Помоги проекту - поделись книгой:
В то же время, когда кое–кто пытается глумиться над созданным в СССР реальным социализмом, указывает автор, мы должны помнить, что Советский Союз — страна, в которой впервые было покончено с властью крупных промышленников и землевладельцев, где безработица — это лишь воспоминание о далеком прошлом, где здоровье трудящихся, право на образование, обеспеченная старость надежно гарантированы.
С протестом против римского сборища выступила группа бывших советских граждан еврейской национальности, проживающих ныне в Австрии. В своем письме они подчеркивают, что эта акция не может Оставить их равнодушными, ибо ее проведение свидетельствует о том, что на Западе продолжается кампания, жертвами которой в свое время они стали сами. Далее авторы пишут: «Мы пользовались в СССР всеми правами человека, какие только может предоставить истинно демократическое государство, и на себе испытали, что значит хваленая западная демократия в капиталистическом мире…»
В заключение хочется сказать, что в ходе римского сборища ораторы, как по комайде, кланялись с трибуны своему господину — Вашингтону.
Запевалы римского «слушания» привнесли свой вклад в операцию «психологической войны», подбросив соответствующую «пищу» американским шефам. Но как бы то ни было, ясно одно — грубые попытки вмешиваться во внутренние дела других государств, под какой бы ширмой они ни осуществлялись, обречены на провал. За океаном организуется много пропагандистских маневров вокруг «прав человека». Нет там лишь одного — истинных прав и свобод для миллионов трудящихся.
Троянский конь пасквилянтов
Человеческие судьбы так же несхожи между собой, как и отпечатки пальцев. Сравнение двух этих вроде бы и несопоставимых понятий пришло не случайно. Мы никак не могли, да и сейчас не можем подобрать слова для того, чтобы определить судьбу нашего собеседника, который в течение нескольких часов рассказывал о себе и о других… Трудная, странная, трагическая.. Ей–богу, не знаем. Одним словом, необычная эта человеческая судьба, в которой, кстати, отпечатки пальцев играли не последнюю роль.
Двенадцать судимостей, долгие годы, проведенные за решеткой, побеги из тюрем, особенно последний, когда друзья — «единоверцы» предложили перебраться за границу, где ждало «доходное» место на радиостанции «Свобода» и счет в банке за изданную на деньги американского ЦРУ злопыхательскую книжицу. И неожиданный финал в кабинете одного официального лица в Москве, немало, кстати, удивленного появлением позднего визитера, представившегося коротко, но недвусмысленно: «Я — Александр Петров—Агатов, бывший член Союза писателей. Надоело бегать от Советской власти…»
Еще мыслители древности утверждали, что, не поняв себя, человек не может понять других. Александр Александрович Петров—Агатов — бывший член Союза писателей, бывший сотрудник ряда советских газет и журналов долго блуждал в потемках. Поверивший, что нашел правду в боге, но потерявший веру в людей, он возненавидел землю, на которой родился. В 1647 году — первая судимость, в 1968‑м — последняя. Судили Петрова—Агатова за нарушение советских законов и нелегальную пересылку за границу клеветничееких произведений против Родины, против советского народа.
А потом наступило прозрение. Нет, конечно, не сразу. Потребовалось время и факты, чтобы человек наконец понял себя и уже другими глазами взглянул на своих друзей, на тех, с Которыми делил тюремные камеры или встречался на тайных «малинах» после очередного побега.
Сам Александр Александрович рассказывает об этой эволюции так: «Я, вероятно, имею больше оснований причислять себя к инакомыслящим, чем другие так называемые «диссиденты». Сразу же беру это слово в кавычки, потому что звучит оно для русского уха более чем препохабно*.. Впрочем, и понятие «инакомыслящие» не отражает сути вещей. Дело заключалось совсем не в том, что я и мои бывшие друзья «иначе мыслили»… Годы, проведенные в тюрьмах, дали мне возможность познакомиться со многими из тех, чьи имена нынче пережевывают все западные издания и радиотелевизионные компании: Гинзбург, Синявский, Любарский, Амальрик, Огурцов, Орлов, Радыгин… Не скрою, они умели подогреть во мне дух горечи и недовольства существующими в стране порядками. Но мало–помалу я стал убеждаться, что мои «коллеги» совсем не те люди, за которых себя выдают. Привер-. женцы буржуазных «свобод» и буржуазной «демократии», они оказались самыми обыкновенными корысто-. любцами, поклонниками золотого тельца, не верящими ни в бога, ни в черта; иногда мне казалось, заплати им хорошенько, и они согласятся стать и монархистами, и анархистами одновременно.
Помню, оказавшись на свободе, отправился я к «другу» Александру Гинзбургу за словом утешения и материальной помощью. Он дал мне 200 рублей, заметив при этом, что деньги взяты из «общественного фонда» и их надобно отработать. «Как?» — спросил я. «Напиши о положении заключенных», — посоветовал он. Я написал. А потом увидел свои материалы, напе-. чатанные в антисоветском журнале «Посев», и услышал их в передачах «Голоса Америки». В таком препарированном виде, что аж за голову схватился.
В доме Гинзбурга и ему подобных торговали всем; антисоветскими статьями и сертификатами, «специальной» информацией и иконами, обменивали товары на, Деньги и деньги на товары. Нет, с этими людьми мне было не по пути. Их деятельность, и в этом я убеждался все больше и больше, не имела ничего общего с желанием помочь людям, с защитой «прав человека». В домах «диссидентов» собираются злобствующие люди, всякого рода отребье и те, которые продолжают оставаться одураченными западной пропагандой. А рядом с ними соседствуют и просто уголовные элементы».
Вот об одном из них и рассказал нам А. А. Петров—Агатов.
Советские газеты поместили сообщение ТАСС: «Президент США Дж. Картер принял выдворенного из пределов Советского Союза Буковского — уголовного преступника, который также известен как активный противник развития советско–американских отношений…» В СоединенныхШтатах уголовника Буковского представляют как «борца за права человека». А. А. Петров—Агатов сидел вместе с «борцом» в одной тюремной камере. Ему и слово.
— С Буковским я познакомился в январе 1971 года. Нас в камере сидело двое: я и Ярослав Лесив, давно уже, кстати, освободившийся и живущий ныне где–то в Карпатах. Оба мы читали, благо, что недостатка в литературе не было. Открылась дверь, и в камеру вошел молодой человек. Мне почему–то сразу бросились в глаза отличные кожаные перчатки на руках этого парня. За свою многолетнюю арестантскую жизнь я, ей–богу, не помню случая, чтобы в камеру кто–нибудь входил в перчатках… Лицо нервное, с желтоватым отливом, бегающие коричневые глаза… «Буковский, — представился незнакомец. — Не слыхали? Обо мне, между прочим, недавно писала «Правда». — «Очень рады. Вроде бы слышали о вас», — сказал Ярослав Лесив.
И началось обычное тюремное знакомство. Говорят, что друг познается в несчастье. Видимо, так оно и есть, особенно когда это познание происходит в тюремной камере. Камера — она, как рентгеновский аппарат, просвечивает любого человека насквозь. Здесь ты весь на виду, как ни ловчи, какую маску ни надевай. Как сейчас вижу, Буковский с презрительным прищуром глаз бросает: «Есть ли кто–нибудь говорящий по–английски? («кто–нибудь» — это мы с Лесивом). Я хорошо знаю этот язык. Между прочим, моя книга о психиатрических больницах наделала много шума на Западе», — «Вы писатель?» — «Да нет… Моя книга — это научный труд. Занимаюсь психиатрией,' а основная специальность — биология. Я — биолог. Правда, университета не окончил. Один курс всего. Со второго йсключ'и‑ли… Отец у меня писатель. Коммунистам продался. Что–то по сельскому хозяйству марает… Позор! А мать работала в Радиокомитете редактором. Вот ведь дура! Нашла, где работать! А что здесь продают в ларьке? Наверное, ни конфет, ни сливочного масла? И как вы живете в этой камере? Она же угловая. Дует и холодно! Надо требовать перевода в средние камеры…»
Забегая вперед, скажу, что Буковский добился–таки перевода в одну из средних камер… В подкрепление своего жизненного кредо он любил цитировать профессора Ганса Селье: «Нравственно лишь то, что биологически полезно». Буковский, между прочим, весьма «успешно» развивал и дальше теории профессора. «Заповедь «возлюби ближнего, как самого себя» не биологична, — говорил он. — Она противоречит законам природы, ее невозможно осуществить. Эгоизм — явление естественное, необходимое, без которого жизнь невозможна. Я — эгоист!»
Однажды мой сосед по камере спросил у Буковского, женат ли он. Тот просто взбесился от этого вопроса: «Вы что, смеетесь, Ярослав? Да разве в этой стране можно жениться? Я посвятил себя борьбе с коммунизмом. Я — революционер. А революционеры не должны жениться. Конечно, биология есть биология и физиологию на коне не объедешь. Но разве мало чужих баб?»
И он начал со смаком рассказывать о компаниях с интригующим названием «загадка», которые он посещал на частных квартирах своих друзей. Ярослав аж подпрыгнул от этой порнографии: «Да как вы можете! Как вы можете говорить такое!»
И начался у нас разговор о нравственности, о совести и о боге. Я ведь человек верующий, а Буковский никак не хотел уступать свои «биологические» позиции: «Я уже сказал вам, что совесть для меня — биология. Да, в свое время крестился. Это священник Краснов—Левитин уговорил меня, но я глубоко об этом сожалею. Почему? Верить — это значит нести крест, страдать. Ведь некоторые богословы утверждают, что вслед за Христом все как бы распинаются вместе с ним. А я не хочу распятия. Страдать не хочу! Хватит с меня того, что было и есть. А потом, о каком боге можно говорить? Просто смешно! В наш век верить в бога? Вы думаете, например, Солженицын верит?»
Буковский много рассказывал нам о Солженицыне; О том, как познакомился с ним, о том, какой он над< менный и деспотичный. О том, что на него, Солженицына, работает много людей. «Сколько у него этих поденщиков, никто не знает. Но Дюма он уже, во всяком случае, давно переплюнул».
Позже мне стало доподлинно известно, что о Солженицыне Буковский говорил со слов других. Впрочем, вранье, пускание, как говорят, пыли в глаза — одна из характерных черт Буковского. Со всеми он знаком, со всеми на «ты». И, конечно же, в том числе с иностранными корреспондентами, аккредитованными в Москве, Вместе пили, вместе ели, вместе даже от сотрудников Госбезопасности удирали и даже в рукопашных схватках с ними участвовали… «Самому приходилось отстукивать статьи в западные газеты по телетайпам, установленным в корпунктах, когда иностранные «коры» пьянствовали… Свиньи они, — то и дело повторял Буковский. — Не хотят передавать антисоветских материалов, боятся потерять Москву. Ведь тут для них блестящие условия созданы».
Всякий раз, получая письма от матери или от знакомых, Буковский говорил одно и то же: «Ох, как мне надоело жить под стеклянным колпаком!» — «А что это такое?» — «Я имею в виду свою известность. Быть известным — это значит жить под стеклянным колпаком, когда тебя рассматривает каждый прохожий». — «Но сейчас–то прохожих нет, — улыбнулся я. — Полный отдых от славы». — «Смеетесь? — рассердился Буковский. — Вот станете известным, как я или Солженицын, тогда увидите, тогда побудете в наших шкурах!»
В шкуре Буковского я, к счастью, никогда не был и, естественно, не буду…
Мы прервем ненадолго рассказ Петрова—Агатова, чтобы сообщить дополнительные подробности о Буковском. Судебная коллегия по уголовным делам Московского городского суда приговорила его, как известно, к семи годам лишения свободы за действия, направленные на подрыв и ослабление Советской власти. Вина Буковского была полностью доказана. В том числе и показаниями тех советских людей, которых «инакомыслящий» пытался обратить в свою «веру».
Вот, скажем, Арнольд Никитинский, сотрудник контрольно–пропускного пункта аэропорта Москва — Шереметьево. Арнольд познакомился с Буковским еще в 1957 году, когда учился с ним в одной школе. Никитинский вспоминает, что в десятом классе Буковский выпустил самодельный журнал под названием «Мученик», в котором поместил гнусные пародии на советскую школу и советскую действительность. Тогда журнал получил должный отпор у учащихся, по требованию которых Буковский был исключен из школы. В начале 1970 года случайная встреча на улице двух школьных приятелей. Буковский не без хвастовства рассказывал о том, что за истекшее десятилетие успел два раза отсидеть в исправительно–трудовой колонии. «Но, — заявил он, — со старым я покончил, ибо не желаю больше торчать там. Хочу заняться переводами книг и статей с иностранных языков, а летом махну в экспедицию».
Однако «голубыми мечтами» Буковский поделился со своим однокашником для того, чтобы получше его прощупать. Дальше события развернулись так, что Арнольду Никитинскому стало совершенно ясно, что Буковский пытается сделать его своим сообщником в антисоветской деятельности. Вот как об этом рассказывает сам Никитинский: «В один из октябрьских дней 1970 года, когда я находился на службе в аэропорту Шереметьево, позвонил по телефону Буковский и попросил заехать к нему домой. Я смог это сделать лишь через несколько дней. Мой однокашник куда–то торопился, попросил меня подождать и сказал, что если придет его приятель Саша, то пусть он тоже подождет. Действительно, скоро пришел Саша, а вслед за ним и Владимир, который вынул из–под полы несколько журналов с названием «Посев». На мой вопрос, откуда у него эти журналы, он ответил, что накануне их провезли через наш контрольный пункт под одеждой. Вернувшийся Буковский стал рассказывать о трудностях провоза такого рода литературы через государственную границу, потом полушутя заявил, что было бы здорово, если бы удалось достать свою типографию. Я спросил, зачем ему все это нужно. Он ответил, что он и его единомышленники борются за «свободу слова и права человека», что они уже многого достигли — «вырвали», как он выразился, — но пока–де этого недр–, статочно. Через некоторое время Буковский вновь начал: разговор о типографии. И вот тогда–то Саша пред–дожил ему свои услуги. Он сказал, что на днйх должен вылететь за границу и может кое–что привезти, если в Москве ему помогут пройти таможенный досмотр.
После этой встречи я понял, что существует антисоветская группа, которая вынашивает враждебные планы и может своей деятельностью нанести ущерб нашему государству».
Буковский пытался найти единомышленников и среди офицеров Советской Армии. Вот что рассказали, например, о встрече с уголовником военнослужащие Виталий Тарасов и Анатолий Бычков. «С Буковским, — говорит В. Тарасов, — я познакомился при следующих обстоятельствах: вместе с сослуживцем Бычковым я решил навестить родителей, проживающих в городе Вязники Владимирской области. Приехав на Курский вокзал, мы взяли билеты на поезд. Поскольку до его отхода оставалось около четырех часов, мы с Бычковым решили поужинать. Зашли в одно уютное кафе, расположенное вблизи вокзала, сели за свободный столик и заказали ужин. Через некоторое время к нам за столик подсели два молодых человека, один из которых назвался Буковским и дал свой домашний адрес и телефон. Он рассказал, что сидел в тюрьме в Ленинграде за свои «убеждения». Как выяснилось дальше из разговора с Буковским, его «убеждения» носят ярко выраженный антисоветский характер. В разговоре с нами наш случайный сосед сообщил, что у него в Москве имеется много знакомых из числа иностранных корреспондентов, с которыми он дружит. Он предлагал мне и Бычкову записать телефоны этих корреспондентов, через которых «можно передать на Запад любую информацию».
В связи с тем, что мне и Бычкову нужно было уезжать, мы распрощались с Буковским и ушли из кафе: Из разговора с Буковским я понял, что он является антисоветски настроенным человеком и ведет активную борьбу с существующим в СССР строем».
Вот что добавил к свидетельским показаниям В. Тарасова его сослуживец Анатолий Бычков: «В тот день, сев за наш столик, Буковский и его приятель заказали бутылку вина, потом еще одну. Сначала они разговаривали между собой, причем разговор вели об издании каких–то материалов, и Буковский утверждал, что может напечатать в газетах любую статью своего приятеля. Я не прислушивался к их разговору и, когда заиграл оркестр, ушел танцевать.
Вернувшись за столик, я застал Виталия Тарасова с Буковским за беседой. Второго нашего случайного знакомого на месте не было. Он вообще часто вставал из–за стола, куда–то уходил или подсаживался за чужие столики.
Сев за стол, я понял, что Буковский рассказывает о себе, из его рассказа стало ясно, что он несколько раз сидел в исправительно–трудовой колонии. Он заявил, что среди его единомышленников в Советском Союзе есть люди, у которых такие же убеждения, как у него самого. Буковский рассказал, что среди его друзей много иностранцев и он имеет возможность печататься почти во всех западных газетах.
Далее Буковский утверждал, что друзья предлагают ему уйти за границу, но он отказывается, так как считает, что его деятельность здесь нужнее и он не свернет с избранного им пути. Свои взгляды он не скрывает и высказывает их открыто».
Конечно, Буковский, встречаясь с малознакомыми или совсем незнакомыми ему людьми, прощупывая их настроения, не раскрывал своих замыслов до конца, Со своими сокамерниками по тюрьме он был откровеннее. Здесь он в открытую высказывал намерения вести не только идеологическую, но и террористическую борьбу в Советском Союзе. Этими планами он делился с Петровым—Агатовым, которому мы вновь предоставляем слово для продолжения рассказа.
«Мы будем убивать всех, кто стоит на нашем пути, — говорил Буковский. — Оружие желательно иметь советское, чтобы не думали, что мы связаны с Западом», — «А деньги?» — спросил я. «Разумеется, из–за границы. Ведь Советская власть не даст нам средств для борьбы с ней…» — «А у вас было оружие?» — «Еще бы! У нас даже взрывчатка была». — «Зачем?» — «Вы что, с Луны, что ли, свалились? Или вас действительно аист на грешную землю принес!»
Буковский свирепел буквально на глазах, лицо его начинало пылать… В тюрьме время — не деньги. Его не экономят и не берегут. «Ну расскажите еще что–ни-. будь! Все ближе к отбою», — просил Лесив. И Буковский в который раз вспоминал, как он и его друзья ходили в лес тренироваться в стрельбе, чтобы не нро–махнуться, когда придется убивать советских людей… «Эх, получить бы мне доступ к атомной бомбе, — мечтательно говорил он. — Я ведь полковник по званию. Так аттестовал меня наш собственный штаб. У нас ведь Свой собственный штаб был. Ну и типографию хотели свою иметь. Для этой цели пытались наладить контакт с одним из сотрудников контрольно–пропускного пункта в Шереметьевском аэропорту. Не вышло дело, к сожалению, хотя, казалось, было все учтено…»
БукоЕский старался всегда учитывать все. Я не знаю, какими источниками пользовался он, создавая свой «труд» о содержании в психиатрических больницах якобы здоровых советских людей. Но в камере этот «ученый» очень красочно рассказывал о том, как члены его будущей террористической организации заготавливали фиктивные справки о болезнях шизофренией на случай провала. «Для борца за свободу необходимо уметь симулировать болезнь, — поучал он. — И психическую в первую очередь. Все надо уметь, ибо в борьбе все средства хороши. Тем более, что и цель у нас заманчивая — научить народ бороться за свои права. Разве сейчас это народ? Быдло! Мы хоть сидим — знаем, за что сидим. И вдобавок не работаем. А эти двести пятьдесят миллионов вкалывают».
Прервем в последний раз рассказ нашего гостя еще для одной справки. Дело в том, что Буковский весьма преуспел в симулировании разных болезней. Одно время ему даже поверили на Западе. «Ах, — вздыхали на разные лады буржуазные газеты в унисон с разными «голосами», — как подорвал свое здоровье талантливый писатель Буковский, как истощил свою нервную систему…» Сейчас вздохи и охи прекратились, особенно после того, как' западные репортеры убедились в железной сопротивляемости организма «писателя» шотландскому виски, который тот поглощает отнюдь не в европейских дозах на разных приемах и раутах в его честь за американский счет.
Да и от чего слабеть организму этого уголовного недоучки? В тюрьме Буковский получал вполне достаточный рацион. Находясь на свободе, он нигде ни одного дня не работал, ведя беззаботный образ жизни на средства, которые ему выплачивали за антисоветскую деятельность западные покровители. Тот, кого ныне величают «писателем», никаких университетов не кончал — ни трудовых, ни гуманитарных и к изящной словесности отношения тоже не имеет. Кляузы и грязные пасквили, нацарапанные Буковским на полублатном языке, вряд ли могут называться литературой.
«Ныне Буковский несет свой бред по всему миру, — продолжает рассказывать Петров—Агатов. — Правда, о терроре он уже не говорит. Об атомной бомбе тоже.
Ныне Буковский уверяет, что он не против Советской власти, а только против ущемления якобы ею прав в Советском Союзе. Что он тоже за разоружение, но с позиции силы.
Вопрос о коне, на котором гарцует ныне Буковский, я думаю, после всего сказанного излишен. Всем ясно, что это отнюдь не Буцефал Александра Македонского, не Росинант Дон Кихота и даже не тощий мул Санчо Пансы. А вот у троянского коня, к примеру, с учетом «успехов» некоторых кругов в камуфлировании лжи под правду, ненависти и злобы под любовь и заботу о человеке, появилось немало разновидностей…»
Мы закончили нашу беседу к вечеру. «Ну вот и все, — сказал А. Петров—Агатов. — Нелегко мне было вести весь этот разговор. Но молчать о заблуждениях своих и ослеплении моих вчерашних сокамерников не могу. Знаю, разное могут подумать они обо мне и разное сказать. Бог им судья. Мне же моя совесть русского человека не позволяет молчать».
О чем молчит говорящая рыба
На этот раз он не рискнул ломиться в резиденцию главы государства. Неудобно все–таки второй раз получать по шее. Французский урок не прошел даром. А тогда некоторым из парижан, находившимся в непосредственной близости от Елисейского дворца, довелось стать свидетелями прелюбопытнейшей сценки. Несколько дюжих «ажанов» тащили от дворца отчаянно упиравшегося человека в расхристанном пальто, который нецензурно поносил на чистейшем русском языке французскую демократию и ее защитников «ажанов» за то, что они не допустили «мосье Андрэ Амальрик» к «мосьё лё Президан» то бишь к президенту Французской республики. «История не простит вам этого безобразия! — кричал человек. — Наших в Белом доме принимали, а вы меня даже сюда не пускаете!» Ажаны не знали русского языка и поэтому не прореагировали на явные оскорбления в их адрес. А то бы, вероятно, несдобровать студенту–недоучке Андрею Амальрику… Французская полиция не любит, когда ее обижают. Даже «выдающиеся историки», как ьеличают Амальрика некоторые его покровители на Западе и он сам себя…
Повторяем: на этот раз, оказавшись в ФРГ, настырный «диссидент» решил, не рисковать. Он отправился не в Бонн, а в небольшой баварский городок Бад—Кройте, где на очередное сборище съехались «доблестные» представители западно–германской партии ХСС — вместе с гостями около сотни человек. Партией этой верховодит Франц—Иозеф Штраус. Фигура достаточно известная. Даже скандально известная. Чем лее заслужил герр Штраус такую популярность? Во–первых, тем, что среди западногерманских политиков послевоенного времени он был и остается самым оголтелым антикоммунистом; во–вторых, — самым откровенным противником международной разрядки и мирного сосуществования; и в «третьих, — -самым большим докой до части наиболее скандальных афер за годы существования ФРГ. Глава баварских ультра считает себя неплохим литератором. Во всяком случае, его книга «Вызов и ответ. Программа для Европы» получила восторженный отзыв газеты бывших эсэсовцев «Фрайвиллиге», которая назвала Штрауса «герольдом будущей объединенной Европы». Оголтелый антикоммунистический и человеконенавистнический опус «герольда» привел, кстати, в совершеннейший восторг пекинских руководителей. Во всяком случае, перед своей поездкой в Китай, которая состоялась еще при жизни «великого кормчего», Штраус похвалялся в интервью журналу «Квик»: «Как мне стало известно, некоторые мои высказывания из книги «Вызов и ответ» пробудили в Пекине желание провести со мной беседы».
Герр Штраус был инициатором совещания, на которое стекались вместе со своими гостями представители ХСС. Сам шеф, правда, не осчастливил его личным присутствием, решив, что его с лихвой заменит председатель земельной группы ХСС в бундестаге Циммерман, который в своем антикоммунизме еще более «святой», чем сам римский папа. Повестка дня совещания — «О нарушениях прав человека…» — нет, читатель не в ФРГ, где нарушение конституции западногерманской секретной службой: подслушивание телефонных разговоров, превращение тайны переписки и неприкосновенности жилища в пустую фикцию — стало чуть ли не нормой обыденной жизни этой страны, где гражданам прогрессивных убеждений отказывают в элементарном праве на труд, — а как было громогласно объявлено — «в Советском Союзе и странах восточного блока». Так вот в качестве основного докладчика на этом «совещании» и выступил Андрей Амальрик, который был представлен «почтеннейшей» публике как руководитель «группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР» и «чрезвычайный и полномочный посол советских инакомыслящих».
Вряд ли имеет смысл подробно излагать выступление Амальрика. Ничего нового по сравнению с тем, о чем он говорил раньше, в других странах и городах, в нем не содержалось. Все тот же коктейль из гнусной антисоветской клеветы и из подстрекательских (в худших традициях времен «холодной войны») лозунгов. Правда, бывший уголовник позволил себе на этот раз весьма резко покритиковать правительства западных стран за то, что они де, мол, «не обращают внимание на систематическое нарушение прав человека в странах восточного блока», и упрекнуть (в мягких выражениях) президента Соединенных Штатов в том, что он «ослабил усилия по поддержке борцов на Востоке». «Демократические силы и западные правительства' обязаны усилить давление на Советский Союз, — кричала, брызгая слюной «историческая личность», — использовать для этого все рычаги экономического сотрудничества… Запад должен наращивать вооружения и укреплять военную мощь, ибо Советы признают только силу!» Вот такой поджигательской речью порадовал представитель «группы Содействия выполнению Хельсинкских соглашений» баварских ультра из ХСС. Некоторые «ветераны», по утверждению присутствовавших на сборище западных журналистов, даже прослезились, Вспомнили, видимо, прежние годы.
Читатели вправе спросить: а кто же такой Андрей Амальрик. О «выдающемся борце за свободу» уголовнике Буковском в нашей печати уже сообщалось довольно подробно, а вот о «выдающемся историке» Амальрике пока мало кто писал. Что же, восполним этот пробел. Амальрик, как и Буковский, тоже уголовник, только масштабом помельче. Но вернемся к тому уже довольно далекому от нас времени, — а это конец пятидесятых годов, — когда Амальрик, будучи студентом: первого курса Московского государственного университета, написал опус «Норманны и Киевская Русь». В нем он повторил доводы «остфоршерских», а проще говоря, гитлеровских историков о неспособности славян к созданию государственности. А теории эти выдал за свои, видимо, из–за горячего желания выглядеть оригинально мыслящим студентом. Преподаватели, естественно, усекли плагиат и указали на нежелательность использования столь низкопробных первоисточников. В знак протеста против «консерватизма профессоров» Амальрик прекратил посещать лекции и начал шастать по корпунктам западных корреспондентов, предлагая купить у него «историю московского студента, исключенного из университета за свободомыслие». И хотя история эта не увидала света, с нее,, собственно, и начало развиваться сотрудничество. Западные «советологи» взялись за формирование из Амальрика «представителя интеллектуальной оппозиции». Ему подбросили деньжат, не очень много для начала,, но обещали известность и высокие гонорары, за антисоветскую, стряпню в будущем. И он начал поставлять клеветнические материалы о нашей стране…
Но об этом грехопадении бывшего студента до поры до времени никто ничего не знал. Просто участковый района, где проживал Амальрик, обратил внимание на то, что вполне трудоспособный юноша ведет весьма паразитический. образ жйзни. Продает из–под полы редкие книги из библиотеки горячо любимого родителя и спекулирует картинами своих знакомых! художников–формалистов. Скажем, прямо, административные органы неоднократно, предупреждали Амальрика о том, что надо заняться делом, что существует Указ Президиума Верховного Совета РСФСР об «усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно полезного труда и ведущими антиобщественный образ жизни». Но отрок не вняА голосу разума. Более того, Амальрик уже успел связаться с сотрудниками посольства Дании в Москве и запродать через нйх на Запад свой опус «Норманны и Киевская Русь». Не избежал он и контактов с вездесущими сотрудниками американского посольства, которые, естественно, не стали скупиться на гонорар за антисоветские пасквили студента–недоучки. В мае 1965 года Амальрик был выслан из Москвы за уклонение от общественно полезного труда и антиобщественный образ жизни. Вернувшись обратно в столицу, он активизировал свои отношения с антисоветскими элементами и расширил контакты с московскими корреспондентами американских, английских, французских и голландских газет, которым запродал написанный им пасквиль «Недобровольное путешествие в Сибирь» и брошюру «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». В начале 1970 года махровая антисоветская организация, именующая себя «Фондом Герцена», издала ее в Амстердаме. Этому, с позволения сказать, труду размером в 69 страниц была создана самая пышная реклама, на. которую только были способны радетели «холодной войны». Прочитав брошюру, сразу же поражаешься способности Амальрика, при всем его невежестве в вопросах истории, воплотить в столь малом объеме столько человеконенавистничества вообще и злобы к советскому народу, в частности.
Но не будем предаваться эмоциям. Перелистаем некоторые страницы этого «труда» и процитируем наиболее «яркие» места из него. «Почти десять лет назад я написал работу о Киевской Руси, — пишет Амальрик. — По независящим от меня причинам я вынужден был прервать свои исследования о начале российского государства, зато теперь, я надеюсь, что как историк буду сторицей вознагражден за это, став свидетелем его конца». Так с первых строчек предисловия Амальрик определяет свое отношение к стране, в которой он родился. Она для него «страна без веры, без традиций, без культуры и умения делать дело».
Ненавистью брызжет от каждой строки, где «историк» говорит о русском народе, у которого «нет или почти нет нравственных критериев». Ну не мерзость ли? И эту гнусную стряпню на Западе пытаются представить как «историческое исследование»! Для кого? Впрочем, Амальрик сам дает ответ на этот вопрос, когда утверждает: «Я хочу подчеркнуть, что моя статья основана не на каких–либо исследованиях, а лишь на наблюдениях и размышлениях. С этой точки зрения она может показаться пустой болтовней, но — во всяком случае, для западных советологов — представляет уже тот интерес, какой для ихтиологов представила бы вдруг заговорившая рыба».
«Рыба» заговорила. И заговорила с совершенно определенными целями. «Научный» труд Амальрика не имеет ничего общего не только с историей, но и вообще с наукой. Идеи о государстве российском взяты из сочинений германских востоковедов времен гитлеризма. Достаточно упомянуть, к примеру, «Историю русского государства с 500 года до рождения Христова» Вирты, «исследования» историков третьего рейха Шпенглера или Фритцлера, и станет совершенно очевидным тот источник, из которого черпал свои «тезисы» несостоявшийся студент–историк.
Амальрик писал для западных советологов. Об этом говорит он сам. Кто же они, эти советологи?
В 1971 году все тот же «Фонд Герцена» издал брошюру «Андрей Амальрик. Письма и статьи». В ней 90 страниц текста малого формата. В брошюру вошли все произведения «историка», включая и его заявления в местную милицию. Понятно, что «Фонд» пытался всеми силами создать «паблисити» своему подопечному и поэтому не очень–то разобрался в его «публицистических» экзерсисах. В брошюру была включена статья «Иностранные корреспонденты в Москве». В ней говорится, что за семь лет общения с иностранными корреспондентами Амальрик пришел к выводу: некоторые из них не занимаются журналистской работой по сбору объективной информации, а фабрикуют у себя на дому бессодержательные, но полные многозначительных намеков и недомолвок антисоветские статьи, называя себя советологами. Их задача, сообщает Амальрик, пройти за свой корреспондентский срок практику и вновь, не выучив ни единого русского слова, не поговорив ни с одним русским, удалиться на Запад для продолжения карьеры в качестве советологов. Советологи, скрывающиеся под маской журналистов, сами себя запугали разговорами о «вездесущей советской тайной полиции» и боятся высунуть нос из московской 1 квартиры, а в каждом советском человеке, который к ним обращается, видят агента КГБ. «Даже меня, — пишет Амальрик, — несколько раз объявляли агентом».
Но вернемся к отношениям Амальрика с «советологами».
После того как студенту–недоучке приклеили на Западе ярлык «выдающегося русского историка и публициста», его стали сознательно подталкивать к совершению уголовного преступления. Амальрику предложили написать нечто «фундаментальное», подбросив тезисы уже упоминавшейся нами брошюры, которая обливала грязью страну и народ, предрекала им скорую гибель, подстрекала к войне. Оформленные в виде «идей политической оппозиции в СССР», у которых появился конкретный автор, эти тезисы были с помпой опубликованы в виде брошюры за пределами СССР на деньги из специальных ассигнований. Из Нью—Йорка в Москву был прислан специальный корреспондент, чтобы запечатлеть для американской публики «великого историка всех времен и народов». Но реакция советских властей на всю эту серию операций оставила в недоумении «советологов». «Вы только почитайте, что пишет Амальрик, а его до сих Пор не арестовали, — удивлялась газета «Вашингтон ивнинг стар», — Не иначе, Амальрик — агент советской тайной полиции».
Спектакль о «преследовании интеллектуалов в СССР» явно не получился. Амальрику передали тогда изданные за границей экземпляры его брошюры и поручили нелегально распространить в СССР. Он не только взялся за это дело, но и пытался привлечь других, обещая им деньги и славу. Таким образом, от сочинения клеветнических материалов Амальрик перешел к нелегальной деятельности по их распространению, стал искать и привлекать сообщников.
Амальрика арестовали. Суд признал его виновным в распространении заведомо ложных измышлений, которые порочат советский государственный и общественный строй, и лишил в соответствии с уголовным законом на три года свободы.
Но и на этом «советологи» не оставили свою Креатуру в покое. Они посулйли Амальрику прислать приглашение в Гарвардский университет читать лекции по русской истории, если он продолжит свою подрывную работу. Тот снова поддался на провокацию и начал вести антисоветскую деятельность среди отбывающих наказание. Он клеветал на советский народ, глумился над памятью тех, кто погиб в войне с фашизмом.
Вновь над Амальриком состоялся суд. Процесс проходил с полным соблюдением законности. Были заслушаны показания более двадцати свидетелей. Амальрика защищал приглашенный им и его женой адвокат…
Кстати, напомним, что в своем заключительном слове Амальрик сказал на суде, что пересмотрел свои взгляды и понял, что был не прав в оценке советской действительности…
Такова история с «говорящей рыбой».
Рассказывая об Амальрике, мы снова хотели бы еще привести свидетельства А. А. Петрова—Агатова. Как и Буковского, он хорошо знал Амальрика, много раз встречался с ним и сообщил некоторые подробности об этой «исторической» личности, которые то ли по незнанию, то ли из–за деликатности не доводили до сведения широкого круга читателей западные средства информации. Мы рассказывали о том, что судьба Петрова—Агатова запутана и драматична. Но кто может бросить камень в человека, осознавшего свои тяжелые проступки перед страной, где родился, и перед народом, из лона которого вышел? И если радиостанция «Свобода», энтээсовские журналы и другие махровые антисоветские издания, захлебываясь от «благородного» негодования, на чем свет поносили А. Петрова—Агатова, называя его «отступником, предавшим своих солагерников», можно не сомневаться, что выбор между добром и злом был сделан им правильно.
Небезынтересно отметить и то обстоятельство, что через весьма небольшой промежуток времени некоторые из антисоветских рупоров на Западе вдруг неожиданно сменили гнев на милость, пытаясь убедить общественное мнение в том, что, мол, этот человек ни с кем из «диссидентов» очень близко знаком не был, в исправительно–трудовом учреждении оказался «случайно» и вообще не «тот, за кого себя выдает». Тут уж настала очередь возмутиться Александру Александровичу. «Мне трудно было ожидать приятных слов в свой адрес, особенно от радиостанции «Свобода», которая не только постоянно передавала мои стихи и прозу вперемежку с дифирамбами в мой адрес, но и держала вакансию для меня на самой радиостанции. Для нее мой отказ от иудиных тридцати сребреников оказался довольно чувствительным ударом. Отсюда и попытка обвинить меня во лжи сейчас. Но клянусь, в моих поступках не было лжи и корысти. Ослепление, гордыня, честолюбие, желание прославиться — вот та бездна, в которой гибнет человек и все человеческое в нем. Но ведь это не сразу поймешь. А если и поймешь, то не вдруг одолеешь притягательную силу этого зелья. Честолюбивый человек похож на кролика, ползущего в пасть удава. Немногие люди, страдающие врожденными духовными пороками, справляются с собой. Тем более, что рупоры идеологических служб Запада прилагают гигантские усилия для того, чтобы развратить человеческие души, поставить все и вся с ног на голову, фальсифицировать факты и события, превратить неучей в «интеллектуалов», психически больных в «светлых разумом», людей, мерзавцев в «образец нравственности». Вот и появляются, как пузыри на гнилом болоте, буковские, гинзбурги, амальрики — «узники совести», «поборники справедливости», «радетели за права человека». Какая чудовищная ложь! Ни сенсационные ограбления банков, ни кровавые преступления мафии не идут ни в какое сравнение с этими злодеяниями, рассчитанными на массовое, глобальное оболванивание душ человеческих. Сам страдавший целым рядом пороков и не изживший еще некоторые из них, но прозревший в суровых жизненных испытаниях, не без помощи, конечно, добрых и по–настоящему умных людей, я не могу не думать о всех людях без исключения, независимо от цвета кожи, социального положения и вероисповедания, о тех, кому должен рассказать правду. Правду о тех, которые являются узниками в прямом смысле, но не «совести», а бессовестности, и не «справедливости», а зла. Тем более, что время, в которое мы живем, чрезвычайно ответственное. Настолько ответственное, что если мы сегодня сделаем неправильный выбор, то можем оказаться последним поколением человечества. Я вижу свой долг в том, чтобы говорить правду, как бы она ни была горька, ибо только в правде, в борьбе за нее смысл жизни человеческой. Я не хотел выносить на страницы печати свой личный архив. Но меня обвинили во лжи…»
Мы пересмотрели многие материалы из архива А. Петрова—Агатова. Здесь и письма «диссидентов», и книжица гак называемого «Всероссийского социал–христианского союза освобождения народа» (ВСХСОН), изданная в Париже, где была опубликована повесть «Арестантские встречи» с дифирамбами в адрес автора и бюллетень «Материалы Самиздата», издаваемый для «служебного пользования» радиостанцией «Свобода» на деньги ЦРУ, и поганенькая брошюра Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» с дарственной надписью и т. д. и т. п. Справедливости и истины ради приведем выдержки из некоторых документов, чтобы доказать, во–первых, что А. Петров-Агатов был не столь уж незаметной, как пытаются доказать ныне на Западе, фигурой на кухне антисоветчиков и продемонстрировать, во–вторых, какие блюда и на каком масле готовятся на этой кухне…
«Самых Вам наилучших пожеланий, каких и придумать не могу! И много, много Ваших книжек в сафьяновых переплетах и с золотым обрезом. И очень скоро!» Так подогревает честолюбие А. Петрова-Агатова уголовник В. Буковский. Следующая поздравительная открытка написана карандашом. Автор А. Гинзбург. Тот, у которого не переводились инвалютные сертификаты и «подарки» с Запада и который, оказывается, настолько беден, что вынужден ремонтировать шариковый карандаш. «Милай Сан Саныч! В Москве этой самой даже карандаши чинить не умеют, а ничего другого под рукой нет… Саньку я так и не увидел, он в яслях был. Мы ему притащили большую машину и летающий вертолет. Все вполне мирное, что было вовсе не просто, потому как на прилавках «Детского мира» сплошные танки и автоматы…»
Е. Вагин, сбежавший в Америку и пребывающий там в должности шефа идеологического отдела ВСХСОН, подведомственного американской секретной службе, хочет «ритмически, — как он пишет, — выразить переживание растущей близости…»
«Почетный гражданин Израиля» Хассаль Каминский пишет для вящей убедительности на бланке израильского учетного банка: «Дорогой Александр Александрович! Я, конечно же, никуда не пропал, как в общем–то в Израиле никто не пропадает…»
Ярый антисоветчик А. Радыгин, ныне проживающий в США: «Прочитала мне Алла куски вашего письма, меня и ее как–то касающиеся. Как всегда, захотелось с вами поспорить, потому что, как всегда, я в ваших построениях, как логических, так и иррациональных, отыскал темы для извечного нашего спора… Правда, ни старые, ни новые разногласия не изменили моего к вам самого теплого и доброго отношения…»
Вроде бы достаточно, что касается эпистолярного жанра. Авторы писем, как видим, старались всеми силами подогреть у А. Петрова—Агатова дух недовольства, сыграть на его тщеславии и гордыне… Перейдем теперь к бюллетеням радиостанции «Свобода». Итак, читаем на первой странице «Материалы Самиздата. Выпуск 8/76. 5 марта 1976 г. Внимание: предлагаемые документы размножаются для использования их штатными сотрудниками радиостанции Свобода. Радиостанция Свобода намерена предоставить эти материалы для использования другим лицам по их просьбе при условии, что они предназначаются только для частной информации и использования. Во всех случаях пользование этими документами сопряжено со строгим соблюдением всех ограничений, помеченных на отдельных материалах».
Далее идет оглавление. Среди анонсов за № 2419 начертано: «Александр Петров—Агатов, статья «С Рождеством Христовым!», без места и даты, но на воле, вероятно 6.1.76».
Теперь приведем отрывок из книжки, напечатанной в Париже в типографии «Импрессион интернасьональ» 18–20, рю дю Фобур дю Тэмпль». «…Позже достиг Запада анонимый очерк с громоздким названием «Всероссийский Социал–христианский Союз Освобождения Народа: состав, программа, методы работы, идеологические позиции, причины поражения». Очерк был датирован «Ленинград, 1969» и был, несомненно, написан кем–то, хорошо знакомым с деятельностью ВСХСОН. Этот очерк увеличивал наши знания об организации, а также интерес к ней среди специалистов на Западе.
Тем не менее не хватало сведений, проливающих свет на самые личности вождей и членов ВСХСОН. Вскоре два одаренных и осведомленных человека заполнили этот пробел. Первым из них был Александр Александрович Петров—Агатов (р. 1921 г.), многолетний член Союза писателей, который провел в заключении от 1947‑го до 1967‑го года. Выпущенный в 1967 году, он смог воспользоваться лишь одним годом свободы до Нового осуждения на 7 лет за стихи»…
И вот, наконец, брошюрка Андрея Амальрика («Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». О самом труде «великого историка» мы уже рассказали. Сейчас — слово А. Петрову—Агатову, который знал хулиганствующего «диссидента» лучше, чем кто–либо другой.
— С «исторической» личностью я встретился последний раз на квартире весьма ценимого на Западе антисоветчика Юрия Орлова незадолго до отъезда Амальрика из Советского Союза. Он вошел с художественно оформленной женой, не пожалевшей на себя ни штукатурки, ни красок и ни кистей, держа в одной руке бутылку шампанского, другой прижимая к груди взъерошенную сиамскую кошку.
— Урра! Победа! Уезжаем в Израиль!
— В Израиль? — удивился ходивший тогда в председателях «группы содействия по проверке выполнения Хельсинкских соглашений» самозванец Орлов.
— Не пугайся, друг! — заулыбался Амальрик. — Израиль только повод для выезда. Зачем мне эта несерьезная страна? Поедем шуметь в Европе и в Америке!
— Вместе с кошкой? — в шутку спросил я.
— Разумеется. Она — мой живой талисман и, если хотите, символ…
«Символ» долго обнюхивал меня.
…Игристое шампанское, которое мы, естественно, не замедлили распить, сделало Амальрика игривым и циничным.
— Вот ведь какие бывают парадоксы… Здесь меня исключили из университета за пропуск лекций, не дав закончить даже двух курсов… По сути дела, ни образования, ничего… А лучшие университеты Запада приглашают читать лекции. Одряхлела, очень одряхлела западная научная мысль! Но я Западу помогу! Я волью в него новую живительную струю! Мои коллеги из Амстердамского и Утрехтского университетов поймут…
— Простите, Андрей Александрович, — не выдержал я.
— Знаю, знаю наперед, — перебил Амальрик, — что вы скажете… Какие они, мол, мне коллеги, если все они — профессора, академики, а я всего–навсего студент–недоучка. Но труд мой «Доживет ли Советский Союз до 1984 года?» читали? А с письмами в милицию и другие организации, изданными «Фондом Герцена», знакомы?
Знакомы. И уже об этом рассказали. В биографии Амальрика, опубликованной «Фондом Герцена» в послесловии к брошюре, говорится, что… «до и после университета он работал картографом, медицинским лаборантом, строительным рабочим, осветителем на кинохронике, переводчиком технической литературы, газетным корреспондентом, хронометристом на автомобильных соревнованиях, натурщиком, давал уроки математики и русского языка… работал журналистом, почтальоном и сейчас в ожиданий нового заключения занимается разведением огурцов и помидоров».
Да, чего только не успел за свою короткую жизнь совершить Андрей Амальрик, во всяком случае со щедрого пера его биографов из «Фондов Герцена»…
«Все это сплошная ложь, — сказал в заключение А. Петров—Агатов — Уж кому как не мне известна вся подноготная Амальрика. Он никогда постоянно не работал, разве только натурщиком, позируя своей жене — художнице. Впрочем, нет. Амальрик перепродавал еще книги и спекулировал картинами. А в остальное время он был профессиональным, высокооплачиваемым поставщиком антисоветских пасквилей и клеветнической информации западным советологам, которые передавали его друг другу как эстафету. И вот этому человеку дают читать лекции, он ходит в «борцах за права человека», «качает», как говорят уголовники на своем жаргоне, права. Неужели покровители Амальрика не понимают, что они имеют дело с полушизофреником?
«Я раскрою им глаза! — уверял меня в тот вечер «пророк». — Я заставлю всех этих ослепших и оглохших от собственного ожирения и пресыщения конгрессменов и бизнесменов, борющихся за мир, взять в руки атомную бомбу, ибо только так моткно бороться с коммунистами! Поедемте со мной, Александр Александрович, на Запад. Юрий, друг мой (он обнял Орлова), поедем. Гинзбург пусть едет… Все, все наши… Мы наведем на Западе свой порядок. И ударим, ударим по этой подлой Москве!» Я думаю, что цитировать дальше Амальрика при всей его «великости» не стоит. Недавно мне стало известно из радиопередач западных радиостанций, что опус Амальрика «Доживет ли Советский Союз до 1984 года?» вышел в свет вторым изданием с дополнениями и изменениями. К числу этих изменений относится и признание Амальрика в том, что он–де «малость погорячился», написал о России, что она «страна без веры и без традиций». Да, и еще «пророк» отодвинул срок «гибели Советского Союза». «1984‑й рано, — заявляет теперь он. — Произошли кое–какие изменения…»
Одну и ту же рыбу нельзя подавать к обеду два раза, — так говорит старая французская пословица. Неужели этого не понимают господа западные «советологи», для которых говорила «рыба» Амальрик?
Мафиоза в юбке
О мафии, кажется, рассказано все, что известно. И что неизвестно — тоже. Реальность и фантазия, правда и небылицы — все смешалось в один многокрасочный коктейль под перьями мастеров детектива и перед камерами шустрых кинематографистов. Мы в общем–то привыкли к тому, что перед глазами, как правило, проходят зловещие фигуры «мафиози», тех, которые стреляют, душат, подкладывают взрывчатку и безжалостно режут людей, как телят на бойне. Реже мы сталкиваемся с теми, кто, сидя в мягких креслах, отдают приказы — об убийствах, взрывах и поджогах. Конечно, для динамичности сюжета крадущийся в ночи убийца или мирно спящая в пикантном неглиже обреченная дева интереснее, нежели «деловой разговор» двух синьоров, один из которых является «капо дей тутти капи» мафии, то есть ее верховным главнокомандующим… Существует ли он? Да, существует. На Сицилии его, кстати, называют «теста дель серпенте», то бишь «голова змеи». «А кто сейчас эта голова?» — спросили у нашего коллеги — сицилийского журналиста во время одного из многолюдных приемов в столичном городе Палермо несколько лет тому назад. Коллега, как это ни странно, даже не улыбнулся. Он наклонился к уху и прошептал: «Говорят, что он…» «Он» в этот момент произносил тост за мир и дружбу между людьми. Седые волосы, невинные, как у младенца, голубые глаза, прекрасно сшитый черный костюм, безукоризненный английский язык, привезенный из Кембриджа, на котором звучал спич, чтобы было понятно всем.
«Ты шутишь?» — «Не очень, — ответил коллега. — Во всяком случае, правда это или нет, мы узнаем лет через двадцать… после его кончины».
Мафия не только зарабатывает деньги и убивает того, кто стоит на ее преступной дороге. Она верой и правдой служит буржуазному обществу, его самым архиреакционным кругам… В роли «мафиози» выступают и те, кто в поте лица своего рыскают по всем углам в поисках отребья — буковских, амальриков и прочей уголовной шпаны, из которых можно было бы на скорую руку слепить «борцов» за права человека в нашей стране, создать «группы содействия по проверке выполнения Хельсинкских соглашений» в Советском Союзе и других социалистических странах, «бескорыстных искателей истины», «поборников гуманизма» и так далее…
Немало этих «мафиози», специализирующихся на антикоммунизме и антисоветизме, выступает под видом западных корреспондентов, сотрудников иностранных посольств, торговых представительств и иных ведомств, а также временных гостей нашей страны — туристов из заморских государств.
Поделиться книгой: