Идеальный мир

Catherine de Froid

Идеальный мир

Начало

Этот мир был построен для того, чтобы каждый мог найти себя. Время там — всего лишь координата. Да, маловероятно, что средневековые рыцари встретятся с программистами — если только кто–нибудь из них не замыслит такое путешествие. Так что время и пространство здесь сродни кружкам по интересам — каждому свое. Если кому–то нужно общество слушателей, подберутся слушатели. Если кому–то надо остаться одному, он никогда не пересечется ни с кем, пока сам не захочет. Садисты встречают мазохистов, писатели читателей, тираны подчиненных. И все счастливы.

Хронология этого мира у каждого своя. Есть здесь и бессмертные люди, и те, кто сотни раз проживает детство и юность, и герои, и злодеи. Находились люди, жаждавшие захватить мир. Они получали возможность всласть повоевать с любителями войны и получить в свое распоряжение нужное число людей, которые любят слушаться кого–то. Если кто–нибудь задавался целью погубить мир — он исчезал. Если кто–нибудь вдруг хотел погубить мир и остаться живым — его переносили в абсолютный вакуум, где его душа и существовала до раскаяния.

Никто не знает, как был создан этот мир. Кто–то говорит, что это работа программистов, кто–то все списывает на волшебные силы. Многие помнят, что пришли сюда из другого мира, но со временем эти воспоминания тускнеют, потому что никому не хочется вспоминать годы, когда он был несчастлив. А тут счастливы все.

Андрей

Он приподнялся на кровати и включил стоявший рядом компьютер. Были каникулы, делать было конкретно нечего. Гулять не с кем, уроки делать не надо, книги все перечитаны. Значит, остается блуждать по просторам Интернета, писать в блог и играть в игры, пока не надоест. Потом родители, конечно, все же вытащат любимого сына на улицу, но это неизбежное зло, с которым Андрей уже смирился.

Людей он вообще не особо жаловал. По крайней мере, живых людей из реальной жизни, которых он постоянно видел и слышал. Нет, неприязни к ним он не испытывал и смерти не желал — просто тяжело было выносить их каждый день, таких одинаковых.

Куда лучше были случайные переписки в Сети. Наехать на научных атеистов с просьбой не путать веру с религией, призвать поклонников Бибера послушать ДДТ или металл, доказать мизантропам, что жизнь прекрасна… Непременно вызвать на себя огонь и читать перепалку, которая продолжалась уже без него. А потом размышлять о том, как устроен этот мир и люди, в своем блоге и препираться, пардон, аргументированно спорить с подписчиками.

В школе общение Андрею часто заменяла музыка. С ней проблема только одна — она тоже быстро надоедает. И надо искать ее больше и больше.

Вот бы оказаться в мире, где люди поголовно способны вести дискуссии, а не наезжать, и где уже изобрели плеер, реально угадывающий настроение и вкусы человека (рекомендации Вконтакте как–то скучны)!

Закружилась голова. Странно, обычно она не кружится. Недосып плюс давление скачет? Додумать Андрей не успел. Он лег на кровать, рассчитывая переждать недомогание, и мгновенно отключился.

Без имени

У их народа не было ни имен, ни различий, ни даже тел. Они были одинаковы. Они были — одно. Нельзя было выделяться. Все просто жили, размножались и поклонялись Высшим Силам, ибо то, что Высших, как и их самих, много, считалось очевидным.

Нельзя было выделяться? Что, совсем? Да нет, запрета–то как раз и не существовало. Просто никто не смог бы. Не знали, как это так. Точно так же, как мы с вами не представляем пространства с четырьмя измерениями, а букашка в трубке не представляет даже двух.

И вот, одна клетка этого гигантского организма отклонилась от нормы. Она выросла больше, чем другие. Потом в нее угодило какое–то космическое излучение… И клетка осознала себя. И захотела выделяться.

Через мгновение организм уже растил новую клетку на смену погибшей.

Мечтательница

Ее звали совершенно непроизносимо для наших голосовых связок, так что воспользуемся переводом ее имени — «мечтательница». Она мечтала всегда. В ее мире это было нормально — давно прошло то время, когда надо было работать, чтобы прожить. Теперь люди сидели по домам или гуляли с друзьями, смотрели визуализации или читали. А она мечтала.

