Помоги проекту - поделись книгой:
С утверждением самодержавной власти в России были утеряны многие черты вечевой политической культуры. Причем ирония истории, ее «злая шутка» в том, что там, где народоправство особенно ярко проявило себя, а именно на Псковщине, появилась и теория псковского мыслителя и писателя старца Елеазаровского монастыря Филофея «Москва — Третий Рим» (XVI век), которая, благословив величие авторитета московских князей, по сути, утверждала необходимость авторитарной власти, единодержавность, а не только державное царствование Москвы как Третьего Рима. Итак, община с утверждением единодержавности, самодержавия потеряла свое былое народоправство и уже сама власть определяла общественную жизнь коллектива, устанавливала рамки, нормы, правила, то есть законы его поведения. И вряд ли можно обольщаться словами историка XX века И. И. Ульянова, что «России выпала доля — идти путем подчинения частного общему, личного государственному», хотя русский народ сохранял свою внутреннюю свободу, что власть «усматривала свой долг не в удовлетворении национальных претензий, а в попечении о „благодействии“… Народоправство — образец вечевой культуры. Она, первое — предполагала неукоснительное следование личности правилам и нормам, установленным всем „миром", общиной; второе — власть, действия носителей власти подавлялись силой коллектива, если с их стороны установленные нормы и правила нарушались. Нашим предкам не откажешь в мудрости: они понимали разницу в том, кто должен определять, устанавливать правила и нормы, важность их неукоснительного соблюдения, и что такое власть, как средство, инструмент, орудие, необходимое для жесткого и неукоснительного проведения, поддержания этих правил и норм в жизни, принуждения тех, кто их нарушал. И действительно, грубо говоря, власть есть топор. Надо ли ему позволять решать судьбу своего хозяина?..
Еще раз подчеркнем: народ не осуществляет свою власть, он ее хозяин, он может отдать, передать, вручить власть, наделить ею лицо или лиц, которые знают и умеют владеть ею в том или ином направлении на пользу этого народа: защищать отечество, организовывать торговлю, развивать производство, повышать качество медицинского обслуживания, бороться с уголовщиной и т. д. Отсюда и самоуправление не есть форма осуществления народом своей власти на местах, а самообман, ибо суть, содержание этой „народной" власти, ее возможности, рамки, принципы и т. д. диктуются, определяются вышестоящей властью, кастой высших государственных чиновников. Вот почему до сего времени народ зависит от власти, а она, изгаляясь над ним, через своих представителей постоянно заявляет, что власть должна повернуться лицом к народу, не объясняя каким же местом она к нему повернута…»
Лобачев говорит о народоправстве в Пскове, но точно таким же образом организовалось управление в Новгороде. Просто Новгород в этом плане был более «партийным» городом: в нем всегда существовала партия бояр «за князя» и партия бояр «против князя». Это был своего рода маятник, который умело отвечал на малейшее недовольство народа. «В Новгороде все исходило из принципа личной свободы, — писал Костомаров. — Общинное единство находило опору во взаимности личностей. В Новгороде никто, если сам не продал своей свободы, не был прикован к месту. Свобода выдвигала бояр из массы, но тогда эгоистические побуждения влекли их к тому, чтобы употребить свое возвышение себе в пользу, в ущерб оставшихся в толпе; но та же самая свобода подвигала толпу против них, препятствовала дальнейшему их усилению и наказывала за временное господство — низвергала их, чтобы дать место другим разыграть такую же историю возвышения и падения». Хотя Новгород был республикой, он был боярской республикой. И чем более он развивался, тем более вече использовалось для принятия нужных решений.
Но в период расцвета вечевого правления (с XI века) князья отлично понимали, что плохое управление городом будет стоить им должности. И еще князья знали: Новгород возьмет себе только того князя, которого выбрал самостоятельно. Когда было назначили княжеским советом в город Давыда Смоленского, то ему было тут же сказано: не ходи к нам, сиди в Смоленске, а на стол позвали Мстислава Владимировича, сына Мономаха.
Когда через семь лет Владимир урядился со Святополком посадить в Новгороде сына последнего, а Мстислава переместить на Волынь, новгородцы возмутились и добились, чтобы Мстислав остался, аргумент, который они приводили, был таков: мы сами себе князя вскормили, его и хотим. Именно начало XII века и стало временем, когда город фактически перестал управляться из Киева. Тогда в нем и стали происходить сильные народные волнения, которыми управляли боярские партии. «Законодательный орган Новгорода, — по словам исследователя Янина, — фактически сливался с „митингом“, и каждый, кто находился в толпе, воспринимал себя в качестве участника политической жизни. Внутренняя борьба в основном велась между боярскими группировками трех городских концов за передел власти». Бояре ставили нужных князей, князья продвигали интересы своей «партии», и в городе всегда имелись недовольные, готовые выступить против неугодного князя. В такой ситуации князьям приходилось вести взвешенную политику, что удавалось не всем и не всегда. Янин говорит, что демократия, естественно, была боярской, народные возмущения — это уже прерогатива более позднего времени, практически времени заката вечевого правления.
Костомаров, конечно, идеализировал боярскую республику Новгород. И не меньше идеализировал князей, которые городом управляли. Он пишет о каком-то возмущении 1117 года, когда Владимир и Мстислав некоторых новгородцев заточили и сослали, что горожане не держали за это на них зла, поскольку партия оппонентов была немногочисленной и интересов большинства не представляла. В качестве доказательства он указывает на то, что новгородцы потом тепло отзывались и о Владимире, и о Мстиславе. Впрочем, о Владимире Мономахе благожелательно отзывались все летописцы.
«Время его княжения до смерти, последовавшей в 1125 году, — замечал Костомаров, — было периодом самым цветущим в древней истории Киевской Руси. Уже ни половцы и никакие другие иноплеменники не беспокоили русского народа. Напротив, сам Владимир посылал своего сына Ярополка на Дон, где он завоевал у половцев три города и привел себе жену, дочь ясского князя, необыкновенную красавицу. Другой сын Владимира Мстислав с новгородцами нанес поражение чуди на Балтийском побережье, третий сын Юрий победил на Волге болгар. Цельные князья не смели заводить междоусобиц, повиновались Мономаху и в случае строптивости чувствовали его сильную руку. Владимир прощал первые попытки нарушить порядок и строго наказывал вторичные… Рассуждая беспристрастно, нельзя не заметить, что Мономах в своих наставлениях и в отрывках о нем летописцев является более безупречным и благодушным, чем в своих поступках, в которых проглядывают пороки времени, воспитания и среды, в которой он жил. Таков, например, поступок с двумя половецкими князьями, убитыми с нарушением данного слова и прав гостеприимства; завещая сыновьям умеренность в войне и человеколюбие, сам Мономах, однако, мимоходом сознается, что при взятии Минска, в котором он участвовал, не оставлено было в живых ни челядина, ни скотины. Наконец, он хотя и радел о Русской земле, но и себя не забывал и, наказывая князей действительно виноватых, отбирал их уделы и отдавал своим сыновьям. Но за ним в истории останется то великое значение, что, живя в обществе, едва выходившем из самого варварского состояния, вращаясь в такой среде, где всякий гонялся за узкими своекорыстными целями, еще почти не понимая святости права и договора, один Мономах держал знамя общей для всех правды и собирал под него силы Русской земли». Только вот ведь в чем дело: Новгород — это особая земля. Даже в годы самого тесного общения с югом Новгород стремился не допускать усиления власти посаженных в нем князей.
1113 год — «Устав Володимерь Всеволодича» Владимира Мономаха
Хотя именно эту эпоху, когда Новгород стал заведомо своевольным, а Киев сильным, и Днепровское государство славян на короткое время представляло что-то единое, Костомаров считал наиболее важной для становления новгородских свобод. Тогда, по его словам, Новгород занял сразу позицию огромной благожелательности к Киеву, видя в нем центр этого государства. Объясняя, почему же только Новгород имел смелость так свободно вести себя с киевскими князьями, он говорил, что дело в особом положении Новгорода, — тот был слишком далеко на севере, вдали от кочевых орд сначала печенегов, потом половцев, ему фактически ничто не угрожало. А соседняя чудь, хоть и пробовала сопротивляться новгородской экспансии, мало в этом могла преуспеть. И изгнанные князья не могли ждать помощи от этих соседей, как бывало на юге, где соседствовали более сильные и отважные народы. К тому же Новгород находился в таком отдалении от центра, что не мог стать ареной для борьбы за княжеские владения, как это было в центре (Чернигов, Волынь, Смоленск, Киев).
