Финляндская революция

Финляндская революция.

1. В бегах перед революцией.

Пролетарские революции, - говорит Маркс, - постоянно критикуют себя. Нам, участникам революции, есть смысл помочь сознательно этой самокритике революции, не стремясь, конечно, оторваться от исторической ответственности нашей прежней деятельности.

Финляндская революция началась в январе этого года. Её основные ошибки были начаты уже в прошлом году.

Так же, как война явилась неожиданностью для большей части социалистических партий крупных стран Европы и разоблачала, что эти партии не стояли на высоте своей исторической задачи, и русская революция явилась весною 1917 года “неожиданностью” для финляндской социал-демократии. Весенняя свобода пришла к нам как небесный дар, и наша партия была ошеломлена. Официальной программой нашей партии была та же самая позиция “самостоятельной классовой борьбы”, как, напр., у немецкой социал-демократии до войны. Во время реакции эту позицию было легко сохранить; она не встречала тогда серьезных испытаний, да и оппозиция заведомых правых социалистов не могла иметь тогда опоры для своих крыльев. Но в марте пролетарская нравственность нашей партии должна была испытать искушение и падение. Финляндская социал-демократия на самом деле пала в безнравственном сожитии с финляндской буржуазией, а в начале и с русской буржуазией (искусителями явились также русские меньшевики). Финляндский коалиционный сенат был ложем этого безнравственного сожительства. Когда он в марте был составлен, то около половины его членов нашего партийного совета выступало против этого сожитель­ства, и лишь правые социалисты вступили в сенат. Но оппозиция прочих из нас была настолько пассивного характера, что ни на минуту не помешала нашей совместной работе с теми социалистами, которые в действительности возились с финляндскими и русскими барами. И очень характерно то, что на нашем партийном конгрессе в июне (на котором, между прочим, мы присоединились также к Циммервальду) ни один голос но требовал раскола с социалистами коалиционного правительства.

Нас ослепил, прежде всего, мираж парламентского демократизма. Если бы не было однопалатного парламента, пропорциональных выборов и широкого избирательного права, и если бы наша партия в избирательной борьбе не получала уже большинства депутатских мест (летом 1916 г.), то, быть может во время весеннего искушения нам было бы легко осмотреться. По теперь путь парламентского демокра­тизма, казалось, открывался в виде неожиданно гладкой и широкой дороги перед нашим рабочим движением. У буржуазии нашей страны не было войска, не было даже надёжной полиции, да к тому же законным путём она и не могла таковой достать, ибо для этого ей необходимо было бы получить на сейме согласие социал-демократов. Социал-демократия, казалось, имела полное основание держаться на пути парла­ментарной законности; на этом пути была, казалось, получала возможность выхватывать у буржуазии одно завоевание за другим.

Этот горизонт парламентарного демократизма был уже почти настолько чист, что им можно было бы восхищаться во всём его блеске; его не омрачало, казалось, более ничто, кроме нетвердой лапы русского временного правительства. Финляндская буржуазия тогда протягивала к ней свою руку, как утопающий к соломинке. Социал-демократы старались оттолкнуть эту лапу прочь или, по крайней мере, ограничить её свободу вмешательства строгими законными рамками так, чтобы она не могла мешать „внутренним” делам страны, - иначе говоря, защищать интересы финляндской буржуазии. Таким образом, наши усилия в борьбе за самостоятельность Финляндии, наш патриотизм казались обоснованными самым прекрасным образом: ведь, это же была прямая борьба за демократическую свободу, это была органическая часть нашей пролетарской классовой борьбы.

Влияние парламентарного оптического обмана усиливалось потом ещё теми законодательными результатами, которые были получены летом на сейме. Относительно 8-часового нормального рабочего дня, который рабочие массы в предприятиях во многих отраслях труда уже с самой весны вводили в силу, был достигнут настолько широкий закон, что шире его, пожалуй, не издано ни в одном парламенте. В области демократизации общинного строя была достигнута также реформа, которая означала переход от полной монопольной власти капиталистов к системе всеобщего избирательного права, - тоже скачок, больше которого в этой области законодательство, пожалуй, не сде­лало нигде за один раз. Правда, видно было, что издание этих законов отнюдь не было достигнуто одними лишь парламентскими хлопо­тами. Внешний вихрь помог им оторваться скорее обычного с парла­ментской отмели. Этот вихрь появлялся в виде массовой демонстрации, аккомпанировавшей сильно заседаниям сейма; в этом вихре чувствовался более бурный дух, прежде всего из-за участия русских товари­щей солдат. Но само по себе это не являлось для нас новым; мы и прежде привыкли об’яснять так парламентаризм, что он приносит лучшие результаты тогда, когда народ производит давление извне.

Более худым признаком результатов нашей парламентарий демо­кратии было то, что спекуляция, господствующая в области продоволь­ственной торговли, не была ограничена. Этот признак указывал на то, что в вышеупомянутые парламентарные завоевания были лишь завоеваниями на бумаге, ибо закон, необходимый для ограничения спекуляции в продовольственной области, был, правда, написан и принят, но на этом потом и остановилось это ограничение. Коалиционное прави­тельство вообще ничего не предпринимало. Оно представляло собой ленивого быка, которого социалисты, казалось, тянули за рога, а бур­жуазия за хвост, но который не двигался с места. Обирание людей процветало в полном покое.

Голодающие рабочие массы потеряли скоро совершенно доверие к делам коалиционного правительства, a вместе с тем, по-видимому, отчасти и к руководству нашей социал-демократической партии. В Гельсингфорсе огорченные рабочие массы стремились сами осматри­вать запасы масла и делить их между собою; в конце лета в нашем глав­ном городе автоматически вспыхнула всеобщая забастовка, которая продолжалась два дня, пока организованные рабочие её не закончили. Давление политической атмосферы становились настолько высоким, что оно уже, казалось, мешало нашему парламентаризму. Это была действительность демократизма: свободное обострение классовой борьбы. Но мы, социал-демократические представители, не видели действительности демократизма, но лишь его туманный мираж.

Этот появившийся перед нашими глазами мираж получил первый удар от руки временного правительства Керенского. Невзирая на ожесточенное сопротивление буржуазного меньшинства, сейм принял, сообразно постановлению Всероссийского С’езда советов рабочих и солдатских депутатов, основной закон о внутренней демократической свободе Финляндии и о праве сейма на распоряжение высшей государственной властью страны. Из Петрограда прибыла даже полуофици­альная меньшевистская делегация (Чхеидзе, Лабер, Дан), чтобы задер­жать принятие этого закона, но слишком поздно. Тогда, в конце июля, русское временное правительство распустило сейм и назначило новые выборы. Социал-демократическая фракция пыталась дважды продолжить заседания разогнанного сейма. В первый раз депутатов встретили у дверей сейма посланные Керенским гусары; во второй раз на дверях была лишь печать правительства Керенского: тальман сейма тов. Лай­нер приказал открыть двери, и заседание было устроено, но в нём принимали участие лишь члены социал-демократической фракции.

Наша партия не отказалась принимать участие в новых выборах, которые были произведены в начале октября. На этих выборах наша партия потеряла, несмотря на значительное повышение количества по­лученных нами голосов, своё положение большинства в сейме. Глав­ную помощь буржуазии на этих выборах оказали, без сомнения, избирательные подлоги. Уже сразу после выборов в газетах описывалось, как в некоторых избирательных районах, в которых избирательные комиссии были составлены исключительно из буржуазных членов, буржуазные партии получили больше голосов, чем в данном районе было лиц, имеющих право голоса. И позже, во время революции, были найдены в некоторых местах у председателей избирательных комиссий целые массы припрятанных поданных за социал-демократов бюллетеней, которые были безошибочно составлены. Посредством об’единения на выборах буржуазные партии также выиграли несколько депутатских мест. Но, кроме того, на наш взгляд следует считать также достоверным то, что начавшаяся уже проявляться в пролетарских массах усталость по отношению к парламентаризму влияла, со своей стопины на результат выборов. Бессилие сейма, ненадежность, запаздывание и превращение впустую результатов нашей парламентской работы, а также парализование деятельности социал-демократов под влиянием коалиционного правительства, - всё это, без сомнения, влияло на то, что интерес к выборам среди пролетариата далеко не был так велик, как можно было ожидать, смотря по господствующему высокому политическому напряжению. Наш прекрасный мираж парламентарного демокра­тизма получил, значит, второй удар, уже не только от внешнего фактора, но отчасти и от своего внутреннего бессилия и своей повреждённости.

