Финляндская революция

Последние сражения красных отрядов на северном и западном фронтах.

Воспоминания.

Происходившая в Финляндии революционная борьба пролетариата может дать по многим причинам повод для широких исследований. Нижеподписавшийся, принимавший активное участие в последних событиях нашей борьбы в Сатакунта и во всё время Эвакуации в окрестностях Бьернеборга до самого Лахти, часто думал и вспоминал во время тюремного заключения именно об этих плачевных событиях нашей революционной борьбы. Постараюсь здесь, поскольку это в моей власти, внести несколько света в эти события.

Положение на фронте в Сатакунта.

Вначале революции положение рабочих и Красной гвардии было здесь ненадёжно. Владельцы крупных поместий в Сатакунта и вообще сильные крестьян­ские элементы вооружались уже с лета с ног до головы. В Бьернеборге в т.н. роте Геллекса содержался постоянный белогвардейский отряд в 100 человек. Этот отряд получал постоянное жалованье. Такие же “постоянные правительственные войска” находились и в других более крупных фабричных местностях провинции Сатакунта. Неудивительно поэтому, что и в начале революции, когда у рабочих гвардий не было ещё совсем оружия, положение казалось слабым. Несмотря на это наша гвардия выступила открыто и решительно. Белогвардейцы не считали поэтому удобным располагаться вблизи железных дорог и фабричных местностей, но направились на север, установив свои главные квартиры в Канкалия, Лавна и в лежащих на север от этих мест приходах. Наш фронт и передвинулся немедленно, как только мы получили оружие, именно в эти местности и продержался, не считая по временам происходящих изменений, в главных чертах в таком виде до конца. Что белогвардейцы считали Бьенеборг и Мянтилуето очень важными позициями, в этом нет никакого сомнения. Вблизи этих мест и происходили ожесточённые сражения, так же, как и вблизи железнодорожной линии Бьернеборг - Таммерфорс. Красная армия держалась так отважно, что чем дальше продолжались сражения, тем твёрже наше положение становилось на этом фронте.

Немного ранее осады Таммерфорса главный начальник фронта в Сатакунта Залминен попалв Таммерфорс и осталсятам на всё время осады. После этого наш фронт оставался с неделю без настоящего руководства, и положение заметно изменилось. Белые предпринимали, сжимая в то же время день за днём всё больше вокруг Таммерфорса, сильные атаки в окрестностях Хякенкюро, Икализи и Лавиа. Наши отряды были принуждены отступить, удерживая всё же твёрдо за собою позиции отступления. 3-го апреля редактор газеты “Социал-демократ” принял на себя, с согласия окружного штаба и гвардии, главное командование на фронте. С этих пор положение на фронте опять начало изменяться к лучшему. Многие захваченные пункты были взяты опять обратно и настроение отрядов становилось заметно бодрее.

Положение на Таммерфорском фронте обострялось всё же с каждым днём, становилось всё более и более серьёзным. Между 21 и 26 числами марта белогвардейцы окружили совершенно цепью Таммерфорс, так что 26-го и ст. Сауро оказалась в руках белых, пробыв2-3 дня “беспартийным местом”, когда в этой местности, несмотря на то, что оно являлось столь важным пунктом, не было ни белых, ни красных. Это обусловливалось трусостью местной Красной гвардии.

Приказ об эвакуации.

Вообще расположенным в Сатакунта войскам давалось - пусть будет это сказано здесь прямо - очень мало сведений об общем положении в стране. После того, как Таммерфорс оказался осаждённым, сведения прекратились почти совершенно, так как телефонные провода были перерваны и сообщение вообще затруднено. Носились слухи о приходе немцев в Финляндию, но в то же время приходили известия, что это не немцы, а переодетые в немецкую форму белогвардейцы. Никаких достоверных оффициальных известий не давалось на этом фронте даже начальству Красной гвардии. Понятно поэтому, что приказ об эвакуации и отступлении вызвал большое замешательство как в войсках, таки среди начальства, когда этот приказ принялись осуществлять. Положение на фронте было хорошее, и у войск не было никаких сведений о том, как и с каким успехом сражались товарищи в других местах Финляндии. Когда таким образом начали осуществлять отступление, то среди войск возникло вскоре подозрение, что “руководители изменяют”… Поневоле, неохотно, со слезами на глазах было начато отступление, с постоянным подозрением в душе, что за отступлением скрывается какая-нибудь “сделка”. Отступление на войне является вообще одной из самых трудных задач, но из-за такого настроения войск оно становилось и того труднее.