Новгород имел полное и никого не задевающее право постоянно расширять свои земли, поскольку это были земли нерусские, окраинные, на них не было претендентов, то есть не было и обиженных. Эти края давали Новгороду огромные богатства, торговля была единственной важной статьей дохода. Недаром Новгород вошел в систему ганзейских городов, наряду с ним в этой ганзейской торговле были задействованы Смоленск и Полоцк, но Новгород был крупнее и куда как богаче, и расположение его было удобнее. Новгород, по Костомарову, тяготел к Южной Руси, был, так сказать, частицей этой Руси на далеком севере среди этнографически чуждых славянских и неславянских племен. И только когда эта Русь запустела, только тогда он вынужден был связать свою судьбу с северо-востоком, то есть с Москвой и другим типом правления, стремящимся не к удельно-вечевому укладу, а к самодержавию. Северо-восточные князья вынуждены были терпеть свободы Новгорода и до поры до времени их не трогать. Но Новгород очень плохо вписывался в централизованную систему, которую строили на северо-востоке, рано или поздно его свободы должны были отнять.
Между Югом и Северо-Востоком
Не слишком долгая эпоха практически полной новгородской самостоятельности — факт в русской истории единичный. Новгород действительно был городом более всего сходным чертами управления с полисами Древнего мира. Недаром историки, говоря о Новгороде, находили аналог этого управления во временах, лежавших за пределом феодальных, и считали Новгород едва ли не вариантом греческих полисов. Тут стоит особо оговорить, что свободы касались более жителей города и пригородов, но не сельского населения. С сельским населением было совсем иначе. Первый опыт полного превращения свободных землепашцев в посаженных на землю рабов — это даже не Южная Русь, это как раз Новгород, взрастивший слой землевладельцев, стремившихся однажды продавших свою свободу лично свободных людей превратить в полных, то есть обельных холопов. Этот процесс происходил по всей тогдашней Руси, но на бедных новгородских пашнях он шел активнее, чем на черноземном юге. Так что идеализировать новгородские свободы можно, только исключив несвободу на прилегающих землях, а они были огромны. Там все оказывалось просто: либо полный холоп, либо данник, промежуточный слой лично свободных сельских жителей сокращался с чудовищной скоростью. Так что, говоря о свободах самого Новгорода, нужно понимать, на чем эти свободы базировались. Ведь кроме торговли важной статьей дохода были пространства вовсе без городов, зато с населением — частью славянским, частью инородным. Управление Новгорода этими землями было жестким. В этом плане бывший пригород Новгорода Псков, который в конце концов добился самостоятельности, был гораздо демократичнее. Во всяком случае на псковских землях не было такого количества обельных холопов, там старались такого поворота событий не допустить, не потому, наверно, что землевладельцы псковских земель были сугубыми гуманистами, а просто потому, что Псков был пограничным городом, рабство и защита от внешних врагов (их было предостаточно — литовские племена, немецкие рыцари) — вещи несовместимые.
Новгород в меньшей степени подвергался таким вторжениям, его защищал как раз Псков. Новгородцы привыкли воспринимать Псков как заслон от вторжений, и они перекладывали, точнее стремились перекладывать, военные обязанности на своего соседа. Иногда новгородцы даже бросали этого соседа в беде, свои выгоды были дороже.
Пока Киев был сильным, новгородцы в своей политике на него и ориентировались. Князей они брали оттуда, с юга. Стоило начаться на юге серьезным усобицам, уже во время когда на северо-востоке стала поднимать голову Суздальская земля, то есть при Юрии и Андрее, новгородцев угораздило рассориться со своим Мстиславичем — Всеволодом: тот решил обосноваться в Переяславле, хотя клялся править Новгородом до самой смерти. Обиду новгородцы не простили: стоило Всеволоду, потеряв возможный Переяславль, вновь явиться в Новгород, это ему тут же и припомнили. На общем с ладожанами и псковичами вече «обидчика» прогнали. Правда, потом они его вернули, но удовлетворение было не долгим.
Новгород из-за усобиц оказался втянутым в далекую для него княжескую борьбу южан с северо-востоком. В этой борьбе Новгород оказался против Суздаля. Причем, по житию Всеволода, новгородцы вдруг припомнили, что Ростов и Суздаль были некогда их кровными землями. Тут, как говорит Костомаров, не совсем ясно, выступали новгородцы против суздальских князей из-за своих, противников Юрия, или же выступали из-за утраченной давным-давно территории. Может, добавляет он, было и то и другое. В первом походе весной 1134 года они дошли до Волги, но ничего не навоевали, во втором — зимой — дело выглядело еще хуже. Новгородцы пошли на Суздаль против воли и желания своего князя. Войско собралось большое, кроме новгородцев участвовали псковичи и ладожане. От похода их отговаривал не только Всеволод, но и митрополит, который специально приехал в Новгород. Ничто не помогло. Пошли. Всеволод вынужден был вести это сборное войско. Митрополита, чтобы не мешал, не выпустили из города. Сражение на Жданой горе они с позором проиграли. По всей Руси шли междоусобицы, и все князья хотели перетянуть Новгород на свою сторону.
Именно к этому времени Костомаров и относит появление в Новгороде боярских партий. Город стал втягиваться в политическую княжескую борьбу, партии использовали перемену князя для перемены общей политики. Ориентация партий понятна — Киев или северо-восток. В начале этой борьбы победила партия Ольговичей: Всеволода обвинили не только в провале похода на Суздаль, ему припомнили и прочие грехи. Новым князем стал Святослав Ольгович, а Всеволод отправился в соседний Псков, там его приняли.
1136 год — Восстание в Новгороде; изгнание князя Всеволода Мстиславича
1137 года — Последняя попытка псковичей отделиться от Новгорода; начало псковского княжения Всеволода Гавриила Мстиславича
В самом Новгороде было неспокойно: сторонников изгнанного князя было немало. Того псковичи и оппозиционные новгородцы убеждали идти отвоевывать себе потерянный город. На беднягу Святослава даже готовили покушение, которое сорвалось. Против сторонников Всеволода в самом городе началась жестокая борьба: их всех обложили пеней и на эту пеню готовили поход, теперь уже против Пскова. Войска сошлись у Дубровны, но битвы не было: псковичи были хорошими воинами и сразу построили засеки, тут новгородцы были бессильны. Тем временем все разрешилось само собой: Всеволод умер. Но хотя до сражения не дошло, псковичи расплевались с новгородцами: к себе на княжение они призвали брата Всеволода Святополка. Так оказалось, что Псков взял сторону Мономашичей, а Новгород — Ольговичей.
Ольговичи были что для южан, что для северо-востока нежеланным подарком судьбы. Они как бы изымали Новгород из этой борьбы юга и северо-востока. Это был своего рода вынужденный нейтралитет. Тогда южные и северо-восточные князья пошли на экономическую блокаду Новгорода — хлеб, который всегда был проблемой для города, перестали пропускать как с юга, так и из Суздаля. Начался голод. Тут новгородцы одумались, взяли своего несчастного Святослава и заточили в монастыре со всем семейством, а потом прогнали прочь. На вакантное место призвали Ростислава.
Выбор был сделан: новгородцы предпочли Киеву Суздаль. Это был очень странный выбор, он был бы невозможен, если не оказалось бы в Новгороде «агитаторов» за Ростислава. Отношения новгородцев с суздальцами можно честно назвать паршивыми, но тут по непонятной совершенно причине победил князь из ненавистной горожанам земли. Это заставляет задуматься об успехах партийной борьбы. Впрочем, когда этот Ростислав явился в Новгород со своей суздальской дружиной, ощущение праздника померкло — начались недовольства. Не могли новгородцы жить в мире с совершенно несходными с ними суздальцами. Ростислав попробовал управлять городом, не смог и бежал.
Ольговичи тем временем добились себе Киева. Новгородцы вдруг сообразили, что сделали ставку не на ту лошадку, и снова призвали Святослава. Наученный горьким опытом князь медлил, когда же он в конце концов явился, то не просидел и двух месяцев — снова победила суздальская партия, желавшая получить на стол князя из Киева, начались смуты, в Киев послали просить сына Всеволода, а своему Святославу велели ждать, когда приедет его сменщик. Оскорбленный Святослав бежал из города вместе с частью сторонников. За ними послали погоню. Святославу удалось скрыться, посаднику Якуну повезло куда как меньше: его догнали, пленили, привезли в Новгород, раздели догола и сбросили с моста. Якун не утонул, ему удалось выбраться из Волхова живым, но зато ему пришлось выплатить огромный штраф в 1000 гривен, и эту пеню взяли не только с него, но и со сторонников Святослава, а самого Я куна заточили в Чудской земле. На радостях тут же отправили в Киев новое посольство, только теперь никакой речи о сыновьях Всеволода не шло: новгородцы потребовали князя из племени Владимирова. Всеволод только что отпустил прежних послов, просивших у него сына, — с великой честью, как говорят летописи.
Тут — новое, оскорбительное предложение: не хотим ни тебя, ни сына твоего, ни брата твоего, никого из племени твоего, хотим из племени Владимира. Всеволод тут же вернул прежнее посольство, а новгородских купцов, находившихся в стольном Киеве, задержал, не пустил он и южных купцов торговать с Новгородом. Начался голод. Третье новгородское посольство пришло уже требовать себе шурина Всеволода — Святополка Мстиславича, которого собирались взять себе псковичи. Святополка Всеволод не дал ни Новгороду, ни Пскову — он отправил того в Берестье. А новгородцы просидели без князя девять месяцев. Все это время в Киеве под стражей сидели три новгородских посольства, в одном из них пребывал даже новгородский епископ. Новгородцам было сказано, что никто к ним не пойдет в князья, пусть, где хотят, там себе князя и ищут. Искали и нашли: все в том же Суздале и все того же Ростислава, тут уж выбор был невелик. Киевский князь рассердился, но боялся полностью потерять влияние на Новгород, так что он отправил в конце концов Святополка. А Ростислава? Того просто прогнали. В Святополке новгородцы потом полностью разочаровались, «злобы его ради», а на стол взяли сына Изяслава Ярослава. Это был для горожан желанный князь. Однако и с ним они с недовольством расстались, взяв брата Изяслава Ростислава, а затем его сына Давыда. Тем временем на киевском столе оказались суздальские князья.
Суздальские князья на новгородском столе
Новгородцы поддались соблазну и попросили сына у Юрия Суздальского, Мстислава. На протяжении короткого времени на новгородском столе успели посидеть несколько потомков то суздальского Юрия, то Мстиславичей. Дело удивительное, но за влияние на Новгород между князьями пошла серьезная борьба. Святослав даже объединился ради этой цели с суздальцами. Теперь силы распределялись так: Новгород объединился с южными Мстиславичами, а против него выступало объединенное войско северо-востока во главе с суздальским князем Андреем. Тот решил полностью взять контроль над Новгородом. Для этого он ввел войско в Двинскую землю. Новгородцам удалось небольшим отрядом разбить огромное суздальское воинство: первое, что сделали новгородцы, — стали собирать дань в Суздальской земле, что Андрея совсем не порадовало. Он собрал против новгородцев войско со всех возможных союзных земель: вместе с суздальцами шли смоляне, муромчане, полочане.
«В то же лето, на зиму, — гласит первая Новгородская летопись, — приидоша под Новегород суздалци се Андреевицем, Романе и Мьстислав с смолняне и с торопцаны, и с муромци и с рязанци се двема князьма, и полочкыи князь с полочаны, и вся земля просто Руская, а новгородци же сташа твердо о князи Романе Мьстиславлици, о Изяславли внуце, и о посадници Якуне, и устроиша город около города. И приидоша к городу в неделю на зборе, и сходистася промежи себе о уряди по три дни; в 4 же день, в среду, приступиша силою и бишася весь день; и к вечеру победи я князь Романе, он еще бо тогда детске бяше сыи, с новгородци, силою крестною и святою Богородицею и молитвами благовернаго владыкы Ильи, месяца февраля в 25, на память святого отца Тарасия, патриарха Цесаряграда, овы исесекоша, а другыя изимаша, а проке их зле отбегоша, и продаваху суздалца по две ногате». Андрей был в ярости. Единственное, что он мог сделать после такого исхода сражения, перекрыть новгородцам доступ к хлебу, что и было сделано. Новгородцам пришлось расстаться с любимым ими князем Романом и просить у Андрея его сына Юрия. Но, считал Костомаров, это все равно была победа новгородцев, поскольку не Андрей ставил им князя, а они пошли на примирение и взяли Юрия на «всей воле». Этот Юрий просидел недолго, после смерти Андрея новгородцы снова стали брать князей с юга.
1179 год — Начало новгородского княжения Мстислава Ростиславича Храброго
В 1179 году они пригласили к себе Мстислава Храброго, к тому времени ставшего врагом суздальцев. После его смерти на новгородском столе сидел злейший враг суздальцев сын Святослава Всеволодовича из Ольговичей. На этот раз война с суздальцами кончилась страшным разгромом Торжка, пришлось снова мириться и снова брать себе другого князя — однако не суздальского, а внука Мстислава Великого. Но северо-восточные князья все же диктовали свои условия, в любой момент они могли «убедить» новгородцев голодом. Когда в 1195 году суздальский князь потребовал участия в борьбе с Ольговичами, новгородцы вспомнили, что они имеют право на собственный выбор. Они прогнали своего Ярослава и взяли князя из Ольговичей, став таким образом еще раз врагами Суздаля.
1196 год — Признание князьями новгородских вольностей
Это снова кончилось голодом и мятежами. В конце концов победила партия с просуздальской ориентацией. Суздальские князья смотрели на Новгород как на «свой» город, но, тем не менее, отменить новгородские свободы боялись. В случае неповиновения они поступали очень просто: перекрывали Торжок, сразу начинался голод. Несколько раз оказавшись в таком безнадежном положении, новгородцы не выдержали, их спас (на короткое время, правда) от наступления северо-востока торопецкий князь Мстислав Удалой. «Эта личность может по справедливости назваться образцом характера, — так писал о нем Костомаров, — какой только мог выработаться условиями жизни дотатарского удельно-вечевого периода.
Этот князь приобрел знаменитость не тем, чем другие передовые личности того времени… Он не преследовал новых целей, не дал нового поворота ходу событий, не создавал нового первообраза общественного строя. Это был, напротив, защитник старины, охранитель существующего, борец за правду, но за ту правду, которой образ сложился уже прежде. Его побуждения и стремления были так же неопределенны, как стремления, управлявшие его веком. Его доблести и недостатки носят на себе отпечаток всего, что в совокупности выработала удельная жизнь. Это был лучший человек своего времени, но не переходивший той черты, которую назначил себе дух предшествовавших веков; и в этом отношении жизнь его выражала современное ему общество… Отец этого князя Мстислав Ростиславич приобрел такую добрую память, какой пользовались редкие из князей. Он был сын Ростислава Мстиславича, смоленского князя, правнук Мономаха, прославился богатырской защитой Вышгорода, отбиваясь от властолюбивых покушений Андрея Боголюбского, а потом, будучи призван новгородцами, одержал блестящую победу над чудью, храбро и неутомимо отстаивал свободу Великого Новгорода и пользовался восторженной любовью новгородцев. В 1180 году он умер в молодых летах в Новгороде и был единственный из выбранных новгородских князей, которым досталась честь быть погребенным в Св. Софии. Память его до такой степени была драгоценна для новгородцев, что гроб его стал предметом поклонения, и он впоследствии причислен был к лику святых. Современники прозвали его „Храбрым", и это название осталось за ним в истории. И не только храбростью — отличался он и благочестием и делами милосердия — всеми качествами, которыми в глазах его века могла украшаться княжеская личность.
До какой степени современники любили этого князя — показывает отзыв летописца; кроме общих похвал, воздаваемых и другим князьям по летописному обычаю, говоря о нем, летописец употребляет такие выражения, которые явно могут быть отнесены только к нему одному: „Он всегда порывался на великие дела. И не было земли на Руси, которая бы не хотела его иметь у себя и не любила его. И не может вся земля Русская забыть доблести его. И черные клобуки не могут забыть приголубления его". Эта-то слава родителя, эта-то любовь к нему новгородцев и всей Русской земли проложили путь к еще большей славе его сыну». Мстислав тогда еще не был новгородским князем: Торжок как раз и перекрывал, так сказать, новгородский суздальский князь. «В древних известиях, — говорит историк, — не видно, чтобы его призывал кто-нибудь. Мстислав является борцом за правду, а правда для Новгорода была сохранение его старинной вольности».
Мстислав освободил Торжок, взял в плен суздальцев, освободил новгородцев и тут же был приглашен в князья. Разрешить трудный спор между Новгородом и Суздалем ему удалось не пролив и капли крови: он просто обменял сына Всеволода суздальского Святослава и его мужей на свободы Новгорода и мир. С Мстиславом новгородцам жилось хорошо: князь был отважен и некорыстолюбив. Повоевав чудские земли и взяв большую дань, две третьих этой дани он отдал городу, третью часть своему войску, себе же не взял ничего.
«По возвращении Мстислава из чудского похода, — пишет Костомаров, — к нему пришло приглашение из Южной Руси решить возникшее там междоусобие. Киевский князь Рюрик Ростиславич, дядя Мстислава, умер. Черниговский князь Всеволод, прозванный Чермным, выгнал с Киевской земли Рюриковых сыновей и племянников и сам овладел Киевом: за несколько лет перед тем в Галиче народным судом повесили его родственников Игоревичей; Всеволод обвинял изгнанных киевских князей в соучастии и принял на себя вид мстителя за казненных. Изгнанники обратились к Мстиславу. Снова представился Мстиславу случай подняться за правду. Линия Мономаховичей издавна княжила в Киеве; народная воля земли не раз заявляла себя в их пользу. Ольговичи, напротив, покушались на Киев и овладевали им только с помощью насилия. Мстислав собрал вече и стал просить новгородцев оказать помощь его изгнанным родственникам. Новгородцы в один голос закричали: „Куда, князь, взглянешь ты очами, туда обратимся мы своими головами!“ Мстислав с новгородцами и своею дружиною двинулся к Смоленску. Там присоединились к нему смоляне. Ополчение пошло далее, но тут на дороге новгородцы не поладили со смолянами. Одного смольнянина убили в ссоре, а потом несогласие дошло до того, что новгородцы не хотели идти далее. Как ни убеждал их Мстислав, новгородцы ничего не слушали; тогда Мстислав поклонился им и, распростившись с ними дружелюбно, продолжал путь со своей дружиной и смолянами. Новгородцы опомнились. Собралось вече. Посадник Твердислав говорил: „Братья, как наши деды и отцы страдали за Русскую землю, так и мы пойдем со своим князем“. Все опять пошли за Мстиславом, догнали его и соединились с ним.
Они повоевали города черниговские по Днепру, взяли приступом Речицу, подошли под Вышгород. Тут произошла схватка. Мстислав одолел. Двое князей Ольгова племени попались в плен. Вышегородцы отворили ворота. Тогда Всеволод Чермный увидел, что дело его проиграно, и бежал за Днепр, а киевляне отворили ворота и поклонились князю Мстиславу».
1214 год — Победа Мстислава Удалого над Всеволодом Чермным; посажение на киевский стол Мстислава Романовича
На киевском столе был посажен его двоюродный брат Мстислав Романович. Установивши ряд в Киеве, Мстислав отправился к Чернигову, простоял под городом двенадцать дней, заключил мир и взял со Всеволода дары, как с побежденного. Он со славою вернулся в Новгород, и сам великий Новгород возвышался его подвигами, так как новгородская сила решала судьбу отдаленных русских областей.
Но Мстислав не желал долго быть новгородским князем, у него было немало дел и в Южной Руси, так что в 1215 году он простился с горожанами. «Мстислав на вече поклонился Великому Новгороду, — поясняет Костомаров, — и сказал: „Есть у меня дела на Руси; а вы вольны в князьях“. Затем он уехал в Галич с дружиною». Стоило ему покинуть Новгород — тут же победила партия суздальцев. Взяли сына Всеволода Ярослава — отца Александра Невского. Этот Ярослав сразу же рассорился с новгородцами (было много недовольных) и ушел в Торжок. Торжок он стал использовать как клапан, регулирующий подачу продовольствия в город. По Костомарову, он собирался возвысить Торжок, фактически заменив им Новгород, то есть отнять у Новгорода возможность торговать.
Торжок к этому времени уже косо поглядывал на богатый Новгород, он тоже стоял в хорошем месте и видел в старинном Новгороде своего конкурента. Так что убедить новоторжан не пропускать хлеб на север большого труда не составило. Суздальские князья имели в Торжке собственный интерес: город был совместным владением Новгорода и Суздаля, поскольку стоял на границе с Суздальской землей. Перекрытие Торжка было лучшим средством воздействия на Новгород. Новгородцы умоляли, Ярослав молчал и не пускал хлеб.
1215 год — Голод в Новгороде
Но эту игру ему не дал довести до победного конца все тот же Мстислав Удалой. Узнав, что случилось с оставленными им новгородцами, князь двинулся на север, к Торжку. Сначала он пробовал урегулировать отношения миром, но Ярослав не принял посла и стал рубить засеки. Вместо мира он послал на Новгород, куда шел Мстислав, сотню «своих» людей, чтобы те захватили князя, вместо этого «верные» новгородцы тут же передались на сторону Мстислава. Разъяренный Ярослав вывел на окраину Торжка новгородцев, которых подозревал в неверности, велел их перековать, товары отобрать, а самих их разослать по разным городам, подальше. Как только узнал об этом Мстислав, тут же стали готовить поход на бывшего князя. Вместе с новгородцами на Ярослава пошли псковичи со своим князем Владимиром, братом Мстислава, смоляне с Владимиром Рюриковичем, а также к ним присоединился старший сын Всеволода Суздальского Константин (в это время между сыновьями умершего Всеволода началась междоусобная война за Владимир). Мстислав объявил, что собирается не только отстоять права Новгорода, но и установить ряд в Суздальской земле. Против этого войска выступили двое Всеволодичей — изгнанный из Новгорода Ярослав и Юрий.
Когда объеденное войско вошло в Суздальскую землю, срочно стали вооружаться муромчане, городчане, бродники (шайки вольных вооруженных людей, в которых Костомаров видел прообраз казаков), а также простые земледельцы, которых князья гнали воевать за свою землю. Решающая битва состоялась при реке Липица. Победили объединенные новгородские силы.
1216 год — Победа новгородского князя Мстислава Удалого над суздальцами в Битве при Липице; окончание первого княжения Юрия Всеволодовича во Владимире-на-Клязьме; начало правления Константина Всеволодовича Доброго
Владимир достался Константину, закон восторжествовал. Путь на Новгород снова был открыт. Мстислава встретили со всей народной любовью. Но он не собирался долго задерживаться в освобожденном городе. В 1218 году дела снова позвали его на юг. Некоторое время новгородскими князьями были племянники Мстислава, но горожане с ними не ужились. Так что ничего удивительного: спустя десятилетие после Липицкой победы новгородцы снова позвали на свой стол того же самого Ярослава.
Он не высидел и года, ушел в Переяславль. Посадили Всеволода Юрьевича, тот тоже сразу почти сбежал да еще и занял по проторенной дорожке Торжок. Юрий до новой войны не довел, хотя отступился лишь узнав, что горожане готовят укрепления. Михаил Черниговский тоже и года не высидел, хотя расстался с горожананми без обиды. И тогда снова позвали Ярослава. Но тут случилась распря новгородцев с псковичами, Ярослав хотел идти против Пскова, новгородцы не дали. Князь рассердился и уехал, оставив малолетних сыновей, которые скоро тоже сбежали. На княжеское место вернулся Михаил Черниговский, но потом дела заставили его отъехать и оставить своего сына. Тут же начались новые волнения, сын тоже покинул Новгород.
1230 год — Посредничество Владимира Рюриковича в конфликте Ярослава II Всеволодовича и Михаила Черниговского; возвращение Ярослава в Новгород
Снова все вернулось на круги своя: позвали Ярослава. Он и княжил до 1235 года, когда решил утвердиться в Киеве, а на княжение дал своего сына Александра. Тот был новгородским князем до 1252 года, когда получил права на великое владимирское княжение. С этого момента новгородскими князьями становились практически только ставленники великого князя, но теперь уже не киевского, а владимирского.
«Новгород, — писал в „Двух русских народностях" Костомаров, — был всегда родной брат юга. Политики у него не было; он не думал утвердить за собою своих обширных владений и сплотить разнородные племена, которые их населяли, и ввести прочную связь и подчиненность частей, установить соотношение слоев народа; строй его правления был всегда под влиянием неожиданных побуждений личной свободы. Обстоятельства давали ему чрезмерно важное торговое значение, но он не изыскивал средств обращать в свою пользу эти условия и упрочить выгоды торговли для автономии своего политического тела; оттого он, в торговом отношении, попал совершенно в распоряжение иностранцев. В Новгороде, как и на юге, было много порывчатого удальства, широкой отваги, поэтического увлечения, но мало политической предприимчивости, еще менее выдержки. Часто горячо готовился он стоять за свои права, за свою свободу, но не умел соединить побуждений, стремившихся, по-видимому, к одной цели, но тотчас же расходившихся в приложении; потому-то он всегда уступал политике, отплачивался продуктами своей торговой деятельности и своих владений от покушений московских князей даже и тогда, когда, казалось, мог бы с ними сладить; он не предпринимал прочных мер к поддержке своего быта, которым дорожил, не шел вперед, но и не стоял болотной водой, а вращался, кружился на одном месте. Пред глазами у него была цель, но неопределенная, и не сыскал он прямого пути к ней. Он сознавал единство свое с Русскою землею, но не мог сделаться орудием ее общего единства; он хотел, в то же время, удержать в этом единстве свою отдельность и не удержал ее. Новгород — как и Южная Русь — держался за федеративный строй даже тогда, когда противная буря уже сломила его недостроенное здание».
Как видите, Новгород, как оказалось, любя южных князей, был теснее связан с северо-восточными. В конце концов эта северо-восточная ориентация и победила. Она, можно сказать, и похоронила значение Новгорода вместе с его свободами и республиканским устройством общества.
Иго, рыцари и свободы
Как писал Костомаров, с опустошением из-за монгольского нашествия Южной Руси Новгород потерял с ней связь. Ослабленная бесконечными междоусобицами, эта Русь не могла сопротивляться новому и очень сильному противнику, так что, делает он вывод: она «выступила из русской федерации и начала идти иным путем по колее исторической жизни». Вывод верен, но только в одном — Южная Русь, действительно, оказалась отделенной от северо-востока и Новгорода и нашла иной путь развития, но, по большому счету, никакой федерации, кроме этого юга, и не существовало. Северо-восток уж менее всего похож на единое федеративное государство. Северо-восточные соседи были не единым целым, а множеством русских княжеств, которые нашествие сначала не сплотило, а как следует разъединило. Роль Суздальской земли тут скорее отрицательная. Недаром в следующей буквально строке Костомаров упоминает, что сплотилась эта северо-восточная федерация «под верховным владычеством татар». Мнение неприятное для патриотов, но, тем не менее, по сути верное: северо-восток с великими владимирскими князьями выбрал не сопротивление монголам, а полное им подчинение, так оно и образовалось в нашей бедной истории — «верховное владычество татар» с действующими точно по указке из Орды русскими князьями, потомками Ярослава Всеволодовича. Это очень неприятный факт, но от него нам никуда не деться.
Можно оправдывать такое великокняжеское поведение, можно его поносить, сам факт никуда не исчезнет: два века монгольского рабства были подарены Руси именно владимирскими князьями. Тот самый Александр Ярославич, о подвигах которого речь впереди, уезжая в Орду за ярлыком, оставил в Новгороде своего сына Василия, но не как князя, а как своего наместника. Александр остался новгородским князем, и не помогло горожанам, что они свергли этого Василия и поставили другого Александрова сына Ярослава, вернулся отец, въехал в город как законный князь, и новгородцы не посмели возразить. Так с ними еще не поступали. А когда пришла необходимость Александру отъехать из города, он снова посадил там Василия.
1255 год — Восстание в Новгороде «меньших» людей из-за попытки монголо-татар обложить город данью
1257 год — Начало переписи русского населения монголо-татарами для введения подворного обложения; начало установления ордынского выхода
Сын Невского оказался более патриотом, чем его отец. Когда тот явился с монголами совершать перепись, горожане убедили его, что нехорошее это дело, Василий посмел ослушаться приказов отца, и в городе началось волнение. Князь же прогнал своего сына, а новгородских патриотов казнил. Новгородцы вытерпели и это. Перепись была проведена, на Новгород легла тяжелая дань, которая шла в Орду. С одной стороны, дань избавляла новгородцев от ордынских рейдов, с другой — горожане жаждали избавиться от настоящего хозяина Руси — монгольского хана Белой, или — как у нас ее называли — Золотой, Орды. Почему никто не возмутился, что приходится теперь жить вольному городу под чужим ханом? Благодаря Александру Ярославичу. В городе его уважали — не за подчинение монголам, нет, за успешные походы в западные земли — на чудь и на рыцарские военные ордена. Что ж это были за подвиги такие, которые убедили новгородцев крепко держаться за князя, который привел Новгород, не подвергшийся нашествию, в добровольный монгольский плен? И главное — когда были эти победы. Даты двух исторических стычек, извините, тут уж вопреки Костомарову, я не могу назвать эти события полноценными битвами, 1240 и 1242 годы. Нашествие началось с подчинения Северо-Восточной Руси в 1237–1238 годах, покончило с югом как раз в 1240 году, а два года спустя монгольские полчища опустошали Центральную Европу и на западе с ужасом ожидали самого страшного — порабощения.
1240 год Захват Батыем Киева
1240 год Невская битва
1242 год «Ледовое побоище» на Чудском озере
1243 год Поездка Ярослава Всеволодовича в Орду; получение ярлыка на великое княжение; получение им всех прав на Киев
Воевать с кучкой шведов на берегах озера Нево — чистое удовольствие в сравнении с тяжелым сопротивлением монгольской коннице. Воевать с горсткой рыцарей да согнанными ей в помощь чудскими мужиками, вооруженными чем попало, — тоже восторг, это не оборона Козельска и не кровавая битва за Киев. На фоне всенародной беды, какой было монгольское завоевание, эти победы выглядят даже совершенно несерьезно, даже неприлично. Шведы, бог с ними, высадились на нескольких кораблях, обычный разведочный отряд, ничего серьезного. Рыцари вынуждены были тащить с собой чудь, так их было немного. И это — битвы? Еще раз задаю этот вопрос: почему новгородцы подчинились Александру? Или из наших летописей вымараны какие-то тайные строки? Новгородцы, которые с жаром всегда кричали «умрем за Святую Софию», теперь согласились со своим князем, что перепись — это терпимо, а дань — ничего, переживем.
Что случилось с новгородцами? Ради сохранения свобод они пожертвовали свободой? Нет, все проще. По Костомарову, новгородцы страшно боялись, что их Александр Невский приведет на непокорный город монгольские полчища. Вот чего так боялись жители Господина Великого Новгорода! И приведет он не только эти полчища поганых, но и русские полки. Вот в чем была причина такой лояльности к своему князю. Против остатков Русской земли вкупе с монголами город выстоять бы не смог. Недаром, наверно, в святцы Александр попал уже много позже, вот почему его небольшие подвиги в святочном житии расписаны как огромные победы и вот почему в тексте летописей времени Александра вы найдете всего несколько десятков строк, посвященных его деяниям, зато рассказ о переписи, которую устроил в городе Александр, занимает куда больше места. Нет, не была это народная любовь. Это был страх, что сильный и жестокий князь уничтожит город полностью.
«Батыево полчище, — говорит историк, — только зацепило Новгородскую землю во время своей опустошительной прогулки в Руси в 1238 году. Одному Торжку суждено было подвергнуться пожару и всеобщему истреблению жителей. Путь к самому Новгороду не по силам был татарам. Однако, состоявши в связи с покоренной татарами Русью, Новгород не мог совершенно избегнуть необходимости хотя немного хлебнуть из той горькой чаши, которую поднесла судьба русскому миру. Новгород должен был войти в систему подчиненных ханам русских стран и участвовать в платеже выхода победителям. Новгород не противился этому платежу: он не терял сознания своей принадлежности к русскому миру, и потому должен был отправлять повинность, которая касалась всех русских земель вместе. Притом Новгород не был столько силен, чтобы отважиться раздразнить против себя могущество завоевателей. Этот платеж выхода привязывал его к особе великого князя, который был посредником между ханом и князьями и русским народом всех подчиненных земель. Александр до конца жизни (в 1262 г.) не переставал иметь непосредственное влияние на управление Новгородом, и когда сам не был в Новгороде, то оставлял там подручником другого сына, Дмитрия. Новгородцы по его приказанию ходили в походы, он посылал им и других подручных князей на помощь с войском».
Итак, что ж мы все-таки имеем? Непрестанный контроль за настроениями в городе, обработанных лаской и милостями бояр из проалександровой партии, постоянного контролера и доносчика в отсутствие князя, карательные меры, если будет недовольство, и — наконец — выплату выхода, который был распределен на всех жителей, поскольку они были переписаны. Откуда бы у Александра Ярославича, не боявшегося выступить против немцев и шведов, такая нежность к завоевателям монголам? Костомаров видит ее рождение во время посещения Александром Орды.