В какой–то момент она придумала себе мир, в котором каждый получает то, что хочет. Мир, в который приходят разумные из других миров, чтобы найти себя. Мир, про который здесь уже говорилось.

Никто не знал впоследствии, она ли придумала этот мир или же он был всегда. Никто не мог сказать, был ли мир до нее и доказывает ли это что–нибудь. Как сказал бы автор «Бесконечной истории», и то, и другое одновременно.

Так или иначе, она попала в такой мир. Поскольку она не хотела ничего конкретно, она стала хранительницей этого мира. Никто не знает, как развивался бы этот мир без нее. Может статься, весь он находился в ее голове, но она могла и путешествовать по нему, встречать других его обитателей, общаться, помогать им. Никто кроме нее не умел закручивать пространство так, чтобы люди не встречались помимо воли, но она не смогла бы объяснить, как она это делает и делает ли вообще.

Андрей

Он очнулся. Он шел по улице… нет, скорее по дороге. В ушах играла музыка. Он не знал, как она называется и кто автор, но ему не надоедало, и это было важнее. Кто–то что–то пел на незнакомом, но почему–то понятном языке. Что–то о предназначении воина… или мудреца… или героя… Что–то красивое, завораживающее.

Самое странное, что в ушах Андрея не было наушников и на нем не было ни единого электронного устройства.

— Блин, мобильник не взял. Мама беспокоиться будет, — расстроился он, не заметив пока остальных странностей.

— Не будет. Если я правильно понимаю, тебя в том мире уже нет и не было.

Андрей обернулся на голос. К нему подходила девочка примерно его лет. Она и говорила.

— В том мире? — переспросил он. Потом сообразил, что сегодня вообще не выходил из дома, что на его ушах нет наушников, что местность совсем ему незнакома… — Я что, умер?

— Ты исчез, скажем так. И ты здесь.

— Это что, другой мир? — Он посмотрел на нее, как на ненормальную. Потом понял, что других объяснений быть просто не может. И обрадовался. Ведь это отличная возможность отдохнуть от той жизни. Перестать зависеть от людей и условностей. Найти себя. — Но как?

— Тут все просто, — улыбнулась девочка. — Если ты знаешь, что тебя не устраивает в своем мире, и если ты действительно готов переселиться, ты попадаешь сюда. И здесь сбываются желания.

— А ты кто? — спросил Андрей. Потом вспомнил о правилах вежливости: — Я Андрей. Я из… как это называется? Во, техногенного мира. И мне надоело, что с окружающими нельзя толком поговорить.

— Понимаю. — Эта девочка слишком часто улыбалась. — Я Мечтательница. Я из посттехногенного мира и… боюсь, что этот мир придумала я.

— Посттехногенный? Такого в нашей фантастике нет! — удивился Андрей, пропустив мимо ушей дальнейшее. — Расскажи!

— Ну, когда все проблемы уже решены и можно жить, как хочется. Вроде бы, машины до сих пор обеспечивают нас всем необходимым, но мы о них нечасто вспоминаем.

— Круто, вы продвинутые! — восхитился Андрей. — Мы почти все делаем с помощью машин. Передвигаемся, готовим, стираем, лечимся, общаемся. Кое–какими из машин мы даже хвастаемся друг перед другом.

— Каменный век! — рассмеялась девочка. — Хотя зря ты нами восхищаешься. У нас половина населения не просто лентяи, с ними даже говорить не о чем.

— Во–во, у нас то же самое.

Они пошли дальше и дальше, потому что Андрей не чувствовал потребности остановиться, а Мечтательница позволила своей сущности помочь одному человеку, а другим помогал ее мозг.

— А ты красивая, — сказал в какой–то момент Андрей. В то жизни он бы не набрался смелости на это.

— Этот мир сильно меня искажает. — Она опять улыбнулась!

— Хочешь сказать, у тебя могут быть и щупальца? — засмеялся Андрей.

— Сказать по правде, у меня их полдюжины, — сказала она, обнимая его ими.

Мечтательница

Странный он, этот Андрей. И желания у него странные. То ему хочется любви, то он, наоборот, просит оставить его одного. Можно подумать, наедине он счастлив или хотя бы кого–то другого себе нашел. Нет — он сидит в уголке какого–нибудь убогого здания, слушает какую–нибудь грустную музыку — и грустит. Сидит часами, обхватив руками колени и уткнувшись в них головой. И думает о какой–то белиберде, типа какой он несчастный.

Сначала Мечтательница думала, что не справляется с обязанностями, что мир вышел из–под контроля. Часами копалась в своих мозгах в поисках ошибки, говорила с Андреем. Он не знал, что ей ответить. Она не знала, как его утешить, если на него «накатывало».

Однажды она поняла — он просто хочет этого. Хочет грустить, чувствовать себя несчастным. Как она поняла (ведь хранительнице часто приходится читать мысли людей), в той жизни он был таким же. Ему хотелось двух вещей — музыки и умных собеседников. Он думал, что хочет этого. Думал, что несчастен там. Но здесь он был таким же. Он мог круглые сутки гулять с основательницей или, на худой конец, сидеть вот так вот, но тоже с ней — он выбрал одиночество. Всегда пожалуйста, хоть и жалко его. И себя немножко. Самую капельку.

На самом деле, Андрей был не первый такой. Подростки из его мира часто были такими — но ни с одним из них Мечтательница так близко не общалась. В других мирах таких странностей не наблюдалось — там были свои тараканы в голове, но быть несчастным не хотел никто. Очевидно, это потребность техногенных подростков.

Мечтательница представила, что она живет в техногенном мире. Она прочитала уже достаточно мыслей, чтобы представить это. И поняла — она бы тоже потерялась в этом мире, где людям важнее работа и техника, чем другие люди. Она бы тоже не выдержала. Но ей повезло — ее народ уже прошел через это, потому–то она и здесь. И пользу приносит, в отличие от многих своих соплеменников, для которых необходимость в саморазвитии отпала вместе с необходимостью прогресса..

Без Имени

Клетка живого организма носилась по небу странного мира и оглядывала окрестности недоуменным взором. Раньше ничего подобного не было.

Сначала все вокруг было серым, потому что Безымянный не мог понять, чего же он хотел. Он вырос в среде, где хотеть чего–либо было не запрещено — просто немыслимо. Теперь надо было привыкать ко всему этому. Да что надо? Хотелось. Иначе он бы не попал сюда, даже не стал бы «им», был бы частью чего–то.

Теперь он понимал, что парит в небе и оглядывает просторы, заполненные странными существами. Абсолютно самостоятельными. Взаимодействующими друг с другом. Даже убивающими друг друга!

Ему все это было в новинку. Ничего подобного он никогда не видел. Он хотел узнать что–нибудь о другой жизни — и теперь он видел все так, как есть. Без масок, которые видело здесь большинство.

Он видел, как спруты гуляют с людьми, как клетки ездят на динозаврах, как сгустки энергии гипнотизируют миллионы самых разных рас. Видел, что кое–кто иллюзорен, а кое–кто, напротив, невидим. Видел все их желания, слабости, секреты. Видел — ведь в этом мире все было наружу для того, кто хотел смотреть. Но мало кто здесь смотрел. Все были заняты собой — и это было правильно, ведь ради этого и был замыслен мир.

Он видел Хранительницу этого мира и чувствовал, что должен поклониться ей, показать, что он знает, кто она, и почитает ее. Знал, но не желал этого. Боялся. Ведь кем он был? Одним из многих, случайно оторвавшимся и обретшим самостоятельность. И один Бог (если он есть) знает, к добру это или к худу.

Мечтательница

В этом мире произошло что–то новенькое, и она сразу это поняла. До сих пор, за исключением нее, сюда приходили «пользователи», разумные, которым было нужно что–то конкретное. Власть, богатство, дружба, любовь, иллюзии. Это не было плохо, хотя на часть их поступков любая мораль сказала бы обратное. Для того и создан был этот мир — чтобы остальные миры не задохнулись от людских желаний.

Но никогда раньше здесь не появлялось никого, кто мог бы смотреть на все происходящее так же, как она — беспристрастно, целиком и с интересом. Здесь раньше не было зрителей — она не в счет, она хранительница. Мир менялся. Хорошо это или плохо?

Ей вдруг остро захотелось поговорить с этим Новым. Он интересовал ее. Как может разумное существо с такой жадностью смотреть на все пороки, страсти и мысли стольких рас? Как оно может охватить все взором и не пожелать ничего менять? Кто оно?

— Я зову тебя! — сказала Мечтательница. Она не знала, как зовут существо и есть ли у него вообще имя, но знала, что зов достигнет цели. Подсознание хранительницы, которое с давних пор было неподконтрольно ее личности и управляло этим миром, не ошибалось.

Без Имени

Он общался с Хранительницей. Это не было похоже на обычное общение этого мира. Достаточно заметить хотя бы, что никто из них не менял облика в глазах другого. Он так и был сгустком какой–то непонятной материи, подобной которой, разумеется, нигде нет. Она была подобием спрута с огромными глазами и головой. То, что она выглядела сообразно представлениям нашего мира, показывало, что их планета развивалась в условиях, похожих на наши. Только разумными стали не обезьяны, а эквивалент наших медуз, или спрутов, или Бог знает, кого еще. Наверняка есть мир, в котором единственные разумные — это растения. Может статься, они разумны и у нас, просто им не нужно нас завоевывать, что показывает их более высокий уровень развития… или более низкий.

И вот, двое из не просто разных миров, но из миров с совершенно разной структурой организации, сидели и разговаривали. «Сидели», конечно, неправильный глагол для того, чтобы описать их позы, но меня там не было, так что извините за неточность описания. Если бы я там побывала, я бы не писала этого сейчас, потому что осталась бы там. Уподобилась бы Андрею (он в значительной мере списан с меня, как это часто случается с не вполне талантливыми писателями), сидела бы и страдала. Хотя, может статься, я бы и вернулась сюда и записала все виденное, чтобы лишний раз посыпать солью свои раны. Но именно поэтому я и не там. У меня бы не хватило на это уверенности. Поэтому я уже полстраницы пытаюсь описать разговор двух представителей других миров.

Короче говоря, они общались уже далеко не первый час. Время у них было — нехватка времени здесь могла случиться только у народа, который обладал бы традицией все делать в последний момент. Как известно, этот народ — мы, следовательно, ни Мечтательница, ни Безымянный к таким не принадлежали (в отличие от Андрея, как все уже прекрасно поняли). Поэтому они могли наслаждаться обществом друг друга бесконечно долго.

А им было чем наслаждаться, поверьте. Безымянный испытывал благоговение, к тому же он еще никогда ни с кем не общался, поэтому ему было интересно само общение, то, как он воспроизводит слова. Или, может статься, просто думает их, а Мечтательница читает его мысли и отвечает. Надо сказать, тоже с живейшим интересом. Потому что до сих пор она была одинока в этом мире.

Мечтательница

Да, у нее было бесконечное количество собеседников, друзей и даже того, что на современном русском называется «парни», «бойфренды» и «сожители». Но все они видели мир сквозь призму своих желаний. В данном случае это не была фигура речи, и это угнетало Мечтательницу.

Конечно, Система, как она называла свой мир, исполняла ее желания, но «идеальные собеседники» ей либо быстро приедались, либо были насквозь фальшивыми, потому что являлись фантомами. «Слишком много ты хочешь», — казалось, говорила Система, точнее, ее собственное подсознание. Она с ним соглашалась.

А тут она получила возможность пообщаться с разумным существом, видящим ее мир так же, как она, и не устающим от этого. Он не собирал коллекцию пороков, как это делают наши циники и мизантропы, не охотился за «любопытными случаями», не стремился всех вылечить и научить делать добро. Он был подобен ребенку — смотрел на все и удивлялся. Ведь правду сказал кто–то из наших земных творцов, что нет ничего удивительнее жизни человеческой. А если таких жизней — миллиарды, разве они от этого не становятся удивительнее в миллиарды раз?

Но Безымянного нельзя было назвать ребенком — он необыкновенно мудро судил о разумных. Так же мудро, как и Мечтательница. Только она творила, а он просто смотрел. Оттого–то он и преклонялся перед ней.

Она это чувствовала и понимала, что надо ему сказать что–нибудь на тему того, что она такая же, как он, что он еще мудрее нее и т. д. Но «надо» осталось в морали времен техногенной эры. Уже в ее время все выражались так, как хотели. А в мире, где никто ничего никому не должен и, по идее, мог бы существовать автономно, будь на то его воля, все условности отмерли сами собой.

Безымянный, если бы ему надо было, услышал бы эти слова независимо от нее, ведь он, в отличие от нас с вами, не испытывал потребности быть несчастным. Но ему тоже не было надо никаких условностей, ведь там, откуда он пришел, их выдумывать было некому — никто ни с кем не общался, потому что это было бы все равно, что общаться с самим собой. В его мире у таких, как он, потребностей не могло быть по определению — поэтому–то он и видел все объективно.

Андрей

Он прекрасно видел, что Мечтательнице не до него. Он видел этот противный сгусток, с которым она болтала часами. Он видел, что этот сгусток ей важнее, чем он. Он понимал, что она забыла о нем, как только появился более интересный собеседник. Он злился на нее, жалел себя и проклинал свою неинтересность.

А ведь как все начиналось! Первые дни они повсюду были вместе — гуляли, обнявшись, по миру и болтали. Она рассказывала ему про этот мир, про тот мир, откуда она пришла, про самые разные разумные расы. Он рассказывал ей про свой мир. Они рассуждали о том, как плохо, когда не с кем поговорить, когда вокруг никто не способен тебя понять. Скорее всего, ему казалось, что Мечтательница тоже так думает, потому что все это, как мы с вами знаем, всего лишь подростковые иллюзии. Он видел то, что хотел видеть, и был счастлив. Счастье было таким полным, что не могло продолжаться вечно.

Потом ему, очевидно, показалось, что она его бросила. Что она уделяет другим больше внимания, чем ему. Это могло быть правдой, потому что в мире все же больше разумных существ, и далеко не каждое счастливо или упивается своим несчастьем без посторонней помощи. Это было легко объяснимо, и он понимал это, но этого хватило, чтобы впасть в депрессию, сесть в уголок и включить грустную музыку, предаваясь ностальгии по первым его дням в этом мире.

Он был, казалось, еще несчастнее, чем раньше, но и не думал о том, чтобы вернуться обратно. Ведь там не было Мечтательницы, и, вероятно, он скоро забыл бы ее и увлекся бы кем–нибудь из одноклассниц, как бывало уже не раз. А, если ты влюблен и еще не доверился предмету страсти, у тебя всяко больше надежды, чем когда ты наблюдаешь, как тебе предпочитают другого. Так что Андрей сидел и был несчастлив. Он не желал себе никаких книг или компьютера, чтобы отвлечься. Он не искал в себе новые таланты. Он не шел искать новых знакомств. Он сидел в уголке (непонятно, кстати, откуда взявшемся; должно быть, он сам себе его и пожелал — темный угол в тесной комнатке прямо посреди поля — романтика!) и грустил.

Может быть, со временем он поймет, что это бессмысленно, и пойдет на поиски счастья. Может быть, он перестанет грустить так сильно и отправится на поиски еще большего горя. Может быть, Мечтательница или кто–нибудь другой его расшевелит. Эти мысли проносились по краю его сознания, но не сформировывались в желания. Ведь пока что все было сообразно его натуре.

Утешитель

Имени ему не дали. В его мире это было необязательно, ведь общались в основном мысленно. А в этом мире его знали как Утешителя.

Он стоял на лестнице эволюции выше всех, кого когда–либо встречал здесь. Его народ уже прошел и войны, и перенаселение, и падение нравов. Кончилось засилье эгоистов, произошел возврат к высокой нравственности и любви к ближним.

Всем на его планете было хорошо друг с другом. Можно было пообщаться с кем угодно о чем угодно. Можно было делать что угодно, не опасаясь осуждения. Но делать многое запрещала строгая мораль, а говорить можно было только на философские темы, потому что «выговориться» было не о чем. Плохое настроение бывало только у детей и подростков, поэтому вся жизнь взрослых этого народа была посвящена молодому поколению, иначе говоря, хоть они и достигли вершины эволюции, они все еще были замкнуты сами на себе.

Утешитель был одним из лучших среди своего народа. Ему было мало наставлять на путь истинный своих детей, тем более, что все больше и больше детей росло здоровыми, без перепадов настроения и вспышек агрессии. Ведь из поколения в поколение в них воспитывали Душу и, вроде бы, что–то начало получаться. К тому же, кроме Утешителя были миллионы и миллионы воспитателей. Ему некуда стало себя девать. Он покинул свой мир.

Как он выглядел, сказать не берусь. В отличие от Безымянного и Мечтательницы, он всегда менял свой облик так, чтобы у собеседника создавалось впечатление кого–то доброго и мудрого. Таким он, собственно, и был, и скромничать ему было не перед кем.

Он появлялся в те моменты, когда разумным было плохо, и утешал их. Такой случай произошел и сейчас.

Сначала он не понял, что чувствует. Вроде бы, он явно ощущал несчастье, но в то же время все указывало на полное исполнение желаний. Правильно это было или нет, Утешитель не знал. Поэтому он спросил у Мечтательницы.

Мечтательница

Она любила Утешителя. Не так, как люди любят своих мужей и жен, не так, как влюбляемся мы, подростки. Он был ей как старший брат — теплый и спокойный, добрый и понимающий. С ним хорошо было беседовать, да и просто сидеть рядом. Мечтательница понимала, что он нужен другим, но в свободное время любила посидеть с ним и поговорить о людях, которым нужна помощь.

— Вы говорите об Андрее? — сразу поняла она. По непонятной ей самой причине она обращалась к Утешителю на «Вы». Наверно, уважала его. Но его было за что уважать. — Я сама, если честно, не очень уверена. То, что он несчастен, очевидно. Но подростки из его мира любят грустить, и я не знаю, что с этим поделать.

— Беседа не помешает, — решил Утешитель.

— Осторожно, Учитель! — Иногда она называла его так, и отчасти была права. Он был тем, что в нашем мире называют Учитель, Мастер, Гуру. Будда. Разумный, достигший просветления и несущий его другим. — Он резок на язык.

— Кто только меня не оскорблял на моем веку! — улыбнулся Он. — Но спасибо, что предупредила.

Андрей

Он сидел и размышлял, сам не понимая толком, о чем именно. В голове вертелись обрывки песен, послушно, хотя и немножко тормозно воспроизводимые, должно быть, здешним мирозданием. На душе было тяжело, он уже подумывал о самоубийстве, но сидел и размышлял.

Не спрашивайте меня, как так можно. Наличие таких Андреев становится печальным фактом, если полчаса посидеть Вконтакте и почитать тамошние блоги. Не новостные, естественно, а именно эти, со статусами. В половине их все время кричат о суициде и ненависти к миру. Кричат, но не стреляются, скажете вы. Знаете, а ведь я пробовала это на себе. Уже после одной–двух машинописных страниц сочинения чего–нибудь грустного–прегрустного слезы на глаза наворачиваются и депрессия накатывает. А если постоянно…

Теперь вы понимаете состояние Андрея. И вот, пока он размышлял, кто–то бесцеремонный подошел и тронул его за плечо. Наш мир кривой, поэтому Утешитель вызвал у него ассоциацию с родителями. А с родителями Андрей не церемонился:

— Чего надо? Не видишь, я думаю! — сказал он. Мечтательница в другом конце мира услышала это (она была хранительницей, поэтому могла слышать все, что хотела, а с Утешителем у нее была практически постоянная мысленная связь, потому что он излучал свет, который ей так нужен был во время ее полуодиноких блужданий по этому миру), и сердце ее сжалось от жалости. Не к Андрею — этот и так скоро лопнет от жалости к себе. К Утешителю. Она знала, насколько тому все равно, но все же жалела его.

— Чего надо? — улыбнулся Утешитель. — Да ничего, в общем–то. Тебя вот проведать зашел.