— Но кто дал эти указания?
— На этот вопрос у меня есть частичный ответ. По пути сюда я заглянул в агентство по недвижимости — вы же видели, что я пришел с ключами. Я также зашел в участок. Мне, к сожалению, не удалось повидать сержанта, дежурившего вчера, но я узнал, что звонила женщина.
Моя душа ушла в пятки. Мне привиделось, что пока мы стоим здесь в гараже, невидимая рука все плотнее и плотнее опутывает сетью Изобель; в голове моей царила сумятица, смысл происходящего упорно ускользал от меня, хотя я не переставал искать ответа, кто и зачем желает Изо-бель тюремного заключения или участи похуже.
— И что сказал агент? — достаточно спокойно спросил я.
Гаттон покачал головой.
— У меня нет причин не доверять этому человеку, — ответил он, — так как к моменту нашей встречи он не мог ничего узнать про преступление. Тем не менее, он рассказал нечто невероятное. Дело в том, что он тоже получал все указания по телефону.
— Неужели? — воскликнул я.
— Да, по телефону, — повторил Гаттон. — Десять дней назад ему позвонили и сказали, что готовы взять Ред-Хаус в аренду на двенадцать месяцев. Это был иностранец, который, не располагая должными рекомендациями, согласился заплатить за год вперед. Ред-Хаус — это, как говорится, нечто вроде обременительного имущества, потому агент и ухватился за этот вариант. Оговоренная сумма поступила на следующий день по почте, и агент без колебаний отправил ключи будущему арендатору, пожелавшему измерить комнаты для покупки ковров и прочего.
— Погодите, — перебил я, — кому он отдал ключи?
— За ними пришел посыльный, которого порекомендовал сам клиент.
— Хорошо. Что было потом?
— Агент рассказал только это.
— Неужели это все?
— По существу больше добавить нечего. Совершенно очевидно, что неизвестный арендатор снял дом с единственным намерением — совершить здесь преступление.
— Иными словами, в деле с самого начала и до сего момента фигурирует только местный рассыльный?
— Именно, — заверил меня Гаттон, — а арендная плата, сумма которой, конечно, обезоружила агента, была послана казначейскими билетами, а не чеком.
— Но неужели нигде не мелькали ни имя, ни какой-нибудь адрес?
— Имя было, — ответил Гаттон, — и адрес гостиницы, но их подлинность, после получения денег, никого не заинтересовала.
— А голос по телефону?
Опять на лице Гаттона появилось странное выражение.
— Звонила женщина, — произнес он.
— О господи! — пробормотал я. — Что же происходит?
Я не сомневался, что когда найдут таксиста и перевозчика, доставившего ящик из гаража в доки, а также того, кто привез ящик в Ред-Хаус (не исключено, что это один и тот же человек) и допросят их, сеть лишь плотнее опутает Изобель, в чьей невиновности я был уверен.
— Гаттон, я полагаю, что все дело представляет из себя продуманный заговор, истинная цель которого не убийство сэра Маркуса, а очернение мисс Мерлин!
Гаттон смотрел на меня, откровенно недоумевая.
— Я начинаю думать так же, — признался он. — Клянусь, это дело задумал и осуществил мужчина. Но в него вовлечена женщина, чей голос, по рассказам свидетелей, звучал всякий раз, когда давались таинственные указания. Сама запутанность схемы говорит о том, что сюда приложил руку гениальный преступник. По-моему, когда мы докопаемся до истины — если мы до нее докопаемся — то безусловно увидим, что все было спланировано человеком незаурядного, пусть и извращенного, ума.
— Гаттон, меня ставит в тупик, — сказал я, — сама связь между тем, что произошло в гараже, и тем, что случилось в обставленной мебелью комнате Ред-Хауса, хотя мы пока не знаем, что там произошло.
— Нам известно, — отозвался Гаттон, — что ужин был накрыт на двоих, и одним из гостей совершенно точно являлся покойный сэр Маркус. То, что он ожидал мисс Мерлин, можно предположить, исходя по крайней мере из наличия в комнате ее фотографии, — вы же видели, что там эта фотография была единственной.
— Тем не менее, — твердо сказал я, — не сомневаюсь, что никто другой так не поразится, узнав о портрете, как она сама.
— Я уже подчеркивал, что сейчас все больше склоняюсь к вашей точке зрения, — заверил меня Гаттон. — Но вы же не станете отрицать, что даже моя убежденность не может в данную минуту соперничать с уликами, которые говорят обратное. Что касается связи между находками в гараже и несостоявшимся ужином (а он, безусловно, не состоялся), то ей я и займусь.