«Александр приехал в Волжскую Орду вместе с братом Андреем в 1247 году, — пишет он, — тогда, по смерти Ярослава, достоинство старейшего князя оставалось незанятым и от воли победителей зависело дать его тому или другому. Монголы жили тогда еще совершенно кочевою жизнью, хотя и окружали себя роскошью цивилизации тех стран, которые они покорили и опустошили. Еще постоянных городов у них на Волге не было; зато были, так сказать, подвижные огромные города, состоявшие из разбитых по прихоти властелина кибиток, перевозимых на телегах с места на место. Где пожелает хан, там устраивался и существовал более или менее долгое время многолюдный кочевой город. Являлись ремесла и торговля; потом — по приказанию хана — все укладывалось, и огромный обоз в несколько сот и тысяч телег, запряженных волами и лошадьми, со стадами овец, скота, с табунами лошадей, двигался для того, чтобы, через несколько дней пути, опять расположиться станом. В такой стан прибыли наши князья. Их заставили, по обычаю, пройти между двумя огнями для очищения от зловредных чар, которые могли пристать к хану. Выдержавши это очищение, они допускались к хану, перед которым они должны были явиться с обычными земными поклонами.
Хан принимал завоеванных подручников в разрисованной войлочной палатке, на вызолоченном возвышении, похожем на постель, с одною из своих жен, окруженный своими братьями, сыновьями и сановниками; по правую руку его сидели мужчины, по левую женщины. Батый принял наших князей ласково и сразу понял, что Александр, о котором уже он много слышал, выходит по уму своему из ряда прочих русских князей. По воле Батыя Ярославичи должны были отправиться в Большую Орду к великому хану. Путь нашим князьям лежал через необозримые степные пространства Средней Азии. Ханские чиновники сопровождали их и доставляли переменных лошадей. Они видели недавно разоренные города и остатки цивилизации народов, порабощенных варварами. До монгольского погрома многие из этих стран находились в цветущем состоянии, а теперь были в развалинах и покрыты грудами костей. Порабощенные остатки народонаселения должны были служить завоевателям. Везде была крайняя нищета, и нашим князьям не раз приходилось переносить голод; немало терпели они там от холода и жажды. Только немногие города, и в том числе Ташкент, уцелели.
У самого великого хана была столица Каракорум, город многолюдный, обнесенный глиняной стеной с четырьмя воротами. В нем были большие здания для ханских чиновников и храмы разных вероисповеданий. Тут толпились пришельцы всевозможных наций, покоренных монголами; были и европейцы: французы и немцы, приходившие сюда с европейским знанием ремесел и художеств, — самая пестрая смесь племен и языков. За городом находился обширный и богатый ханский дворец, где хан зимою и летом на торжественные празднества являлся как божество, сидя с одною из своих жен на возвышении, украшенном массою золота и серебра. Но оседлое житье в одном месте было не во вкусе монголов. Являясь только по временам в столицу, великий хан, как и волжские ханы, проводил жизнь, переезжая с места на место с огромным обозом: там, где ему нравилось, располагались станом, раскидывались бесчисленные палатки, и одна из них, обитая внутри листовым золотом и украшенная драгоценностями, отнятыми у побежденных народов, служила местопребыванием властелина. Возникал многолюдный город и исчезал, появляясь снова в ином месте. Все носило вид крайнего варварства, смешанного с нелепой пышностью. Безобразные и нечистоплотные монголы, считавшие опрятность даже пороком, питавшиеся такой грязной пищей, которой одно описание возбуждает омерзение, безвкусно украшали себя несметными богатствами и считали себя по воле Бога обладателями всей вселенной.
Нам неизвестно, где именно Ярославичи поклонились великому хану, но они были приняты ласково и возвратились благополучно домой. Андрей получил княжение во Владимире, Александру дали Киев; по-видимому, в этом было предпочтение Александру, так как Киев был старше Владимира, но Киевская земля была в те времена до такой степени опустошена и малолюдна, что Александр мог быть только по имени великим князем. Вероятно, монголы сообразили, что Александр, будучи умнее других, мог быть для них опасен, и потому, не испытавши его верности, не решились дать ему тогда Владимир, с которым соединялось действительное старейшинство над покоренными русскими землями. Посещение монголов должно было многому научить Александра и во многом изменить его взгляды. Он познакомился близко с завоевателями Руси и понял, с какой стороны с ними ужиться возможно. Свирепые ко всему, что сопротивлялось им, монголы требовали одного — раболепного поклонения. Это было в их нравах и понятиях, как и вообще у азиатских народов. Чрезвычайная сплоченность сил, безусловное повиновение старшим, совершенная безгласность отдельной личности и крайняя выносливость — вот качества, способствовавшие монголам совершать свои завоевания, качества, совершенно противоположные свойствам тогдашних русских, которые, будучи готовы защищать свою свободу и умирать за нее, еще не умели сплотиться для этой защиты.
Чтобы ужиться теперь с непобедимыми завоевателями, оставалось и самим усвоить их качества. Это было тем удобнее, что монголы, требуя покорности и дани, считая себя вправе жить на счет побежденных, не думали насиловать ни их веры, ни их народности. Напротив, они оказывали какую-то философскую терпимость к вере и приемам жизни побежденных, но покорных народов. Поклоняясь единому Богу, с примесью грубейших суеверий, естественно свойственных варварскому состоянию умственного развития, они не только дозволяли свободное богослужение иноверцам, но и отзывались с известным уважением о всех верах вообще. Проницательный ум Александра, вероятно, понял также, что покорность завоевателю может доставить такие выгоды князьям, каких они не имели прежде».
Обращение с князьями в Орде оскорбило Андрея, но оставило Александра совершенно спокойным. Он выбрал свой путь: делать все, что скажут, и делать хорошо. Его современник Даниил (Данило) Галицкий, единственный русский король (так уж получилось), выбрал другой путь — путь войны.
Еще совсем юношей он принял участие в страшном для русских князей сражении на реке Калке. Тогда объединенные силы русских и половцев (за замечательным исключением суздальских князей, не давших свое войско и не явившихся в Киев) были разбиты монгольской конницей. Даниил был ранен, в пылу битвы совсем этой раны не заметил и понял, что «уязвлен», только тогда, когда наклонился, счастливо избежав смерти, чтобы напиться речной воды. Этого позора (бегства), этой обиды (поражения), этого горя (потери тех, кого любил) — он никогда не простил монголам.
Даниил укреплял как мог свои наиболее сильные юго-западные города — Галицко-Волынскую Русь. Ему удавалось даже на протяжении нескольких лет отбивать (!) атаки монгольских войск, он наносил стремительные удары по своим русским князьям, которые выбрали ту же политику, что и суздальские, — подчинение монголам, он в конце концов смог отстоять свою землю, и ему даже казалось, что он смог победить всех своих врагов-соседей (поляков и венгров) и страшных монголов. Но это было не так. Вдруг Батый потребовал Даниила в Орду.
«До сих пор, — говорит Костомаров, — он не считал себя данником хана. Монгольские полчища пока только прошли по Южной Руси разрушительным ураганом, оставивши по себе, хотя ужасные, но скоро поправимые следы. Участь других русских князей, казалось, миновала Данила. Но не так вышло на деле, как казалось. В 1250 году прибыли послы от Батыя с грозным словом: „Дай Галич!“ Данило запечалился. Занятый беспрестанными войнами со своими соперниками, он не успел укрепить городов своих и не был в состоянии дать отпор татарскому полчищу, если бы оно пошло на него. Обсудивши свое положение, Данило сказал: „Не дам полуотчины своей, сам поеду к хану“. В самом деле, Данилу приходилось, уступивши Галич, не только потерять землю, приобретенную такими многолетними кровавыми усилиями, нс ему угрожала большая беда: отнявши Галич, монголы не оставили бы его в покое с остальными владениями; и потому благоразумнее было заранее признать себя данником хана, чтобы удержать свою силу на будущее время, когда, при благоприятных обстоятельствах, можно будет заговорить иначе с завоевателями Руси. 26 октября выехал Данило в далекий путь. Проезжая через Киев, Данило остановился в Выдубицком монастыре, созвал к себе соборных старцев и монахов, просил помолиться о нем, отслужил молебен архистратигу Михаилу и напутствуемый благословениями игумена сел в ладью и отправился в Переяславль. Здесь встретили его татары. Ханский темник Куремса проводил его в дальнейший путь. Тяжело и страшно было ехать Данилу. С грустью смотрел он на языческие обряды монголов, владычествовавших в тех местах, где прежде господствовало христианство. Его страшили слухи, что монголы заставят православного князя кланяться кусту, огню и умершим прародителям. Следуя по степи, доехал он до Волги. Здесь встретил его некто Сунгур и сказал: „Брат твой кланялся кусту, и тебе придется кланяться". „Дьявол говорит твоими устами, — сказал рассерженный Данило, — чтоб Бог загородил твои уста и не слышал бы я такого слова!" Батый позвал его к себе, и, к утешению Данила, его не заставляли делать ничего такого, что бы походило на служение идолам. „Данило, — сказал ему Батый, — отчего ты так долго не приходил ко мне? Теперь ты пришел и хорошо сделал. Пьешь ли наше молоко, кобылий кумыс?" — „До сих пор не пил, а прикажешь — буду пить". Батый сказал ему: „Ты уже наш татарин, пей наше питье. Данило выпил и сказал, что пойдет поклониться ханше. Батый ответил: „Иди". Данило поклонился ханше, и Батый послал ему вина со словами: „Не привыкли вы пить кумыс, пей вино". Данило пробыл 25 дней в Орде и был отпущен милостиво. Батый отдал ему его владения в вотчину. Родные и близкие встретили его по возвращении с радостью и вместе с грустью: они радовались, видя, что он воротился жив и здоров, и скорбели об его унижении. Вместе со своим князем вся Русская земля чувствовала это унижение, и оно-то прорвалось в возгласе современника-летописца: „О злее зла честь татарская!
Данило Романович, князь великий, обладавший русскою землею, Киевом, Волынью, Галичем и другими странами, ныне стоит на коленях, называется холопом, облагается данью, за жизнь трепещет и угроз страшится!“»
Даниил не простил монголам этого позора. Вернувшись из Орды, он стал искать помощи на Западе. «Данило, — говорит историк, — слишком привык к прежнему строю жизни, чтобы примириться с новым положением. Он был гораздо ближе к европейским понятиям, чем восточные князья. Стыд рабского положения не мог для него ничем выкупаться. Его задушевною мыслью стало освобождение от постыдного ига». Он понял, что пришел час для Киевской Руси, а Даниил был уже великим киевским князем, он стал искать любого союзника, только бы против монголов — биться, биться и биться, пока есть силы. К его несчастью, союзников он не нашел. Папа сделал его русским королем в 1255 году, но не дал лишь одного — войска. В тот же год на земли Даниила пришли монгольские войска. Вел их ханский темник Куремса.
«Куремса, — пишет Николай Иванович, — человек слабый и недеятельный, не трогал долго Данила. Это ободрило русского князя. Он решился отобрать у татар русские города до самого Киева. Литовский князь Миндовг дал обещание действовать с ним заодно. Данило отправил войско под начальством сыновей своих: Шварна и Льва и воеводы Дионисия Павловича. Дионисий взял Межибожье; Лев занял берега Буга и выгнал оттуда татар; отряды Данила и Василька завоевали Бологовский край, а Шварно овладел всеми городами на восток по реке Тетереву до Жидичева. Белобережцы, чернятинцы, бологовцы, со своей стороны, прислали послов своих к Данилу, но город Звягель, обещавший принять к себе Данилова тиуна, изменил и не сдавался. Данило сам отправился вслед за своим сыном Шварном, взял Звягель приступом и расселил его жителей. В это время литовцы, вместо того чтобы помогать Данилу и идти с ним по обещанию к Киеву, начали грабить и разорять его владения около Луцка, совершенно неожиданно для Данила. Посланный против них дворский Олекса наказал их жестоко, загнав и потопивши в озере. Но измена литовцев остановила дальнейшие движения Данила. Вражда татарам была объявлена. Силы Куремсы двигались на Луцк, но этот город стоял на острове, и жители заранее истребили мост; татары через реку Стырь хотели пускать камни в город, но поднялась сильная буря и изломала их пороки. С тех пор Куремса не нападал на Данила. Но в 1260 году на место Куремсы был назначен другой темник, по имени Бурундай, человек суровый, воинственный». Бурундай потребовал от Даниила разметать укрепленные им же города. Сыновья Даниила подчинились. Когда король об этом узнал, он понял, что своими силами победить огромное войско не сможет. Он больше никогда не ездил в Орду, никогда не признавал власть папы, отказался именовать себя королем, а через четыре года его не стало в городе Холм, который войско Бурундая так и не смогло взять.
«В судьбе этого князя, — писал историк, — было что-то трагическое. Многого добился он, чего не достигал ни один южнорусский князь, и с такими усилиями, которых не вынес бы другой. Почти вся Южная Русь, весь край, населенный южнорусским племенем, был в его власти: но, не успевши освободиться от монгольского ига и дать своему государству самостоятельного значения, Данило тем самым не оставил и прочных залогов самостоятельности для будущих времен. По отношению к своим западным соседям, как и вообще во всей своей деятельности, Данило, всегда отважный, неустрашимый, но вместе с тем великодушный и добросердечный до наивности, был менее всего политик. Во всех его действиях мы не видим и следа хитрости, даже той хитрости, которая не допускает людей попадаться в обман. Этот князь представляет совершенную противоположность с осторожными и расчетливыми князьями Восточной Руси, которые, при всем разнообразии личных характеров, усваивали от отцов и дедов путь хитрости и насилия и привыкли не разбирать средств для достижения цели». Воистину так. Племя Ярославичей (исключая одного брата Александра — Андрея) это отлично доказало на собственном примере.
Московские князья на новгородском столе
Еще отец Александра Ярослав, который отдал монголам буквально на уничтожение своего брата Юрия, ожидавшего напрасной помощи, сразу понял, как надо правильно вести себя с монголами, чтобы заслужить их доверие и добиться желанного права на великое княжение. Так же поступил со своим братом Андреем и Александр — он наслал на посмевшего противиться монгольской силе Андрея объединенное русскомонгольское войско.
1247 год Отъезд Андрея и Александра Ярославичей в Орду, оттуда в Каракорум
1249 год Передача киевского престола Александру Невскому
1249 год Возвращение Андрея Ярославича из Каракорума; занятие им владимирского великокняжеского престола
1252 год Свержение Андрея Ярославича, князя Владимирского, братом Александром Ярославичем
И не памяти народной хотелось воспеть героя Александра, а его потомкам хотелось сделать образ князя, отдавшего страну в рабство, красивым и полным благолепия. Об этом говорит такой факт, приведенный Костомаровым: когда по смерти Невского на новгородское княжение заступил его сын Ярослав, новгородцы тут же припомнили все злодеяния, которые вершились именем брата Дмитрия и отца Александра, потребовав возвращения свобод. Ярослав согласился: он-то понимал, что лучше обещать, чем выполнять. Первое время так и было, потом новгородцы возмутились и Ярослава прогнали. Но что далее сделал Ярослав? Он отправился жаловаться хану! Только заступничество его брата Василия спасло Новгород от монгольской конницы. Ярослав сделал вид, что поступил неправильно, и просил прощения, но его все равно не приняли назад. Вместе с новгородцами против князя встали пригороды — Ладога, Псков, вся Новгородская волость и инородцы — ижора, вожане, корелы. Только митрополиту кое-как удалось примирить готовых драться за свободу жителей Новгородской земли. Примирились на том, что Ярослав Александрович целовал крест на всей новгородской воле, и, будучи великим князем, он поставил своего наместника на Городище, чтобы в его отсутствие следил за делами.
С тех пор так и повелось: новгородским князем считался великий князь, на Городище жил его наместник, а новгородцы имели право брать себе других князей, которым давали в кормление волость и которых ставили во главе новгородского войска. Они, по словам историка, считались князьями меньшего ранга, поскольку не были посажены на столе. Порабощение татарское, говорил он, возвысило положение великого князя, мало-помалу сообщив ему значение государя всей Русской земли. Так что, понятно, остальным князьям оставалось быть просто князьями. Когда эти князья начинали спорить из-за великого княжения, все решалось исключительно просто — спорщики отправлялись в Орду, кого Орда предпочтет, тот и получал ярлык. Новгородцам это ордынское предпочтение стоило независимости в выборе князя, недаром они жаловались на новый порядок такими словами: отовсюду нам горе — тут князь владимирский великий, тут князь тверской, а тут ханские баскаки с войском татарским. По сути, они были вынуждены принимать любого князя, на которого укажет Орда. Сначала Василия Костромского, потом Дмитрия Переяславского, потом Андрея Александровича…
В конце концов князь вообще потерял всякое значение, из свободно выбиравшейся прежде кандидатуры, которая реально управляла городом, он стал некой камуфляжной фигурой, лишним бременем для города. Сложилось двоевластие: с одной стороны, народоправство, выраженное в форме веча, с другой — великий князь, власть которого всеми способами старались ограничить. Это не получалось и раздражало. В лице великого князя новгородцы видели не защитника своих прав, а совсем наоборот — чужеземного господина, надсмотрщика, назначенного Ордой. Из всех русских земель Новгород оказался в самом странном положении: это была земля полузавоеванная, в ней даже остались какие-то свободы, только теперь город не мог проводить самостоятельную политику, он выполнял распоряжения великого владимирского князя. Положение очень обидное и двусмысленное. Может, новгородцы и решились бы что-то изменить, но, во-первых, они упустили время, во-вторых, боялись, что из положения полузавоеванной земли окажутся разом в положении полностью порабощенной, как остальные северо-восточные княжества. Великих князей, номинально управлявших Новгородом, Костомаров назвал господскими приказчиками. Это историческая обида? Нет, это историческая правда. Ничем иным они и не были. Новгороду оставалось только терпеть и ждать. Чего же? Да того, когда приказчики сами станут господами.
Это время началось с победы в Орде московских князей, которых, по привычке извиваться, чтобы не быть раздавленными, новгородцы тут же признали как великих. Новгород был готов признать своим князем любого великого князя, лишь бы этот князь не посягал на его некоторую самостоятельность. Так что они старались заранее предугадать, кого из князей предпочтут в Орде. И случалось — ставили не на ту лошадку. Когда шла борьба между тверским Михаилом и московским Юрием, новгородцы решили, что победа будет за Юрием, так что они еще до получения князем ярлыка приняли к себе его сыновей. И… ошиблись.
Орда предпочла Михаила.
Само собой, Михаил, получив ярлык, тут же пошел наказывать Новгород. Новгородцы приняли решение: не пускать Михаила и биться с монголами. Это было опасное решение, но испытать на практике новгородцам его плоды не пришлось: войско заблудилось в лесах и болотах, так что карательный монгольский отряд с войском Михаила до Новгорода попросту не дошел. Новгородцы ждали второго похода, но им повезло еще раз: в Орде Михаилом остались недовольны, тем временем Юрий женился на сестре монгольского хана и… с монгольским отрядом Кавдыгая пошел на Михаила. Ясно, что тому уж и дела не было до какого-то Новгорода. В конце концов победил Юрий, Михаила убили в Орде, а новгородцы были обласканы восторжествовавшим Юрием.
1318 год Казнь в Орде тверского князя Михаила Ярославича; начало великого владимирского княжения Юрия Даниловича
Эти северо-восточные игры очень беспокоили новгородцев. Сначала они боялись тверских князей, стремившихся соединиться с Литвой и — как думали в Новгороде — отомстить городу за поддержку Москвы. Нужно было выбрать достойный противовес. Как это ни забавно, но союзника в борьбе с Тверью и Литвой новгородцы нашли в том самом орденском рыцарстве, которое бил всего-то век назад Александр Ярославич Невский. Они подписали с орденом договор о мире и взаимопомощи.
Вот ведь какими интересными путями двигается история! Когда вдруг оказалось, что великое княжение досталось тверскому князю Дмитрию, новгородцы еще раз обеспокоились и… стали сближаться с Литвой, против которой собирались воевать вкупе с орденом! Теперь в Новгороде стали появляться литовские князья.
Как только снова победил московский Иван Данилович, новгородцы тут же приняли сторону Москвы! Тверской Александр просился в Новгород, но его, конечно же, не приняли. Проигравший князь бежал в Псков, и псковичи его впустили. Это рассорило Псков и Новгород, но новгородцы твердо держались теперь Москвы: когда Иван Данилович собрался в Орду, вместе с ним поехало в дар монгольским ханам новгородское серебро, на которое и было приобретено великое княжение. Благодарный Иван Данилович с ярлыком на это княжение явился в Новгород и привез митрополита Феогноста, который из Новгорода грозил непокорному Пскову за то, что тот посмел укрыть Александра. Вместе с московским войском новгородцы даже отправились брать Псков, только Александра там уже не было — не желая причинять горожанам беды, тот отправился в Литву. Так что, если новгородцы и рыли себе яму, то рыли они ее очень старательно.
1332 год Начало борьбы Ивана Калиты с Новгородом за «дани новгородские»; взятие Торжка
Только благодаря новгородским деньгам Москве удалось так быстро и так качественно победить своих соперников в Орде. Скоро конкурентов московским князьям вовсе не стало. И теперь новгородцы стали пожинать то, что сами же и посеяли. Московские князья смотрели на Новгород как на отличную дойную корову, которую гораздо приятнее держать в личном хозяйстве, чем отпускать гулять на сторону. Достигнув искомой власти, Иван Данилович сразу потребовал с Новгорода закамского серебра, то есть новгородской дани с Закамской земли. Новгородцы отказали, но Данилович не отставал. Он по традиции захватил Торжок. В городе стали ожидать голода. Тут же мнения горожан разделились: одни считали, что лучше уступить великому князю, другие предлагали призвать на подмогу литовское войско. Сначала все же послали к Ивану Даниловичу, чтобы покончить дело миром. Московский князь посольство спровадил с отказом. Тогда, уже в Переяславль, послали своего владыку и предложили князю пятьсот рублей отступных, чтобы только ушел из новгородских волостей. Князь снова ответил отказом. Тут уж новгородцы рассердились и послали в Литву за князем Наримунтом.
Сын великого литовского князя Гедимина Наримунт был посажен новгородцами на стол по всем городским правилам, то есть так, как положено было сажать князей прежде. «Новоизбранному князю, — пишет Костомаров, — дали в кормление, в отчину и в дедину, и — с правом это кормление передать потомкам, — Ладогу, Ореховский городок, корельский город с корельскою землею, и половину Копорья». Горожане присягнули ему на верность как один человек. Но тут, как говорит историк, оказалось, что князь ожиданий не оправдал, тогда подняла голову партия, которая была за московского князя, тем более что этот князь только что вернулся из Орды с подтверждением своего статуса. Думается, однако, что не Наримунт ожиданий не оправдал, а московские патриоты и шпионы Ивана Даниловича приложили все усилия, чтобы не выпустить богатые новгородские земли в сторону ненавистной им Литвы. Когда к Ивану Даниловичу отправили третье посольство, он сразу оказался куда как милостивее. На время он даже забыл о закамской дани. Новгородцы тут же указали Наримунту на выход, после чего произошло несколько набегов литовцев. Известно, что новгородцы с московским войском ходили эти набеги отражать.
Но стоило лишь Ивану Даниловичу устранить литовскую опасность, сразу же он вспомнил о закамском серебре! И снова новгородцы страшно рассердились и поссорились с московским князем. Тот двинул войско на Заволочье. Новгородцы отдавать закамскую дань не желали, они снарядили посольство в Литву к Наримунту, но обиженный князь больше не хотел иметь дела с клятвопреступниками: он не только не пришел с войском, но и своего сына отозвал из Орешка, где тот держал оборону против шведов. Новгородцам пришлось идти без литовской помощи, впрочем, Ивана они выгнали из своего Заволочья, но ссора на этом не утихла. Скоро, ссылаясь на распоряжения хана Узбека, Иван потребовал с Новгорода двойной дани (очевидно, в отместку за закамское серебро). Новгородцы ответили отказом. Князь вывел своего наместника с Городища и объявил городу войну. Только смерть Ивана Даниловича спасла Новгород от этой опасности.
Его сын Семен, который в Орде получил ярлык без новгородской помощи, сразу же продолжил исполнять заветы отца — занял всю Торжковскую волость. Новгородцы отправили войско выручать Торжок, но оказалось, что жители Торжка не хотят быть под новгородцами и предпочитают московского князя, тем более что теперь это был уже не просто великий князь владимирский, а великий князь всея Руси, — такой титул принял Семен. Кое-как новгородским послам во главе с владыкой удалось уладить вопрос о Торжке миром: Торжок остался за Новгородом, но дань с Новоторжковской области и черный бор со всей Новгородской земли великому князю всея Руси отдать пришлось. В целом при Семене Новгород жил достаточно спокойно, но теперь горожане вдруг осознали, что для них означает усиление Москвы. Так что после смерти Семена они решили поддержать суздальских князей, претендовавших на ярлык. Новгородцы надеялись, что если будет восстановлена смена князей, то хотя бы княжеские распри помогут городу избежать жесткого давления всегда побеждающей стороны.
Но они опоздали. Поддерживать распри нужно было куда как раньше. Теперь время распрей ушло, в Орде привыкли выбирать лояльных и безопасных московских князей. К власти пришел брат Семена Иван. Его власти новгородцы так и не признали. Семь лет, пока Иван княжил, Новгород отказывал ему считаться новгородским князем. Они были обрадованы, что в 1361 году Орда выбрала вдруг не московского, а суздальского князя Дмитрия Константиновича, но их ожидало глубокое разочарование: тот вынужден был уступить княжение Дмитрию Ивановичу, московскому князю.
Поделиться книгой: