Новый мозг

Если глобальный рынок вдруг столкнется с дефицитом карандашей № 2, может обрушиться вся американская система образования. Как только американский ребенок научится держать в руках эти деревянные палочки для письма, он начинает заполнять нескончаемые тесты, измеряющие его теперешние умения и возможный потенциал. В начальной школе мы оцениваем у детей интеллектуальный коэффициент (IQ). Проходит время, и мы измеряем их способности к чтению и математике, а потом сравниваем эти результаты с результатами по штату, по стране и по всему миру. Когда дети поступают в старшие классы, они готовятся к SAT’у – это пустыня, лежащая между ними и землей обетованной, где их ждет достойная работа и счастливая жизнь. Нет, SAT’ократия имеет свои преимущества, о которых я уже говорил, но есть у американской системы образования, построенной на тестах, и недостатки, которые стали очевидны лишь недавно.

Дэниэл Гоулман, автор революционной книги

«Emotional intelligence» (Эмоциональный интеллект), провел ряд исследований с тем, чтобы выяснить, в какой степени IQ (показатель, который, как и SAT, замеряет исключительно Л-ориентированные способности) важен для успешной карьеры. Как вы думаете, что показали эти исследования? Возьмите в руки карандаш № 2 и отметьте правильный ответ.

Согласно последним исследованиям, степень влияния IQ на карьерный успех составляет:

A. От 50 до 60 процентов;

B. От 35 до 45 процентов;

C. От 23 до 29 процентов;

D. От 15 до 20 процентов.

Правильный ответ: от 4 до 10 процентов (выбирать только из предложенных вариантов – тоже симптом доминирования Л-ориентированного мышления). Согласно Гоулману, IQ важен, когда человек только приступил к выбору той или иной специальности. К примеру, у меня слишком низкий IQ, чтобы я мог рассчитывать на карьеру астрофизика. Но если человек уже выбрал профессию, высокоразвитое Л-ориентированное мышление уже не имеет большого значения. На первый план выходят качества, которые сложно измерить количественно, – те самые упоминавшиеся выше способности, связанные с общей концептуальностью и глубоким проникновением: воображение, оптимизм и социальная гибкость. Исследования Гоулмана и группы «Хей» показали, например, что самые эффективные лидеры – люди, умеющие вызвать улыбку (в смысле: заставляющие улыбнуться шутке, а не вызывающие ироническую улыбку у окружающих). Такие люди шутя получают руководящие посты, причем в три раза чаще, чем их сумрачные и серьезные коллеги[76]. (А за чувство юмора отвечает, прежде всего, правое полушарие – об этом будет речь в главе 8.) Только где вы видели формализованный тест, замеряющий уровень остроумия?

Вообще-то такой тест можно найти в Нью-Хэвене, штат Коннектикут, где профессор психологии Йельского университета разрабатывает альтернативный SAT. Профессор Роберт Штернберг назвал свой тест «Проект „Радуга“», который явно веселей тех мучительных тестов, которые всем нам приходилось заполнять в юности. В тесте Штернберга студентам дается пять пустых рамок из журнала «Нью-Йоркер» и в каждой предлагается нарисовать юмористический рисунок. Кроме того, надо написать рассказ, имея в распоряжении только название, придуманное составителем теста (например, «Кроссовки осьминога»). Еще дается несколько ситуаций из жизни (ты приходишь на вечеринку, где никто никого не знает, ты просишь друзей помочь тебе переставить мебель) и предлагается ответить, как себя поведут люди. И хотя «Проект „Радуга“» еще находится в стадии разработки, он уже в два раза точнее SAT’а прогнозирует, насколько хорошо студенты будут учиться в колледже. Более того: вечный разрыв между белыми студентами и представителями расовых меньшинств, вылезающий в SATах, в этом тесте заметно сокращается.

Тест Штернберга призван всего лишь дополнить SAT, а не заменить его. (Кстати, среди спонсоров его разработки – Совет по вступительным экзаменам, финансирующий SAT.) Да и сам SAT не так давно пересмотрели, включив в него письменное задание. Однако уже сам факт появления «Проекта „Радуга“» весьма примечателен. «Если ты плохо сдаешь [SAT], – говорит Штернберг, – общество блокирует тебе все пути к успеху, каким бы маршрутом ты ни шел». Однако сейчас все больше экспертов в сфере образования понимают, что эти препоны отсекают людей, чьи способности попросту не фиксируются SAT’ом[77].

В первую очередь это относится к способностям «глубокого проникновения» (то есть умению сочувствовать, заботиться и ободрять) – в Концептуальном веке именно они становятся ключевым компонентом многих профессий. Растет число профессионалов, которые заботятся о человеке, – консультантов-психологов, медсестер и сиделок. Развитые страны экспортируют рабочие места в области информационных технологий и одновременно импортируют медсестер из Филиппин и других азиатских стран. Из-за нехватки медсестер их заработки растут, а число сиделок-мужчин по сравнению с серединой 1980-х годов увеличилось вдвое[78]. Подробнее мы поговорим об этом в главе 7.

Деньги и смысл жизни

По мере того как наша деятельность оказывается все больше связанной с общей концептуальностью и глубоким проникновением, самые серьезные изменения, которые несет с собой Концептуальный век, совершаются за пределами офисов – в наших сердцах и душах. Поиски высшего смысла и трансцендентных истин в наше время стали таким же обычным явлением, как большой двойной латте. Сегодня в Соединенных Штатах десять миллионов взрослых людей занимаются медитацией в том или ином варианте – это вдвое больше, чем десять лет назад. Йогу практикуют пятнадцать миллионов, что в два раза больше, чем в 1999 году. Американская массовая культура настолько поглощена духовными темами, что «ТВ-гайд» объявил о подъеме «трансцендентального телевидения»[79].

Поколение родившихся в эпоху «Бэби-Бум» взрослеет, и население Японии и стран Евросоюза становится старше, что делает перемены особенно отчетливыми. «По мере того как люди вступают в пору зрелости, – пишет психолог Дэвид Вулф, – их мышление меняется от более абстрактного (левополушарная ориентация) к более конкретному (правополушарная ориентация), в результате чего обостряется чувство реальности, повышается эмоциональность и усиливается чуткость к человеческим отношениям» (слова в скобках принадлежат цитированному автору)[80]. Иначе говоря, чем старше становится человек, тем важнее для него ценности, которыми он пренебрегал в погоне за карьерой и обустройством семьи, – цель, внутренняя мотивация и поиски смысла.

И действительно, по утверждению двух исследователей, флотилия чутких искателей смысла жизни уже сходит на берег. В 2000 году Пол Рей и Шерри Рут Андерсон выявили общественную группу, которую окрестили «творцами культуры». Творцы культуры, утверждают они, составляют четверть взрослого населения Америки (грубо говоря, численность населения Франции). А черты людей этой группы во многом сходятся с элементами П-ориентированного подхода к жизни. К примеру, творцы культуры «настаивают на том, чтобы видеть картину в целом, – пишут авторы. – Им хорошо удается синтез». А еще они считают «эффективным „женский“ способ познания мира, то есть чуткость и симпатию к окружающим и умение вставать на точку зрения собеседника, отношение к чужому опыту и рассказам о себе как к ценному источнику познания, приверженность этике заботы»[81].

Вступая в Концептуальный век, «дети Бэби-Бума» не могут не учитывать свой биологический возраст. Они понимают, что за плечами осталась большая часть жизни. А такая непреложная арифметика обостряет сознание. После десятилетий погони за деньгами этим людям богатство уже не кажется столь соблазнительным. Для них, как и для многих других, смысл жизни – это богатство нового века.

Что все это значит для меня и для вас? Как нам подготовиться к Концептуальному веку? В первом приближении ответ прост. В мире, который поставили вверх тормашками изобилие, Азия и автоматизация, в мире, где Л-ориентированное мышление все еще необходимо, но уже недостаточно, – в этом мире нам придется усовершенствовать П-ориентированное мышление и развивать способности, связанные с общей концептуальностью и глубоким проникновением. Нам остается то, чего специалисты за границей не могут сделать дешевле, а компьютеры быстрее и что отвечает эстетическим, эмоциональным и духовным запросам эпохи процветания. Но все это не удовлетворяет более глубокий уровень вопроса. Что конкретно мы должны сделать?

Ответ на этот вопрос занял у меня несколько лет. Отбросив все лишнее, я свел его к шести конкретным категориям, связанным с общей концептуальностью и глубоким проникновением, к шести человеческим способностям, которые понадобятся нам в новом веке. Я назвал их шестью чувствами. Дизайн. Сюжет. Симфония. Эмпатия. Игра. Смысл. Понять суть этих категорий и развить в себе эти шесть чувств вам поможет вторая часть этой книги.

Часть вторая

Шесть чувств

Шесть чувств: введение

В Концептуальном веке людям придется дополнять функцию Л-ориентированного разума шестью главными П-ориентированными качествами. Совокупность шести чувств, чувств высокой концептуальности и глубокого проникновения, поможет развить новое целостное сознание, которого требует новая эпоха.

1. Не только функциональность, но еще и дизайн. Сейчас для продуктов, услуг, жизненного опыта и жизненного стиля недостаточно одной лишь функциональности. Сегодня создавать то, что будет еще и красивым, необычным или эмоционально привлекательным, необходимо и с экономической, и с человеческой точки зрения.

2. Не только рассуждение, но еще и сюжет. В условиях, когда наша жизнь перенасыщена информацией и данными, недостаточно просто уметь выстраивать аргументы. Кто-нибудь где-нибудь обязательно сформулирует противоположную точку зрения, которая их побьет. Умение убеждать, взаимодействовать с людьми и заниматься самоанализом теперь предполагает еще и способность выстроить увлекательное повествование.

3. Не только детализация, но еще и симфония. В Индустриальном и Информационном веке многое требовало детализации и специализации. Но теперь, когда работа «белых воротничков» уплывает в Азию или передается компьютерным программам, более востребованным оказывается противоположное качество – умение складывать части картины вместе. Его-то я и называю симфонией. Сейчас намного ценнее не анализ, а синтез – умение видеть масштабно, умение преодолевать рамки, умение складывать разрозненные элементы в убедительное новое целое.

4. Не только логика, но еще и эмпатия. Да, логическое мышление – одно из отличительных свойств, которые делают нас людьми. Но в мире, перенасыщенном информацией и обеспеченном мощным арсеналом для аналитической работы, одной голой логики уже недостаточно. Успех будет определяться тем, насколько хорошо мы умеем понимать других, привлекать внимание окружающих нас мужчин и женщин, устанавливать контакты и быть чуткими.

5. Не только серьезность, но еще и игра. Сто раз было доказано, что смех, беззаботность, игра и юмор чрезвычайно полезны и для здоровья, и для карьеры. Разумеется, нам часто приходится быть серьезными. Однако чрезмерная серьезность может плохо сказаться на карьере и еще хуже – на жизни в целом. А в Концептуальном веке мы все должны уметь играть – и на работе, и в жизни.

6. Не только накопление, но еще и смысл. Мы живем в мире потрясающего материального изобилия. Изобилие избавило миллионы человек от каждодневной борьбы за выживание и позволило обратиться к более значимым желаниям: поиску предназначения, трансцендентного состояния и духовной реализации.

Дизайн. Сюжет. Симфония. Эмпатия. Игра. Смысл. Эти шесть чувств будут вести нас по жизни и формировать облик нашего мира, обретая все большее значение. Многих из вас, без сомнения, эти перемены обрадуют. Но некоторые увидят в них апокалипсис, нашествие кривляк в черном трико, которые перевернут нормальную жизнь вверх тормашками и вытолкнут на обочину тех, кто не умеет фанфаронить или разводить нюни. Не надо бояться. Способности, о которых идет речь, которые сейчас обрели особую важность, – это человеческие качества. В конце концов, в каменном веке наши пещерные предки не сдавали SAT’ы и не рисовали таблицы. Однако они рассказывали истории, умели сочувствовать и изобретали разные новые штуковины. В Информационном веке у нас атрофировались все эти «мускулы». Пришла пора вернуть им форму. (Кстати, в этом смысл разделов «Портфолио» в конце каждой главы. Набор инструментов и упражнений, а также рекомендованная литература помогут вам встать на путь обретения нового, целостного сознания.) Шесть чувств нового Концептуального века может развить в себе каждый. Но у того, кто успеет сделать это раньше, будет значительная фора. Поэтому начнем немедленно.

Глава 4

Дизайн

Покойный Гордон Мак-Кензи, который много лет был главной творческой силой компании «Холлмарк-Кардз», производителя поздравительных открыток, как-то раз рассказал историю, сразу же вошедшую в дизайнерский фольклор. Мак-Кензи был человеком гражданского духа, поэтому ему не чуждо было выступать в школах, рассказывая о своей профессии. В начале разговора он обычно говорил ученикам, что он художник. Потом обводил взглядом классную комнату, замечал рисунки, развешанные на стенах, и спрашивал, кто создал эти шедевры.

– Сколько у нас художников в этой комнате? – спрашивал Мак-Кензи. – Поднимите, пожалуйста, руки.

Реакция оказывалась довольно стандартной. В подготовительном и первом классах руки поднимали все, во втором классе – примерно три четверти детей, но уже не так уверенно. В третьем классе руки поднимали уже считаные единицы, а к шестому классу руку не поднимал никто. Школьники начинали оглядываться и смотреть, кто из одноклассников готов добровольно опозориться.

Дизайнеры и представители других творческих профессий пересказывают эту историю Мак-Кензи, часто за выпивкой и, как правило, с грустной иронией: дескать, вот как люди презирают то, чем мы занимаемся. А когда сам Мак-Кензи рассказывал эту историю в больших аудиториях, люди качали головами. «Стыд и позор», – бормотали они. Какой ужас, вздыхали они. В лучшем случае их реакцией была грусть.

По-хорошему, они должны были рассвирепеть. Помчаться в ближайшую школу и потребовать объяснений. Пожалеть детей, вызвать на ковер директора и разогнать школьный совет. Потому что история Мак-Кензи – это не просто грустная притча о плохом финансировании учебных программ по рисованию.

Сейчас эта история – грозное предостережение.

Богатство целых стран и благосостояние отдельных людей в наши дни зависит от того, сколько у нас художников. В мире, который обогатило изобилие и одновременно потрясли автоматизация и экспорт «беловоротничковых» работ, художественные способности должен развивать в себе каждый, независимо от профессии. Пусть мы не Дали и не Дега, но дизайнером сегодня должен быть каждый.

Дизайн легко сбросить со счетов, свести его до уровня обычного орнамента, призванного хоть как-то облагородить предметы и объекты, маскируя их банальность. Но это будет серьезной ошибкой в понимании того, что такое дизайн, и почему он так важен, особенно в наши дни. Джон Хескетт, специалист в этой области, хорошо объяснил его суть: «Если отбросить все лишнее, то дизайн можно определить как человеческую склонность формировать и обустраивать то, что его окружает, но не по тем образцам, что берут напрямую из природы, а так, чтобы оно служило нашим потребностям и придавало нашей жизни значимость»[82].

Оторвите глаза от страницы и оглянитесь вокруг. Все, что вас окружает, есть создание дизайна. Контуры этих букв. Книга, которую вы держите в руках. Одежда, которой прикрыто ваше тело. Стул или кресло, на котором вы сидите. Здание, в котором вы находитесь. Все эти вещи стали частью вашей жизни потому, что кто-то когда-то придумал их, а потом воплотил в реальность.

Дизайн – классическая категория целостного сознания. Он, говоря словами Хескетта, есть сочетание пользы и смыслов. Художник-оформитель должен сверстать книжку, которую удобно читать. Это – польза. Однако эта книжка – носитель идей и эмоций, которые в идеале одни только слова выразить не способны.

«Я думаю, что дизайнеры – это алхимики будущего».

Ричард Кошалек, президент колледжа дизайна Арт-Центр

Это – смысл. Дизайнер мебели должен создать стол, который будет стоять ровно и выдерживать необходимый вес (польза). Но этот же стол должен обладать еще и эстетической ценностью, а это уже выходит за рамки функциональности (смысл). Польза соотносится с Л-ориентированным мышлением, смысл – с П-ориентированным. Но сейчас все, что обладает практической пользой, настолько широко распространено, недорого и относительно доступно, что ценность второго элемента неизбежно повышается.

Дизайн, то есть польза, обогащенная смыслом, стал необходимым условием для человеческой самореализации и профессионального успеха как минимум по трем причинам. Во-первых, благодаря процветанию и техническому прогрессу хороший дизайн стал доступнее, чем когда-либо прежде, – это значит, что все больше людей могут попасть в эту заманчивую сферу и почувствовать себя экспертами в области, прежде бывшей достоянием избранных. Во-вторых, в эпоху материального изобилия дизайн стал важной составляющей большинства областей современного бизнеса, позволяя дифференцировать собственную продукцию и создавая новые рынки. В-третьих, сейчас, когда все больше людей развивают в себе дизайнерское чутье, у дизайна появляются большие возможности следовать своей главной цели – менять мир.

Свежим февральским утром, находясь в полуквартале от Зала независимости в центре Филадельфии, я своими глазами увидел, как все три перечисленных фактора слились воедино. Глядя туда, Гордон Мак-Кензи, быть может, улыбается с небес.

Студия Марка Рейнгольда, 10 часов утра. Воздух наполнен медитативной музыкой; девушка позирует, сидя на стуле, водруженном на возвышении, а девятнадцать человек делают наброски в больших альбомах для рисования. Типичная для элитарной академии искусств ситуация, есть только одно «но»: молодые люди, поглощенные своими рисунками, – десятиклассники, большинство из которых живет в одном из самых неблагополучных районов Филадельфии.

Добро пожаловать в ШАДЧ – Школу архитектуры и дизайна Чартера; бесплатную государственную школу Филадельфии, которая демонстрирует, как дизайн способен развивать молодые умы, и одновременно развенчивает миф о том, что это искусство доступно лишь избранным.

До поступления в девятый класс ШАДЧ большинство школьников вообще не учились рисовать, а треть из них умели читать и считать на уровне третьеклассников. Теперь же, если они пойдут по стопам предыдущего выпуска, восемьдесят процентов из них поступят в двух– и четырехгодичные колледжи, а некоторые окажутся в таких престижных заведениях, как Институт Пратта или Род-Айлендская школа дизайна.

С 1999 года, когда была основана ШАДЧ (первая в стране государственная школа с художественным уклоном), ее цель не сводилась только к тому, чтобы воспитать дизайнеров нового поколения или внести в это преимущественно белое сословие этническое разнообразие (три четверти учеников ШАДЧ – афроамериканцы; восемьдесят восемь процентов – представители расовых меньшинств). Цель состояла еще и в том, чтобы использовать дизайн в преподавании базовых школьных дисциплин. Каждый день школьники проводят в художественной студии по сто минут. Они ходят на занятия по архитектуре, индустриальному дизайну, теории цвета и живописи. Но не менее важно то, что школа скрестила дизайн с математикой, физикой и биологией, английским языком, историей и другими предметами. Например, когда там проходят тему о Римской империи, то школьники не просто читают о технологии водопровода, а строят модель акведука. «Они учатся находить решения, соединяя разрозненные элементы в целое. Именно это и делают дизайнеры, – говорит Клэр Галлахер, архитектор и бывшая заведующая учебной частью в ШАДЧ. – Дизайн междисциплинарен. Мы учим детей мыслить холистически».

«Хороший дизайн обладает признаками эпохи Возрождения: он объединяет в себе технологию, науку о мышлении, человеческие потребности и красоту и создает из всего этого нечто такое, в чем мир нуждался, хотя и не подозревал об этом».

Паола Антонелли, куратор отдела архитектуры и дизайна Музея современного искусства

Один из учеников, преуспевающих в этой атмосфере целостного сознания, – девятиклассник Шон Кэнти. Это умный тощий мальчишка, солидный, как маститый дизайнер, и нескладный, как обычный шестнадцатилетний подросток. Когда я беседовал с ним после окончания уроков, он рассказал, что в его предыдущей школе (обычной, хулиганской) он «был единственным, кто постоянно рисовал»: «На уроках рисования у меня все было в порядке. Но при этом вечно чувствуешь себя изгоем, ведь в школе считают так: если любишь рисовать – значит, ты лох». В новой школе он почувствовал себя как дома и стал накапливать необычный для своего возраста опыт. Два дня в неделю он стажируется в местной архитектурной фирме. По приглашению преподавателя архитектуры, с которым познакомился через ШАДЧ, он съездил в Нью-Йорк, чтобы оформить там постер. Он сделал макеты «двух классных башен» и надеется, что когда-нибудь его проект будет реализован. Но все-таки главное, чему он, по его собственным словам, научился в ШАДЧ, – это не какое-то конкретное умение: «Я научился работать с людьми и черпать от них вдохновение».

В самом деле, ощущаешь прилив вдохновения, даже если просто проходишь по школьному коридору. В вестибюле выставлены работы школьников. В коридорах красуется мебель, подаренная Музеем Купера-Хьюитта. В разных уголках школы можно наткнуться на работы таких дизайнеров, как Карим Рашид, Кейт Спейд и Франк Гери, даже в шкафчиках, которые ученики ШАДЧ превратили в выставочные стенды. Все школьники носят голубые рубашки, застегнутые на все пуговицы, и коричневые брюки. На мальчиках еще и галстуки. «Они выглядят как начинающие архитекторы и дизайнеры – и ощущают себя соответственно», – говорит мне директор по развитию Барбара Чандлер Ален. Неплохо для школы, в которой приличный процент учеников по закону может претендовать на бесплатное питание.

Для многих из них эта школа – уголок рая посреди грубого мира; место, где им хорошо и комфортно, где взрослые заботятся и возлагают на них большие надежды. Если процент посещаемости в среднестатистической школе Филадельфии – шестьдесят три процента, то в ШАДЧ он составляет девяносто пять процентов. Не менее показательно то, что ШАДЧ – единственная филадельфийская школа для старших классов, где на входе не стоит металлоискатель. Вместо этого школьников, учителей и гостей, заходящих через главную дверь с Сэнсом-стрит, приветствует красочная настенная роспись работы американского минималиста Сола Льюитта.

И хотя ШАДЧ – проект новаторский, она не единственная в своем роде. Система государственных школ Майами может похвастаться Школой дизайна и архитектуры; в Нью-Йорке есть Школа искусств и дизайна. В Вашингтоне есть начальная школа с собственным уставом, которая называется «Школа-студия», а среди ее преподавателей много профессиональных художников. Если даже оставить средние школы, все равно можно убедиться, что художественное образование переживает настоящий бум. В США, как мы уже говорили, диплом художника заменил собой диплом менеджера. В Великобритании число студентов-художников с 1995 до 2002 года выросло на тридцать пять процентов. Общее количество художественных институтов в Японии, Южной Корее и Сингапуре тридцать пять лет назад было равно… нулю. Сейчас в трех этих странах работает как минимум двадцать три института искусств и дизайна[83].

Не все выпускники этих школ и институтов, как и не все выпускники ШАДЧ, станут профессиональными дизайнерами. Ну и прекрасно, считает завуч Кристина Альварез. «Мы формируем у учеников понимание того, что такое дизайн и как он может повлиять на их жизнь, – говорит она мне. – Мне представляется, что такая программа с „дизайнерским уклоном“ – современный аналог „свободных искусств“»[84]. Какую бы жизненную стезю ни выбрали ученики, школа научила их решать проблемы, понимать других людей и ценить окружающий мир. А эти умения так важны для Концептуального века!

Демократизация дизайна

Франк Нуово – один из самых известных в мире индустриальных дизайнеров. Если у вас мобильник «Нокиа», то весьма вероятно, что над его дизайном потрудился Нуово. Но в молодости ему было нелегко объяснить родителям, почему он выбрал эту специальность. «Когда я сказал отцу, что хочу быть дизайнером, он спросил: а что это такое?» – рассказал Нуово в разговоре со мной. «Мы должны убрать нервозность, которая окружает это понятие, – считает он. – Ведь, в сущности, дизайн – это создание творческого решения. Все люди каждый день занимаются дизайном».

Человек стал дизайнером с того времени, когда еще в набедренной повязке тер камешком о кремень, чтобы сделать наконечник для стрелы. Нашему биологическому виду всегда было свойственно стремление к новому и красивому – даже в те времена, когда наши предки кочевали по саванне. Однако большую часть человеческой истории дизайн (и особенно его страшный собрат – функциональный дизайн) был достоянием элиты, у которой хватало денег на то, чтобы позволить себе всяческую роскошь, и времени на то, чтобы наслаждаться ею. А нам, простым смертным, лишь изредка удавалось соприкоснуться с дизайном; по большей же части мы отдавали предпочтение практической пользе.

Однако в последние десятилетия все поменялось. Дизайн стал демократичным. Если вы мне не верите, предлагаю пройти маленький тест. Перед вами образцы трех шрифтов. Соедините шрифт из левого столбца и его название из правого:

Я не раз проводил этот эксперимент, пока работал над книгой, и убежден, что большинство из вас ответило на этот вопрос быстро и правильно[85]. А вот лет двадцать пять назад это задание, скорей всего, поставило бы вас в тупик. В те времена в шрифтах разбирались узкие специалисты, вроде наборщиков или художников-оформителей, а обычные люди, такие как мы с вами, имели об этом смутное представление. Но сегодня мы живем и работаем в другой сфере обитания. В шрифтах разбирается большинство людей, живущих в Западном мире, если они умеют читать и писать и пользуются компьютером. «Если ты уроженец тропических лесов, то умеешь определять на вид множество разных листьев, – пишет Вирджиния Пострел. – Мы умеем определять на вид множество разных шрифтов»[86].

«Эстетика важна. Вещь, обладающая эстетической ценностью, лучше работает».

Дон Норман, писатель и профессор инжиниринга

Разумеется, пример со шрифтами – лишь одна из иллюстраций того, что дизайн демократизируется. Возьмем одно из самых успешных предприятий последнего десятилетия – «Дизайн в пределах досягаемости», торговую сеть, состоящую из тридцати одной студии и ставящую своей целью нести высококачественный дизайн в массы. В студиях и каталогах этой фирмы можно найти прекрасные стулья, лампы и письменные столы, богачи покупали их всегда, но теперь они доступны более широким слоям населения. «Таргет» пошел в демократизации дизайна еще дальше, во многом стирая грань между высокой модой и массовой продукцией, как в случае с линией одежды от Айзека Мизрахи (выше описан наш семейный поход за покупками). На страницах «Нью-Йорк Таймc» «Таргет» помещает рекламу детских чашек «с защитой от проливания» (за три с половиной доллара) от Филиппа Старка – бок о бок с рекламой часов «Конкорд Ла Скала» за пять тысяч долларов и бриллиантовых колец за тридцать тысяч долларов от Гарри Уинстона. Майкл Грейвз, чей сиреневый ершик для унитаза я купил во время поездки в «Таргет», сейчас продает наборы, с помощью которых покупатели могут сами соорудить стильные бельведеры, студии и портики. Грейвз, оформлявший библиотеки, музеи и дома стоимостью в несколько миллионов, – слишком дорогой дизайнер, чтобы многие из нас могли заказать ему оформление гостиной. Но уже за десять тысяч долларов мы можем купить один из «Павильонов Грейвза» и наслаждаться великолепным и изящным творением одного из лучших в мире архитекторов прямо у себя на заднем дворе.

Дизайн проник в глубокий тыл коммерческого царства. То, что у фирмы «Сони» в штате четыреста дизайнеров, неудивительно. А как вам такое: в штате мормонской церкви Иисуса работает шестьдесят дизайнеров?[87] Господь приглашает в Свой дом художников, а тем временем Дядя Сэм перестраивает свой дом. Управление служб общего назначения США, в ведении которого находится строительство правительственных зданий, запустило программу «Превосходный дизайн», цель которой – превратить унылые федеральные сооружения в здания, которыми можно полюбоваться и в которых было бы приятно работать. Даже американские дипломаты отозвались на требования новой эпохи. В 2004 году Госдепартамент США заявил, что отказывается от шрифта Courier New 12, который использовал много лет, и вводит вместо него новый стандартный шрифт, который отныне должен использоваться во всех официальных документах, – Times New Roman 14. Во внутренней инструкции эта мера объясняется тем, что шрифт Times New Roman «занимает почти столько же места, что и Courier New 12, но при этом имеет более четкий, ясный и современный вид»[88]. Здесь примечательна даже не сама служебная реформа, а кое-что другое, что невозможно было бы представить себе в недавнем прошлом: все сотрудники Госдепартамента прекрасно поняли, о чем говорится в инструкции.

Говорим «дизайн» – подразумеваем «бизнес». Говорим «бизнес» – подразумеваем «дизайн»

Демократизация дизайна изменила логику конкуренции в бизнесе. Традиционным полем соперничества были качество или стоимость продукта – или сочетание первого и второго. Однако сегодня приличное качество и разумная цена стали в бизнес-игре всего лишь первоначальной ставкой, входным билетом, дающим допуск на рынок. Если эти минимальные требования выполнены, далее компании конкурируют не столько в отношении функциональности или дешевизны, сколько в сфере других, трудноуловимых качеств – необычности, красоты, эстетического смысла. Это не новое наблюдение. Том Питерс, которого я цитировал в предыдущей главе, доказывал необходимость дизайна еще в те времена, когда большинство бизнесменов не смогли бы отличить Чарли Имза от ангелов Чарли[89]. («Границу между любовью и ненавистью, – объясняет он компаниям, – устанавливает дизайн».) Но, как и в случае с инструкцией Госдепартамента, в настойчивом внимании бизнеса к дизайну примечательнее всего не сам факт этого внимания, а его распространенность.

Возьмем двух человек – из разных стран и разных миров. Пол Томпсон – директор Музея Купера-Хьюитта в Нью-Йорке. Норио Охга – бывший председатель правления корпорации «Сони», монстр хайтека.

«Бизнесмены не должны лучше понимать дизайнеров. Они сами должны быть дизайнерами».

Роджер Мартин, декан Школы менеджмента Ротман

Вот говорит Томпсон: «Производители начали понимать, что в отношении ценовой структуры и стоимости рабочей силы мы не можем конкурировать с Дальним Востоком. В чем же нам конкурировать? Только в дизайне»[90].

А вот Охга: «Мы в „Сони“ исходим из установки, что вся продукция, произведенная нашими конкурентами, мало отличается от нашей по технологии, цене, качеству изготовления и конструктивным особенностям. Единственное, что позволяет отличить на рынке один продукт от другого, – это дизайн»[91].

Рассуждения Томпсона и Охги все больше подтверждаются финансовыми отчетами корпораций и динамикой потребительского спроса. Согласно исследованию, проведенному Лондонской школой бизнеса, за каждый процент средств, инвестированный в дизайн изделия, уровень продаж и прибыль компании увеличивается в среднем на три-четыре процента[92]. По результатам другого исследования, оборот компаний, серьезно занимающихся дизайном своей продукции, со значительным отрывом обгоняет оборот их конкурентов, не придающих дизайну столь большого значения[93].

Хороший пример – машины. Как я уже упоминал, в современной Америке подавляющее большинство людей, которые хотели бы купить машину, имеют такую возможность. Изобилие снизило цены и повысило качество, сделав ключевым критерием потребительского выбора именно дизайн. Американские производители автомобилей поняли это не сразу. «Долгое время, начиная с 1960-х, директора по маркетингу были поглощены наукой и инжинирингом: они собирали данные, производили расчеты, но при этом игнорировали второе полушарие мозга – правое», – говорит Энни Асенио, директор по дизайну «Джэнерал Моторс». Именно это обстоятельство, в конечном счете, стало причиной краха «Детройта». Потребовалось вмешательство таких чудаков, как Боб Лутц, для того чтобы понять: помимо функциональности изделие должно обладать эстетической значимостью. Лутц произнес знаменитую фразу о том, что «Джэнерал Моторс» занимается арт-бизнесом, и приложил усилия к тому, чтобы дать дизайнерам равные права с инженерами. «Ты должен быть непохожим на других, иначе не выжить, – говорит Асенио. – Мне кажется, у дизайнеров есть шестое чувство, какая-то антенна, которая помогает им справляться с этой задачей лучше, чем представителям других профессий»[94].

«Дизайн, если пользоваться им с умом, способен сделать жизнь богаче, создать новые рабочие места и сделать людей счастливыми – не так уж и плохо».

Пол Смит, дизайнер моды

Остальные автомобильные компании переключили передачи и рванули в том же направлении. Крис Бэнгл из компании «БМВ» говорит: «Мы не делаем автомобили. [Компания создает] произведения искусства на колесах, выражающие любовь водителя к качеству»[95]. Один из вице-президентов «Форда» замечает: «Раньше в нашем бизнесе важнее всего был большой двигатель. Сейчас – гармония и баланс»[96]. Автомобильные компании отчаянно стараются дифференцировать свою продукцию с помощью дизайна, что в «Ньюсвик» выражено таким образом: «В мачо-культуре „Детройта“ лошадиная сила пересела на заднее сиденье, уступив место стилю. Автошоу „Детройта“ можно с тем же успехом назвать Шоу интерьерного дизайна „Детройта“»[97].

Еще одно доказательство значимости дизайна в наши дни – ваша собственная кухня. Это видно, разумеется, по суперэлитной мебели с сияющими холодильниками «Сабзиро» и гигантскими электроплитами «Викинг». Однако еще больше этот феномен виден в маленьких и не таких дорогих кухонных принадлежностях, обитателях кухонных шкафов и столов во всей Америке и Европе. Вспомните, как популярны «кьютенсилы»[98] – предметы кухонной утвари, которые стали более человечными. Откройте ящик буфета в европейском или американском доме, и вы, скорее всего, обнаружите там штопор в виде улыбающегося кота; ложку для спагетти, которая ухмыльнется вам и макаронным изделиям; щетку для овощей с глазами навыкате и на тоненьких ножках. Сходите с магазин и попробуйте купить тостер. Вам придется приложить немало усилий, чтобы найти старую незатейливую модель, потому что к большей части ассортимента применимы слова «стилизованный», «ретро», «причудливый», «гламурный» и прочие, обычно не ассоциирующиеся с мелким предметом быта.

Иные гуру, быть может, увидят в этих переменах масштабные манипуляции коварных продавцов или лишнее доказательство того, что зажравшийся Запад уже не замечает самой вещи под модной оберткой. Однако такие рассуждения будут не в ладах ни с экономической реальностью, ни с человеческими потребностями. Вернемся к несчастному тостеру. Обычно человек пользуется им не больше пятнадцати минут в день. Остальные тысячу четыреста двадцать пять минут в сутки он просто стоит у всех на виду. Иными словами, один процент своего времени тостер функционирует, а девяносто девять процентов – украшает. Так почему ему не быть красивым, тем более если радующий взгляд тостер стоит сорок баксов максимум? Ральф Уолдо Эмерсон сказал: «придумайте мышеловку получше, и мир протопчет дорогу к вашему дому. Но в эру изобилия ваша мышеловка должна быть не только лучше, но и отвечать потребностям правого полушария, иначе в вашу дверь не постучится никто».

Значение дизайна связано и с тем ускорением метаболизма в мире коммерции. Современные товары преодолевают путь от левополушарной функциональности к правополушарной эстетической значимости в мгновение ока. Возьмем сотовые телефоны. Понадобилось меньше десяти лет, чтобы они превратились из предмета роскоши для немногих людей в деталь обихода для большинства, а потом – в материализованное воплощение человеческой индивидуальности. Они прошли путь от «логических устройств» (для которых важнее всего быстродействие и наличие специализированных функций) до «эмоциональных устройств» (то есть значимых эстетически, необычных и удовлетворяющих вкусам потребителя) – так определил это понятие Тоширо Иизука, высокопоставленный сотрудник японской компании, производящей бытовую электронику[99]. На декоративные (то есть нефункциональные) передние панели сотовых телефонов клиенты сейчас тратят примерно столько же, сколько и на сами телефоны. За прошлый год было продано рингтонов примерно на четыре миллиарда долларов[100].

И действительно, один из самых мощных факторов влияния дизайна на экономику состоит в его способности создавать новые рынки, будь то рынки рингтонов, «кьютенсилов», фотоэлементов или медицинского оборудования. Три силы – изобилие, Азия и автоматизация – превращают товары и услуги в заурядные предметы быта с такой скоростью, что производителю остается единственный способ выжить – постоянно придумывать что-то новое, изобретать и, по изящному выражению Паолы Антонелли, давать миру то, в чем он нуждался, хотя и не подозревал об этом.

Дизайн ближайшего будущего

Дизайн может не только заполнить наши кухни орудиями для стряпни, которые взболтают наши соусы и встряхнут наши души. Хороший дизайн может изменить мир (к сожалению, плохой дизайн – тоже).

Возьмем систему здравоохранения. Как правило, больницы и кабинеты врачей редко можно назвать образцом элегантности и прекрасного вкуса. Даже если бы доктора и администраторы предпочли изменить ситуацию, они все равно будут считать это дело второстепенным по сравнению с более насущными – выпиской рецептов и проведением операций. Однако сейчас появляется все больше и больше данных, которые доказывают: в медицинских учреждениях с хорошим дизайном пациенты выздоравливают быстрее. Так, исследование, проведенное в питсбургской больнице Монтефиоре, показало, что в отделении хирургии пациенты, лежащие в палатах с хорошим естественным освещением, реже нуждаются в обезболивающих средствах, а расходы на лекарства для этих больных на двадцать один процент ниже, чем для тех, кто лежит в обычных палатах[101]. В другом исследовании сравнивались две группы пациентов с одинаковыми заболеваниями. Первую группу лечили в старом, унылом корпусе, вторую – в современном, залитом светом, с помещениями, приятными для глаз. Так вот, пациентам, лежавшим в палатах второго корпуса, требовалось меньше обезболивающих средств, и выписывались они в среднем на два дня быстрее. Сейчас многие больницы переоборудуют свои помещения с тем, чтобы в них было больше солнечного света, делают такие приемные покои, которые создают ощущение приватности и уюта, и придумывают множество дизайнерских ухищрений, вроде садов для прогулок и лабиринтов, – врачи поняли, что все это ускоряет процесс выздоровления.

«Считать, что полезное по определению прекрасно, неверно. Это прекрасное по определению полезно. Красота способна улучшить образ жизни и образ мысли людей».

Анна Кастелли Ферриери, дизайнер мебели

Совершенствование дизайна оказывает аналогичное влияние и в двух других сферах, где бюрократия долго держала красоту на месте служанки. Речь идет о государственных школах и государственном жилищном строительстве. Исследование, проведенное в Джорджтаунском университете, показало, что те же самые ученики, учителя и педагогические методы при улучшении внешнего вида школы увеличивают средний экзаменационный балл на одиннадцать процентов[102]. А муниципальные дома, с эстетической точки зрения представляющие собой нечто чудовищное, весьма вероятно, находятся на пороге нового ренессанса. Отличный пример – «Челси-корт» работы архитектора Луизы Браверманн. В этом здании, построенном на скромные средства, есть эффектные лестничные пролеты, просторные помещения и плоская крыша с мебелью от Филиппе Старка – и все это для квартиросъемщиков с низкими доходами и бывших бездомных. Кроме того в дизайне учитывается еще и экологическая сторона. Возникло движение «зеленого дизайна», соблюдающее природоохранные принципы при производстве потребительских товаров. Это значит, что товары не просто делаются из переработанных материалов – дизайнеры заботятся о том, чтобы использование и утилизация изделий тоже отвечали экологическим требованиям. Архитектура тоже становится «зеленой» – отчасти потому, что архитекторам и дизайнерам известно: здания в Соединенных Штатах загрязняют окружающую среду так же сильно, как все машины и заводы, вместе взятые.

В Американский совет по экологичному строительству поступило более тысячи ста заявок на получение сертификата экологически чистого здания[103].

А если вы еще не убедились, что значение дизайна не ограничивается гаражами и разделочными досками, вспомните американские президентские выборы 2000 года и длившиеся тридцать шесть дней препирательства о том, кто набрал больше голосов во Флориде – Альберт Гор или Джордж Буш. Сегодня и сами выборы, и их последствия вспоминаются как дурной сон. Однако на фоне тогдашнего скандала почти никто не заметил одного важного и поучительного обстоятельства. Демократы тогда заявляли, что Верховный суд США, приостановив пересчет бюллетеней, подарил победу Джорджу Бушу. Республиканцы твердили, что, наоборот, их противники хотели украсть победу, вынудив чиновников пересчитывать «чады» – эти маленькие квадратики, которые не были пробиты до конца[104]. Но на самом деле неправы были и те, и другие.

Через год после выборов несколько журналистов и ученых провели доскональное исследование всех флоридских бюллетеней – но сделанные открытия померкли на фоне террористического акта 11 сентября 2001 года и были окончательно забыты после переизбрания Буша в 2004 году. Согласно проведенному анализу, судьбу президентских выборов в 2000 году определил этот предмет.

Это тот самый злосчастный «бюллетень-бабочка»[105], при помощи которого выборщики округа Палм-Бич голосовали за будущего президента. В этом округе с ярко выраженными демократическими симпатиями, населенном десятью тысячами пожилых выборщиков-евреев, ультраконсервативный маргинальный кандидат Пэт Бьюкенен получил три тысячи четыреста семь голосов – втрое больше, чем во всех остальных округах штата. (Согласно одному статистическому исследованию, если бы Палм-Бич проголосовал так же, как остальные шестьдесят шесть округов Флориды, Бьюкенен набрал бы всего шестьсот три голоса[106].) Более того, пять тысяч двести тридцать семь выборщиков из Палм-Бич проголосовали за Альберта Гора и Пэта Бьюкенена одновременно, из-за чего бюллетени были признаны недействительными. Буш же получил во всем штате всего пятьсот тридцать семь голосов.

В чем же причина сумасшедшего успеха Бьюкенена и тысяч недействительных бюллетеней?