Зеленые глаза Баст

Инспектор положил трубку в пепельницу и поднял с моего стола статуэтку Баст, зажав ее указательным и большим пальцами.

— Мы постоянно возвращаемся к зеленой кошке, — задумчиво произнес он. — А теперь, мистер Аддисон, придется мне побеспокоить вас просьбой рассказать про такие статуэтки.

— Да, — рассеянно сказал я. — Есть еще кое-что, о чем я умолчал, потому как совершенно откровенно сомневался, фантазия это или реальность; но каждый новый поворот в деле настолько поражает воображение, что мое свидетельство более не покажется чем-то из области невозможного. Итак, прежде чем мы пойдем дальше, обратившись к чисто археологической стороне вопроса (а я все еще испытываю немалые сомнения в практической пользе этих сведений), позвольте мне поведать вам о том, что я увидел после того, как расстался с Болтоном.

Гаттон молча выслушал мой рассказ о смутной тени, замеченной на дороге, и о кошачьих глазах, уставившихся на меня через окно.

Наивное удивление на его лице едва не заставило меня усмехнуться, а когда я завершил повествование, он сказал:

— Да уж, мистер Аддисон, услышь я эту историю до того, как столкнулся с тайной «Оритоги» — журналисты сговорились так называть наше дело, — и он достал из кармана вечерний выпуск газеты, — я бы подумал, что необычные исследования, которыми вы заняты, начали сказываться на вашем душевном здравии. Но голос по телефону, пустой дом с одной обставленной комнатой, зеленая кошка на крышке ящика и, наконец, статуэтка на вашем столе заставляют меня более не удивляться даже таким странностям, как ваше вчерашнее приключение.

Я не преминул заметить:

— Учтите, явной связи между делом об убийстве и загадочным призраком в моем саду нет.

— Как не было явной связи между телом сэра Маркуса в ящике в трюме «Оритоги» и гаражом при Ред-Хаусе на Колледж-роуд, пока мы вдруг ее не увидели, — возразил Гаттон. — Тем не менее я рад, что вы все мне рассказали; я возьму ваш рассказ на заметку, потому что это может оказаться новым звеном в цепи событий. А теперь, — он достал блокнот и карандаш, — расскажите мне об этих кошках.

Я с усталым вздохом прошел к книжному шкафу и взял с полки том Гастона Масперо, тот, что читал ранее, но поставил обратно, когда пришел инспектор.

— Здесь все кратко изложено, — сказал я.

Гаттон методично делал заметки, пока я зачитывал ему свои записи. Когда экскурс был закончен, он просмотрел страницу блокнота и пробормотал:

— Хм, как странно, действительно очень странно. «Временами она претерпевала зловещие изменения и играла своими жертвами, как кошка мышами, а затем убивала их ударом лапы».

Он поднял глаза и удивленно поглядел на меня.

— Она играла своими жертвами, как кошка мышами, — прошептал он, — а затем убивала их ударом…

Глава 8 Моя гостья

Долгое время после ухода Гаттона я сидел и обдумывал наш разговор. Несмотря на поздний час, он, покидая мой дом, не помышлял об отдыхе, а отправился на дальнейшие поиски улик, указывающих на виновника смерти сэра Маркуса. В комнате после двухчасового совещания висела пелена табачного дыма, снаружи стало совсем темно, а я все не двигался с места, размышляя о жутком лабиринте, в который меня занесло судьбой. Вскоре вошел Коутс.

— А, Коутс, — сказал я, — зажги свет.

Он нажал на выключатель, и я увидел, как клубы дыма облаками поплыли от открытого окна к только что распахнутой двери.

— Вы сегодня вечером уходите, сэр? — спросил Коутс и застыл в ожидании ответа, как давно повелось между нами.

— Думаю, нет, — произнес я. — Для одного дня сделано достаточно, но буду благодарен, если ты позвонишь в театр «Нью-авеню» и поинтересуешься, не смогу ли я поговорить

с мисс Мерлин. Сейчас для этого самое время — спектакль должен как раз закончиться.

— Хорошо, сэр, — сказал Коутс и пошел к телефону, а я остался сидеть и бездумно курить, прислушиваясь к его голосу. Немного погодя Коутс объявил:

— Сегодня вечером мисс Мерлин отсутствовала, сказавшись больной.

— Так я и думал, — пробормотал я. — Не стоило ожидать, что после всего ужаса и треволнений она найдет в себе силы выйти на сцену. Позвони ей домой, Коутс, — добавил я. — Мне надо с ней поговорить. Кажется, она в большой беде.