Когда соответствующая подготовка у отступлению была сделана, то Уксила дал, выслушав до этого в Бьернеборге мнение членов штаба и более видных начальников, приказ об отступлении. Собрание постановило, насколько я помню, 13-ю голосами против 9, что приказа об отступлении необходимо слушаться. Прочие 9 членов собрания считали удачу отступления невозможною и думали, что окажут лучшую услугу отрядам Тойяла и прочих мест южной Финляндии, зарывшись в Бьернеборг и стянув к себе значительные силы белых. Приказ главного начальника Уксила всё же не зависел от той позиции, на которую встанет или не встанет собрание, как он и сообщил на собрании. Отступление было начато в Бьернеборге 11-го числа, так что 13-го город был совершенно оставлен красными. До этого уже отряды Або и Раумо оставили свои места. Теперь после случившегося причиною печального конца отступления стараются выставить то обстоятельство, что Бьернеборгские войска не исполнили достаточно быстро приказ об отступлении. Но это дело имеет и другую сторону. В приказе об отступлении требовалось уничтожение всего такого имущества, от которого белые могли получить пользу. ВЫ то же время было приказано, чтобы с собой были взяты все необходимые технические и проч. приспособления, а также хлебные запасы. Из них накопилась всё же такая масса товаров, что отступление оказалось в полной зависимости от движения обоза. Технические и прочие подобные материалы были оставлены всё же в пути позади, но зато хлеба и прочего продовольствия накопилось там больше. (Тогда и нижеподписавшийся заметил, что если бы всё то безграничное множество хлеба, которое было найдено в Сатакунта, было известно продовольственным комиссарам, то положение в Финляндии было бы в значительной степени другое, чем к которому мы привыкли. В одном лишь Гуйттизи было найдено хлеба на много миллионов). Обоз должен был двигаться по шоссе во время распутицы. В этом была одна из причин, задержавших движение. Кроме того враг следовал всё время за нашими отрядами по пятам. Приходилось задерживать его действия и защищать отступающие отряды. Приходилось считаться и с чисто военно-техническими причинами, имеющими местный характер, обстоятельствами. Неудивительно поэтому, что при таком стечении обстоятельств, и так как о положении, о действительном положении наших войск в других частях страны, мы имели и пкти лишь недостаточные и в большей части недостоверные и неправильные сведения, - что отступление произошло поэтому слишком поздно. Когда отряды провинции Сатакунта прибыли через Кокемяки и Гуйттизи в Пункалайтун и в Урьяла, то мы получили возможность вступить в более близкую связь с находящимися в Тойяла штабом северного фронта. Но тогда дела уже были в пло­хом состоянии. Для доказательства того, как плохо приходили известия, упомянем здесь, что наш штаб лишь прибыв в Пункалайтун 15-го апреля, узнал, что Гельсингфорс взят окончательно уже 13-го числа, т. е. в тот же день, когда наши отряды выступили из Бьернеборга.

Недостаток хлебных припасов у отрядов Красной гвардии вообще принудил нас везти всё множество хлеба, взятого нами в Сатакунта, на юг, а это отняло много времени. Части бьернеборгских отрадов были посланы, правда, на помощь наших отрядам в южной Финляндии уже из Лаутгакюля под руководством редак­тора Ф. Коскимена. Так же поступали и во всё время пути по мере того, как ши­рокий фронт сокращался.

Прорыв фронта к Тюрвиси вызвал замешательство, хотя отступление вообще происходило твердо и успешно. Мост, ведущий через реку Кокемяки, являлся един­ственным проходом, по которому могли переходить крупные отряды и можно было перевозить технические принадлежности на юг. По :этому пути и отступали наши отряды, но под таким сильным огнем белых, что мост нельзя было уничтожить. Благодаря этому белые получили возможность идти за нами и преследовать нас во всё время отступления. Упомянутая река Кокемяки была во всё время пути твёрдой защитой нашего отступления, после того как мы от железной дороги свернули вглубь страны.

Когда бьернеборгские отряды прибыли 19-го апреля в Урилла и оттуда переправились на поездах в Тавастгус, то этим закончилось самостоятельное от­ступление войск Бьернеборга и Сатакунта.

Отряды ещё в порядке.

До Урьяла и Тавастугуса войска Сатакунта находилась ещё в полной боевой способности. Эта поддержка боевой способности и имелась в виду во всё время отступления, и отчасти по этой причине наше отступление не произошло так быстро, как отступление отрядов Або и Раумо. Но зато у войск, выступивших из этих мест, и не было по прибытии на восточные пункты более боевой способности, в то время как бьернеборгские отряды составляли ещё в Тавагусте целые роты, в которых насчитывались около 4.000 человек. Как я уже заметил, отступление является, на мой взгляд, одним, из самых трудных военных манёвров. У нас во всяком случае оказалось это. Трудно было удержать целость отрядов во время такого неопределённого отступления, особенно, когда отряды не были хорошо организованы и кроме того не привыкли и дисциплине и порядку. Это было замечено ещё в Тавастусе. Всё отступление превратилось здесь в какое-то хаотическое состояние. Лишь некоторые лучшие гельсингфоргские отряды, как, напр., А–рота, милиция, каменщики, члены гимнастического общества Юро, и лучшие бьернеборгские провинциальные роты держались вместе и сохранили вполне свою боевую способность.

Немцы начинают появляться.

Высадившиеся в Финляндии немцы завладели станцией Карие 8-го апреля. Туда были отправлены против них абоские отряды, насколько я помню, абоские милиционеры. Силы немцев были всё же так велики, что нашим пришлось отступить и оставить местность в руках немцев. Отсюда немцы продолжали движение на Гельсингфорс, завладев Чурколотом и Лохья 11- 13 апреля. На укреплениях около Гельсингфорса не было оказано особенного сопротивления.

Завладев Гельсингфорсом, немцы направились на север вдоль железной дороги. Наши местные отряды оказывали, правда, по всему пути посильное сопротивление., но это не помешало немцам овладеть важной станцией Рихимяки, насколько я помню, в ночь на 21 апреля.

Это падение Рихимяки носило прямо катастрофический характер. Большие отряды наших красных войск были отправлены туда с севера, а именно из Такастгуса и Тойала. Но руководящий в то время делали в Рихимяки не был спо­собен создать организованной обороны. Деятельнось была разрозненная, да и вряд ли даже пытались на самом деле оборонять этот важный узловой пункт, через который северные отряды должны были отступать на восток и который таким образом должен был быть в наших руках во что бы то ни стало. Нашими отрядами овладела уже тогда “немцебоязнь”, которая особенно у более плохих элементов отнимала совершенно охоту бороться.

От Рихимяки отрады бежали в полном беспорядке по направлению к северу и востоку вдоль железных дорог. Скопившиеся на станциях огромные количества хлеба и прочих товаров достались в руки белогвардейцев и немцев. Немцы и белогвардейские банды преследовали с неимоверной быстротой отступавших красных. Рюттюлю была оставлена совсем без обороны. Лишь в Леппакоски была об­разована оборонительная линия, но и эта позиция не была достаточно сильно укреплена, как ни важно было теперь, после того как станция Рихимяки была взята, удержать для отрядов, идущих с севера из Лехцяла. Тавастгус, так как оттуда шла единственная шоссейная дорога в Лахти, куда отряды имели намерение стянуться. Из штаба северного фронта посылались отряды целыми поездами через Тавастгус в Лениякоски и Туренин. Но так как эти поезда были совершенно не разобраны (в них имелись обозы с хлебом, пушки, боевые припасы, пишущие машины. лошади, телеги и вообще всевозможный товар вперемежку, то опять не вышло ничего особенного. Двор станции в Тавастгусе был переполнен такими вагонами, гвардейцам пришлось идти пешком, так как поездов не хватало и так как вообще всё уже. в Тавастгусе было в беспорядке. Беспорядок усиливали ещё собравшиеся туда н огромном количестве беженцы, которых пришло особенно много из Або и Payмо, хотя из последняго места, которое находилось в тесной связи с бьернеборгским штабом, было ясно запрещено брать с собою женщин и детей.

Захват Тавастгуса.

Уже немедленно после взятия Рихимяки военные действия передвигались день за днём всё ближе и ближе к Тавастгусу; Лемиякоски и Туренки были сданы 24-го и 25-го. Едва-едва успели перевести отрады с Лемияловского фронта в Тавастгус, как уже белые появились перед городом с южной стороны. Для того, чтобы задержать движение северных белогвардейских отрядов, была образована цепь в Парола. Эта цепь должна была охранять эвакуацию Тавастгуса от наступающих белогвардейских отрядов, освободившихся с Лемияловского фронта, и потом отступить быстро, в то время когда Туренки yдерживались в наших руках, к Тавастгусу, a oттуда на дорогу, ведущую в Лахти, которую охраняли находящиеся в Сюрвентака, отряды из белых, наступающих со стороны Хаухе.

Но так как мы не были в силах удержать Туренки достаточно долго в своих руках, то этот расположенный в Парола отряд оказался отрезанным, ибо и собравшимся в Тавастгусе отрядам пришлось спешно и в самом большом беспо­рядке отступать на дорогу, ведущую в Лахти. Наши последние отряды выступили из Тавастгуса 26-го и тогда им пришлось уже сражаться против белогвардейцев, которые старались пулеметным огнём задержать их отступление. При этом были убиты и многие беженцы, так как белые не щадили и беженских масс. Причиной столь быстрой сдачи Туренки и Тавастгуса. если не принимать во вни­мание тогдашнего плохого состояния войск, было то, что в Янаккала не было послано достаточно сильного передового отряда. К этому пути, на который со стороны тавастгустского штаба не было обращено достаточно большого внимания, приближались с юга немцы, которые пробралась в тыл наших отрядов, находящихся вТуренки, и застали их врасплох.

Расположение наших отрядов.

Во время падения Тавастгуса наши отряды были расположены приблизительно следующим образом: около тысячи человек находились а Парола и были совершенно отрезаны от прочих отрядов; на восток от Рихимяки отступившие от­ряды находились вблизи Лахти, а более мелкие отряды - на станциях Лаппила, Ярисля и Хоррала; один батальон стоял в Сурьянтака остальные, не считая более мелких отрядов, на дороге между Лахти и Тавастгусом.

В Коски мы принялись потом разстанавливать отряды на отдельные важные узловые пункты шоссейных дорог для зашиты упомянутой важной дороги. По этой дороге отправлялись отряды как на юг, так и на север. В это время уже в окрестности Лахти, в Океройзи и в Ялкаранта, собрались небольшие группы беженцев, разбитые роты и отдельные красногвардейцы, так что тогда уже, пожа­луй, всего красногвардейцев было в окрестностях Лахти около трех тысяч. Здесь образовалась даже в своём роде цепь, так как в Лахти находились белые, кото­рые захватили этот город совсем шутя из рук наших гвардейцев - не помню точно числа - во время взятия Рихимяки.

Красногвардейские отряды собираются в Океройзи.

С каждым днём собирались в Океройзи и в ближайшие деревни провинции Хоррала все более крупные красногвардейские отрады, беженцы, женщины и дети со всевозможным скарбом. Всё находилось в хаотическом беспорядке. Гвардейцы и штабы были в разброде.

Начальником над нашими отрядами оказался неожиданно здесь, на “Лахтинском фронте” В. Элоранта, в то время как в деревне Везала находился в некотором роде штаб. Недоставало систематических действий и определённого плана. Собравшиеся здесь начальники Красной гвардии и некоторые известные партийные товарищи устроили потом 27-гo или 28-го общее совещание, на котором обсуждалось общее положение и вопрос о том, что следует предпринять, чтобы выбраться из безнадежного положения? Всё собрание держалось того мнения, что необходимо общими силами и до конца стараться прорваться сквозь фронт. Следует заметить, что путь отступления наших отрядов на восток открывали в Лахти передвинутые туда из Ловизы отряды немецких егерей и с севера по восточному берегу озера Найянно из Хейнола и Ваксю пришедшие белогвардейские отряды. На юге в наших руках находилась собственно лишь часть железной дороги, а именно - линия Ярвеля - Океройзи. На востоке армия белых пробралась уже из Хаухе в деревню Сюрьянтаус. С севера особенного давления на наши войска не оказывалось.

При таком стечении обстоятельств собрание выбрало начальником Красной армии тов. Ганноса Уксила. В виде плана наступления был предложен набросанный товарищем В. Элеранта и потом дополненный проект прорыва сквозь фронт. По этому проекту главиые силы следовало направить от полустанка Океройзи на дорогу, ведущую в Рихимяки и деревню Симолы, в то время как самый маленький, но надёжный отряд для защиты наступления главных сил прорвёт находящиеся на дороге, ведущей от станции Херрала в Пеннала, менее значительные белогвардейские силы. В то же время стоящий на левом фланге отряд с высот, находящихся на дороге, ведущей из деревни Ялкаранта и Хералла в Лахти, предпримет наступление на самый город. Действия этого последнего отряда считалась собственно лишь вспомогательным наступлением. Если бы наступление было осуществлено по этому плану, то железная дорога Ловиза - Лахти была бы, по моему мнению, перерезана, и этим было бы задержано получение помощи с юга, после чего, наступая с юга, запада в востока, были бы занято Лахти. Совещание все же считало нудным изменить план таким образом, что главные силы направляются против Лахти прямо с запада от деревни Ялкаранта и на казарм Херрала. Этот проект и был потом одобрен, после чего принялись его осуществлять.

Но он всё же не удался, как видно из последствий. У белогвардейцев были собраны на левом фланге, на находящихся перед городом холмах, главные силы, и когда наши главные отряды выступили против них, то удалось лишь на время завладеть первыми окопами и позициями белых (пожалуй, вернее - позициями нем­цев). Особенно отличались в этой смертной атаке гельстингфорская А-рота, петроградцы, “старые солдаты”, рота гимнастического общества Юрю, милиция и каменщики, причём состав всех этих отрядов сократился в общем до нескольких десятков человек.

Центр же не мог, будучи слишком слаб, пробиться достаточно далеко по направлению к Рихимяки, но пришедшие из Херрала два бьернеборгских батальона одни пробились сквозь фронт, причём это обошлось отраду в 60 человек павших и раненых.

После того, как наше наступление на левом фланге и в центре не удалось, белые начали переводить свои силы в центр, откуда предприняли свою окончательную атаку, вызвав в наших рядах полное замешательство и неохоту сра­жаться. Больше ничто уже не могло удержаться, никто не хотел продолжать борьбу. Посланные в цель красноармейцы возвращалась бегом назад большими группами. Это произошло вечером 30-го апреля. Между тем в Ялваранта одиночные красноармейцы продолжали ещё поддерживать пулемётный и ружейный огонь всю ночь на первое мая и даже ещё в следующее утро, но так как центр не был защищён, то и эти до последнего сражавшиеся отряды принуждены были сдаться.

Какова была потом эта сдача? Сотни, даже тысячи сдавшихся в плен и без­оружных красногвардейцев были расстреляны. Особенно отличались в этой работе палача германские солдаты, Позже рассказывалось, что сдавшихся безоружных красногвардейцев было расстреляно в окрестностях казарм Херралы, Лахти и Океройзи около 3-4 тысяч.

Вся надежда пробиться на восток, чтобы соединиться с находившимися там отрядами, была таким образом потеряна.

Ещё 1-го и 2-го мая сражались наши отряды в Коски, Сайраккала и в де­ревне Вихатту против во много раз превосходивших сил неприятеля. Части из ос­тавленных в Парола отрядов удалось пробиться через Хаухо и Тулос к арьергарду отступавших. Весть о сдаче наших войск у Лахти не произвела на эти отряды удручающего впечатления, но сражалась они, как уже упомянуто, ещё два-три дня позже. Впрочем, они напрасно проливали свою кровь, ибо под городом Лахти была уже решена участь западного фронта финляндской Красной гвардии.

Раар.

Последние сражения весною 1918 года.

(Перевод первой главы из финской брошюры “Буржуазный террор в Финляндии”).

После того, как стало ясным, что против финляндского революционного пролетариата весною 1918 года выступили также обученныя банды палачей германского империализма, не могло уже тогда быть целью продолжения революционной борьбы нанесение решительного поражении финско-шведско-немецким белогвардейским массам. Количество последних, их военно-технический порядок и военное руководство давали им настолько значительное преимущество сравнительно с нашей Красной гвардией, что состязание было бы безнадёжно. Наша Красная гвардия и получила приказ, сражаясь, отступать по данным директивам на восток.

Но это отступление всё же не удалось. Данный приказ об отступлении не исполнялся с той точностью, которая являлась необходимою. На тех фронтах, где положение казалось твердым, в приказ даже не верили и не приводили его вовремя в исполнение. Там же, где положение считалось ненадёжным, приказ исполнялся. Но сопротивление или промедление других мешало в необычайной степени исполнению приказа и в этих местах. Лишь слишком поздно было понято на всех частях фронта действительное положение дел. Таким образом вместо организованного военного отступления, которое могло бы - как рассчитывали - спасти десятки тысяч революционных борцов, образовалось беспорядочное бег­ство и безнадежные последние сражения. Даже вызывающее восторг геройство, которое проявлялось во многих из этих сражений, но могло уже более спасти нашей гвардии от страшной гибели.

Немцы высадились в Ганге, взяли Экенес и продвинулись сразу до станции Карно. Находящиеся около Гельсингфорса батареи местечка Альберта оказались вскоре в руках немцев, и Гельсингфорс подвергся бомбардировке как со стороны cyши, так и со стороны моря. На улицах города происходили кровавые бои.

Белогвардейский порядок начал теперь проявляться в южной Финляндии в резком виде. Свои, финляндские, белогвардейцы проявили особенную жестокость. Во время боёв на улицах Гельсингфорса они принуждали женщин и детей идти перед собою с поднятыми вверх рунами. Когда руки уставали, то они могли опускать их на голову. Таким образом палачи мучили несчастных целых пять часов, Вначале было женщин и детей в рядах около 150 человек, но после окончания уличных схваток их опасалось в живых лишь 50. Больше всего женщин и детей пало на так называемом мосту в Гельсингфорсе, отделяющем центр города от рабочих кварталов. Белогвардейцы требовали, чтобы находящиеся по ту сторону моста в оборонительной позиции красногвардейцы сдались в течение получаса. Красные ответили отказом. Началось сражение. Белые принудили женщин и детей идти впереди. Хватающие за сердце стоны несчастных матерей и детей покрывали треск пулеметов и ружейные залпы. Но никто не мог их вырвать из рук жестоких палачей. Грудами остались их трупы на мосту взывать о смерти и мести буржуазии.

C такою же жестокостью действовали белогвардейцы при взятии так называемых Абоских казарм в Гельсингфорсе. В эти казармы собралась большая масса женщин и детей, бежавших из окрестностей города. Окружив казармы, белогвардейцы не выпускали оттуда беглецов, которые все погибли от пуль, задохнулись в дыму или сгорели. Долго ещё после этого страшного избиения из казарм нёсся тяжёлый трупный запах.

Во время сражений в Гельсингфорсе больше всего пострадал прекрасный дом рабочего общества. 12-го апреля, когда немцы пришли в Гельсигфорс, они пустили снаряд в покрытую медью башню рабочего дома. Так как защитники не сдались, то ещё и на следующий день бомбардировали дом. В результате дом сгорел изнутри. В рабочих кварталах Германни и Каллио сгорело несколько домов.

В табачной фабрике Боргстрема засело около 175 работниц, которые сражались отважно против сухопутных белогвардейских и морских немецких сил. Рассказывают, что почти все эти отважные женщины пали. Вo время зашиты ра­бочих кварталов Серияса (рабочая часть города в Гельсингфорсе) также отличались главным образом девушки обществ молодёжи.

Газета „Свенска Дагблат” рассказывает, что при взятии Гельсингфорса было поймано 40 „красных женщин”. Рассказывают, что у них было оружие и поэтому они „были уведены на лёд и без всяких рассуждений расстреляны”.

При взятии Шведского театра в Гельсингфорсе, являвшагося также позицией красных, белые заставили взятых в плен красногвардейцев идти впереди. При этом пало несколько десятков пленных.

Как бесновались белогвардейцы при взятии города, об этом можно получить некоторое представление из опубликованного одной буржуазной газетой списка. На улицах Гельсингфорса, в лесах и больницах было собрано в течение одного дня около 300 трупов указанных по имени лиц, среди которых было много женщин и детей. Кроме того, было много неизвестных трупов. Но все эти тяжёлые жертвы и то геройство, которое было оказано революционными рабочими Гельсингфорса при защите города, не могли уже помочь им самим и не могли также в значительной степени облегчить отступление других частей на восток.

Теперь, наконец, во второй половине апреля, отступление было осуществлено. Красногвардейские части западной и юго-западной Финляндии отступали на восток, с ними шли беженцы. Этих последних собралось довольно много между Тавастгусом и Лахтис. Отступающим красногвардейским отрядам было поэтому трудно пробиться через них. Дороги и даже леса были полны мужчин, женщин, детей и товаров, особенно продовольствия, которого пришло из самого Бьернеборга и Раумо сотни возов. А белогвардейцы преследовали по пятам.

Когда было начато отступление в Тавастгусе, то среди отрядов, из-за недостаточности разведки, господствовало то мнение, что путь через Лахтис ещё свободен. Но он оказался не свободным. Окружённые врагом отряды охватил страх. Слышались крики и проклятия. Но ничего не поделать: необходимо было оставаться на месте. И белогвардейцы делали своё кровавое дело. Особенно страш­ное избиение произошло 26-го апреля вблизи Тавастгуса, в деревне Идания. На дороге, переполненной беглецами, белогвардейцы открыли артиллерийский огонь, обстреливая дорогу шрапнелью. Строения рушились. На дороге, переполненной бег­лецами, шрапнель производила страшные разрушения. Началось невообразимое смятение. Напрасно пытались отряды Красной гвардии пробиться вперёд. Дорога была закрыта впереди идущими, а павшие люди и лошади образовали на дороге и в канавах большие груды. - Ведь старались попасть в Сибирь! - насмехается кровожадный корреспондент буржуазной газеты.

Господствовало до крайней степени возбуждённое настроение. Искали виновных, как вообще водится во время несчастий. Иным казалось, что они уже и нашли виновных. Они проклинали верховное командование, обвиняли его в том, что оно не дало вовремя приказа об отступлении. Но напрасно. Ибо другие в том же отряде знали, что приказ об отступлении был дан уже почти за месяц до этого, но что его не исполнили.

Борьба отчаяния продолжалась. Наши наступающие отряды пробрались совсем близко к Лахтис. Наш левый фланг был собран из надёжных отрядов и сражался хорошо. Но на правом фланге, который окружал весь город Лахтис от Океройзи по направлению к Пеппала, находились такие отряды, которые не хо­тели держаться в цепи. Если бы все отряды были решительны и храбры, то мы пробились бы через Лахтис, как утверждает один очевидец. Pайон сражения стал вскоре, когда правый фланг отступал к Лахтис, очень тесным.

Против Лахтис красные предприняли всё же более десяти атак. Но они были отбиты назад с большими потерями. Впрочем, тут пало много также немецких и финских белогвардейцев. Несмотря на это город Лахтис был потерян и путь на восток через пего отрезал.

Очевидец, доставивший эти сведения, находился на фронте в Лахтис подряд трое суток. 29-го апреля ему удалось с одним отрядом пробиться сквозь фронт белых. Оставшаяся там Красная гвардия сдалась 2-го мая.

В бою пало много наших лучших отрядов. Избиение пленных после победы белогвардейцев было ужасное. Немедленно убивали каждого, кого лишь находили в лесу, будь он красногвардеец или мирный беженец. Оставшиеся в живых были уведены в лагерь для пленных и, несмотря на произведенное белогвардейцами безжалостное избиение, их было собрано всё же в Рихимяки целых 10.000.

Против Выборга враг начал действия в ночь на 24-е апреля, направив против наших позиций сильный артиллерийский огонь, после чего утром была три раза предпринята пехотная атака между Ролавой и Конгасрапта. В то же время находившиеся внутри города белогвардейцы попытались устроить восстание. Они захватили ночью восточные батареи в крепости и арестовали защитников казарм. Но Красная гвардия дралась хорошо. Внешние наступления были отражены на ба­тареях Рихимяки, а восточные батареи были днём взяты обратно. Наши потери были сравнительно невелики, около 20 - 30 человек, в то время как белогвардейцев пало много и на восточных батареях их было взято много в плен. В тот день белогвардейцы больше не пыталась наступать. Но вечером около 7-8 часов их артиллерия начала снова действовать и продолжала обстрел самым усиленным образом до 11 часов ночи. За этими подготовлениями следовала атака около 5-6 час. утра 25-го с того же самого места, как и в предыдущий раз. Но и она была отражена.

Теперь следовала атака за атакой целый день при усиленном ружейном огне с обоих сторон. Ночью гремели опять пушки. а утром мы должны были отражать снова атаку.

Настроение среди гвардейцев было бодрое, как рассказывают очевидцы. Все исполняли свои обязанности хорошо и аккуратно. Даже отправленные из Уура, собравшиеся с разных фронтов беженцы, лишь отдохнув одну ночь, были готовы бороться до конца. Но утром 27-го неприятель, получивший большие подкрепления, начал бешенный артиллерийский огонь, как с запада, так и с востока. К ве­черу наше правое крыло, находившееся на стороне Келккала, начало подаваться перед превосходящими силами врага. Нашим пришлось отступить на батареи в Колнекойимаки, где было начато опять упорное сопротивление.

Но борьба была уже безнадежна. На следующую ночь был прорван ваш фронт в Папула. Послышались крики, что враг проник в город. Началась паника, и, пользуясь ею, враг завладел городом, участь которого была уже и прежде решена.

Невозможно описать словами того, что теперь произошло. При страшном зареве пожаров враг делал своё кровавое дело. Он расстреливал, избивал защитников города и участников революционного движения и даже не участвовавших в нём.

Сотнями убивали пленных на улицах, во дворах, в парках, в сараях. У пленных отнимали часы, сапоги и деньги. Попавшие в плен должны были провести целые сутки без крова, не говоря уже о пище, которую многие получили лишь на пятый день после сдачи.

Через укрепления в Уура небольшой части беженцев удалось пробраться морем в Россию. Начальник укрепления в полном согласии с командованием считал в тогдашних условиях задачей находящихся в Ууpa держать путь отступления свободным. Он сообщил в Выборг, чтобы оттуда посылали людей и товары в Уypa, поскольку обстоятельства этого требуют, для дальнейшего их отправления. Но, к несчастью, это не было во время исполнено. (Безрезультатными остались также усилия переехавшего в Петроград высшего военного командования послать из Петрограда в Выборг пароходы для перевоза отступающих частей. Пароходы ус­пели сделать лишь один рейс в Кронштадт. В состав тих пароходов входили: один океанский транспорт, четыре пассажирских парохода, два буксира и проч. То, что могло в них поместиться, спаслось в Кронштадт, где гвардейцы были вооружены и могли продолжать путь в Петроград. Некоторым удалось спастись сухопутным путём из Выборга. Остальные достались в плен белогвардейцам.

Первая стадия финляндской классовой войны была таким образом окончена. Международный империализм запустил впервые на самом деле свои кровавые когти в спину финляндского рабочего класса. Революционный рабочий класс был и духовно и материально слишком слаб, чтобы бороться против полчищ, тогда когда русский пролетариат не был в состоянии спасти финляндский рабочий класс, хотя и хотел этого, а германский пролетариат не хотел помочь, хотя бы и мог. В открытой борьбе после трёхмесячной зимней войны финляндский пролетариат был на этот раз разбит. Международный империализм торжествовал. Он принялся теперь за кровавую месть.

Впечатление на фронте в Виллула.

2-го февраля наш гельсингфоргский отряд (1.4.4.) получил приказ о выступлении. В том одеянии, в каком нас застал приказ, мы устремились с радостью на поезд, не зная даже, куда нас отправляют. Но главное ведь было - принять скорее участие в борьбе против проклятых палачей рабочего класса. В Таммерфорсе мы получили немного одежды и отправились вместе с гельсингфорским А отрядом в Люлю, откуда продолжали путь в деревню Пюнпози. Там нас слегка побили, да и неудивительно: ведь мы не были опытны в этой профессии. Наши враги же уже месяцами готовились, тратя на это миллионы марок финляндских народных денег. Верхние круги нашей партии не считали этого - что было главным - столь важным делом, как прочие свои заботы. Некоторые группы в этих кругах вели всё ещё торг с буржуазией, хотя уже, особенно пос­ле ноябрьской забастовки, было ясно, что белогвардейцы готовятся к гражданской войне. Они и теперь укрепили свой “Северный ключ” обдуманно.

Получив такая образом своё боевое крещение, мы стянулись 7-го февраля в Люлю, где принялись собирать убитых, раненых и заблудившихся. Нам при­шлось при этом наблюдать страшные подлости белогвардейцев которые выказывали своё геройство, расстреливая наших безоружных санитаров, мужчин и женщин, имевших знаки Красного Креста. Кроме того эти палачи пытали и мучили попавших в их руки пленных.

Из Люлю мы перешли вечером 9-го числа в Коркеакоски. Это было вызва­ло распространившимся среди наших провокационным слухом, будто мы бу­дем окружены. Мои разведчики были, правда, отправлены на разведки и мой от­ряд вместе с местными красногвардейцами ожидал их прихода. Они сообщили, возвратившись, что никакой опасности нет, но так как “решение всех” было - идти, то пришлось подчиниться. Я уже и так слышал, что „теперь живём демократически, а не под диктатурой” и что „одного человека не долго убрать с до­роги”. Это было тяжело перенести, так как я знал, что мы делаем несправедливо, оставляя местных красногвардейцев, в числе около тридцати человек, одних защищать позицию. Они и до этого уже оборонялась от наступления белогвардейцев при помощи дробовиков и разрушая железную дорогу.

Начальником фронта в то время был назначен тов. Карьялайнен, у которого был хороший порядок. И отряд его подчинялся ему, как вообще следует солдатам. Мы же Направились к Таммерфорсу и оттуда в Гельсингфорс, где в рабочем доме я дополнил свой отряд. Перед построившимися гвардейцами и сказал неболь­шую речь о важности нашего дела и об’яснил, каких людей это дело требует Предложил тем, которые боятся или не желают исполнять поручений, перейти на другую сторону. Очень немногие перешли, но большая масса дала торжественное обещание в том, что исполнят свои обязанности, как и исполнили.

Мы отправились снова на фронт 13-го числа, сперва в Коркеакоски, а по­том к Лесному институту, где находились отряды из Рихимяки и гельсингфорский А-отряд: петроградцы остановились в Калаенаутло. Когда наши бодрые разведчики принесли известие, что белогвардейцы начали двигаться через Вяриимая к Мюллюхаа, мы отправились Против них. Отряд разведчиков в 15 человек, под предводительством Лундгрена шёл вперёд. Это столкновение закончилось полной победой. Нo потом случилась первые неприятности. Хотя и был отдан приказ о том, что следует подойти лишь к разведчикам, но наши, несмотря на это, шли, как львы, вперед вслед за белогвардейцами, стараясь отомстить за полученное нами под Вилипуль небольшое поражение. Таким образом они оказались в ущелье горы и попали под пулемётный огонь находящихся в засаде белогвардейцев. Здесь я потерял четырех человек, двое из них были из лучших, один - взводный. Я и сам чуть было не получил свою долю, устраивая правый фланг, чтобы враг не мог ударить в тыл. Там также осталось в засаде несколько белогвардейцев, которые открыли огонь, когда я сел на лошадь. Вдобавок ко всему эта лошадь оказалось старой клячей, которая и с места не двигалась. Я соскочил с лошади, добежал до кучи кольев и открыл из-за неё огонь. После этою я послал несколь­ко человек для очистки горы. Там нашли, между прочим, свинарник и получили жаркое. Но и это лакомство не особенно понравилось: настроение было тяжёлое из-за потери товарищей. Утешением являлось всё же то, что белогвардейцы потеряли 13 человек.

Меня без моего ведома назначили в штаб Люлю, и я должен был отправиться туда 19-го числа. Мой отряд выступил под руководством тов. И. Саринена в Элонранта и Руовези. Оттуда отряд прислал мне письмо, в котором напомнил мне о моём обещании находиться повсюду при своём отряде. Так как случалось, что начальники оставляли свои отряды, что производило особенно плохое впечат­ление, то мы решили в штабе, что требование отряда необходимо принять во внимание. В то же время его решили призвать на фронт в Вилпула. Немедленно ут­ром 21-го, когда он прибыл туда, мы двинулись в Варнимая. Нас сопровождал абосский конный отряд под руководством В. Лехтимяки. Сражение было отчаян­ное. Из моих 120 человек осталось на следующее утро лишь 34, а из абосского конного отряда в 80 человек осталось лишь 26. Меньшая часть из выбывших была в числе павших, остальные были ранены и замёрзли.

В эту ночь рота гельсингфорского порта должна была придти к нам на помощь, но они осталась в одной избе на собрании и, пробыв там целый день, решили отправиться на отдых. Мы дополнили свои боевые припасы, взяли две японские гаубицы и двинулись в путь, при чём некоторые русские товарищи-артиллеристы кричала вслед уходящим, что мы должны пожертвовать и остатками своего отряда из-за их жалкого поведения, но мы это сделаем, ведь мы же - ре­волюционеры.

Шагая верхом на лошади перед своим маленьким отрядом, я был так сильно растроган, что этого нельзя словами описать. Я сам раньше хвастался, что тол­стокожий северянин никогда не плачет, но теперь навёртывались на глаза слёзы, когда вспоминал о павших и раненых в предыдущий вечер и о словах товарищей при отправлении в путь. Теперь отправил людей за тёплой одеждой. Получат ли oни? Этo беспокоило. Я однажды ведь сказал своему отряду небольшую речь о значении нашего общего дела и о наших задачах. Я напомнил им о наших общих обязанностях. Мы вместе обсуждали положение. Их пожелания я старался исполнять. Если не мог, то об’яснял причины. Указывал, что теперь необхо­димо терпеть и ждать. Я заметил, что таким образом в них сохраняется сознание о том, что они являются добровольными солдатами революции, а это лучше всего поддерживает чувство долга.

Лишь только мы успели привести в порядок свои орудия и начали обстреливать Сенпяля, как прискакал курьер из штаба звать нас обратно в Люлю. Но мы всё же не торопились, так как не видно было непосредственной опасности, но обстреливали гору и заставили замолчать находившуюся на ней неприятельскую артиллерию. В то же время туда явился и тов. Лехтимяки, который сообщил, что лучше было бы отступить, ибо, оказавшись в опасности, мы могли бы по­лучить вспомогательных сил. Таким образом нечего было больше делать, как - пушки в сани, и приказ об отступлении передовым и фланговым караулам. Приказ вызвал небольшой ропот, так как отряд лишился возможности драться, хотя прошёл для этого такой длинный путь. Мы всё же отправились и прилезли с собой кроме своих пушек, ещё одну, которую те бунтовщики оставили. Когда мы прибыли в Люлю, нас встретило разочарование: мы не получили ожидаемой нами одежды и обуви. Пришлось отправить человека в Гельсингфорс. Мы и сами пошли туда на отдых 28-го числа, после несения сторожевой службы и обучения. Но собственно это не был отдых, так как мы должны были всё время обучать свой отряд вместе с вновь прибывшими и сбирать себе одежду.

А потом, когда была принесена клятва об исполнении своих обязанностей, причём с десяток человек перешли на сторону трусов, мы отправились 5-го марта слова на север. В Таммерфорсе мы пробыли до 10-го. Там я заметил некоторые недостатки: патрули двигались беззаботно, интригующие белогвардейцы разгуливали свободно по городу и пьяных можно было видеть ночью на улицах. Я получил представление, что милиция неохотно подчиняется нам; в торговом обществе допускалось пьянство и т. д. Даже белогвардейских пленных содержали лучше, чей красногвардейцев. Эти белогвардейские пленные помещались в хоро­ших квартирах, имели постельное бельё, их водили в баню и к парикмахеру - добро ещё, что не в театры и в концерты, иностранные консулы приходили смо­треть, как хорошо содержат этих буржуазных зверей… Впрочем, так же обстояло дело и в Гельсингфорсе, где руководили наши апостолы нравственности.

По прибытии в Вилпула я получил приказ привести отряды и артиллерию в боевую готовность для наступления. В моём распоряжении были, кроме своего отряда, один гельсингфорский, один таммерфорский, один боргоский отряд, 8 пушек и 2 бронированных поезда, из которых лишь один был в порядке. Пулемётов было 12. Деревня Пюннози была взята и белогвардейцы отступили в Вилипула. Бомбардировка этого „Северного ключа” началась 13-го числа. Белогвардейцы отвечали сильным огнём и привели в негодность, хотя всё же не в полную негодность, и другой наш поезд. Между прочим, упомянем, что тов. Рахья, который командовал артиллерией, лишь только успел спуститься с дерева, с которого он производил наблюдение, как белогвардейский снаряд переломил дерево на том самом месте, где наблюдение производилось. 17-го вечером положение белогвардейцев стало безнадежным из-за уничтожения их пушек. Пехота находилась в течение двух суток на обе­их сторонах в критическом положении. Мы чуть не погибли при са­мовольном отступлении одного из таммерфорсских отрядов, кал раз в то время, когда мы чуть было не захватили уже первые окопы. На левом фланге я поставил таммерфорские отрады перед абоскими - последние тоже чуть было не после­довали примеру - и пришёл в центр, где тов. Сарднен уже заставил всех быстро вернуться на свои места. Эту первую линию окопов держали в своих руках 8 человек из разведочного отряда до тех пор, пока наши отряды снова не соединились. Но опять мы потеряли лучших людей из-за отступления других.

Здесь мы одержали таким образом победу. Мы видели, как белогвардейцы при своём отступлении спешно очищали Вилпиула. но в то же время у них бы­ла приготовлена стратегическая хитрость. Сторона к Вяринмая была укреплена подавляющими силами, а также Куру в Линкипохья. Там и произошли прорывы фронта и 18-го числа белогвардейцы были в Оривези. Пришлось отступить. Тяжело было в ту ночь с 17-го на 18-ое отвечать на вопросы отряда, зачем мы отсту­паем, когда должна быль быть победа. Я сообщил без обмана, что за нами сделаны прорывы флангов, и путь прерван. Кто-то спросил: „Начальник, разве мы всё потеряли?” Я ответил, что в данный момент и в этом месте да, но мы попытаем­ся в другом месте. Меня спросили: “Будет ли из этого польза нам или другим?” Я ответил, что если не теперь, то во всяком случае когда-нибудь. Мы не должны позорить нашего отряда, наших товарищей. Ибо революция победит: она должна победить раньше или позже! Кто-то добавил: “И теперь мы должны попытаться“. Из этого раздался общий ответ: теперь попытаемся!

Мой отряд был уже в вагонах, когда среди красногвардейцев возник вопрос, кому идти открыть дорогу. Упадок подействовал в том направлении, что сразу не нашлось желающих. В таких случаях воображаемый “Демократизм” во вред.