— Вы не считаете, — спросил я, — что мы уделяем слишком пристальное внимание тому факту, что с дверей были сняты некие механизмы? Их мог убрать последний жилец, а звонок в полицейский участок, вероятно, преследовал цель привлечь свидетеля — весьма надежного, — чтобы позже тот подтвердил наличие ящика в гараже в ночь убийства.
— Пока я не понимаю, чем будет полезно такое свидетельство, — задумчиво произнес Гаттон, — однако вы можете оказаться правы. Впрочем, я лучше предположу, что вы ошибаетесь и вчера Болтона вызвали сюда для того, чтобы открыть и закрыть двери. Предлагаю еще раз пройти в комнату с накрытым столом.
Мы покинули гараж, не обнаружив ничего нового, прошли по дорожке в тени высоких деревьев и опять вдохнули болотный запах гниющей листвы. В Ред-Хаусе мы первым делом направились в невероятный оазис среди пустыни голых комнат, и там мой спутник все досконально осмотрел, даже простучал стены и проверил петли на двери. Наконец мы проследовали через прихожую в южное крыло дома, наиболее близкое к гаражу.
Я не представляю, что инспектор ожидал найти в гулких пустых комнатах, но его внимание в первую очередь было приковано к обшивке стен и рейкам для картин. Что бы он там ни искал, он потерпел неудачу, и теперь мы стояли в заброшенном жилище и смотрели на спутанный кустарник за окном. Отсюда нам был виден гараж; я уныло глядел на него, гадая, что за злую тайну он хранит, и поражался насмешке судьбы, сделавшей меня свидетелем этой скорбной драмы.
— Конечно, Гаттон, до сих пор мы придерживались убеждения, что сэр Маркус встретил смерть именно в этом доме, — сказал я. — Но не стоит забывать, что его тело могли перенести сюда после убийства.
— Между его отъездом из театра «Нью-авеню» и приблизительным моментом смерти прошло очень мало времени, — ответил инспектор. — Вряд ли он успел бы заехать куда-то еще.
— Но, возможно, тела не было в ящике, когда мы с Болтоном пришли в гараж вчера.
— Я и не думаю, что оно там было, — сказал Гаттон. — Я полагаю, что в тот момент сэр Маркус находился в Ред-Хаусе.
Я с любопытством уставился на него.
— Вы думаете, что когда мы с констеблем открыли гараж, он был в доме?
— Да. По моему мнению, он находился в комнате с накрытым на двоих столом.
— Боже мой! — воскликнул я, ибо сама мысль, что человек, теперь уже мертвый, был в доме в ту минуту, когда мы с Болтоном стояли меньше чем в сорока ярдах от него, показалась мне чудовищной. Ведь в таком случае, если забыть, что мы не догадывались о его присутствии, в наших силах было предотвратить его смерть, воспрепятствовав ходу изощренного механизма убийства, запущенного в Ред-Хаусе.
— Кто-то побывал здесь вчера ночью после вашего с Болтоном ухода, — внезапно заявил Гаттон, когда мы повернулись к двери. — Все, что могло выдать убийцу, убрали. Если посмотреть на дело непредвзято, становится совершенно ясно, что того, у кого хватило ума спланировать такое преступление, вряд можно обвинить в глупейшем недосмотре: он не мог случайно забыть фотографию на каминной полке.
Я слышал, что инспектор говорит с настоящей убежденностью, и с моих плеч будто свалилась гора. Мне давно было понятно, что случайностью здесь и не пахло, но я боялся, что с точки зрения закона, с которой смотрел на дело мой спутник — а взгляд закона всегда особый — все могло представляться в ином свете.
— Умный и хитрый негодяй, спланировавший преступление, как вы и сказали, Гаттон, тут дал маху, — сказал я. — Убийство задумано необычайно изобретательно, но попытка свалить вину на другого отличается весьма посредственным исполнением. Это не обманет и ребенка.
— Вы правы, не обманет. Одно лишь то, что мы обнаружили портрет здесь, убедило меня в невиновности мисс Мерлин больше, чем любые уверения в чистоте ее совести.
Он загадочно улыбнулся и добавил:
— Видите ли, если близкие друзья не подозревают о вашей склонности к преступной деятельности, это не значит, что вы не преступник. Поэтому я ничуть не удивляюсь, когда у осужденного вора или убийцы находятся рекомендации, способные сделать честь самому архиепископу. Но когда мне попадается искусственно созданная улика, я чую ее за милю. Настоящие улики так о себе не кричат.
