Помоги проекту - поделись книгой:
Под романтической нацией здесь понимается идеал этнической нации, зарождавшийся на территории немецких княжеств под влиянием идей Просвещения, романтического искусства и интеллектуальной реакции на Французскую революцию.
Популярные в российских просвещенных кругах начала позапрошлого века идеи были близки и царю Александру I, не скрывавшему симпатий к идеалу гражданственности[101]. К этим идеям он вернется во время и после Наполеоновских войн, когда дарует Финляндии (1809) и Царству Польскому (1815) конституцию. В 1818 г. граф Николай Новосильцев в Варшаве начинает работать над «Государственной уставной грамотой», завершив ее к 1820 г. Проект имперской конституции содержал в себе целый ряд положений, превращавших российское самодержавие в конституционную монархию, и подразумевал под собой воплощение идеалов гражданской нации[102]. Но к началу 1820-х гг. у Александра I уже, видимо, не хватало политической воли на столь радикальные реформы. Установить представительное правление на остальной территории империи самодержец так и не решился.
Вместо него об их воплощении задумались представители высших слоев российского общества – будущие декабристы. Еще за три года до восстания декабристов, в 1822 г., Павел Пестель начинает работать над проектом конституции будущей России. Этот проект был озаглавлен как «Русская правда»; в нем уже заметно более значительное влияние концепции этнической нации[103]. В проекте Пестеля нарочито много древнерусских архаизмов. Вместо «нации» автор подчеркнуто использует слово «народ». Название проекта Конституции возводится к своду законов Ярослава Мудрого. В отношении нерусских народов Пестель предлагает осуществлять программу ассимиляции – русификации.
Провал восстания декабристов в 1825 г. привел к тому, что слово «нация» в Российской империи оказывается под запретом в связи с общими «заморозками» во внутренней политике нового императора Николая I. Сам термин «нация» становится символом революционных, вольтерианских устремлений части российских элит. Чуть позже этому также поспособствовало Польское восстание 1830–1831 гг., ставшее водоразделом в истории взаимоотношений российского государства с национализмами окраин.
Николай I и его окружение, видимо, хорошо понимали, что сам процесс идеологических и культурных заимствований из Европы неостановим и контролировать его едва ли возможно. Тогда российская монархия предприняла неожиданный ход, состоявший в упреждающем концептуальном заимствовании. Государство-империя как «единственный европеец» в стране создало государственный «имперский национализм». Б. Андерсон назвал такое сращение империи и антиимперских националистических принципов «официальным национализмом». В знаменитых «Воображаемых сообществах» он писал:
Ключом к определению места «официального национализма» – волевого соединения нации с династической империей – будет напоминание о том, что он появился после массовых национальных движений, которые с 20-х годов XIX в. множились в Европе, и в ответ на них. Если эти национализмы были смоделированы по образцам, взятым из американской и французской истории, то теперь они, в свою очередь, сами стали образцами. Требовалась лишь изобретательная ловкость рук, чтобы дать империи возможность явить свою привлекательность в национальном наряде[104].
Изобретателем «официального национализма» в России стал министр народного просвещения граф Сергей Уваров. В своей вступительной речи на должность министра в 1833 г. он уже набросал ее общие контуры:
Углубляясь в рассмотрение предмета и изыскивая те начала, которые составляют собственность России <…> открывается ясно, что таковых начал, без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить – имеем мы три главных: 1) Православная Вера. 2) Самодержавие. 3) Народность[105].
Сокращенно разработанная Уваровым концепция «официальной народности» – национализма так и будет называться: «Православие – самодержавие – народность». Уваровская триада станет своеобразным парафразом и антитезой основных лозунгов Великой Французской революции о свободе, равенстве и братстве.
Наличие слова «народность» в триаде – это попытка внедрить в русский язык эквивалент понятия «нации», но одновременно с этим и стремление очистить официальный русский язык от иностранного термина. Уваров четко выразил свое отношение к нации:
Приняв химеры ограничения власти монарха, равенства прав всех сословий, национального представительства на европейский манер, мнимо-конституционной формы правления, колос (империя. –
После формулирования принципов «официальной народности», то есть официального национализма, граф Уваров приступает к созданию институциональной платформы для будущего использования русского национализма как инструмента легитимации монаршей власти и политической мобилизации населения. В качестве мнимого источника государственного национализма было взято этническое большинство – русские. В университетах начали создавать кафедры русской истории и словесности. К созданию официального исторического нарратива были привлечены старые церковные идеи о единстве Великой, Малой и Белой Руси. Российский историк Николай Устрялов в это же время пишет «единый учебник» для гимназий, в котором высказывает одну из ключевых идей русского официального национализма: борьба России с Польшей носит характер возвращения прежних, утраченных «русских территорий». Другой важнейшей частью новой имперской идеологии становится курс на русификацию окраин, в том числе и неславянских. А. Миллер констатирует:
Русский национализм как общественное настроение и «официальный национализм» самодержавия представляют собой тесно связанные, но самостоятельные явления, иногда идущие рука об руку, но не менее часто и конфликтующие[107].
Спускаемый сверху имперский русификаторский проект постепенно находил своих сторонников, которые уже без участия государства поддерживали и одобряли необходимость русификаторских усилий. Так, известнейший и влиятельный публицист эпохи Великих реформ Михаил Катков, отзываясь на Польское восстание 1863 г., рассматривал русских как имперскую нацию, вступление в которую открыто через механизм культурной ассимиляции[108]. Согласно этому проекту, «трансформация империи предполагалась как создание национальной метрополии – с имперской политикой в отношении окраин: политика “гегемонии” в отношении Финляндии и Польши и колонизационная политика в отношении “восточных” и “южных” колоний»[109].
Отождествление империи с русским национализмом имело далеко идущие последствия. Это была попытка трансформировать быстро архаизирующуюся имперскую государственность в империю, опирающуюся на русское «национальное ядро»[110]. В условиях континентальной империи это вело к возникновению конфликтов, ситуации соревнования между различными националистическими проектами: украинским, польским, позже белорусским и собственно русским имперским. Сознательно или нет, но имперское руководство, страшась революции, способствовало превращению русского национализма в сугубо этнический. При этом национализм этнического большинства оказался заложником империи. Если первоначально идея нации противопоставляется имперскому «дремотному неразличению наций»[111], то русский национализм оказался силой, призванной удержать империю от распада. Именно поэтому в российской научной литературе часто вместо «официального национализма» используют термин «имперский национализм» – спущенный сверху, он на долгое время стал основой дискурса русского национализма.
Из-за этого произошло событие, до сих пор мало осмысленное российской историографией. Если воспользоваться теорией М. Хроха[112], который считает роль интеллигенции ключевой для «воображения» наций в Центральной и Восточной Европе, то становится ясно, что русские интеллектуалы (интеллигенция) были искусственным образом отстранены от участия в создании национального проекта. Русский национализм не произрастал «снизу», не был попыткой национальной элиты сбросить имперское ярмо. В силу того что национальный принцип был взят империей на идеологическое вооружение, те, кто должен был стать национальной интеллигенцией, все сильнее удалялись от государства, противопоставляя ему свои чаяния и запросы. Распространение социализма в среде русской интеллигенции начиная с середины XIX века переносило фокус ее устремлений в социально-экономическую сферу.
После революции 1905–1907 гг. в империи усилился процесс политической фрагментации, результатом которого стало появление политических партий разной направленности: либеральной, консервативно-монархической (с опорой на государственный национализм), социалистической (умеренные и радикалы), – а также левых националистических партий в провинциях империи. Результатом этого процесса стало постепенное оформление самостоятельных национальных проектов вне рамок «официального национализма», прежде всего у кадетов и эсеров (правой фракции). Б. Корниенко указывает, что после 1905 г. началось и оформление «специализированных» русских националистических партий, которые отличались от типичных «черносотенных партий»; в первую очередь речь идет о «Всероссийском национальном союзе»[113].
Д. Хоскинг считает, что в начале XX века Россия предприняла смелый эксперимент: правители пытались, в равной степени преднамеренно и неосознанно, превратить полиэтническую империю в национальное (русское) государство, а самодержавие – в конституционную монархию[114]. Именно тогда были сделаны первые шаги к созданию из разнообразного и рассеянного имперского «материала» основ будущего национального государства. Э. Лор назвал это сложное социально-политическое состояние «национализирующейся империей»[115].
Но в 1917 г. «официальному национализму» Российской империи, который свелся к этому времени главным образом к русификации окраин империи (что де-факто означало форму национального строительства), суждено было потерпеть крах вместе со Старым порядком. Однако парадоксальным образом это не привело имперский национализм к окончательному историческому поражению.
Партия большевиков и ее главный идеолог Владимир Ленин никогда не игнорировали национализм ни в качестве инструмента реакционной политики, ни в качестве конкурирующей идеологии в борьбе за умы масс. С подачи Ленина в 1913 г. будущий «вождь народов» Иосиф Сталин написал статью «Марксизм и национальный вопрос», ставшую впоследствии одним из основополагающих текстов для советской национальной политики. Сталин называл нацию
исторически сложившейся устойчивой общностью людей, возникшей на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры[116].
Революционные процессы 1917 г. и последующий распад Российской империи продемонстрировали конкурентоспособность и мобилизующую силу националистических движений. После того как в начале 1920-х гг. территорию Российской империи удалось «собрать» почти в полном объеме в рамках созданного Советского Союза, большевики занялись переосмыслением своей национальной политики. Плодом их интеллектуальных усилий стала разработка так называемой политики коренизации.
Авторитетный историк советской национальной политики Т. Мартин охарактеризовал СССР как империю «положительной деятельности» (The Affirmative Action Empire)[117]. «Положительная деятельность», или «позитивная дискриминация», являлась целенаправленной политикой советских властей по развитию культуры и самосознания этнических меньшинств, направленной на достижение двух целей: взять под собственный контроль политику деколонизации, проявившуюся в событиях после 1917 г., и нейтрализовать национализм этнического русского большинства, в котором лидеры СССР видели угрозу для большевистского (отметим – имперского по своей сути) проекта «собирания земель».
В обозначенный период в официальной риторике власти апеллируют к интернационализму трудящихся – единству интересов рабочего класса вне зависимости от национальной принадлежности. Постепенно входящий в оборот термин «советский народ» на первых этапах своего употребления обозначает чаще всего всю совокупность жителей советского государства.
С началом 1930-х гг. отношение властей к прежней национальной политике меняется. Начавшийся грандиозный социальный эксперимент, связанный с воплощением в жизнь целей первого пятилетнего плана в конце 1920-х гг., привел к социально-экономическому кризису. Его прямым следствием были признаки утраты центральной властью контроля над ситуацией в стране. В кругах этнических элит союзных республик стало звучать мнение о том, что политика партийного руководства мало чем отличается от имперской русской политики. В немалой степени это было связано с тем, что для эффективного воплощения целей индустриализации требовался единый язык, в качестве которого естественно выступил наиболее распространенный язык этнического большинства – русских. Следствием этого стало преднамеренное и непреднамеренное ущемление (особенно на фоне прежней политики коренизации) языков этнических меньшинств и созданных большевиками титульных наций союзных республик. В СССР началась (или возрождалась) политика русификации под контролем центральной власти.
Д. Хоскинг так объясняет природу «сталинской русификации»:
Логика конфликтов, порожденных «великим социалистическим наступлением», заставила советских вождей занять прорусскую позицию. Они начали придавать должное значение тому факту, что русские были носителями многонациональной идеи (прежнее «триединство» русского народа. –
Сам Хоскинг называет начавшуюся в 1930-х гг. русификацию – «реабилитацией России», подчеркивая, что она носила выраженный имперский и этатистский, а вовсе не этнический характер. В этот период были фактически уничтожены основополагающие цитадели дореволюционного русского сознания – сельская община и православная церковь.
По своему содержанию новая национальная политика Сталина в известном смысле возвращалась к лекалам Российской империи. «Официальный национализм» Советского Союза, так же как и его предшественник, имел «русские корни», но являлся идеологией сохранения полиэтнического государства на огромных территориях Северной Евразии.
Некоторые историки склонны думать, что окончательной хронологической точкой сбора французской нации явилась Первая мировая война (1914–1918), когда в окопах миллионы мужчин усвоили исторический нарратив, национальные идеалы, мифы и культуру, которые транслировались государственной пропагандой: людям было необходимо понимать, за что они погибают[119]. В России подобной точкой перелома стала Вторая мировая война.
Именно тогда русский национализм становится органичной частью государственной идеологии. В 1941–1945 гг. апелляции к историческому прошлому русских стали всеобъемлющими: реабилитировались цари, полководцы, деятели культуры. Отныне в историческом нарративе, создававшемся под зорким надзором Кремля, Советский Союз не был антитезой Российской империи, но ее историческим продолжением. Для утверждения этой идеи со всей мощью работал советский пропагандистский аппарат в органах административного управления, в сфере образования и культуры.
Д. Бранденбергер не вполне удачно использует для обозначения этого явления сложный и многозначный термин «национал-большевизм». Под ним он понимает сталинскую политику, направленную на формирование современного русского национального самосознания под воздействием мобилизации населения в 1930–1950-е гг., коммунистического популизма и массовой культуры[120]. Как известно, урбанизация имеет центральное значение для утверждения «национального принципа»[121]. Русские стали городской нацией в результате сталинской политики индустриализации, а значит, итоги национальной политики Сталина – возвращение к «официальному национализму», совмещение популизма и русификации, авторитарное понимание власти, роль Второй мировой как точки сбора нации – легли в основу развития русского национализма и самосознания в позднесоветское и постсоветское время. В данной главе вместо «национал-большевизма» Бранденбергера будет использоваться либеральный публицистический термин из 1990-х гг. –
Интересно, что в силу авторитарного характера «официального национализма» Сталина любые националистические инициативы на местах строго пресекались. Так, во второй половине 1940-х гг. в Ленинграде местное партийное руководство предложило ряд инициатив, направленных на развитие русского национального самосознания. Например, предлагалось сделать столицей РСФСР Ленинград, оставив за Москвой только статус «имперской» советской столицы[122]. Результатом этих предложений стало «Ленинградское дело» и расстрел ленинградской партийной верхушки.
Постсталинский период развития русского национализма в ограниченных объемах данной главы описать не представляется возможным. Стоит остановиться только на ключевой идее русских националистов обозначенного периода – «русской партии». Н. Митрохин указывает, что в силу невозможности оказывать реальное воздействие на политику в условиях авторитарного советского государства движение русских националистов в СССР сделало ставку на «русскую партию», под которой подразумевалось наличие в партийной номенклатуре «русских лоббистов»[123]. В силу этих ничем не подкрепленных надежд русский национализм, даже не будучи официальной доктриной в постсталинском СССР, оставался охранительной идеологией. Это способствовало дальнейшему сращиванию патерналистского популизма и «официального национализма».
Рождение современного русского национализма связано с эпохой Перестройки. В мае 1987 г. на Манежной площади впервые в советской истории был проведен митинг русских националистов, организованный обществом «Память». Общество было первой с 1917 г. русской националистической организацией, действовавшей в легальном поле. Основой идеологии «Памяти» было возрождение идей черносотенства с присущими им ксенофобией, антисемитизмом, клерикализмом и поддержкой авторитарной модели[124]. Это течение набирало обороты начиная с 1960-х гг. В годы Перестройки возвращение к подобным идеям было обусловлено поиском всеобъемлющей идеи, альтернативной государственной коммунистической идеологии.
Однако показательно, что «Памяти» так и не удалось стать по-настоящему массовой политической партией. Самым главным своим политическим противником «Память» видела не КПСС, а разнообразные демократические силы, которые сначала концентрировались вокруг диссидентской организации «Демократический союз», а затем – «Демократической России», образованной на основе оппозиционной межрегиональной депутатской группы на съездах народных депутатов СССР в 1989–1990 гг. Тогда «новые черносотенцы» полностью проиграли демократам в идеологическом соревновании. Результатом стала быстрая маргинализация черносотенной риторики.
Тем не менее националистическая альтернатива демократическому движению не заставила себя долго ждать. В 1990 г. появляются отколовшиеся от центральной партийной линии Коммунистическая партия РСФСР и «Большевистская платформа в КПСС»[125]. Эти организации не скрывали своей оппозиционности по отношению к курсу М. Горбачева. Идеалом в советском и не только советском прошлом они видели эпоху Сталина. «Красно-коричневый синтез», который в послевоенные годы с разной степенью активности использовался руководством КПСС в качестве элемента государственной идеологии, в начале 1990-х гг. превратился в оппозиционную сначала к советским реформаторам, а затем и к российскому руководству систему взглядов.
После роспуска КПСС и распада Советского Союза в России вокруг «красно-коричневого синтеза» происходит медленное сплачивание оппозиционных по отношению к президенту Б. Ельцину политических сил. По мере втягивания России в конституционный кризис 1993 г. «красно-коричневые» стали концентрироваться вокруг Верховного Совета РФ. Благодаря тому что изначально сталинский «красно-коричневый синтез» успешно совмещал позитивный образ Российской империи с прославлением советской великодержавности, представители возрожденного черносотенства без труда влились в «красно-коричневое» движение. Однако поражение Верховного совета в противостоянии с президентом Ельциным привело к политической маргинализации этого движения.
В начале 1990-х гг. для этого были и объективные причины. «Красно-коричневые» идеи великодержавия и исключительности России не пользовались популярностью у населения[126]. Но постепенно с этим росло и общественное разочарование от реалий постсоветской России. В декабре 1993 г. первое место (по партийным спискам) на первых постсоветских выборах в парламент получает Либерально-демократическая партия В. Жириновского (ЛДПР) – 22,9 %; в декабре 1995 г. на парламентских выборах побеждают коммунисты Г. Зюганова, считавшие себя наследниками КПСС, – 34,9 %. На протяжении десяти лет эти партии были единственными политическими силами, озвучивавшими имперско-националистические лозунги, и одновременно способными оказывать влияние на принятие политических решений. Об особенностях их националистической риторики будет сказано ниже.
Остальной русский национализм был выведен из легального поля. Согласно положениям российской Конституции, принятой в декабре 1993 г., российские власти ставили своей целью оформление в стране гражданского национализма. В ситуации «парада суверенитетов» и растущего регионального сепаратизма этнических меньшинств под ним понималось не столько массовое общественное участие в политической жизни, сколько все то же старое имперское «дремотное неразличение народов». Жителям России предлагалось отказаться от этнической и принять российскую «гражданскую» идентичность. В связи с растущими после 1993 г. авторитарными тенденциями российской власти принципиальный для гражданского национализма вопрос об участии жителей страны в выработке общественного консенсуса постепенно снимался с повестки дня. Гражданский национализм в понимании власти и обслуживавших ее экспертов – это прежде всего недопущение этнических конфликтов и сепаратизма. Именно эта система взглядов была закреплена в принятой в 1996 г. «Концепции государственной национальной политики»[127].
Русский национализм после поражения в 1993 г. «красно-коричневой» коалиции и вплоть до середины 2000-х гг. претерпел сложные трансформации. «Красно-коричневый синтез», положенный в его основание, давал благодатную почву для того, чтобы разношерстные левые и правые силы видели в постсоветской России чуждое государство. Страна воспринималась как осколок Советского Союза, в котором власть и ресурсы не принадлежат «простым русским людям». Фактически во всех постсоветских республиках, кроме России, у власти оказались националисты (или, вернее, советские элиты, взявшие на вооружение националистическую повестку), апеллировавшие к этническому большинству. В России же была воспроизведена – по советским лекалам – «мягкая» имперская модель, которая вначале совершенно игнорировала «русский вопрос». Характерна перемена в первой половине 1990-х гг. смыслового значения старого лозунга черносотенцев – «Россия для русских». До 1917 г. он означал прежде всего русификаторские усилия власти; в постсоветский период он стал призывом к расширению политических и юридических прав этнического большинства.
Естественно, что в такой ситуации российские власти оказывали целенаправленное противодействие русским националистам. Последовательно были разгромлены или маргинализировались все крупнейшие националистические партии и движения в России, сменявшие друг друга: общество «Память», Русское национальное единство (РНЕ), движение наци-скинхедов в начале 2000-х гг., Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ). Статья 282 против разжигания национальной, религиозной или социальной розни, введенная в Уголовный кодекс РФ в 1996 г. одновременно с принятием «Концепции национальной политики», стала мощным инструментом борьбы с русскими националистами.
Надо отметить и две другие важные причины маргинализации русского национализма – нацификацию и противодействие ему национализмов этнических меньшинств. Пик национализма как политического течения пришелся на первую половину XX века, завершающая стадия которой совпала со становлением германского национал-социализма. Симпатии политиков-националистов к этой идеологии и ее дальнейшее осуждение и фактический запрет после 1945 г. привели к тому, что этнонационалистический дискурс стал резко осуждаться. При этом для многих националистов разных стран символика и организация немецких нацистов стала ролевой моделью. Русские националисты приобщаться к этой моде стали уже в 1950-х гг.[128], а по-настоящему массовым это явление стало после 1991 г. Из-за того что в советское время любые проявления «неофициального» национализма не допускались, а победа во Второй мировой войне стала конституирующей для массового сознания, политические движения, испытавшие идейное и эстетическое влияние нацизма, не могли рассчитывать на широкую поддержку общества.
Противодействие национализмов этнических меньшинств русскому национализму носило не линейный, а циклический, маятникообразный характер[129]. В 1990-е гг. «парад суверенитетов» региональных элит и пробуждение национализмов окраин были стимулированы распадом СССР и ослаблением центральной власти. Но русские националисты на это отреагировали далеко не сразу. Ситуация начала меняться лишь во второй половине 1990-х гг. Социологические опросы «Левада-Центра» фиксировали рост этнического самосознания русских на протяжении 15 лет. В 1998 г. поддержка лозунга «Россия – для русских» находилась на минимальном уровне – 13 %, в 2003 г. она достигла 21 % и вплоть до 2013 г. с перепадами выросла до значения в 23 %[130].
Основным источником такого роста стали антикавказские и антимигрантские настроения, оказавшиеся в центре дискурса русских националистических движений в начале 2010-х гг. Антикавказские настроения начали расти еще в середине 1990-х гг. и были напрямую связаны с Чеченской войной. Позже к этому фактору добавились и другие; прежде всего – нарастающий приток нерусских мигрантов в большие города России. Нерусская миграция состоит из двух разных потоков: это трудовые мигранты из бывших советских республик – Украины, Беларуси, стран Средней Азии и Южного Кавказа, и мигранты из перенаселенных республик Северного Кавказа. В результате этническая напряженность вылилась в погромы и крупные несанкционированные акции русских националистов: Кондопога в Карелии (2006), митинг на Манежной площади в Москве (2010), Пугачев в Саратовской области (2013), район Бирюлево на окраине Москвы (2013).
Тем не менее всю свою постсоветскую историю русский национализм оставался попутчиком власти, так как основополагающий для него – охранительный по отношению к империи – элемент никуда не исчезал долгое время ни у «красного», ни у «коричневого» крыла. В начале 2000-х гг. националисты поддержали курс В. Путина на борьбу с распадом Российской Федерации и сепаратизмом в этнических республиках. Националистические идеологи вплоть до начала 2010-х гг. не могли предложить обществу ничего такого, чего не могла предложить власть. В свою очередь, последняя позволяла себе публично заигрывать с национализмом. Так, в марте 2008 г. Путин заявил: «Он (Д. Медведев. –
Но подобные высказывания являлись единичными в публичной риторике представителей российской власти, и в них скорее говорилось о желании возращения России былого статуса сверхдержавы и предотвращения распада страны, что само по себе никак не противоречило идеям русских националистов.
Говорить о едином или даже о нескольких признаваемых всеми лидерах националистов в современной России не приходится. За последнюю четверть столетия на эту роль могли претендовать только Дмитрий Васильев – руководитель общества «Память», и Александр Баркашов – его телохранитель, а впоследствии глава движения «Русское национальное единство» (РНЕ). Но пик политической популярности этих деятелей приходится на годы Перестройки и первого срока президентства Ельцина. В первое «путинское» десятилетие ничего принципиально не изменилось.
До 2011 г. русские националисты мало чем отличались от других политических движений, которые оказались в немилости у действующей власти. Ни либеральная общественность, ни сторонники левых идей до последнего времени также не имели во главе консолидирующей фигуры. Такой фигурой мог стать Алексей Навальный, который мог одинаково претендовать на роль лидера и оппозиционных либералов, и националистов, особенно после того, как осенью 2011 г. поддержал националистическую акцию «Хватит кормить Кавказ», вышел на «Русский марш 2011» и активно за него агитировал[132]. Но после событий зимы 2011/2012 гг. и особенно выборов в Координационный совет оппозиции, организованных непосредственно командой Навального и состоявшихся в октябре 2012 г., стало ясно, что оппозиционно настроенные граждане в целом не поддерживают националистов. В ноябре 2012 г. Навальный на «Русский марш» уже не пришел, сославшись на болезнь[133]. И далее он старался дистанцироваться от националистического движения.
Только в 2013 г., во время предвыборной кампании по избранию мэра Москвы, Навальный вернулся к риторике борьбы с незаконной миграцией. Но исполнявший на тот момент свои обязанности мэра Сергей Собянин обладал реальным административным ресурсом для перехвата антимигрантской повестки. В Гольянове был создан лагерь для содержания пойманных нелегальных мигрантов, в котором содержалось 586 человек[134]. «Эмигранты и Собянин – последний месяц я только это и слышал. Более того, они даже умудрились своровать у нас несколько пунктов из программы, выступить с ними», – с нескрываемой обидой говорил в июне 2013 г. лидер националистического объединения «Русские» Дёмушкин[135].
Влияние и популярность современных националистических идеологов продуктивно рассматривать, используя придуманное властью и навязанное обществу в последние десять лет различение между «системной» и «несистемной» оппозицией. «Системная» оппозиция сотрудничает с властью и представлена в представительных органах. «Несистемная» оппозиция не только не представлена в законодательных собраниях различного уровня, но и подвержена постоянному давлению со стороны Кремля.
Главным «системным» националистом является Владимир Жириновский – лидер Либерально-демократической партии России (ЛДПР), одним из ключевых лозунгов которой в 2011 г. стал слоган «Мы за русских! Мы за бедных!»[136]. Для многих националистически ориентированных избирателей лидер ЛДПР оказывается единственной приемлемой кандидатурой для голосования на парламентских и президентских выборах, но ни популярностью, ни авторитетом у активистов русского национализма он не пользуется. Жириновский является едва ли не единственным политиком, который последовательно озвучивал идеи о защите прав русских, но, как и власть, скорее в контексте великодержавнических, имперских амбиций, а не сугубо националистической повестки дня.
На сходных, но несколько иных позициях стоят Коммунистическая партия Российской Федерации (КПРФ) и ее лидер Г.А. Зюганов. По своему идеологическому содержанию КПРФ является не просто националистической партией, но самой влиятельной сталинистской организацией в России (см. подробнее главу 3).
Вышеописанными партиями ограничен круг «системной» националистической оппозиции. Но великодержавническая риторика является одним из фундаментов провластной элиты и представителей Кремля. Однако и здесь наличествует некоторое идеологическое разнообразие. Так, Наталия Нарочницкая активно пропагандирует цивилизационный православный русский национализм, близкий к идеологии «официального национализма» Российской империи. Александр Дугин является создателем термина «евразийская сверхдержава», которым он обозначает важнейшую цель российской внешней политики – интеграцию постсоветских стран в единое политическое пространство и противостояние Западу[137]. На позициях, близких к идеологии КПРФ, стоит Александр Проханов – главный редактор газеты «Завтра», являющейся самым влиятельным СМИ, стоящим на великодержавнических позициях. В 2012 г. он возглавил «Изборский клуб», в который вошли и вышеуказанные «охранители» российской власти (см. главу 7).
Режиссер Никита Михалков не только поддерживает нынешнюю власть, но и активно пропагандирует «официальный национализм». Так, в своем «Манифесте просвещенного консерватизма» он пишет:
Здоровый просвещенный национализм – национализм полиэтнический и поликультурный. Это свободный, творческий, в настоящем смысле слова созидательный национализм. В нем нет комплекса инородства. Он не боится соперничества и поглощения чужеродными элементами. Напротив, он способен впитывать и творчески перерабатывать их в себе. Именно такой тип национализма создавал в мировой истории великие империи с позитивной миссией, которые были свойственны византийской, англосаксонской и российской государственности[138].
Самым же интересным персонажем в провластной элите, разделяющей националистические взгляды, является Егор Холмогоров. В 2000-х гг. он выпустил программные для русского национализма книги «Русский проект. Реставрация будущего» и «Русский националист», которые, однако, не снискали большой популярности у аудитории. Кроме того, до украинских событий 2013–2014 гг. он был одним из немногих русских националистов, много выступавших в центральных СМИ. С одной стороны, Холмогоров был признанным участником весьма оппозиционного «националистического бомонда», но при этом никогда не скрывал, что поддерживает курс В. Путина. Его, таким образом, на момент 2013 г. можно было рассматривать как связующую фигуру между «системными» и «несистемными» националистами.
Многие идеологи русского национализма на протяжении последних двадцати лет в том или ином виде провозглашали свою оппозиционность действующей власти. Они обвиняли ее в целенаправленном подавлении русского движения, невнимании к проблемам этнического большинства и нежелании бороться с наплывом мигрантов в крупные города страны. Хотя интенсивность такого рода обвинений время от времени снижалась из-за задаваемой властью повестки дня.
В 2010–2013 гг. наметилось ключевое изменение в националистической риторике, которое можно охарактеризовать как демократический поворот. Он совпал с началом формирования «антисоветского консенсуса», самым выразительным проявлением которого стало создание отдельной антисоветской колонны на «Русском марше 2012»[139]. С тех пор националистические лидеры все чаще в своих публичных выступлениях стали открещиваться от авторитаризма и сталинизма. Подобные тенденции в риторике, в свою очередь, трансформировали основной круг ключевых для современного русского национализма идей. Важно подчеркнуть, что эти перемены затронули именно «несистемных» националистов.
Лидеры формирующегося национал-демократического движения являлись завсегдатаями трибун оппозиционных митингов в Москве в 2011–2013 гг., а их сторонники составляют большинство в националистической колонне во время протестных акций. Е. Галкина так характеризует их ключевые отличия от национал-патриотов, основные идеологи которых принадлежат к группе «системных» националистов:
Нацдемы, как правило, весьма эмоционально винят Советскую Россию в уничтожении крестьянства, традиций самоуправления, в национальной политике, направленной на подавление русской этничности, в диктате государства и тоталитаризма[140].
Сегодня эти претензии адресуются уже Российской Федерации, которая мыслится как прямой наследник политики Советского Союза в отношении русского большинства. На подобных позициях стоят лидеры Национал-демократической партии и самые активные из «несистемных» националистов: Константин Крылов, Владимир Тор, Ростислав Антонов, Александр Храмов и другие. Таких же взглядов придерживается и Валерий Соловей – лидер партии «Новая сила».
Гораздо дальше в национал-демократической риторике пошли идеологи «Национал-демократического альянса» Алексей Широпаев и Илья Лазаренко. Ими отвергается не только советский период истории, но и имперское наследие эпохи Романовых. Они и их сторонники выступают за пересмотр современных федеральных отношений и создание русских республик, в своих рассуждениях часто трактуя распад России как общее благо[141]. Исторически своими предшественниками они видят русских коллаборационистов времен Второй мировой войны и их лидера генерала Андрея Власова[142].
Особняком в 2012–2013 гг. стоял вдохновитель самого модного националистического интернет-проекта «Sputnik & Pogrom» Егор Просвирнин[143]. Свою деятельность он характеризует как «интеллектуальный национализм», ссылаясь на низкий уровень рефлексии и знания истории, свойственный, по его мнению, среде русских националистов. В своих программных текстах центральное внимание Просвирнин уделяет необходимости демократических перемен для русского народа, ссылаясь на важность строительства русского национального государства. Вместе с этим он является одним из самых последовательных и ярких критиков советского проекта, а также современного левого движения. Однако антикавказская, антивластная, а также во многом антилиберальная риторика большинства его текстов мало отличает главного редактора «Sputnik & Pogrom» от остальных «несистемных» националистов.
В целом, несмотря на широкое распространение национал-демократических идей, которое трансформирует идеологию части «несистемного» националистического истеблишмента, в нем немало тех, кто придерживается и традиционных для постсоветского национализма идей.
Ярким примером последних в обозначенный период являлся Дмитрий Дёмушкин – лидер организации «Этнополитическое объединение “Русские”», которое объединило основную массу мелких националистических движений и членов разгромленных ныне РНЕ, ДПНИ и Славянского Союза (СС). Дёмушкин был представлен в центральных медиа, несмотря на критику в отношении власти, которая касается главным образом миграционной политики. В марте 2013 г. он предложил Федеральной миграционной службе помощь в виде миграционных патрулей, состоящих из националистов[144]. Идеология данного движения максимально приближена к национал-социализму. Так, в одном из пунктов его политической программы написано:
Русские – это Нация, обладающая устойчивыми генетически передающимися психофизиологическими признаками, национальным самосознанием и уникальной культурой. Русские являются носителями фено– и генотипа Белой Расы. Русская культура является частью индоевропейской культуры[145].
Важной отличительной особенностью «несистемного» национализма в сравнении с «системным» течением является выраженная тенденция на изживание «красно-коричневого синтеза». Главным образом это связано с тем, что в оппозиционной среде в начале 2010-х гг. данный дискурс был аккумулирован преимущественно левыми силами – «Левым Фронтом» Сергея Удальцова и «Другой Россией» (бывшей Национал-большевистской партией) Эдуарда Лимонова.
Пестрая разнородность оппозиционного «несистемного» национализма, тем не менее, никак не сказывалась на тенденциях к взаимной консолидации. Несмотря на то что многие националистические идеологи конкурируют между собой за статус «властителя русских дум», они уверенно преодолевали разногласия на основании оппозиционности к путинскому режиму, а также кавказо-, исламо– и мигрантофобии.
Ключевое отличие «несистемных» националистических идеологов от «массовых» националистов, о которых речь пойдет ниже, состояло в противостоянии власти и в распространении демократических лозунгов. Но, как показали дальнейшие события, связанные с украинским Майданом, присоединением Крыма к России и поддержкой сепаратистов на юго-востоке Украины, демократические, антиимперские тенденции в русском национализме были слишком слабы, чтобы распространиться среди большинства его сторонников.
Интернет-образ русского национализма
Выше мы постарались выделить два макро-течения среди идеологов и медийных фигур русского национализма, отличавшихся между собой прежде всего отношением к действующей власти. Однако открытым остается вопрос о степени влияния публичных фигур русского национализма на широкие группы сторонников. Насколько содержание «массового» русского национализма совпадало с транслируемым до украинских событий 2013–2014 гг. националистическими лидерами набором идей? И как эти события отразились на состоянии идеологии русского национализма? Чтобы ответить на эти вопросы, мы обратимся к рассмотрению интернет-образа «массового» национализма.
В качестве репрезентативной выборки для анализа националистического дискурса, представленного в Интернете, нами были выбраны три самых популярных националистических сообщества в социальной сети «ВКонтакте»[146]:
● «Правые», http://vk.com/rus.prav;
● «Я_русский», http://vk.com/yarusskiy_org;
● «Русские пробежки. Русские за ЗОЖ. Русь»! http://vk.com/ruszabeg_ru.
Две последние группы являются полностью открытыми для вступления участников. Среди их участников преобладают молодые люди в возрасте от 15 до 30 лет. Состав сообществ выраженно мужской. Так, в конце августа 2014 г. только 35 тысяч из почти 250 тысяч участников группы «Я русский» были девушками. Похожее соотношение и в сообществе «Русские пробежки» – четыре тысячи девушек из 20 тысяч участников.
Паблик «Правые» является центральной страницей для сети публичных страниц под таким же брендом: «Правая литература»[147], «Правые Спорт»[148], «Правые города»[149]. Последняя из указанных страниц ВК служит инструментом для поиска единомышленников в провинциальных городах. «Правая литература» ставит своей целью просвещение сторонников русского национализма; подборка литературы весьма характерна: русская классика, инструкции по рукопашному бою и выживанию в экстремальных ситуациях. Интересно, что встречаются и книги по теории национализма – в мае 2014 г. выкладывалась книга Э. Хобсбаума «Нации и национализм после 1789 года». Однако если в 2014 г. анализируемый паблик «Правые» оказался ретранслятором новостей собственных тематических сообществ, то в 2012 г. его администраторы работали в основном над формированием идейных взглядов. Одним из ключевых источников информации был сайт «Правые новости»[150], который хотя и является сам по себе новостным агрегатором, однако чужие нейтральные сообщения чаще использует для выражения собственной идеологической позиции, например: «Футбольный кавказец Магомед Оздоев: Русские, вперед? Меня это оскорбляет!»
Сообщество «Я русский» – самое крупное националистическое сообщество «ВКонтакте». У него практически нет существенных отличий от «Правых» ни по контенту, ни по подаче материала. В обоих сообществах существует система предварительной модерации пользовательских сообщений перед размещением их на стене. Но надо отметить, что авторы «Правых» гораздо чаще прибегают к анонимности и скрываются под вымышленными именами.
Материалы «Правых» и «Я русский» носили как в 2012-м, так и в 2014 г. выраженный идеологический характер. При этом за указанный период значения данного показателя только выросли: у «Правых» с 67 % идеологизированных сообщений в 2012 г. до 77 % в 2014 г.; в «Я русский» – 64 % и 87 % соответственно.
Ниже будут проанализированы при помощи выделенных категорий (идеология, действие, информация, иное) все три националистических сообщества. Тематике «здорового образа жизни» (ЗОЖ) и соответствующему ей сообществу «Русские пробежки» будет посвящен отдельный параграф, так как эта тематика стоит особняком среди националистских тем.
«Русская зима» и «Русская весна» для «массового» русского национализма представляют две различные эпохи. «Русская зима» – это время доминирования антикавказского и антимигрантского дискурса. «Русская весна» перевела фокус внимания националистов на события в Украине.
Прежде всего, значительно изменилось отношение к власти, к фигуре президента Путина. Резкая критика Кремля не была популярна у националистов и в 2012 г. – всего 5,6 % сообщений содержали в себе критику Кремля. В 2014 г. под эту категорию попало всего 2,6 % сообщений. Но сообщения, которые можно охарактеризовать как провластные и пропутинские, встречаются у националистов еще реже – 1,3 % в 2014 г.
Судя по материалу, большинство авторов исследованных националистических сообществ ВК являются попутчиками власти. Причиной этого может служить тенденция постоянного перехвата властью националистической повестки дня и неспособности со стороны националистов предложить свою, по-настоящему альтернативную. Однако критика власти времен «Русской зимы» и «Русской весны» отличается по своему содержанию. В 2012 г. власть рассматривалась в основном как «пособник» Кавказа и ислама (представленного в обобщенном, карикатурном виде) в борьбе с русским народом. В 2014-м власть упрекалась уже в нежелании поддержать русских сепаратистов на юго-востоке Украины.
Ниже представлено голосование участников сообщества «Я русский» в мае 2014 г. (рис. 8). Его результаты в целом совпадают с результатами нашего контент-анализа: во всем массиве сообщений данного сообщества было обнаружено только одно антипутинское сообщение. Но сами националисты не особенно активно участвуют в выработке провластного и пропутинского дискурса, о чем говорят приведенные выше данные. «Массовый» национализм носит конформистский, часто даже аполитичный по отношению к власти характер, что, как и показали события 2013 и 2014 гг., позволяет Кремлю с легкостью использовать болевые точки русского национализма: мигранто– и кавказофобию, а также страхи за разрушение Российской империи («имперского тела», о котором мы еще будем рассуждать в главе 7).
Рис. 8. Результаты голосования участников сообщества «Я русский», 24 мая 2014 г. [151].
В 2014 г. «массовый» русский национализм полностью подтвердил тенденцию, которая стала явной еще в период «Русской зимы»: русский национализм – попутчик авторитарной власти, которая отказывается от строительства национального государства в пользу империи. В таком выборе сказывается прежде всего «имперская» родословная русского национализма, не позволяющая ему превратиться в альтернативу авторитарной власти. Как будет показано ниже, в решающий момент, когда власть публично заявила об имперских амбициях, у «массового» русского национализма не оказалось лидеров, способных провозгласить альтернативную повестку дня.
Отношение к оппозиции, а также к либералам и левым не является важной темой для «массового» национализма. Во времена «Русской зимы» только 1,6 % сообщений можно охарактеризовать как прооппозиционные. Число критических высказываний по отношению к либералам и оппозиции в целом в этот период отличается мало – 2,6 %. Характерная для правых идеологий критика левых идей не встречается, что легко объясняется влиянием «красно-коричневого синтеза».
В 2012 г. в паблике «Правые» в прооппозиционных сообщениях звучала общая мысль о необходимости участия националистов в протестах со всеми оппозиционными силами. Так, в «Правых» публиковалась ссылка на интервью главы Русского имперского движения Станислава Воробьева, который объяснял, почему он выдвинул свою кандидатуру на выборах в Координационный совет оппозиции[152]. В сообществе «Я русский», напротив, преобладала установка, что с нынешней оппозицией нельзя иметь ничего общего, так как она ведет русский народ в «Западный Содом и Гоморру» и хочет подчинить страну Америке.
В ситуации «Русской весны» акценты у националистов изменились. Оппозиционную и особенно либеральную повестку дня «массовые» националисты стали замечать еще меньше: всего 1,3 % сообщений «за» и «против» оппозиции. Фактически ни в 2012-м, ни в 2014 г. «массовый национализм» не был оппозиционным.
Поделиться книгой: