Обыкновенный уникум

Домой я летел на всех парах. Жена еще не вернулась, и потому я без помех сразу уселся к столу.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — отозвался он бодрым голосом. — Как дела?

— Нормально. Все к лучшему. Показал шефу диссертацию— кажется, понравилась. Скоро, наверное, буду защищать. Жаль, что вас на защите не будет.

— Это ничего, — благодушно изрек стол. — Я всегда с вами и все всегда знаю.

— То есть как?

— Очень просто. Вам сегодня шеф сделал выговор?

— Ну, не выговор, но маленькая нотация была. Откуда вы знаете?

— Я все знаю, — самодовольно повторил стол. — Открою один секрет: я умею читать мысли.

— Ага, — сказал я без всякого энтузиазма, — прекрасный дар.

Мы надолго замолчали. Я невольно содрогнулся — он же видел меня насквозь! — и постарался выкинуть из головы всякие мысли — кто поручится, что среди них нет ни одной дурной? — но у меня ничего не вышло. Тогда я стал насвистывать какую-то похабную песенку, силясь вспомнить слова, которых почти не знал, — исключительно интеллектуальное занятие.

— Ладно, — сказал наконец стол. — Хватит валять дурака. Давайте-ка поработаем.

— Давайте, — оживился я.

— У вас есть какая-нибудь тема? — поинтересовался стол.

— После диссертации — пока ни одной, — развел я руками.

— Ну, это не беда. У меня тем много.

И стол выдал мне длинный список вопросов, которые, по его мнению, недурно было бы в ближайшее время разрешить. Одного взгляда было достаточно, чтобы прийти в ужас: и половины всех вопросов хватило бы по крайней мере на две человеческие жизни. Но зато какие это были темы! Бог мой, какие прекрасные темы! Любой ученый умер бы счастливцем, если бы ему удалось разработать хотя бы несколько из них. А я даже не знал, как к ним подступиться. Это было похоже на роскошный яблоневый сад, в котором спелые, сочные яблоки сгибают ветви до самой земли, в котором все дышит изобилием и восхитительным ароматом, а ты стоишь позади высоченной ограды и жадно смотришь в сад между штакетинами — калитка рядом, но на ней замок, и есть только один путь: через забор, но ты боишься, что сейчас выскочит из-за угла страшный сторож с двустволкой в руках и начнет палить в воздух, а потом поймает тебя и надерет тебе уши — тут уж будет совсем не до яблок.

— Вы не находите, что здесь вопросов... м-м... несколько многовато? — спросил я после минутного замешательства.

— Не нахожу, — отрезал стол. — По-моему, все в норме.

— Возможно, — неуверенно поддакнул я. — Но, черт возьми! Я даже не представляю, с чего начинать...

— Будем делать по порядку. С вопроса номер один по последний.

От такого предложения я чуть не свалился со своего трехногого стула. Самомнение стола, видимо, не имело границ, равно как и время, отпущенное на развитие этого самомнения, но у меня-то границы были, и еще какие!

Я решил проучить этого хвастуна.

— Что ж, — не без ехидства сказал я, — давайте попробуем.

И уже вскоре убедился, сколь ошибочным было мое первоначальное мнение о его возможностях. Да, стол творил чудеса. Он был буквально начинен совершенно оригинальными, невероятными идеями. Время шло, и на бумаге мало-помалу начинали проявляться контуры будущей новой теории.

— Вы знаете, — сказал мне стол в начале нашей работы, — неплохо было бы сразу все перепечатать на машинке. Конечно, я мог бы сделать это сам, но мне печатать уже тяжело — глаза устают, и вообще годы не те, сами понимаете. Не могли бы вы этот труд взять на себя?

— Охотно, — согласился я и через минуту уже стучал на машинке.

Честно говоря, мне все-таки было немножко не по себе. Все шло, как по маслу, будто и не было никаких трудностей или сомнений, — я чувствовал, что сейчас создается замечательнейшая теория. Простота ее создания пугала меня.

Сидя на кухне и черпая ложкой давно остывший суп: жене уже надоело его подогревать, — я все время мысленно возвращался к нашей работе.

Я никогда не считал себя великим человеком. Я всегда делал только то, что мог, и никогда не ставил перед собой неразрешимых, с моей точки зрения, задач. По правде, я никогда не интересовался, что думают обо мне остальные. Я работал с ними — и только. Но вот теперь на моих глазах создается замечательный труд, блестящая теория. Имел ли я право поставить под ней свое имя? Конечно, стол сказал, что это его долг — помогать мне, он этим занимался и у других хозяев, он читает мои мысли, все обо мне знает и все мне рассказал о себе. Он мой раб — громко звучит, не правда ли?! Для постороннего наблюдателя это просто стол, мертвая вещь, за которой, может быть, удобно работать, но только ли удобно, вот в чем вопрос? Для меня он живой, такой же, как я, как все другие люди, я с ним советуюсь и жду от него помощи. Все идеи принадлежат ему, во всяком случае, большая часть, и он терпеливо объясняет мне, что к чему. Мы с ним как соавторы, нет, как учитель и ученик. И в то же время я его купил, купил как вещь, которую мог бы приобрести любой другой, не окажись я в тот момент в комиссионном магазине. Что же делать? Имею ли я право называть эту теорию СВОЕЙ?

Я быстро допил компот и побежал к столу. Работа интриговала, тянула к себе, и я наконец нашел выход: сначала завершу теорию, а потом уж подумаю о своем моральном праве на нее — таково было мое поистине соломоново решение.

Мы трудились до самого вечера. Мы многое успели за этот день, и потому я шел спать со спокойным сердцем: я славно сегодня поработал. Как и вчера, я долго ворочался в постели, силясь заснуть, но сон решительно не шел, и я понял, что ждать его бесполезно.

Тогда в половине двенадцатого меня снова посетила муза вдохновения, впрочем, у физиков и математиков это не муза, а что-то иное, по-видимому, вовсе без названия, и я опять отправился записывать серию своих новых гениальных мыслей, как сообщил я жене. Она уже не протестовала, она даже, кажется, начала проникаться уважением к моим ночным бдениям: в конце концов говорят же, что великие люди творят по ночам — вдруг и ее муж создаст что-нибудь дельное? — тогда можно будет счастливо улыбаться и принимать поздравления в его адрес, все-таки, знаете, очень приятно, когда хвалят близкого тебе человека.

Так в трудах и радостных открытиях прошли еще два дня. А вечером явились наши гости. Мы сели за праздничный стол и, как водится, выбрали тамаду. Выбор пал на моего шефа. Если судить по его важной, внушительной внешности, можно подумать, что в нем слились воедино по крайней мере три великих человека. Он и вправду был изумительным администратором, совсем недурно знавшим физику, и к тому же признанным оратором на всех институтских совещаниях.

— Товарищи, — солидным голосом начал он, поднимаясь со стула, — все мы собрались здесь на новоселье у человека, только что закончившего диссертацию, которой бы позавидовал любой (моя жена сидела смущенная и счастливая). И я горжусь тем, что был его, так сказать, наставником на поприще науки (тучный поклон и неуклюжий реверанс в мою сторону). Так выпьем за то, чтобы этот новый дом стал счастливым домом и родил нам большого ученого и чтобы вот за этим письменным столом возникла не одна сногсшибательная догадка и замечательная теория.

Все захлопали и радостно выпили.

Потом было еще много разных тостов, гости уплетали за обе щеки и весело шутили, а я сидел слегка раздосадованный: я как раз дошел до важного пункта в нашей теории, и у меня уже возникали кое-какие мысли насчет его выполнения, но еще смутные, так что пришлось бы изрядно повозиться, прежде чем все закончить, а тут, как назло, нагрянули гости.

Я, правда, сказал столу:

— Вот вам бумага, порешайте еще немного, — и положил в ящик толстую пачку чистых листов. И теперь мне не терпелось узнать, пошел ли стол по тому пути, что казался верным мне, или нет. Просто подойти к столу и начать листать рукопись, никому ничего не объясняя, я не мог: чего доброго, гости обидятся и подумают, что мне до них нет никакого дела. Но в конце концов я нашел выход из положения. Я отозвал в сторонку шефа и в двух словах обрисовал ему суть новой работы. Как я и ожидал, шеф заинтересовался.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал он, весь просияв, — покажите.

Мы подошли к письменному столу.

— Прекрасный стол, — сказал шеф, похлопывая по нему ладонью. — Удобный стол. Хорошо за ним думается, наверное, а?

— Изумительно, — подтвердил я и вытащил из ящика свежеисписанные листы. Одного беглого просмотра оказалось достаточно, чтобы убедиться: мои догадки были верны, стол пошел тем же путем.

— Вот взгляните. — Я протянул шефу рукопись.

Несколько мгновений шеф в замешательстве глядел на листы, которые только что заполнил стол.

— Простите, — сказал он наконец, — но я не понимаю, где же ваша работа? Я вижу только чистую бумагу.

Теперь настала моя очередь изумиться.

— Как чистую? — ахнул я. — А вот, вот — неужели вы не видите всех этих уравнений?

— Мой милый, здесь ничего нет... Может быть, все это есть тут, — он похлопал меня по лбу, — но на бумаге пусто.

— Но, позвольте... Я же ясно вижу все решение...

— Ну, не знаю, не знаю, — пожал плечами шеф.

Остаток вечера был для меня испорчен окончательно.

Когда гости ушли, я схватил листы и снова просмотрел их — решение было налицо.

— Послушайте, уважаемый стол, — начал тогда я тихо, — это называется, вы решили то, что я вас просил?

— Решил, — с достоинством ответил стол.

— Отчего же мой шеф ничего не увидел?

— А вы видите?

— Я-то вижу...

— Отпечатайте на машинке эти листы, и все тоже увидят.

— Значит...

— Понимайте, как хотите. Я вам только помогаю.

И тут я понял все. Стол был просто столом. Но он был таким удобным, и мне было так приятно работать за ним, что все оригинальное, прежде скрывавшееся во мне, мгновенно вырывалось наружу. Он мне действительно помогал, помогал атмосферой, которую вокруг меня создавал, и я...

У меня еще много работы. И сейчас мне предстоит разрешить чертовски трудный вопрос в новой теории. Перед сном я пойду к столу и скажу:

— Вот вам бумага, порешайте еще немного.

А утром я выну из ящика эти листы и перепечатаю их на машинке. Тогда их увидят все, не только я один. И под новой работой, когда она будет закончена, я поставлю свое имя.