— Слушаюсь, сэр. Это имеет какое-либо отношение к утренней находке в доках, сэр? — позволил себе вопрос Коутс.

— Да, — ответил я. — Дело чертовски запутано.

— Так точно, сэр, — и Коутс направился к телефону.

Тремя минутами позже я разговаривал с Изобель.

— Невозможно описать, что со мной произошло с тех пор, как вы ушли, — сказала она. — Я в совершенной растерянности, и, конечно, о выступлении сегодня не могло быть и речи. Но дела не так уж и плохи. — Она замешкалась, затем продолжила: — К сожалению, я смогла только кратко известить их о своем отсутствии, и пусть это прозвучит эгоистично… но сами знаете, я и так ухожу со сцены… и очень скоро…

— Да, — понуро подтвердил я, — знаю. Побывала ли у вас полиция?

— Я видела инспектора Гаттона, — сообщила она. — Но он сказал, что собирается встретиться с вами; вам наверняка известно о нашей с ним беседе.

— Нет, — ответил я, — он не упомянул о визите к вам, но вы же не сомневаетесь, Изобель, что он не считает вас даже в малейшей степени причастной к этому ужасающему делу.

— Он был чрезвычайно любезен, — сказала она, — после разговора с ним я во многом изменила мнение о методах работы полицейских; но хотя он и был предельно тактичен со мной, я не могу простить ему подозрений в отношении Эрика, которые он и не пытался скрыть.

— Он подозревает Эрика! — воскликнул я.

— Ох, — вздохнула Изобель, — вероятно, он решил не посвящать вас в это, зная, что вы с Эриком… друзья, но со мной он не был столь осторожен. В сущности, полиция следит за Эриком!

— Но в это невозможно поверить! — сказал я. — Не хотите ли вы сказать, Изобель, что Каверли решил умолчать о том, что делал вчера ночью? Если это так, в данных обстоятельствах он во всем виноват сам. Общественное положение и иные привилегии ничего не значат, когда речь заходит о расследовании убийства. Он это прекрасно понимает.

Полагаю, я говорил с жаром и в голосе моем сквозила несдержанность. Поведение Эрика вызывало у меня негодование: оно могло только осложнить дело и навлечь беды на Изобель.

Но я почти сразу пожалел о своей запальчивости, потому что Изобель печально спросила:

— И вы тоже хотите поссориться со мной?

— О чем вы? Кто с вами ссорился?

— Сегодня у поверенного Эрик яростно со мной спорил, а когда я молила его честно рассказать мне о том, что он делал вчера, он сделался… — Изобель колебалась, — …буквально невыносим. Кажется, он не понимал, что я хочу ему только добра, не видел, на какие мысли наводит его молчание. Как думаете, Джек, что он может скрывать?

На время я потерял дар речи. Что мог скрывать Каверли? Я сразу отверг мысль о соучастии в преступлении — я бы ни за что не поверил в это. У меня было лишь одно предположение, и Изобель, по всей видимости, думала о том же — другая женщина. Тем не менее, я предпринял попытку успокоить Изобель:

— Можете не сомневаться, у него имеется достойная причина для молчания, которая ни в малейшей мере не дискредитирует его. Однако в ближайшее время ему придется пересмотреть свое отношение к делу. Безусловно, любой из нас, если вдруг от него потребуют алиби, может столкнуться с некоторыми трудностями, например, не всегда найдутся свидетели, но каждый сможет в нескольких словах описать, что он делал в тот или иной момент, даже если понадобится положиться на удачу в поиске подтверждения этих слов. Изобель, его молчание нелепо.

— Вы читали вечерние газеты? — с грустью спросила она.

— Некоторые, — ответил я.

— В них уже есть мое имя, а одна опубликовала и мою фотографию. То, как они набрасываются на любой намек на скандал, возмутительно.

— Все прояснится, — как можно тверже уверил я. — Мы с вами знаем, что Каверли не виновен, и вряд ли Гаттон видит в нем убийцу.

Мы поговорили еще немного, и я устало вернулся в свое кресло в комнате, все еще наполненной табачным дымом.

Я по-прежнему не придавал особого значения статуэтке, но необычность описания привлекала меня, и я невольно вспомнил, как Гаттон тихо повторил фразу Масперо: «временами она играла своими жертвами, как кошка мышами» и далее в том же духе. Тяжелая книга с великолепными иллюстрациями все еще лежала открытой на столе, и на нескольких картинках я видел кошек, похожих на ту, что мне оставил Гаттон для дальнейшего изучения; я перечитал отрывки о свойствах богини-кошки, помеченные мной для инспектора. Я едва понимал, о чем читаю, потому что в голове роились мысли о многочисленных сложностях дела. Так я просидел, должно быть, с час, пока меня не привел в чувство вошедший в комнату Коутс.

— Я еще понадоблюсь вам сегодня вечером, сэр? — спросил он.

— Нет, — ответил я, — отправляйся-ка спать: не исключено, что завтра мы будем на ногах с раннего утра. Скорее всего, меня опять вызовет инспектор Гаттон.

— Слушаюсь. Спокойной ночи, сэр, — сказал Коутс и, по-солдатски развернувшись, вышел из комнаты.

Я продолжал читать, но не в поисках каких-либо сведений, а довольно бездумно, лишь бы чем-то себя занять. Я слышал, как мой добросовестный ординарец запирал двери и окна — таков был его ежевечерний обычай. Затем дверь

его комнаты затворилась, и больше из-за нее не раздавалось ни звука.

Смутно помню, что до меня откуда-то издалека доносился собачий вой, но из полусонного оцепенения я вынырнул из-за звонка в дверь. Я понял, что просидел за столом гораздо дольше, чем собирался. Было без четверти час.

Первой мелькнула мысль, что это Гаттон: должно быть, расследование приобрело неожиданный оборот и требуется моя помощь. Коутс всегда спал как убитый и, очевидно, не проснулся от звонка, поэтому я в чем был, то есть в пижаме, домашних туфлях и халате (именно так я ходил дома в жару), проследовал по недлинному коридору к входной двери и отпер ее.

На пороге стояла женщина.

На какое-то мгновение я имел глупость принять ее за Изобель, отчего сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Но иллюзия быстро рассеялась, стоило гостье заговорить.

Голос ее разительно отличался от голоса Изобель: низкий, обволакивающий, с чуть уловимой хрипотцой, в некотором смысле чарующий, но в то же время — я не мог не заметить этого — жутковатый, потусторонний.

— Прошу простить меня, — начала она. — Вы, естественно, не понимаете, что привело гостью к вашему порогу в столь поздний час, и мое объяснение вряд ли покажется вам обычным.

Произнося это, она с опаской оглянулась на дорогу, тонущую во тьме. Я сразу отметил, что она в вечернем платье под нарядным плащом; ее голову и плечи окутывала шаль из плотного шелка, скрывая лицо. И вот теперь, очень отчетливо, я услышал, как воют собаки.

Инстинкты — вещь любопытная, и когда я стоял перед незнакомкой, именно они подсказали, что следует разбудить Коутса! Я и впрямь испугался ее и только и думал о том, как захлопнуть перед ней дверь. Это было тем более необъяснимо, если учесть, что ее вид и поведение выдавали даму из светского общества, весьма элегантную: она стояла передо мной, и лунный свет, косо пробивающийся сквозь листву и полумесяцем ложащийся на тропинку за спиной гостьи, лишь подчеркивал ее высокий рост и изящество.

Конечно, я никогда не поддаюсь первому порыву, но в этот раз решал не я, потому что женщина вдруг тихо вскрикнула от испуга и покачнулась, будто собираясь упасть.

Волей-неволей я сделал шаг вперед, чтобы поддержать ее, и прежде чем я сумел осознать, что произошло, она оказалась в коридоре, тяжело прижавшись к моему плечу.

— Закройте дверь! — сказала она своим низким, хрипловатым голосом. — Скорее! Скорее! Я только что опять их видела!

У меня по спине пробежал неприятный холодок.

— Глаза! — прошептала она. — Меня преследовали два огромных глаза! Поэтому я и постучала в вашу дверь. Я испугалась.

Мне хватило упоминания об огромных глазах. Оставив незнакомку одну, я прыжком добрался до двери и поспешно захлопнул ее. Повернувшись, я увидел, как женщина медленно идет на свет, падающий из щели приоткрытой двери кабинета. Я обогнал ее и, распахнув дверь, пропустил гостью в комнату.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — сказал я. — Вижу, что вы пережили сильное потрясение.

Из спальни Коутса по-прежнему не доносилось ни звука. Я жаждал услышать его голос, ибо, как ни пытался, я все равно не мог заставить себя смириться с присутствием незнакомки, а также понять, почему она очутилась в одиночестве в таком месте и в столь поздний час. Однако теперь нас связывала некоторая симпатия: я так боялся тех ужасных глаз, что мог бы простить кому угодно подобный страх; я более не сомневался, что у меня по соседству завелся таинственный призрак.

— Поверьте, я знаю, о чем вы, — сказал я своей посетительнице. — Это может показаться невероятным, но, по-видимому, поблизости бродит какая-то необыкновенно большая кошка.

Я стоял у приставного столика, намереваясь налить стакан воды, но женщина отрицательно махнула рукой, обтянутой белой перчаткой.

— Благодарю вас, — сказала она, — благодарю, мне уже лучше. Если, как вы говорите, меня и впрямь испугала всего лишь кошка, я вас оставлю.

Она рассмеялась грудным, но очень мелодичным смехом. В рассеянном свете настольной лампы я увидел, как под вуалью блеснули белые зубы, но никак не мог понять, почему женщина закутана. Даже это обилие ткани не скрывало ее необычайно больших и красивых глаз. Кажется, гостья окончательно пришла в себя, однако не сделала попытки открыть лицо.

— Вы уверены, что на дороге вас ничего не испугает? — спросил я.

— Ах, нет. Мы с друзьями остановились по соседству, — объяснила она, заметив мое любопытство, — а я допустила оплошность, решив выйти на улицу так поздно, чтобы отправить письмо.

Подобное объяснение могло бы удовлетворить меня; не исключаю, что я, будучи захвачен вихрем еще более невероятных событий, и внимания не обратил бы на этот случай, но сама судьба-проказница приложила руку к происходящему, позволив мне узнать, кем была моя гостья. Когда я говорю, что мне предстояло узнать, кем она была, я, возможно, выражаюсь не совсем точно; правильней было бы сказать — мне предстояло убедиться, что она не являлась обычным человеком.

Судьба вмешалась как раз в тот миг, когда женщина собралась уходить. Горела только одна лампа, та, что стояла на столе; в эту минуту произошел скачок напряжения — и лампочка перегорела, погрузив комнату во тьму! Я вскочил с испуганным возгласом. Не стану отрицать, в темноте, наедине с незнакомкой, мне было не по себе, но худшее ожидало впереди. Я посмотрел в сторону кресла, где сидела она, и увидел, что оттуда на меня пристально глядят два горящих глаза!

Что-то в этом ужасном, сверкающем взоре подсказало мне, что моя странная гостья, полностью — за исключением пламенных глаз — скрытая мраком, видит каждое, даже самое незаметное мое движение.

Я не могу описать в подробностях, что я делал или что происходило вокруг меня в следующие несколько мгновений. Знаю лишь, что я хрипло вскрикнул и попятился от чудовищных глаз, а они, казалось, приближались ко мне. Крик разбудил Коутса. Я услышал, как он босиком соскочил с кровати. Миг спустя его дверь распахнулась и он ощупью выбрался в темный коридор.

— Где вы, сэр? — заплетающимся со сна языком громко позвал он.

— Коутс, я здесь! — ответил я, и тон мой был далек от нормального.

Опрокинув по пути стул, Коутс влетел в кабинет. Что-то темное, показалось мне, мелькнуло и тут же исчезло в едва различимом квадрате открытого окна (эта сторона дома обычно затенена).

— Коутс, принеси фонарь! — приказал я. — Лампочка перегорела.

— Спички на столе, сэр, — ответил Коутс.

Я вдруг осознал, что все это время спички лежали у меня под рукой. Я зажег одну и в неверном свете осмотрел комнату. Гостья скрылась — конечно, через окно, потому что входная дверь осталась закрытой.

— Она пропала, Коутс! — воскликнул я.

И на сей раз Коутс изумленно повторил за мной:

— Она?

Но я уже отвлекся и не слышал его.

Я не отрывал взгляда от того места, где на столе, у раскрытого тома Масперо, лежала статуэтка из Бубастиса… Сейчас ее там не было!

Глава 9 Бархатная портьера

— Это выбивает меня из колеи, мистер Аддисон, — сказал инспектор Гаттон.

Мы стояли в саду, недалеко от открытого окна кабинета. Между тропинкой и высокой живой изгородью из бирючины располагалась небольшая цветочная клумба. Так как она была разбита на теневой стороне, Коутс засадил ее душистым табаком. Почва здесь отличалась особенной рыхлостью.

На ней четко виднелись отпечатки туфелек на высоком каблуке.

— Это будто возвращает нас в дни Джека-прыгуна, — продолжал мой друг, — а я тогда еще не родился! По-моему, его тайна осталась неразгаданной?

— Верно, — ответил я, увидев его вопрошающий взгляд, — достойного объяснения не нашли. Следовательно, это неудачное сравнение. Но, как вы и говорите, моя гостья перепрыгнула через почти шестифутовую изгородь!

— Полное безумие! — мрачно заметил Гаттон. — Это ничем нам не поможет, лишь утянет еще глубже в трясину.

Мы вернулись в кабинет.