Поток истории стремился теперь с ужасной быстротою к самым верным бурным порогам. Буржуазия, как и можно было ожидать, старалась использовать полученный ею на выборах выигрыш, чтобы захватить в руки диктаторскую власть и превратить народное представительство в простой фиговый лист своей диктатуры. Рабочий класс потерял всю свою надежду на непосредственную помощь сейма, сознательно или бессознательно стремился к революции.

Коалиционное пра­вительство распалось уже до выборов. Обострение классовой борьбы теперь ничто не задерживало.

К тому же и в Финляндии уже чувствовалось, что Россия шла быстро к полной, более глубокой революции, которая могла вспыхнуть уже в течение недолгого времени. Правительство Керенского дрожало, как подгнившая осина перед бурей. Сила большевиков росла, как грозовая туча.

Наша социал-демократия, которая в этих условиях должна была бы употребить все свои силы для подготовки революции, ожидали и без действий заседаний сейма. Блок буржуазных фракций добился в начале ноября из сейма постановление, по которому во внутренних делах страны высшая власть должна была быть вручена трехчленной директории, но не осмелился привести в исполнение этого своего постано­вления. В то же время он вёл переговоры о разделе власти с русским временным правительством. И генерал-губернатор правительства Керенского Некрасов уже повез проект соглашения в Петроград для подписи.

Но он не вернулся более в Гельсингфорс. В те дни русский пролетарий под руководством своей большевистской партии сверг власть буржуазии и её прислужников и взял бразды правления в свои руки.

И через нашу страну пролетал тогда дух революции. Но мы не поднялись на его крыльях, а преклонили свои головы, дали ему пролететь через нас. Для нас ноябрь стал, таким образом, годовщиной спуска оружия.

Могла ли революция тогда в Финляндии привести к какой-либо победе - это другой вопрос, чем тот, могла ли тогда непосредственно победить пролетарская революция, как в России? Предыдущее кажется теперь на наш взгляд после происшедшего правдоподобным, последующее же всё ещё, как и тогда, невероятным.

Общие предпосылки удачи революции отнюдь не были тогда безна­дежны. Возбуждение пролетариата и жажда борьбы были вообще высоки. Буржуазия была сравнительно плохо подготовлена; она испытывала боль­шой недостаток оружия, хотя уже и начала добывать его из Германии. Правда, и пролетариату недоставало оружия. Несколько сот винтовок было получено заимообразно от русских военные групп, - вот, собствен­но, и всё, что можно сказать о тогдашнем оружия. Но, без сомнения, от русских товарищей в действительной нужде можно было получить уже и тогда ещё оружия, во всяком случае, сколько-нибудь. И,- что, пожалуй, гораздо важнее, - русские товарищи были бы тогда в состоя­нии оказать финляндской революции прямую военную помощь гораздо лучше, чем позже, зимою, когда разложение в русской армии и во флоте дошло до максимума. В нашей стране было тогда, правда, среди русских войск много таких элементов, которые, как и следовало опасаться, готовы были бы скорее слышать команду своего черносотенного офицерского руководства, чем голос пролетарской солидарности. Но вряд ли всё же эти элементы в водовороте революции явились бы изначальной активной помехой.

Перед этими признаками мы, социал-демократы, «сторонники клас­совой борьбы”, колебались со стороны на сторону, наклонялись сначала сильно в сторону революции… пока не отступили. Настоящие правые социалисты, которые в нашей партии составляли около половины, разде­лились надвое: часть явно сопротивлялась революции, другая часть требовала её. В социал-демократической фракции сейма явное большинство было так враждебно настроено к революционному стремлению, что можно сказать, его настроение было скорее на стороне буржуазии, чем на стороне рабочего класса. Социалистическое руководство наших профессиональных организаций хотело вступить на путь некоторой революционной стачечной борьбы, практической единственной целью которой они считали получение большинства мест в правительстве, в сенате. Наш партийный центральный комитет образовал вместе с ними “революционный центральный комитет”, который, особенно после того, как к нему присоединились находившиеся с са­мого начала в оппозиции к революции члены социал-демократической фракции сейма, годился для революционной болтовни, но не для действи­тельной революционной деятельности. Этот наш комитет решил вначале поддержать объявление всеобщей забастовки. И на с’езде профессиональных организаций, собравшемся как раз в это время, было решено об’явить всеобщую забастовку во всей стране. Означало ли это выступление на путь революции, или лишь демонстрацию для оказания под­держки выставленным во время всеобщей забастовки требованиям, - об этом каждый мог думать, как угодно ибо это не было решено, так как на этот счёт держались разных мнений.

Всеобщая забастовка охватила страну. Наш „революционный центральный комитет” обсуждал вопрос, итти ли вперед, или нет?. Мы, которых напрасно называли марксистами, не хотели итти вперёд. Без нас же тогдашние “революционеры” из центральной профессиональной организации не хотели итти.

Что мы, центровики-социал-демократы, не пошли на путь революции, -вэтом были вполне последовательны, действуя сообразно своей позиции, вкоренившейся в нас в течение многолетней деятель­ности. Мы ведь были социал-демократами, а не марксистами. Наша социал-демократическая позиция состояла, во-первых, в мерной и постепенной, а не революционной классовой борьбе, но в то же время, во-вторых, она являлась позицией самостоятельной классовой борьбы, а не стремлением к союзу с буржуазией. Эти обе стороны вместе определяли нашу тактику.

Во-вторых, нам недоставало веры в революцию: мы не надеялась на неё и не стремились к ней. Это вообще свойственно социал-демократии.

Социал-демократия является, по своему существу, именно таким рабочим движением, которое организует и развивает рабочий класс для буржуазно-законной (парламентарной классовой борьбы). Со­циализм имеется, правда, в её программе конечной целью и в некоторой степени он также определяет направление действительной или так называемой “минимальной” программы социал-демократии. Главным образом, он является в её программе лишь утопическим украшением по той причине, что нельзя даже думать об осуществлении социализма в буржуазном государстве, в рамки которого приспособилась практи­ческая деятельность социал-демократии. Тот путь, который является исторически необходимым, чтобы выбраться из буржуазного государства в социалистическое общество, - путь вооруженной революции и дикта­туры пролетариата, - остаётся совершенно вне сознательной и практи­ческой деятельности этой партии: он начинается там, где настоя­щая деятельность социал-демократии кончается.

Отношение последовательной социал-демократии к революции в большей мере настолько же пассивно, как и отношение благосклонного историка к революционерам прошедших времён. “Революция возникает, её не делают”, - любимое выражение социал-демократии, ибо она не считает своей обязанностью действовать на пользу революции. По своему характеру она скорее склонна задерживать возникновение революции (так же, как уже задерживала всеобщую забастовку и прочие частью революционные массовые движения). Это вполне понятно с точки зрения настоящей практической цели социал-демократии: революционная деятельность может легко помешать этой цели и угрожать прекращением деятельности для социал-демократической цели. Так как отно­сительно революции нельзя заранее с безусловной уверенностью ре­шать, что она уже при первой попытке закончится победой, а не по­ражением, то всегда кажется возможным, что и революции угрожает опасность завоеваниям организационной и политической деятельности социал-демократии, организациям, рабочим домам, библиотекам, прессе, реформам, демократическим учреждениям и врачам и т. д., а на них ведь зиждется вся деятельность социал-демократии. Отчасти они стали в её деятельности самоцелью: главнейшей частью они составляют незаменимое основание для продолжения и развития её деятельности, её буржуазно-законной деятельности. Поэтому социал-демократия старается всеми силами сохранить их и оберегать их старательно от всех опасностей, а также и от опасностей пролетарской революции.

Впрочем, в учении социал-демократии объясняется при помощи ссылок на Маркса, что результаты организационной деятельности накапливаются и сохраняются, будто бы имея в виду требования и успех пролетарской революции. И, без сомнения, в этой революции они, в конце концов, окажутся на пользу. Но это, по видимому, произойдёт не благодаря социал-демократии, а, напротив, несмотря на социал-демократию. Ведь, и организация милитаризма в буржуаз­ном государстве окажется в большей степени на пользу пролетарской революции, но, естественно, совершенно против целей этого милитаризма. Если бы социал-демократия могла всегда по своему желанию руководить деятельностью рабочих масс, то вряд ли рабочий класс со своими организациями попал бы в такое рискованное предприятие, как революция, и поэтому вряд ли приблизился бы к такой цели, как социализм. Во всяком случае, буржуазия с оружием в руках не провоцировала бы революции. В этом единственном случае и последовательная социал-демократия поднимается, если только поднимается, - наверное этого нельзя утверждать, - на революционную борьбу для защиты завоевании своей буржуазно-законной классовой борьбы и шансов на продолжение её, как поднялись и мы в конце января.

Но в ноябре мы решили отступить перед революционной борьбой, отчасти чтобы сберечь наши демократические завоевания от опасностей, отчасти надеясь, что мы можем парламентарными средствами обойти, пожалуй, водоворот истории и отчасти, наверное, фаталистически рассуждая: если революция должна притти теперь или позже, то она придёт, несмотря на наше сопротивление, и этим именно покажет, как следует, свою силу.

Что было результатом этой исторической ошибки? Избежали ли мы вооружённого сопротивления? Нет. Оно было лишь отсрочено до времени, когда буржуазия была уже гораздо лучше подготовлена, чем в ноябре. Буржуазия всегда мешает вызвать рабочих на вооружённое сопротивление, когда лишь она этого желает. И для рабочей борьбы является опасностью то, что буржуазия получает возможность назначать время начала классовой войны. Когда рабочий класс её начинает, то буржуазия не во всех местностях ещё достаточно подготовлена на случай революции, и революция может застать её в большей или меньшей степени врасплох; начатое рабочим классом революционное движение, особенно там, где реакционная правительственная власть в течение более долгого времени вызывала к себе враждебное отношение в широких слоях народа, может или прямо захватить о собою недовольные промежуточные слои, или, во всяком случае, расстроить и ослабить ряды защитников правительственной власти. Особенно в та­ких условиях, как теперь, во время войны в воюющих странах, где и пролетарские массы имеют пока в своих руках оружие, является важнее важного, чтобы правительство не получало возможности начать классовую войну, ибо правительство уже в течение даже сравнительно короткого подготовительного времени могло бы разоружить большие массы, арестовать необходимые для революции элементы, целесообразно разместить более надежные свои войска на наступательные и оборо­нительные позиции против „внутреннего врага” и вообще собрать все свои возможные силы для активной или пассивной контрреволюционной деятельности. Кроме того, можно быть уверенным в том, что пра­вительство, начиная классовую войну, постарается уже заранее устроить с этой целью внешнеполитические условия наиболее выгодным для себя образом, запастись на случай возможной крайней надобности иностранной помощью или, но крайней мере, обеспечить свой тыл от иностранного вмешательства. В ноябре финляндской буржуазии было бы гораздо труднее получить значительную помощь от германского пра­вительства, чем позже, зимою, когда немецкие войска освободились с русского фронта, - что нам всё же в ноябре или даже январе было очень трудно предвидеть.

Во-вторых, мы, центровики-социал-демократы, не хотели вступать в правительственный союз ни с какими буржуазными “демократами”, каковой союз был желателен для правых социалистов, как для поддерживающих революцию, так и для тех, которые выступали против неё. Без подобного союза, собственно, нельзя было и думать об осуще­ствлении той цели, которая мелькала в мыслях поддерживавших рево­люцию правых социалистов, т.е. об учреждении демократического правительства, в котором, по крайней мере, значительное большинство мест принадлежало бы социалистам, и в программе которого были бы ограничение спекуляции в продовольственной области и проведение различных демократических реформ парламентарным путём. То обстоятельство, что в этот завоевываемый посредством революции Красный сенат” вошло бы также, по крайней мере, несколько представителей так называемого аграрного союза, казалось этим правым социалистам, - что было вполне понятно, - весьма необходимым подкреплением. Имея это в виду, с их стороны и со стороны социал-демократической фрак­ции сейма велись переговоры с фракцией аграрного союза, а также, по всей вероятности, и с другими „прогрессивными” депутатами, “товарищ” Гокой ходил разузнавать у сенатских чиновников, согласны ли они оставаться на службе у “красного сената”. Итак, революционным стремлением “революционных” социалистов было собственно возрождение к жизни весеннего коалиционного сената в более целом виде, т.е. снабдив его социалистическим большинством и, пожалуй, отстранив более крайних реакционеров.

Этот результат и был бы в лучшем случае, по всей вероятности, невостребованным завоеванием ноябрьской революции, не больше. Больше этого Финляндское рабочее движение не способно было ещё завоевать. Часть организованных рабочих, без сомнения, требовала бы немедленно более крупного шага, но довольствующееся малым большинство нашего рабочего движения, обратившись сразу после достижения своей непосредственной цели против стремления к рабочей рево­люционной диктатуре, было бы тогда в состоянии легко подавить это требование в вообще действительный революционный голос пролета­риата. Свою цель, во всяком случае, большею частью это большинство тогда, конечно, могло бы осуществить. По размышлении теперь, после происшедшего, это кажется ещё более возможным, чем тогда. На­столько-то приблизительно финляндская буржуазия, по видимому, должна была бы тогда, по крайней мере, временно уступить революционному движению, чтобы легче спасти свои главнейшие интересы, которым революционное движение правых социалистов не угрожало. Из ноябрь­ской революции в Финляндии вышла бы, таким образом, по всей видимости, на самом деле буржуазная демократическая революция. В ря­дах организованных рабочих это вызвало бы непосредственно полный раскол: правая часть соединилась бы с буржуазией в общий фронт, “сохраняющий общественный порядок”, левая же часть перешла бы на позицию действительного революционного социализма или коммунизма, стремилась бы всё наступать вперед па буржуазное государство и на всех его властителей и пособников.

Приблизительно в этом роде, хотя и не совсем ясно, мы, так называемые “Марксистские социал-демократы” центрального, комитета партии, представляли себе во время ноябрьской всеобщей забастовки тот непосредственный результат, к которому революция тогда в лучшем случае могла бы привести. Но именно поэтому у нас были па уме две важные дополнительные причины, чтобы не поддерживать вступления на путь революции: во-первых, мы не хотели содействовать об’единению правых социалистов и буржуазных элементов, и, во-вторых, мы хотели избежать раскола рабочего движения на два враждебных друг другу лагеря. И в этом случае, следовательно, ваши мысли шли но свойственному социал-демократии руслу, а не правильным марксистским путём. Мы на самом деле тормозили историческое развитие, препятствуя тому раздвоению рабочего движения нашей страны, пред­посылки которого уже созрели и превратились в необходимое условие для того, чтобы рабочее движение могло сдвинуться со своего места вперёд, к сознательной революционной деятельности. При искусственном поддержании вместе противоположных стремлений это движение совершенно не было в состоянии действовать. Его раскол мог, конечно, оказаться во вред социал-демократической деятельности, - иначе говоря, непосредственному влиянию парламентарной (и профессиональ­ной) деятельности. Шансы на избирательные победы, конечно, могли уменьшиться. Но действительному развитию рабочего дела, усилению рабочей классовой борьбы это естественное раздвоение могло принести лишь пользу. Ведь, это означало бы лишь освобождение действительного рабочего фронта от мешающих делу и затемняющих сознание масс элементов, которые, находясь на стороне буржуазии, могли при­вести рабочей революционной классовой борьбе все же меньше вреда, чем находясь в своих рабочих рядах.

Правда, непосредственного результата революции мы не могли бы наверно, даже при самых усиленных стараниях, продиктовать по своему желанию. История сама его продиктовала бы. Но нам следо­вало попытаться, следовало бороться и наступать возможно дальше на помощь историческому развитию. Ведь и истории не могла делать своё дело с пустыми рукавицами: ей нужны были руки борцов и хотя великого ледохода на реке истории финляндской классовой борьбы тогда ещё и не могло бы произойти, хотя тогдашний разрыв и остано­вился бы, но всей видимости, на буржуазно-демократическом застое так же, как лед скопляется в большую груду на реке, всё же этот разрыв был бы шагом вперёд. Посредством него сила сопротивления ледовой коры уменьшилась бы; стремящейся к освобождению реке не надо было бы потом более напрягать свои силы в борьбе против еди­ного, широкого ледяного покрова, она могла бы сосредоточить всю свою могучую силу против образовавшейся ледяной груды и давить на неё до тех пор, пока она не рушилась бы. Это является в реке во время ледохода самой естественной и быстрой сменой фазисов. Таким путём происходило дело и в России. С него легче начать. Значительная часть сил сопротивления, оковывающего общество буржуазного государства, остается, таким образом, в решительный момент неиспользованной. Но ледоход может задержаться на долгое время в том случае, если ледя­ной покров будет держаться одинаково во всех своих местах до конца, и нигде не образуется трещин.

Мы помешали возникновению первого сдвига, дан сигнал к окончанию всеобщей забастовки в конце недели и отправив вопрос о революции на разрешение… партийного с’езда. Вследствие этого, в ра­бочих массах царили общее недовольство, и даже сильное негодование. Оно не вылилось, правда, в открытый мятеж против партийного руко­водства, но его действие было, быть может, ещё более гибельным для будущей классовой борьбы; оно вырвало у руководства рабочим дви­жением лучшую часть доверия рабочих. Руководству, которое нужда­лось в огне против осмелевшего врага рабочего класса, оставалось теперь лишь раздувать остывшие уголья недоверия. При этом рожден­ные недоверие и враждебность чувствовались потом тяжёлым кошма­ром во всё время революции. В ноябре ими было посеяно уже апрель­ское разложение. Партийный с’езд, собравшись через несколько недель, чувствовал в общем настроении в тот раз, что самый высокий рево­люционный вал под перекрестным ветром прошел уже мимо. Делегаты партийного с’езда были выбраны ещё весною в иных условиях. При­близительно половина из них, казалось, была на стороне более или менее ясного революционного действия; другая же половина была про­тив. Мы, центровики, хотели всеми силами удержать партию от раскола и нам это “удалось”. В об’единяющей резолюции не было сказано о революции ни одного определенного слова ни за, ни против, но зато в ней проявлялся дух прежней самостоятельной классовой борьбы; кроме того, в ней была пред’явлена буржуазии масса благодушных требований относительно реформ, а рабочим предлагалось вооружаться впрочем, не для революционного наступления, а для необходимой самозащиты.

Необходимость самозащиты становилась теперь, провидимому, для рабочего класса самой сильной потребностью, ибо буржуазия, убедившаяся в том, что она избавилась на этот раз от опасности рево­люции, готовилась теперь сознательно к нападению. Она вела открыта бешеную травою против социалистов, а в менее заметном виде развивала свои военные планы, добывала оружие, организовала и обучала белогвардейскую армию и посылала своих агентов за границу для спешных поручений. Рабочая красная гвардия также организовывалась, и партийное руководство принимало участие в этой работе. Но она продвигалась вперёд медленно, без достаточной энергии и целесообразности. Здесь и там угрожали автоматически попытки разрозненных местных революционных взрывов с анархистскими побочными явлениями: в Або, напр., и вспыхнул такой взрыв.

От парламентской работы не было теперь и не могло быть для дела рабочего класса ничего более, кроме вреда. Она лишь напрасно отвлекала наши силы, которые все нужны были для подготовки к приближающейся революционной борьбе. Она лишь вводила в обман и мешала видеть то, что должно было притти, что буржуазия готовила, и что рабочий класс должен был бы готовить. Когда революция угро­жала в ноябре, на сейме было достигнуто демократическое постановление большинства, по которому сейм, а не какая-нибудь будь пра­вящая шайка, распоряжался пока высшей государственной властью в стране. Это было уже похоже на действительный, хотя я слабый шаг по направлению к настоящему, безупречному “демократизму”. В комиссии основных законов мы пытались начертить более детальный план для этого прекрасного государственного строения и решили уже об’явить конкурс художников для представления самого прекрас­ного образца для флага на крышу финляндского демократическою государственного строения.

Тогда мы услышали из уст Свинхувуда конституцию капитала; она содержала лишь один пункт: “Строгий порядок”.

Это была свинская и кровожадная конституция. Но она апеллировала к действительности истории классовой борьбы, к насилию, в то время, когда многие социал-демократы видели ещё во сне демократическую конституцию, рождающуюся посредством избирательных побед.

2. За демократические иллюзии.

Финляндская социал-демократия не стремилась во время революции прошлою зимой вырваться прочь из рамок общей системы народного представительства. Напротив, она стремилась именно к возможно бо­лее общей системе народного представительства, к возможно более демократической форме правления. Это имел в виду выработанный Со­ветом народных уполномоченных проект конституции, который дол­жен был быть весною немедленно одобрен народным и голосованием. По этому проекту, вся высшая власть должна была принадлежать демо­кратически избранному народному правительству; правительство явля­лась лишь исполнительной комиссией, не имеющей президента, наделённого правом самостоятельной деятельности, и действующей под регулярным и строгим контролем народного представительства; право народной инициативы должно было быть широким, народный референ­дум - лишь в вопросах государственного строя; чиновники должны были занимать места на определённое время, высшие чиновники избирались бы народным представительством.

Естественно, что такая конституция не была даже для Совета народных уполномоченных самоцелью, но была лишь политическими рамками для осуществления общественно-экономических стремлений. В этих рамках должна была быть получена возможность для развития общественных условий по направлению к социализму, для осуществлении ре­форм, из которых, в конце концов, возникло бы социалистическое общество.

Эта идея казалась тогда в финляндских условиях весьма естественной. Казалось, что демократическая конституция могла гарантировать в Финляндии в народном представительстве большинство, из которого, по крайней мере, значительная часть прямо требовала социалистического строя, да и остальная часть этого большинства не сопротивлялось бы по всей видимости введению хотя бы постепен­ных и осторожных реформ, ведущих к этому строю. Противники социализма были бы принуждены находиться в народном представитель­стве в меньшинстве и быть, таким образом, бессильными, парализован­ными. Так думали.

Смотря по устройству экономической жизни Финляндии, такая мысль отнюдь но казалась невозможной. Невзирая на то, что капи­талистическое развитие Финляндии невысоко, главная часть из си­стемы производительных условий страны могла быть, благодаря про­стоте своего устройства, относительно легко взята, по крайней мере, в собственность государства, - легче, чем народное хозяйство многих более развитых стран. Деревообрабатывающая и бумажная промыш­ленность является в Финляндии относительно своей производительной ценности прямо-таки господствующей частью капиталистической про­мышленности. Безусловно, наибольшая часть (около девяти десятых) всех лесов принадлежала уже и прежде казне. Бумажная промышлен­ность очень концентрирована: конфискация нескольких десятков круп­невших предприятий была бы уже, без сомнении, равносильна конфиска­ции почти всей этой отрасли промышленности. В лесопильной промыш­ленности также крупнейшая часть производства находится в руках сравнительно редких крупных акционерных обществ, которые к тому же не пользовались симпатиями даже среди крестьянских землевла­дельцев. Конфискация всего около двухсот предприятий в собствен­ность государства, казалось, могла с большим основанием означать полное господство государства и этих областях, а через это она озна­чала бы и беспримерное косвенное влияние государства в прочих областях капитализма. Кроме того, превращение государственного банка в единственный или, по крайней мере, в господствующий торгово-промышленный банк и сконцентрирован не всей внешней торговли в ру­ках государства, - что в условиях военного времени стало простою за­дачей, - дополнили бы решительно превращение государства в силу, управляющую всем народным хозяйством страны. Государство являлось бы в этом случае господствующим капиталистом, но оно не было бы более государством, управляемым частными капиталистами и буржуа­зией, не было бы их классовой организацией, а «народным государ­ством», в котором они, находясь в меньшинстве, не могли бы получить решающей власти. Решающая власть должна была наверняка находиться в руках трудящегося народного большинства, которое сообразно своим интересам пользовалось бы ею для превращения экономической деятельности государства в деятельность все более и более полезную дня рабочего класса, чтобы таким путём постепенно превратить го­сударство в социалистическое общество.

Такую экономическую политику имел явно в виду Финляндский Совет народных уполномоченных. Во всяком случае, часть его чле­нов полагала, что большинство демократического народного предста­вительства может согласиться на конфискацию крупнейших дерево­обрабатывающих и бумажных предприятий в вышеуказанном об’ёме и на подчинение внешнего торгового обмена руководству государства; из этих мероприятий вытекало бы также изменение положения госу­дарственного банка. Что произошло бы, если германский империализм не пришёл бы на помощь финляндским капиталистам, а рабочий класс победил бы в своей борьбе, - об этом еще и трудно, и бесполезно высказывать предположения. Но и без этих недостоверных

предположений можно теперь видеть, что идея политического демократизма, преследуе­мая Советом народных уполномоченных, была неисторической мыслью.

Она хотела создать мост, переходную ступень от капитализма к социализму. Но для этой дели демократизм но годится.

Её неисторичность чувствовалась уже во время революции. Она не годилась буржуазии и не годилась рабочим, - так чувствовалось, хотя ни та, ни другая сторона не высказывалась против этой мысли. Буржуазия не считала умным выступать против демократизма, а рабочий класс, - тот самый рабочий класс, который в 1904, 1905 и 1908 годах под влиянием высокого возбуждения боролся за демократизм и относился теперь к нему весьма индифферентно. Обеим сторонам годилась теперь лишь диктатура: буржуазии - белая, рабочему классу - красная. Обе стороны, по-видимому, чувствовали, что предложение демокра­тизма было на самом деле компромиссным предложением. Но ни та, ни другая сторона не желали компромисса, соглашения. Своя власть была для обеих сторон лучше, чем какая бы то ни было народная власть.

Народная власть, демократия, являлась в Финляндии конституцией предыдущего года. Она была получена в марте от русской буржуазной революции. Она не была на бумаге, не являлась общепризнанным основным законом, но в самом деле существовала. Это не был полный демократизм, - далеко не такой хороший, как позже в про­екте совета народных уполномоченных, - но он был настолько хорош, насколько демократизм в буржуазном государстве когда-либо может быть. Итти дальше по пути демократизма, - иначе говоря, по пути „мирной” классовой борьбы, - исторически невозможно.

Теперь после всего легко сделать это важное наблюдение. В про­шлом году в Финляндии это было гораздо труднее. Относительная сла­бость финляндской буржуазии, её слабость в парламентарной борьбе и неимение ею войска, могли соблазнить нас, социал-демократов, на увле­чение демократическим миражем, на стремление к социализму через парламентарную борьбу и демократическое народное представительство, или итти, значит, тем путём, по которому историческая действитель­ность не могла к нему итти, - могли соблазнить нас на стремление избежать социалистической революции, избежать промежуточной сту­пени между капитализмом и социализмом, диктатуры пролетариата, которой историческая действительность не может избежать.

Демократизм прошлого года казался нам верной программой не только прошлой, но и будущей истории. Он казался лишь неполным и слабым для того, чтобы годиться для созидания социализма. Для этого его нужно было дополнить и укрепить. Да, он был слаб, слишком слаб. Мы не заметили того, что он был настолько слаб, что его нельзя было даже укрепить. Слабость была его главным свой­ством, как вообще она являлась всегда главным свойством демокра­тизма в буржуазном государстве. Правда, он был слаб и для под­держки буржуазии, но ещё слабее он был для рабочего класса. Его единственное, исторически важное преимущество, преимущество для обеих сторон, - значит, противоречивое преимущество, - заключалась в том, что являлось вообще всегда преимуществом демократизма, а именно - в том, что он, давая классовой борьбе возможность развиваться сравни­тельно свободно. Он дал возможность ей развиться до той ступени напряжения, когда оставалась лишь возможность решения вопроса оружием, т.е. когда историческое задачей этого самого демокра­тизма должно было быть первым свалиться, как ненужная, своё дело исполнившая, старая сгнившая ограда между двумя наступающими фронтами.

3. Таинство причастия в кровавой борьбе.

Когда финляндская буржуазия в конце января скомандовала своих белогвардейцев в наступление, то социал-демократия взбесилась в защиту демократии. Буржуазия отнимет, уничтожит демократизм, - кричали со стороны социал-демократии. - Пожар! Демократия в смертельной опасности! Так и было. Буржуазия хотела раз навсегда избавиться от своего бессилия, освободиться от всяких отрад демократизма, которые, во всяком случае, являлись ей помехой, хотя и не предста­вляли опасности; она хотела воздвигнуть голую классовую власть, сво­бодную власть грабежа, „строгий порядок”, как тогда говорилось, республику или монархию палачей, как теперь выясняется.

Так хотела буржуазия. Социал-демократия ответила на это рево­люцией. Но во имя какого лозунга? Во имя рабочей власти? Нет, во имя демократизма. Во имя такого демократизма, которого нельзя было бы отнять.

Эта наша позиция социально была не ясна, а исторически она являлась утопией. Такой демократизм, которого нельзя было бы отнять, мог возникнуть лишь на бумаге. В классовом обществе такого демо­кратизма никогда не было и не может в нём быть. Эксплоататорский класс всегда при демократизме отнимал власть у народа. Если капи­талистическая эксплоататорская система в экономической жизни должна была и впредь остаться в силе, то такой демократизм был невозмо­жен, при котором пролетариат мог бы быть классом, управляющим государством и через государство затрагивать самые корни капиталистической эксплуатации. Коли же опять капиталистическая хозяйственная система могла уже быть разрушена, то демократизм был для этой цели не нужен, негоден и невозможен. В предыдущем случае демокра­тическая конституция, если бы она все-таки была на бумаге устано­влена, явилась бы лишь ширмой для классовой власти буржуазии и, быть может, некоторым препятствием и помехой для неё; в последую­щем случае она явилась бы ширмой и препятствием для рабочей классовой власти. Настоящего демократизма не возникло бы ни в том, ни в другом случае. В классовом обществе могут быть лишь два состояния междуклассового соотношения сил: одна из них состояние угнетения, поддерживаемое насилием (вооруженной силой, закона­ми, судебными учреждениями и прочим насилием), в котором борьба угнетенных классов задушена и превращена в тихую борьбу (в под­польную или легальную, в анархистскую или парламентарную, профессиональную и т.д.); другое состояние, являющееся между состоянием угнетения, состояние открытой междуклассовой борьбы - революция, во время которой посредством вооружённого столкновения решается, какой класс с тех пор должен быть угнетателем, какой угнетенным.

Когда финляндская буржуазия вызвала рабочий класс на открытую борьбу из-за классового господства, то у рабочей партии были на выбор две определенные позиции: или принять вызов и подняться на революционную борьбу в защиту рабочей классовой власти, или без боя сдаться на милость буржуазии, признал свою слабость или изменив делу своего класса. Финляндская рабочая партия не приняла ни той, ни другой позиции. Она исполнила, правда, свою боевую обязанность, поднялась на борьбу, но лишь на оборонительную, а не на сознательную революционную борьбу. Говорилось, правда, о революции, и на самом деле принималось даже участие в настоящей революционной борьбе, но с закрытыми глазами, не сознавая характера этой общественной революции. В один и тот же момент говорилось также о демократизме, - о том демократизме, с которым неразрывно было связано понятие о том, что посредством него могла быть избегнута вооруженная общественная революция. Таким образом, к революции было приступлено, собственно, для избежания революции.

В нашей боевой программе это была необычайная органическая ошибка, которую теперь, поняв её, необходимо открыто признать, но которую я своё время мы не сознавали. Мы не сознавали, что когда разразилась революционная борьба, то и рабочий класс отбросил демократизм насилием в сторону, вычеркнул его, как бес­ценную помеху из своей программы. Если бы финляндский рабочий класс не принял вызова буржуазии, но без сопротивления позволил бы себя избивать, заковывать в кандалы и расстреливать, то в таком слу­чае демократическая программа защиты и свободы была бы здесь пи своем месте. Но в тот январский день, когда рабочий поднял руку на своего заклятого врага, эта рука сорвала прочь с дороги отрепья демократизма. После этого дня навязывание демократической программы было равносильно историческому шагу назад; точно так же обстояло дело и относительно того превращенного в «выгодный для рабочих» демократизма, который содержался в проекте конституции, выработанном Советом народных уполномоченных.

То обстоятельство, что представители какого-либо класса в революции или прочей классовой борьбе не сознают действительной цели борьбы, еще отнюдь не значит отрицания борьбы и ведения её к поражению, не означает того же самого, как противодействие делу своего класса и сознательная или несознательная измена. Борьба сама по себе является историческим фактом, главным делом, которое решает и опре­деляет действительный результат, и каждый, кто по мере своих сил принимает участие в революционной борьбе поднимающегося класса, помогает этим самым делу этого класса, хотя бы его голова была переполнена какими бы то ни было противоречащими истории иллюзиями. Так и финляндская социал-демократия, когда она исполнила свою боевую обязанность и, не отказавшись от борьбы, не изменила делу своего класса, своею борьбою поддержала на деле программу социали­стической революции, хотя она и выставила своим знаменем старую, отрепавшуюся программу демократизма.

В истории мировых революций случалось не раз, что передовые борцы борющегося класса имели лозунг, совершенно не отвечавший действительной, объективной исторической цели их борьбы. Напротив, неясность лозунгов являлась из-за недостатка социального сознания правилом в революциях прошедших столетий. Чаще всего революционные лозунги являлись порождением случайных обстоятельств или удар­ными фразами самой поверхностной, недальнозоркой политики, к кото­рым часто мог также присоединяться странный и несообразный символизм.

Вспомним напр., как в богемском гуситском движении, в котором тоже в действительности велась борьба из-за самых явных классовых­ интересов, в области лозунгов спорили, главным образом, о том, предоставляется ли в таинстве причастия для всех, кроме хлеба, также и вино. Демократическая программа финляндской социал-демо­кратии являлась и финляндская революция прошлою зимою именно такой программой таинства причастия. Эта программа не помешала финляндской социал-демократии принимать участие в революционной борьбе, но эта программа, как таковая, не принесла этой борьбе пользы. Если не знающий дела моряк ведет корабль в неверном напра­влении, в котором он, если бы шёл по этому направлению, оказался бы в тупике или сделал бы большой круг, но сильная буря незаметно для него самого ведёт его по верному направлению, то, без сомнения, этот хорошей результат получился не благодаря разумности моряка, а бла­годаря буре; моряк, пожалуй, и исполнил в пути добросовестно и прилежно свою обязанность, но он не умел пользоваться картами и компасом, которые были предоставлены ему для того, чтобы держать курс в верном направлении.

Для современной социал-демократической рабочей партии, деятель­ность которой должна была опираться на марксистскую - следовательно, на научную подготовку, - для неё было менее всего почётно нести на бар­рикады символ вина для причастия. И, - что ещё хуже, - это было поме­хой и слабостью в борьбе. Ясное сознание цели, уже как таковое, увеличивает силу и энергию борца; недостаток сознания порождает легко неуверенность, колебание и слабость. Точно так же произошло и в Финляндии во время революции. Не было в достаточной мере устрое­но порядка. Даже в Гельсингфорсе буржуазии была оставлена слишком большая свобода для интриг. Обыски и аресты виновных не производились достаточно энергично. Виновные контр-революционеры наказывались слишком легко. Принудительный труд не применялся во­время к бездельничающим барам. Вероятно, было бы поступлено более строго, если бы нашей сознательной целью в резолюции было с самого начала поставлено учреждение рабочей диктатуры. Когда не было такой цели, то это внесло в нашу деятельность опасную половинчатость, которая могла прибавить храбрости интригующей буржуазии, в то время как она, с другой стороны, побудила присоединив­шиеся к красной гвардии анархистские элементы к самовольному устройству частных кровавых расправ, грабежей и пр., каковое отсутствие дисциплины вызвало замешательство в своих революционных рядах.

От этих обстоятельств, конечно, не зависел в Финляндии несчаст­ный конец революционной борьбы. Поражения нельзя было избежать, когда германское правительство присоединилось к работе палача. Но если бы германское правительство не присоединилось, - что произошло бы в таком случае? Этого мы наверное не знаем, но весьма возможно, что в таком случае окончательный исход борьбы мог бы очень суще­ственно зависеть от того, применялся ли революционный порядок о виде строгой и рассчитанной на более долгое время диктатуры, или в виде гуманной промежуточной ступени к мирной гавани, якобы, близ­кого демократизма, - значит, косвенно, по крайней мере, частью от того, какое знамя или какой символ выставляло социал-демократическое ру­ководство революционным движением. Во всяком случае, исход борьбы висел бы на волоске.

Без сомнения, на тактику и программу Совета народных уполномо­ченных и вообще финляндской социал-демократии во время революции влияла в известной степени та точка зрения, что необходимо было при­нимать во внимание симпатии мелкобуржуазных и крестьянских слоёв населения, находящихся вблизи рабочего класса, что не нужно было от­талкивать

их, пугая социализмом и рабочей диктатурой, но успокаивать и задабривать демократизмом и гуманностью. Это была парламентарная избирательная тактика, а не революционная деятельность. В революции мудрость этой тактики оказалась опасной ошибкой. Спокойные и неуве­ренные симпатии мелкобуржуазных элементов не имели, да и не могли иметь, на ход борьбы значительного влияния. Сила борьбы зависит всецело от рабочего класса, от его пыла, энергии и храбрости и от его доверия к руководству революцией. Но пыл рабочих скорее понижался, чем повышался лозунгом демократизма; он вызывал в них, без сомнения, скорее чувство разочарования, чем казался той целью, ради которой рабочий мог с радостью пожертвовать даже жизнью. Ясные лозунги классовой диктатуры и социализма могли бы совершенно иначе зажечь души рабочих. Они ясно чувствовали бы, что их ведут в борьбе действительно вперёд, прямо к их величайшему историческому идеалу. И при виде того, что руководство революцией поступало бы с буржуа­зией именно с тою строгостью, с какою во время кровавой классовой борьбы необходимо поступать с врагом и угнетателем, который в свою очередь, по справедливости оказался угнетенным, - при виде этого среди рабочей армии укрепилось бы доверие к находящимся в руководящих центрах товарищам.

Пламенное доверие рабочих дороже золота для руководящей рево­люцией рабочей партии. Его нельзя растрачивать напрасно, если желаешь победы революции, а не её поражения.

4. Логика бури.

Пролетарская революция прежде всего - большая организационная задача. Администрация должна быть организованна в аппарат классовой власти пролетариата; пролетарская армия должна быть сделана твердою опорою этой власти, а ведение классовой войны должно быть сделано победоносным; и то же время экономическая жизнь должна быть орга­низована на почве социализма.

Тот богатый опыт, который мы успели получить в финляндской революции при исполнении этих организационных задач, требует своего особого обсуждения, к которому мы не имеем намерения здесь присту­пать. Нам следует здесь лишь констатировать то направление, по ко­торому, как указал нам опыт, следует итти в организационной работе пролетарской революции.

Относительно организации правления мы оказались на практике на верном пути, главным образом, из-за всеобщей забастовки чиновников. Невзирая на всю нашу демократическую ересь, всё государствен­ное и коммунальное правление оказалось в руках организованных рабо­чих, так как прежние чиновники почти повсюду об’явили забастовку. В некоторых областях небольшая часть из них осталась на своих местах, но вообще или с целью саботировать, или тайно помогать ведению вой­ны белогвардейцами, - напр., на железных дорогах, на почте, на телеграфе и на телефонных станциях. Было бы, пожалуй, лучше, если бы и в упомянутых областях были изгнаны немедленно все те служащие, которые были известны как сторонники буржуазных партий, хотя из-за этого средства сообщении значительно пострадали бы, и, напр.,

деятельность телеграфа, временно почти совершенно приостановилась бы. Во всяком случае, до тех пор, пока продолжается настоящая фрон­товая война, особенно опасно терпеть на железных дорогах и в теле­графном учреждении готовые на изменнические услуги элементы; теле­фонами же может находящаяся в тылу рабочего фронта буржуазия пользоваться для целей военной измены в такой мере, что вообще их употребление на время открытой классовой борьбы было бы, пожалуй, лучше ограничить по возможности до минимума, так как вполне действительного контроля относительно телефонов невозможно организовать.

В области организации производства всеобщая забастовка руко­водителей предприятий и техников также толкала органы революционного движения на желаемый рабочими путь, - путь социализации, гораздо скорее и гораздо больше, чем наша социал-демократия в том случае хо­тела бы ещё итти. Прежде всего в руках организованных рабочих оказа­лись, конечно, казенные и коммунальные предприятия, а также вскоре и крупные капиталистические предприятия, - между прочим, бумажные и деревообрабатывающие фабрики, принадлежащие крупнейшему капиталистическому предприятию страны: акционерному обществу Кюмене. Вообще приведение в действие оставленных капиталистами предприятий не представляло для рабочих непреодолимых затруднений. Впрочем, потребность в технически образованных руководящих силах при орга­низации промышленности, без сомнения, чувствовалась бы позже гораздо сильнее, чем в начале; но как бы незначительны были в этом отношении находящиеся в распоряжении рабочего класса вспомогательные силы, опыт все же указал с достаточной ясностью, что финляндский рабочий класс был бы в состоянии ограничивать производство страны. Из боль­шинства фабрик, пущенных в ход рабочей властью, как сообщалось че­рез некоторое время, успех был лучше, чем можно было предполагать.

Напротив, в организации самой классовой войны и красной армии проявились ошибки, непоследовательности и недостатки, вытекающие в значительной части из недостатка опыта и технического искусства, но частью и из того, что на самую организацию борьбы не было обра­щено достаточно серьезного внимания. Подготовка прежде вступления в борьбу не была старательною, целесообразно подготовленною и энергичною. Даже арест вождей буржуазии не подготовлялся заранее и в этом отношении далее во время классовой войны не было достигнуто никакой систематичности. Красная армия составлялась вначале исключительно из добровольно об’явившихся организованных рабочих, потом в неё допускались и неорганизованные рабочие, местами их и обязывали всту­пать в неё и, наконец, в иных местах осуществлялась всеобщая воин­ская повинность, при чём и представители буржуазии посылались с винтовкой в руках на фронт. По видимому, было бы целесообразнее произвести уже изначально набор среди всего пролетариата, принимая из него в армию или всех способных носить оружие мужчин, или при­надлежащих к определенным возрастным группам. Жалованье в армии, которое равнялось вышесредней заработной плате, не должно было быть столь высоким. (Общественных работ для безработных не следовало вообще устраивать до тех пор, пока в красную армию требовались люди). Продовольствие красной армии было, пожалуй, поставлено удовлетворительно, но недостаток обуви был велик, а также отчасти и недостаток одежды. Перевозка, хранение и аккуратная доставка на место оружия и военных приписок были особенно вначале плохо организованны, да и потом не успели организовать этого дела удовлетворительным образом. Всего более, пожалуй, страдала недостатками военная разведка. Устройство для этого особых разведочных отделений в тылу фронта было явною ошибкой; заботы подобных отделений могли лишь мешать военным действиям и быть для них опасными. То обстоя­тельство, что посредством самих находящихся на фронтах отрядов не было организовано разведочной деятельности, удовлетворяющей хотя бы самым умеренным требованиям, находилось явно в связи с самым большим недостатком, от которого страдала наша красная армия. Это был недостаток способных, надёжных, аккуратных и вышколенных начальников. Уже и прежде не имелось вышколенных сил, так как страна была долгое время без своего войска; лишь небольшое коли­чество бывших унтер-офицеров имелось в распоряжении рабочего класса. Даже неполная подготовка офицеров до революции оказала бы, наверное, большую пользу борьбе, но такой подготовки не было орга­низовано тогда, да не особенно и потом, во время революции. Зависело прямо-таки в рискованной мере от случая, какой человек попадал на место начальника. Попадали, правда, и хорошие люди, многие впол­не превосходные люди, которые в течение короткого времени по­средством опыта поднимались на уровень своей большой задачи и создавали из своих отрядов образцовые отряды. Но вместе с другими попадали также и непригодные к своему делу и отчасти негодные элементы на места начальников и в штабы; правда, среди пик вообще не было изменников, но часто были всё же большие болтуны, которые никогда прежде не годились ни на какую порядочную орга­низационную или руководящую деятельность, и которые и теперь не годились на это, хотя во время всеобщего брожения и поднялись на поверхность. Если бы выращенные нашим рабочим движением опыт­ные организаторы стремились тогда с большим пылом принимать участие в военном руководстве и организационной работе, а не избегали бы её, как часто случалось, то, без сомнения, руководство классо­вой войной с нашей стороны было бы лучше организовано. Тогда не могла бы посеять столько недоверия к военному руководству та провокаторская возбудительная работа, которую буржуазия вызывала в наших рядах посредством нанятых пособников. Такая возбудительная работа является явно в классовой войне в руках буржуазии самым коварным и опасным противосредством, и чем больше среди начальников находится поднявшихся лишь во время революции на поверх­ность элементов, прошлое которых неизвестно, тем больше могут массы во время неудач начать подозревать начальников, как изменников.

В общем руководстве классовой войной было также проявлено с нашей стороны много поводов для критики. То обстоятельство, что вначале не наступали энергичнее и дальше, обусловливалось, правда, в существенной мере недостатком оружия, хотя и не только этим. Потом, когда оружие было получено, не было достаточно обученного войска; имевшиеся в распоряжении недели не были энергично использованы для составления и обучения новых отрядов, так как вначале не имелась в виду подготовка к более долгой, продолжающейся несколько месяцев, классовой войне. Разумного разделения труда между отрядами не было достигнуто. Большею частью наши поиска сражались всё время без резервов, что вскоре оказалось дли них и утомительным, и опасным. Наши фронты вообще сдерживали хорошо наступление неприятеля, но из-за недостатка резервов и особых ударных батальонов мы сами не были способны предпринимать сильных наступлений. Когда мы на на­шем северном фронте продолжали более долгое время попытки наступления, то там, на север от Таммерфорса, образовался в нашем фронте большой и опасный изгиб, фланги которого оставались почти совсем незащищёнными. Этот изгиб требовал в 5-6 раз больше сил, чем требовал бы на северной стороне Таммерфорса выпрямленный, твердый оборонительный фронт. Такая тактическая ошибка скоро отомстила за себя. Фланговое наступлений белых вызвало в находящихся в конце изгиба слишком утомлённых отрядах замешательство и отступление в таком беспорядке, что неприятелю было легко окружить Таммерфорс и перенести фронт на южную сторону этого города.

Без сомнения, настроение наших войск при этом было уже удручено тем известием, что германское правительство пришло на помощь финляндской буржуазии, послав для начала военные суда на Аландские острова, чтобы поддержать перевозку оружия и вспомогательных отрядов в Финляндию. С Аландских островов была также потом подго­товлена совместная высадка немецких и финляндских белогвардейцев в Ганге, в наш тыл. Русские офицеры позаботились, со своей стороны, о том, чтобы на внешних укреплениях в Ганге, так же, как и на Аландских островах, пришельцам не было оказано никакого сопроти­вления: русские защитники были уведены прочь, a в руки финляндских революционеров не было дано укреплений. Эта высадка, против которой не хватило более наших войск, сделала положение Гельсингфорса явно опасным, а оборону всей юго-западной Финляндии безнадежною. Немедленно было приступлено к эвакуации юго-за­падной Финляндии с целью отступления на восток, - напр., на линию реки Кюммене. Но тогда оказалось, что в тех местностях, где непри­ятель не наступал, было трудно заставить наши войска отступить. При задержке нашей эвакуации и отступления неприятель собрал боль­шие наступательные силы в восточную Финляндию, чтобы затруднить наше отступление в Россию. Отразить наступление этих международных белогвардейских сил стало для нас во второй половине апреля невозможным. И когда наш фронт в Карелии был прорван, то наи­большая часть нашей красной армии оказалась окружённою. Наверно, только около четырёх-пяти тысяч из всей вашей революционной армии пробилось в Россию.

Финляндская буржуазия просила сначала помощи у шведского правительства. Она и получала все время из Швеции оружие и воен­ные припасы, но сделки о настоящем военном вмешательстве не удалось со шведским правительством по той или иной причине заключать. Вместо того шведское правительство пыталось во время резолюции захватить принадлежащие Финляндии Аландские острова. Позднее, когда поражение нашей красной армии могло из Швеции казаться уже не­избежным, и оставались лишь исполнить прямую работу палача, Швеция отправила свою “чёрную бригаду” к Таммерфорсу, чтобы пить кровь революционных рабочих. Это обстоятельство, кажется, нисколько но мешало шведским правительственным социалистам остаться верными лакеями буржуазных партий и правительства своей страны. До прибы­тия чёрной бригады к нам в Гельсингфорс прибыла официозная деле­гация шведских правительственных социалистов, от имени которой секретарь партии Меллер об’яснил, что победа финляндской революции оказала бы большой вред делу международной демократии… Между­народные социал-предатели боялись, следовательно, уже и нашей рево­люции, боялись, что распространяющийся вместе с нею огонь мог опалить перья перин, приготовленных им буржуазией. Теперь, после происшедшего, нам кажется скорое угрожавшей та возможность, что победа нашей революции могла бы, пожалуй, своею демократической программой спутать в начале в соседних странах понятия рабочих о великих задачах пролетарской революции.

Но победа оказалась ещё на этот раз на стороне насилия капитала. Германский империализм услышал мольбы финляндской буржуазии и взялся проглотить молодую независимость её отечества, только что полученную по просьбе финляндских социалистов в дар от Российской Социалистической Советской Республики. Финляндскую буржуазию ни на минуту не упрекало национальное чувство и не страшило рабское ярмо чужого империализма, когда её отечество стремилось превратиться в отечество трудящегося народа. Скорее буржуазия постарались бросить весь свой народ на добычу немецкого мирового разбойника, прося себе лишь скромное место надсмотрщика за рабами.

Она получили это место и получила кнут в свои руки. И никогда в мире кровавым кнутом не размахивали с более ужасной зверской страстью, чем теперь, во время террора надсмотрщика Свинхувуда, им размахивают в Финляндии непрестанно со дня на ночь вот уже шестой месяц. Сладострастие мести финляндской буржуазии потребовало после революции гораздо больше смертных жертв из числа, беззащитных пленных, чем потребовала от рабочих жестокая классовая война, продолжавшаяся целые три месяца. Систематической массовой резнёй наших товарищей финляндская белогвардейская власть как будто старалась указать с потрясающей нервы резкостью рабочим всех стран, какая вакханалия мести может и им угрожать, если они, завладев властью, не подчинят немедленно буржуазию своей страны своей железной диктатуре, но, будут по отношению к своим классовым вра­гам, находящимся как на свободе, так и в тюрьме, руководствоваться тою же сентиментальной гуманностью, какою руководствовалось наше революционное правительство Финляндии. Кроме массовой розни, финляндская буржуазия с самого начала пользовалась, как средством мести, убийством пленных массами посредством голода. Это, по види­мому, самая сладострастная месть богобоязненного монархистского акционерного капитала: когда рабочие, которые вообще с гордостью чувствовали, что она являются создателями и настоящими владельцами всех богатств, теперь в тюрьме корчатся в судорогах голода, синеют и один за другим испускают дух, то, видя это, элегантный владелец акционерного капитала лучше всего переваривает жиры, возбуждает свой аппетит и наслаждается своею, сверхчеловеческою властью… Наслаждается так много, что на этот раз почти совсем забывает, как вообще все мошенники, что живая рабочая сила еще нужна… пока какой нибудь частный капиталист, - как, напр., бар. Линдер, - не пробу­дятся с похмелья, видя, что его поместья и фабрики остаются совер­шенно без рабочих сил, скажет похмельную истину; „это бесчестно!” и призовёт своих свинхувудских соратников к большей умеренности в наслаждении местью.

Капиталистический рай в Финляндии теперь более или менее готов и закончен. Недоставало лишь позолоченной короны. Да и она уже была заказана, она известного немецкого изготовления… в филиальном отделении Гогенцоллернов в Гессене, по указанию Вильгельма-мастера.

Финляндское рабочее движение прошлою весною было разбито на части и в своём прежнем виде оно больше не поднимется. Иступившийся топор был брошен в горнило истории для переплавки, и теперь мы видим, что из него вышла светлая сталь коммунизма. Ржавчина и шлак выплыли из него на поверхность, как в Финляндии, так и в России. В Финляндии шайка социал-демократических изменников под руководством бывшего сенатора Таннера выступила на сцену голая и не стесняющаяся, чтобы продавать свои наношенные добродетели для удовлетворения _“прогрессивной” буржуазии. “Товарищ” Токой вместе с актёром А. Орьятсачо и некоторыми другими поехал на гастроли на Архангельскую ярмарку, где эта труппа даёт теперь плачевный фарс для удержания заблудившегося финляндского легиона в рядах английского империализма. От неисправимых социал-демократов и бюрократов старого профессионального движения, которые даже в России ничему не научились, мы отделились окончательно на совещании, состоявшемся в Москве в конце прошлого августа. Посла этого была основана Финляндская Коммунистическая Партия на основании следующих принципиальных директив:

1. Рабочий класс должен энергично готовиться к вооружённой революции и отнюдь не стремиться к той старой парламентарной, профессиональной и кооперативной борьбе, на позиции которой стояли и финляндские рабочие организации до революции.

2. Лишь такое рабочее движение и такую деятельность, насчёт которых имеются гарантии того, что они способствуют распростране­нию коммунизма и победе будущей социалистической революции, должно признать и следует оказывать такому движению и такой де­ятельности энергичную поддержку; на иной позиции стоящую деятельность среди рабочих следует резко осуждать, разоблачать я противо­действовать ей.

Посредством революция следует взять в собственные руки рабочего класса всю власть и основать железную пролетарскую дикта­туру; следует, значит, стремиться к уничтожению буржуазного госу­дарства, а отнюдь не к демократизму ни до революции, ни посред­ством революции.

Посредством пролетарской диктатуры должен быть создан коммунистический общественный строй через конфискацию всей земли и капиталистической собственности, и посредством собственной дея­тельности рабочего класса должны быть организованы всё производство и раздел продуктов, - следовательно, нельзя ни посредством революции, ни до неё стремиться починять капиталистическую систему эксплоатации для того лишь, чтобы она приняла более терпимый вид.

6. Возникновению рабочей международной революции и её победе необходимо содействовать возможно энергичнее, и всеми силам необходимо поддержать Социалистическую Советскую Республику россий­ского пролетариата.