Мы вышли на крыльцо и направились по усыпанной листьями дорожке к главным воротам. Там, рядом с дежурным констеблем, стоял мужчина в штатском, несомненно ожидавший инспектора.
— Да? — без обиняков обратился Гаттон к незнакомцу.
— Она у нас, сэр, — кратко отрапортовал тот.
— Это он о Мари? — спросил я.
Гаттон кивнул.
— Полагаю, мистер Аддисон, мне следует немедленно отправиться на Боу-стрит*, куда она уже доставлена для допроса. Вы едете со мной, или у вас другие дела?
Я нерешительно ответил:
— У меня нет особого желания смотреть в глаза этой женщине, но я буду премного обязан, если вы сообщите мне о результатах ее допроса.
— Я обязательно расскажу вам все, — сказал Гаттон, — а вы немало обяжете меня, если чуть позже снабдите нас сведениями о кошачьих статуэтках. Ведь вы упоминали, что кое-что о них знаете.
— Конечно. Вы по-прежнему уверены, что знак на ящике и изображение женщины-кошки имеют большое значение для расследования?
— Не сомневаюсь в этом, — ответил он. — Если фотография видится мне откровенной подделкой под улику, то кошка подлинна и выведет нас на верный след. Думаю, вам лучше вернуться домой прямо сейчас и освежить в памяти сведения, которые вы считаете важными, а когда я приеду к вам, мы быстро все обсудим.
Боу-стрит — улица в Лондоне, где находился в свое время штаб городской полиции.
— Именно так я и поступлю, — сказал я, — хотя и полагаю, что почти сразу найду все необходимые материалы.
И мы разошлись: Гаттон отбыл с детективом, принесшим новость об аресте Мари, я же направился в противоположную сторону, к своему коттеджу; я шел домой в таком смятении чувств, не зная, каков будет конец и чем все обернется для Изобель, что не мог заставить себя мыслить логически, и не стоит упоминать, что у меня так и не сложилась мало-мальски правдоподобная версия, объясняющая эту цепочку удивительных и ужасающих событий.
Глава 7 Кошка из бубастиса
«Это одна из бесчисленных кошачьих статуэток, неожиданно обнаруженных в развалинах Телль Басты в 1878 году и за несколько лет распространившихся по всему миру», — писал я, раскрыв том «Египетского искусства» сэра Гастона Масперо.
— Она представляет собой изображение Баст, богини домашнего очага, особенно почитавшейся в восточной части дельты Нила. Изображение богини и ее имя часто встречаются на памятниках, хотя до сих пор о происхождении Баст и мифах о ней известно мало. Ее связывали узами крови или брака с Солнцем и называли то его сестрой, то женой, то дочерью. Иногда она исполняла роль целительницы и благодетельницы, защищающей от заразных болезней и злых духов, которых она отпугивала звуками систра; временами она претерпевала зловещие изменения и играла своими жертвами, как кошка мышами, а затем убивала их ударом лапы. Она предпочитала жить в городе, носящем ее имя, — в Пер-Басте, или, как именовали его древнегреческие авторы, в Бубастисе. К ее храму приложили руку Хеопс и Хефрен, когда возводили свои пирамиды; он был перестроен при фараонах 22-ой династии и расширен при фараонах 26-ой династии. Геродот, посетивший святилище в середине пятого века до нашей эры, назвал его одним из самых величественных зданий, которые ему довелось увидеть во время путешествия по Египту.
Празднества, посвященные Баст, привлекали паломников со всего Египта, подобно тому, как сегодня люди съезжаются в Танту на торжества в честь суфия Ахмада аль-Бадави. Каждая деревня посылала большие лодки, куда садились мужчины вместе с женщинами с откровенным намерением развлечься во время плавания, что всегда им удавалось. Медленное продвижение по Нилу сопровождалось бесконечным пением скорее любовных песен, чем священных гимнов, под аккомпанемент флейт и трещоток для отбивания такта. Возле каждого города лодки приближались почти вплотную к берегу, музыканты начинали играть в два раза громче, но паломники не высаживались, а принимались осыпать потоками оскорблений и брани женщин, собравшихся у реки, те отвечали столь же дерзко, а когда сказать становилось нечего…»
Здесь я прервался, подумав, что непристойное поведение древних египтян, описанное великим ученым, не имеет никакого отношения к делу об убийстве. Затем я продолжил писать, добавив нужные сведения о дарах, возлагаемых к ногам богини:
«Большинство паломников перед возвращением домой оставляли приношения у ног Баст. Обычно это была дощечка с красивой надписью и изображением дарителя, склонившегося перед богиней, или же статуэтка, которая могла быть как керамической, покрытой синей или зеленой глазурью, так и, если даритель был богат, металлической, из бронзы, серебра и иногда золота. Изображенная богиня могла стоять или сидеть на троне или на корточках; у нее было женское тело и кошачья голова; в руках она нередко держала систр или эгиду. В Египте Птолемеев фигурки богини делались из бронзы, а также из крашеного или позолоченного дерева, но с бронзовой кошачьей головой; обнаружено множество статуй богини в человеческий рост, созданных с величайшим мастерством; глаза и знак на лбу статуй были эмалевыми».
Далее приводились научные данные о том, что через какое-то время оставленные дары переносились жрецами в кладовые при храмах либо в специально вырытые в земле хранилища, «напоминавшие античные фависсы». Статуэтки скапливались тысячами: большие и маленькие; сияющие новизной, будто только что сделанные, и побитые, потерявшие всякую ценность. Места захоронения были вскоре забыты, и тайники оставались сокрытыми от людских глаз, пока их случайно не обнаружили во время раскопок.
Закончив записывать, я приступил к внимательному осмотру зеленой эмалевой статуэтки, переданной мне Гаттоном для дальнейшего изучения. Определить период ее захоронения было нельзя, но, судя по контурам, общей форме и качеству обливки, я предположил, что она ближе всего к стилистике второй половины двадцать шестой, Саисской, династии, но отнес ее к раннему эллинистическому периоду, то есть к четвертому веку до нашей эры. Это были времена наибольшего расцвета культа Баст и ее воплощений Пах и Мет, пик распространения кошачьих кладбищ. Фигурка была исполнена в чисто египетской манере, без следов греческого влияния.
На этой стадии работы меня застал звонок в дверь. В комнату заглянул Коутс:
— К вам инспектор Гаттон, сэр.
Вошел Гаттон; вид у него был едва ли не более озадаченный, чем при нашем расставании у Ред-Хауса; я также отметил, что он утомлен.
— Налейте себе выпить, инспектор, — предложил я и показал на приставной столик с бутылками и графинами.
— Благодарю, — ответил Гаттон. — С тех пор, как я вас оставил, у меня не было времени ни выпить, ни даже покурить: сейчас всплывает улика за уликой.
Он не раз бывал у меня в гостях и привык к моему богемному образу жизни, поэтому не постеснялся плеснуть себе виски с содовой. Поставив стакан на угол письменного стола, он сел в кресло и принялся не торопясь набивать трубку.
Уже вечерело, но солнце и не думало закатываться — пейзаж за окном тонул в золотистом сиянии. Со своего места я видел обсаженную деревьями дорогу, и впервые со вчерашней ночи, наполненной странными происшествиями, я внезапно поймал себя на мысли о том, не были ли связаны между собой едва различимый силуэт моего преследователя в аллее, горящие кошачьи глаза, взглянувшие на меня из-под темного кустарника, и трагедия, разыгравшаяся в Ред-Хаусе практически в то же самое время. Я решил позднее поделиться этими догадками с другом, но горел желанием сперва узнать, что именно рассказала ему Мари — хотя и понял по выражению лица инспектора, что показания горничной сильно обескуражили его и мало помогли разобраться в ситуации. Поэтому я спросил:
— Что вы узнали от Мари?
Гаттон мрачно усмехнулся, отпил из стакана и сказал:
— Все, конечно, было, как я и ожидал: Мари начала отрицать, что ей что-либо известно, потом поняла, что загнана в угол, и быстро изменила тактику, поведав совершенно невероятную историю. И как мы затем ни пытались заставить ее изменить показания, она настаивала на рассказанном. Если коротко, то все сводится к следующему.
Покойный сэр Маркус долгое время досаждал мисс Мерлин ухаживаниями, и Мари получила приказание сдерживать его по мере сил. Кстати, с радостью сообщаю вам, что, судя по показаниям горничной, вы оказались правы: мисс Мерлин ничего не знала о заговоре с целью убийства. Выяснилось, что несколько раз Мари даже не извещала хозяйку о приходе сэра Маркуса и не приносила его визитную карточку, а ему просто давала неопределенные ответы. Так продолжалось некоторое время, но однажды вечером, когда мисс Мерлин была на сцене, Мари позвонили по телефону и кое-что предложили.
Ей сказали следующее: если завтра вечером сэр Маркус придет, Мари следует уверить его, что после спектакля мисс Мерлин поужинает с ним, но ему необходимо соблюдать некие меры предосторожности. Мари, по ее словам, сначала отказалась, но ее убедили, что баронета хотят всего лишь разыграть, и она тут же согласилась. Могу добавить, что обещание дать ей за это десять фунтов, конечно, ускорило принятие решения; утром она получила деньги по почте и уже не могла уклониться от своей части сделки.
Инструкции были предельно ясны. Она должна была сказать сэру Маркусу, что мисс Мерлин встретится с ним после представления, а когда он придет, Мари следовало сообщить, что из соображений благопристойности хозяйка просит его отправиться на свидание в одиночку, она же присоединится к нему через четверть часа. Вместе с деньгами
Мари получила ключ, который должна была передать сэру Маркусу, сказав, что он должен войти в дом и ожидать в комнате по правую руку от прихожей. Предполагалось, что таксист, знающий адрес, будет находиться около служебного входа в театр.
Гаттон замолчал, медленно посасывая трубку, потом продолжал:
— План осуществлялся втайне от мисс Мерлин. Сэр Маркус явился в десять и узнал о предстоящем ужине; он вернулся в одиннадцать, и Мари сказала ему все, что от нее требовалось, то есть то, что хозяйка присоединится к нему через пятнадцать минут. Любопытство (а Мари искренне верила, что участвует в розыгрыше) заставило ее проводить баронета до выхода из театра и убедиться, что такси и вправду там. Так оно и было, и она услышала, как сэр Маркус спросил шофера, знает ли тот, куда им ехать.
Шофер ответил, что знает, и Мари клянется, что больше ей ничего не известно: сэр Маркус отбыл, а хозяйка примерно через четверть часа вернулась домой одна. Следующий пункт. С самого утра по всем стоянкам искали таксиста, и пару часов назад он появился в Скотланд-Ярде. Его рассказ был достаточно прост: в тот вечер он ожидал клиентов на стоянке, туда позвонили и заказали автомобиль для сэра Маркуса; надо было подъехать к служебному входу театра «Нью-авеню» и отвезти клиента… — Гаттон сделал паузу.
— Куда?
— В Ред-Хаус!
— Наконец это прояснилось! — взволнованно воскликнул я.
— Сомнений нет, — ответил Гаттон, — таксист привез его туда, и именно в Ред-Хаусе сэр Маркус встретил смерть. В самом деле, таксист был последним свидетелем, говорившим с убитым. Еще он уточнял дорогу к Ред-Хаусу у пешехода — бродяги, попавшегося ему у поворота на Колледж-роуд. Он даже описал его нам, но вряд ли свидетельство прохожего настолько важно, чтобы пуститься на его поиски. Доехав до Ред-Хауса, шофер с баронетом обнаружили, что дом пуст. Тем не менее, сэр Маркус, привыкший не церемониться с нижестоящими, заплатил и быстро отпустил такси, а водитель, не отрицающий, что пришлось поспорить из-за двойного тарифа — место-то глухое, — уехал в некотором недоумении, хотя и недостаточно сильном для подобной ситуации, но лондонские таксисты и не такое видали.
— Мы все ближе к разгадке тайны.
— Хм, не уверен, — сказал Гаттон. — Чем глубже мы копаем, тем дело темнее. Полицейский весь день рыскал по округе в поисках перевозчика, доставившего ящик в доки, но его не нашел. Полагаю, очень важно не только выяснить, как и когда увезли ящик, но и кем и в какое время он был привезен в гараж.
— Еще вопрос, хотя, кажется, ответ очевиден, — произнес я. — Такси было заказано мужчиной или женщиной?
— Как Мари, так и таксисту звонила женщина.
— Слава богу, одна неясность исчезла! — сказал я. — Ни в одном из случаев это не могла быть Изобель!
— Верно! — тут же согласился Гаттон. — Я рад не меньше вашего. В деле определенно есть еще одна дама, однако я по-прежнему не верю, что столь изощренная интрига — дело рук женщины.
— Даже ревнивицы? — спросил я.
— Любой, — ответил он. — Более того, кто поместил тело в ящик? Что за женщина способна справиться с такой задачей?
— Иными словами, — сказал я, — вы понятия не имеете, кем было совершено убийство и как именно убили сэра Маркуса?