чемоданы, грит, берите. Поезда, грит, ждем». С дитем уже не жалеют! – в доказательство она подняла и показывала желающим внука, который вертел головой, гораздо больше испугавшись ее разъяренного вида.
– Вы… вы дура. Вы истеричка! Как вам не стыдно! Сию минуту прекратите, слышите? – шептала Неля прерывающимся голосом.
– Нелечка, не надо! Нелечка, уйдем отсюда скорее, – всхлипывала Ляля: – Нелечка, не связывайся.
Они не знали, как не умерли от ужаса и стыда, когда шагали быстро, чуть не бежали, спотыкаясь, через зал, и вслед им говорили: «Что случилось? Вот эти, которые убегают?… Успокойтесь, гражданка, что они вам сделали?… Милицию надо, обокрали, может».
Сестры выбежали на улицу, не помня себя, с зажмуренными глазами, из которых текли черные от туши слезы и заливали сморщенные от страдания, запрокинутые лица. Они заскочили за будки телефонных автоматов, потому что у них не было сил бежать дальше. Они ничего не соображали, настолько их поразили грубые ужасные слова, срам, который они пережили. Но самое страшное ждало их все-таки впереди.
Шагах в тридцати от автоматов стояло несколько мужчин, наверно, таксисты. Они о чем-то совещались и глядели пристально в сторону девочек. Скорее всего, они видели их позорное бегство из зала. Один из них, мощный и низенький, приблизился. Засунув руки в карманы, он развязной походкой прошелся мимо сестер и будто ненароком задел плечом Нелю.
– Ну как, девочки, промышляем? – сказал он даже, кажется, с сочувствием.
Ляля прекратила душераздирающие рыдания и боком заползла за сестру.
– Ну так как, черненькая? – близко подойдя к Неле и глядя на ее широкие плечи и высокую грудь, уже напрямик сказал он. – Согласна, что ли? И подружку не обидим. По десять червонцев на нос плюс ресторан. Идет?
Другие мужчины не спускал глаз с места переговоров, и низенький успокаивающе покивал ему: сейчас, мол, порядок.
– Уйдите, – сказала, задыхаясь, Неля. – Уйдите отсюда, алкоголик. От вас вином пахнет.
– Ты не ори! – зло сказал низенький, крепко стискивая Нелину руку выше локтя. – В отделение, стерва, захотела? Устроим.
– Оставьте нас, пожалуйста, – плача, только и сумела сказать Ляля. – Нам и так очень плохо. Мы совсем не то, что вы о нас думаете.
В эту неделю они, бедняжки, даже редко на улицу выходили. Целыми днями валялись и читали книжки, которые нашли на хозяйкином чердаке. Однажды Ляля принесла из букинистики сборник рассказов Шукшина. Сестры наслаждались всю ночь, читая вслух с выражением.
Рассказы натолкнули сестер на новую мысль. Первой идею подала, конечно, Неля. Сестры сидели рядышком на опрокинутых набок табуретах, чистили на ужин картошку. Просто Неля сказала:
– Лялька, здорово бы нам было уйти в деревню, ближе к лесу.
– К лесу? С какой стати?
– А с какой стати многие выдающиеся люди стремились вернуться на природу, в деревню? Все они искали смысл жизни и приходили к выводу, что он в единении с землей. Крестьянствовать, добывать себе пропитание… – Неля отложила нож, потому что разговор предстоял серьезный.
– Вот представь. Отыщем мы лесную завалященькую сторожку, выскребем, вымоем, обставим. Я возьму из дома зеленый торшер, а ты журнальный столик… ну тот, одноногий, польский. Прихватим полосатый ковер из спальни, под тигровую шкуру. Сделаем всё очень миленько. Главное, мы обретем самостоятельность, независимость. Маме все объясним, скажем, хотим сами добывать хлеб насущный. Она еще радоваться будет; что таких дочерей вырастила, – это Неля сказала очень неуверенно. – Как ты, Лялька?
И вот они уже фантазировали с безудержностью ничуть не меньшей, чем когда обдумывали план с гостиницей.
Бревенчатый домик будет стоять непременно на берегу пруда. По вечерам туман будет заволакивать окрестности молочными клубами. На другой стороне пруда будут расти душистые заросли черемухи, а в них – щелкать соловьи. В сарайчике они поставят кроличьи клетки. Ляля в низко повязанном платке, как у Марины Нееловой в фильме «С тобой и без тебя», босая, будет доставать из корзинки болотную травку и давать ее в хрупающие зубки кротких красноглазых крольчат. Решили, что не лишним будет завести поросенка. Под ноябрьские праздники они вызовут из деревни «мужика», который «заколет» поросенка и «освежует». «Мужику», само собой, нужно будет поставить «шкалик».
Долго думали, держать ли гусей. Ляля слабо сопротивлялась, говоря, что хлопот и так будет предостаточно: дом, огород, скотина… Но когда Неля, не скупясь на краски, нарисовала картину, как на красной вечерней зорьке из тумана чинной цепью выйдет большущая гусиная стая, и у всех гусей будут свернуты набок тугие зобы – Лялькино сердце дрогнуло.
Собаку завести – это непременно. Не какую-нибудь комнатную болонку, от которой воняет шампунем, а дворняжку – глупую, преданную и веселую. Огород – само собой. Они разобьют его на квадратики, самый большой отведут под картофель, квадратики мельче – под морковку, редис, петрушку и другую зелень, название которой они вспомнили из табличек на колхозном рынке.
В общем, пискнула Ляля, прелесть!
Еще оставался неразрешенный вопрос: телевизор. Ляля говорила, что умрет от тоски, если хотя бы часика четыре в день не посидит у голубого экрана. Неля категорически возражала против этого ящика вообще. Ведь, говорила она, им с Лялькой стоит только одну-единственную передачу посмотреть – и вся их затея к черту полетит, они не выдержат и удерут в город…
Следующий день был посвящен разговорам о предстоящей лесной жизни. Как это было здорово – после стольких дней бездействия вновь найти дело, зажить в бурном ожидании завтрашнего дня, тем более такого обещающего и лучезарного дня.
За завтраком Ляля неожиданно сочинила стихотворение, которое посвящала «С. Р»:
Неля порукоплескала скромному кудрявому автору и поинтересовалась, кто это «С. Р»? Уж не одноклассник ли Славка Рубан? Славка, вызывая страшную ревность Нели, два года подряд провожал Лялю домой и нынче подал документы в Саратовское танковое училище. И вообще, вряд ли бы он согласился «видеть лишь сосны да снег»: Славка любил посещать пивбары и обожал дискoмузыку.
Второе стихотворение получилось тоже само сoбой. Просто Ляля подозрительно притихла, пошевелила губами, а потом испуганно призналась:
– Нель, а я еще сочинила.
Неля быстренько занесла его в тетрадь, чтобы не забыть. Оно понравилось Неле больше. «В нем есть мысль, оно не такое расплывчатое и сентиментальное, как первое, и не посвящается никакому С.Р.
– и в том же обличающем духе дальше на двух листах.
Выезжать захотели сразу. Даже лучше, что на носу зима – к лету успеют проштудировать необходимую литературу по ведению личного подсобного хозяйства. У них оставалось еще достаточно денег (плоды изощренной Нелиной экономии – молодец, Нелька!) Ну, это туда-сюда, на билеты, на ночлег, на питание. В дороге еда получается почему-то всегда намного дороже. Ну и неужели, в конце концов, мать с отцом не захотят помочь дочерям, которые решили не покладая рук трудиться? Это только в первый год будет трудно, а потом, глядишь, сами сестры будут подкидывать в родительский дом сотенку-другую в месяц.
А вечером к дому подъехал новенькая «волга», и оттуда выбралась хозяйка с авоськами. Вошла, восхитилась уютом и чистотой комнаты, ужаснулась тому, как выглядят сестры («Как из концлагеря!»). Ляле велела немедленно растапливать печь, вместе с Нелей принялась выгружать провизию из авосек. Под конец даже вытащила бутылку вина и подмигнула девочкам.
Ляля с Нелей, сидевшие в последнее время на одной картошке, жаренной на маргарине, повеселели. Жаренье и паренье было в самом разгаре, когда в дом вошел молодой человек в светлом плаще.
– Сын. Толя, – сказала хозяйка с гордостью.
– Мам, куда сумки пристроить?
Ляле и Неле сказал:
– Как жизнь, студентки? Как учеба?
Почему-то сестрам одновременно показалось, что сын Толя догадывается о том, что Ляля с Нелей ни в каком институте не учатся. И что он знает о походе сестер на вокзал и видел от начала до конца их страшный позор. Именно поэтому, коrда подвыпившая хозяйка, с чувством перецеловав девочек, ушла проведать соседок, Неля сказала не без удовольствия:
– Просим передать вашей маме, что мы здесь жить больше не будем. Мы уезжаем в деревню.
Ей казалось, они наносят ощутимый удар хозяйкиным сладким расчетам: шестьсот рублей в год, не пито – не едено, собиралась выудить!
Сын Толя приподнял насмешливо бровь: «Да что вы говорите?!» И продолжал, как ни в чем ни бывало, разделывать на тарелке мясо и отправлять его маленькими порциями в рот.
– Узнаю знакомое, – говорил он в паузах между жеванием и проглатыванием, постукивая вилкой о край тарелки. – Своеобразная пощечина общественному вкусу. Пресловутая проблема отцов и детей. Искаженная идея толстовщины. Ну что ж, каждому хочется заявить о себе. Чем оригинальнее, тем лучше!
Неля прямо лицом потемнела. Глупая Ляля все испортила. Счастливая и доверчивая, она рассказала слегка заплетающимся от бокала вина языком о бревенчатом домике на берегу пруда, о стае жирных гусей, о смешнецком щенке, о кроликах в клетке. Рассказала, простодушная и доверчивая, сама как кролик, выпущенный из этой клетки. Сын Толя аккуратно подчищал кусочком хлеба соус из свиной печенки, и бровь у него была насмешливо приподнята.
– Должен вас разочаровать, девушки, ничего у вас не получится. Кстати, что же вы учебу бросаете? Не по зубкам оказалось?
– Скажете тоже, не по зубкам, – оскорбилась Неля. – И почему это у нас ничего не получится, любопытно узнать?
Сын Толя утер губы платочком.
– С чего начнем?… Предположим на минутку, что вы всерьез намереваетесь воплотить в жизнь эту деревенскую идиллию. Предположим. Предположим также – из области фантастики, – что вы, коренные изнеженные горожанки, справитесь с хозяйственными расчетами и физической работой, и с мало-мальской техникой. Найдете мужей-сподвижников (Неля фыркнула). И все равно ничего у вас не получится, девушка вы сердитая.
Во-первых, вам самим все это будет невыгодно. Нет соцпакета: ни бюллетеней, ни отпусков, ни твердой зарплаты, ни стажа, ни пенсии – если заглядывать далеко. Одни-одинешеньки, брошены на произвол судьбы…
Ляля с Нелей переглянулись. Черт знает, как они это выпустили из виду?
– Но слушайте-ка, – враждебно сказала Неля. – А разве мы не будем трудиться? Разве плохо, что мы сами будем кормить себя? Одна наша знакомая, например, всю жизнь не работала – и ничего. Прожила.
(Ляля усиленно закивала головой: правда, мол, правда.)
Сын Толя пожал плечами: дескать, это уж не мое дело.
– И второе. Предположим также, что вам нарезали земельный участок и вы получили разрешение содержать усадьбу и даже кое-какие деньги от биржи труда. Видите, девушки, я вторично иду на уступку, а вы сердито на меня смотрите… Так вот, самое главное: попробуйте сбыть то, что вы вырастили на своем огороде, ха-ха! Попробуйте пробиться на рынок! Да вас немедленно обложат такими налогами на недвижимость, на пользование землей, на разрешение торговать, что вы только заохаете. И вряд ли расплатитесь плодами трудов своих.
– На разрешение торговать?! – изумилась Неля. – Да нам в ножки должны за это поклониться, а не налогами обкладывать… И потом, ведь мы будем жить не на поле, а так… на опушке леса где-нибудь. Ведь опушка все равно ничья.
– Здравствуйте, я ваша тетя. Государственная! И не дешевая, между прочим, если в живописном местечке. Не понимаю, чем вы на уроках истории занимались?
Вернулась хозяйка. Сын Толя, заботливо поддержав разомлевшую мамашу, усадил ее на заднее сидение, помахал ручкой и уехал. Ляля заплакала. Второе предприятие, задуманное в телячьих восторгах, проваливалось постыдным образом. Нелю удручала перспектива – снова страдать при мысли о родителях, наверно, сходящих с ума в это самое время, снова – ничего не делать, снова – есть картошку на маргарине:
А тут пошли осенние затяжные дожди. Голая ветка акации царапалась и скреблась колючками в стекле, и унылое это царапанье напоминало звук беспрерывно вывертываемой из ржавого патрона лампочки. Ляля сотый раз подходила к календарику и думала, что после их отъезда из дома пошел, ни много ни мало, второй месяц…
Из окна было видно, как через железнодорожную линию торопливо идут люди – время обеда. А Ляля могла валяться на койке хоть два, хоть три часа, хоть до вечера. Или могла, закутавшись в хозяйкину шаль, послоняться по избе и жалобно попеть русские народные песни. Или поспать. Но от спанья уже тошнило.
Ляля вспомнила, как на уроке новой истории классный придурок Адик пискнул из-за парты, что он бы не отказался всю жизнь быть безработным, все тогда прямо с мест попадали от хохота. «Дурачье, – думала теперь Ляля со злобой, – вот дурачье».
Хлопнула дверь. Неля вернулась из магазина. За обедом ели картошку с селедкой пряного посола. Неля ела и рассматривала прозрачный от масла обрывок газеты, в которую была завернута селедка.
– Лялька, – сказала она глухим низким голосом, ее рот был забит картошкой. – Вот тут председатель сибирского хозяйства приглашает к себе на работу. Обещает обеспечить жильем… Выплатить подъемные какие-то.
– Денег нет, – слабо возразила Ляля.
– На дорогу б наскребли. А там не бросят же с голода умирать.
– Все равно ничего не получится.
Столько разочарований они претерпели, что впору было разувериться во всем светлом и хорошем в жизни. Им обеим хотелось быстрее, точно назло кому-то, покинуть этот противный город, где так неудачно началась их самостоятельная жизнь; избавиться от свидетелей их неудач. И они вскочили и начали собираться, оставив на столе недоеденными картошки и слюдяные кусочки сельди. Впрочем, не зря говорится «нужда научит»: потом они аккуратно завернули остатки еды в бумажку – вполне хватит еще на один ужин.
Дел предстояло немало: узнать на вокзале расписание, упаковать чемоданы – путь их ждал неблизкий, прибрать за собой избу, наконец-то написать письмо домой, где признаться во всем, во всем.
Поделиться книгой: