Помоги проекту - поделись книгой:
Чувственная любовь во многом не похожа на отношения с близкими родственниками, но и на взаимоотношения между близкими друзьями она тоже не слишком похожа. Несмотря на сходство с обоими типами привязанности, она – нечто особенное. Сила и прочность объединяет ее с родственными узами. Но, с другой стороны, она, как и дружба, способна угасать и распадаться, а уж если распадается, то окончательно и бесповоротно. Впрочем, в одном отношении чувственная любовь все-таки стоит особняком. Она настолько ярче и напряженнее и родственных, и дружеских привязанностей, что способна заслонить, затмить собой и те и другие.
Для исследования ближайшего круга общения и выявления дополнительных деталей мы с Максом Бертоном попросили около 540 человек заполнить составленную нами анкету. Как и ожидалось, среднее число самых близких людей оказалось примерно равным пяти, причем туда приблизительно поровну входили родственники и друзья. В числе прочих вопросов Макс добавил в анкету пункт: есть ли у опрашиваемого возлюбленная(ый). Когда мы разложили анкеты на две пачки – ответы одиноких людей и находящихся в романтическом союзе, – то с удивлением обнаружили, что у людей, имевших партнеров, оказалось на одного близкого друга меньше. У них, как правило, было только четверо близких людей, включая романтического партнера. Мы предположили, что это объясняется интенсивностью любовных отношений, требующих и времени, и внимания, которые в иных обстоятельствах могли бы быть потрачены на дополнительных друзей, и такая догадка находит подтверждение в нашем анализе процессов, сопутствующих распаду дружеских связей.
Но нас поразило другое: если вдуматься, мы расплачиваемся за любовь утратой не одного близкого друга, а
Некоторое количество участников анкетирования призналось, что у них, помимо официального романтического партнера (мужа или жены), имеется еще любовница или любовник (какими только откровениями не делятся люди в анонимном пространстве Интернета!). В нас моментально проснулось любопытство: интересно, а вдруг затраты сразу на две любовные связи настолько велики, что требуют отказаться уже от четырех близких людей? В таком случае ближний круг ограничивался бы всего тремя друзьями. К нашему удивлению, ответ на этот вопрос был однозначным: «нет». У тех, кто сообщил в анкете о наличии «дополнительного» партнера, ближний круг тоже состоял из четырех человек! Что-то явно не сходились. И тут Макс заметил, что ни один из участников не включил в пресловутый ближний круг своего официального партнера. Ведь «дополнительный» партнер появился как раз потому, что своего основного, официального они уже успели исключить из круга ближайших друзей, переместив его в круг номер два. Это кажется мне убедительным доводом в пользу гипотезы, согласно которой мы не можем без заметных потерь поддерживать одновременно более одной настоящей любовной связи. Любовь слишком ярко горит – она поглощает слишком много времени, сил и эмоций, чтобы пылать ею сразу с двух концов. Когда кто-нибудь возражает, что нет, запросто, скорее всего, он заблуждается, и либо вторая его связь носит сугубо сексуальный характер и лишена эмоциональных полутонов, либо ни одна из его любовных связей не является подлинной всепоглощающей страстью.
Романтическая любовь – чувство настолько мощное, что порой встает между родителями и детьми, если родители не одобряют выбор, сделанный сыном или дочерью. Иной раз в результате таких ссор дочери в азиатских семьях становятся жертвами «убийств чести», в других случаях между родителями и детьми просто возникает отчуждение. Такое далеко не редкость. Эволюционная причина ссор – в том, что родители генетически заинтересованы в потомстве, которое произведут их собственные отпрыски, и во имя этого интереса всегда, на протяжении всей человеческой истории (да, наверное, и в доисторические времена) они стремились сами устраивать браки детей. Справедливо или нет, но родители полагают, что лучше знают жизнь, а потому им виднее, кто подходит их детям, а кто – нет. Эту главу я завершу тремя примечательными историческими примерами.
В эпоху позднего Средневековья португальские аристократы распоряжались будущим детей, чтобы сохранить земельные владения за своим родом. Прежде в стране существовала система дробления наследства: все семейное имущество распределялось поровну между всеми сыновьями. (Дочери тоже получали свою долю, но гораздо меньшую, сводившуюся главным образом к приданому.) Это было возможным в силу того, что мавров, которые властвовали над всем Иберийским полуостровом в течение предыдущих семи столетий, постепенно вытесняли и знатные португальские фамилии приобретали земли за сущие гроши. Дефицита земель не ощущалось, и каждое новое поколение сыновей могло без труда обзавестись внушительным поместьем, увеличив скромный унаследованный удел за счет близлежащих мавританских угодий. Но когда мавров окончательно изгнали и не осталось владений, от которых можно было бы и дальше «отщипывать» куски, португальская знать столкнулась с огромной проблемой: границы земельных угодий оказались зафиксированы. Отныне если продолжать их делить между наследниками, с каждым новым поколением величина надела и хозяйственная польза от него будут катастрофически убывать. То есть если в богатой землевладельческой семье родится слишком много сыновей, значит, в самом недалеком будущем ее потомкам достанутся уже крошечные, бесполезные с экономической точки зрения клочки земли. Иначе говоря, всего через пару поколений аристократы превратятся в крестьян. А потому знать учредила майорат – право первородства, при котором все имение переходило к старшему сыну. Разумеется, при такой системе младшие отпрыски оказывались «лишними», у них не оставалось никаких жизненных перспектив. А как известно, парням без перспектив терять нечего. Так что тут опять произошло неизбежное: обездоленные и нищие младшие сыновья начали сбиваться в разбойничьи шайки и наводить страх на всю Португалию. Вполне возможно, далеко не случайно и эпоха географических открытий, когда португальцы начали исследовать Новый Свет и испытывать морские пути в Индию, пришлась именно на этот исторический момент. Разве не лучший способ избавиться от беспокойной молодежи – отправить ее на поиски удачи и богатства как можно дальше, да еще за чужой счет?
Разумеется, похожую проблему создавали и «лишние» дочери. Ведь если каждое имение достается всего одному сыну, ему требуется в жены всего одна дочь другого землевладельца. Что же делать с оставшимися дочерями? Ответ португальцы нашли простой: отправлять их в женские монастыри. Эти девушки из благородных семей жили там в привилегированных условиях и держались особняком от остальных монахинь, занятых более приземленными трудами. Такие «невесты Христовы» поступали в обитель вместе с приданым (это было главное условие их приема), а потом их могли забрать обратно, если вдруг умирала старшая сестра и срочно требовалась замена, чтобы семье не упустить стратегически выгодного брака.
Второй пример возвращает нас в Крумхёрн – северо-западную область Германии, со славными жителями которой мы уже встречались в четвертой главе, когда обращались к местным метрическим книгам, тщательно проанализированным Эккартом Фоландом. На протяжении XVIII и XIX веков у местных крестьян практиковалось нечто вроде минората – системы наследования, когда все имущество переходит к младшему сыну. Правда, имелась одна тонкость: ему предстояло откупиться от старших братьев. И хотя тем полагалась лишь символическая доля, нередко сыну-наследнику приходилось продавать часть своей земли. Миноратное право позволяло немного снизить частоту такого вынужденного дробления собственности, потому что давало родителям возможность дольше сохранять контроль над усадьбой: ведь младшему сыну можно передать землю лет на десять позже, чем старшему. Однако у осмотрительных жителей Крумхёрна, оказывается, имелся еще один туз в рукаве. Чтобы снизить риск дробления и оскудения родового наследия, они манипулировали шансами на выживание собственных сыновей, чтобы свести их количество к минимуму: достаточно двоих – сына-наследника и еще одного – «про запас», на случай его смерти (маневр, известный у демографов под названием «наследник плюс запасной»).
Опираясь на записи в крумхёрнских приходских метрических книгах, мы с Фоландом смогли показать, что смертность среди третьих и четвертых по счету сыновей в течение первого года жизни составляла целых 50 % – почти втрое выше, чем у первенцев и вторых сыновей. Надо полагать, это не было результатом детоубийства как такового, а скорее являлось следствием небрежного отношения: за такими детьми не очень-то присматривали или предпочитали не тратить лишних денег на врачей. Дочери же не страдали от родительского невнимания – ведь их всегда можно было удачно выдать замуж за соседских сыновей. Уровень их смертности никак не зависел от очередности рождения. Так что очень похоже, что крумхёрнские крестьяне все же контролировали количество выживших сыновей, чтобы не наносить излишнего урона родовому хутору, когда придет пора передавать его сыну-наследнику.
И, наконец, пример из жизни тибетцев. Он почерпнут из этнографических исследований, проводившихся среди жителей гималайской долины Ладакх (ее еще называют Малым Тибетом) Джоном Круком, который когда-то очень давно, когда я писал диссертацию, был моим научным руководителем. Тибетцы столкнулись с похожей проблемой: земли их родного высокогорья не отличаются особым плодородием, но при этом всегда были (да и остаются) весьма густонаселенными. Чтобы не дробить и без того маленькие семейные наделы на совсем крошечные «лоскутки», бесполезные с сельскохозяйственной точки зрения, они ввели у себя редкую, даже впору сказать, уникальную форму полиандрии (многомужия), при которой сыновья берут одну жену на всех. Таким образом, сыновья сообща занимаются обработкой семейного надела, и жена у них тоже общая. В целом, конечно, такая ситуация мало кого по-настоящему устраивает: женщине, скрепя сердце, приходится как-то уживаться с несколькими мужьями, а рано или поздно сексуальное соперничество неизбежно подтачивает и разрушает гармонию братских отношений. Одним из факторов, указывающих на последнее обстоятельство, в наши времена служит то, что младшие братья просто покидают семейную ферму с ее многомужием и находят себе жен на стороне. Однако они могут поступить так только в том случае, если у них имеется самостоятельный источник доходов – как правило, работа в государственном учреждении.
Тибетская культура, очевидно, учитывала, что такой порядок угрожает устойчивости и единству семьи, судя по тому, что и здесь появились свои уловки: очень часто родители отдавали второго сына в монастырь, где он приносил обет безбрачия и делался монахом. А теперь представим себе: когда братья женятся, старшему из них обычно двадцать четыре года, второму – девятнадцать, третьему – четырнадцать, четвертому – скажем, лет девять (если в промежутках между сыновьями рождались дочери). При таком раскладе двое младших сыновей еще несколько лет не будут проявлять к общей для всех жене сексуального интереса, да и она не станет особенно ими интересоваться. А вот второй сын будет представлять серьезную угрозу и скорее всего вступит в соперничество со старшим. Удалив же второго сына (причем под благовидным предлогом – служить богам и вести святую жизнь), семья выигрывает время. Старший муж пока что может спокойно выполнять свой супружеский долг, давая жизнь новому поколению рода и не опасаясь конкуренции со стороны младших братьев. А к той поре, когда и они подрастут, старший брат уже вступит в более спокойный период жизни, когда секс уже не так волнует, и не будет видеть в младших братьях соперников. В целом система работает, хотя больше всего от нее проигрывают, как водится, «лишние» дочери, которым так и не удалось выйти замуж: они остаются в родительском доме, и на них взваливается самая тяжелая работа.
Использование религиозных институтов, требующих безбрачия для избавления от наиболее беспокойных членов семьи (лишних сыновей), – далеко не редкое явление. Еще один мой студент, Деннис Диди, изучал приходские книги графства Лимерик, куда вписаны сведения об ирландских крестьянских семьях второй половины XIX века. Ему удалось доказать, что мальчики, поступавшие учиться в местную семинарию, чтобы впоследствии сделаться католическими священниками, происходили из тех семей, где имелось особенно много сыновей. Мы не знаем, оказывали ли родители на них давление, или сыновья сами, видя сложное семейное положение, принимали решение. Но результат в любом случае был один: семья уменьшала нагрузку на родовое имущество, с тем чтобы сыновья, а впоследствии и внуки, которым достанется наследство, не попадали в экономически невыгодное положение от излишнего дробления земельной собственности – земля должна была кормить их. В этом смысле ирландцам-католикам пришлось легче, чем лютеранам из Крумхёрна: ведь у протестантов нет ни монастырей, ни целибата для священников, а значит, некуда сплавить лишних сыновей законным образом. Что и заставило их найти альтернативное решение.
Все эти примеры показывают, на какие изощренные выдумки пускаются люди ради выживания собственного клана. В трех разных странах люди столкнулись с одной и той же проблемой – и нашли, в общем-то, похожие решения, которые в каждом из случаев соответствовали местным обстоятельствам и обычаям. А мы лишний раз убеждаемся, до какой степени родители стремятся контролировать шансы на выживание своего потомства, чтобы максимально способствовать благополучию рода в будущем, о чем дети порой даже не подозревают.
В этой главе мы неоднократно сталкивались с тем, что хотя одни человеческие связи прочнее других, они могут рваться и иногда действительно рвутся, причем катастрофически и бесповоротно. В следующей главе мы как раз и разберем, почему отношения рушатся.
7
Обман, хоть как его зови
Тогда у полной бочки эля,
Вполне счастливые от хмеля,
Мы не считаем верст, канав,
Мостков, опасных переправ
До нашего родного крова,
Где ждет жена, храня сурово
Свой гнев, как пламя очага,
Чтоб мужа встретить как врага.
Будущее у близких отношений довольно неопределенное, если только они не предполагают создания семьи. Между любовниками, как и между друзьями, со временем неизбежно возникает охлаждение, если постоянно не укреплять и не оживлять отношения. Разумеется, любовникам это проще – просто потому, что они обычно живут вместе. Тем не менее нам, похоже, присуща врожденная тяга портить отношения, порой подталкивая их к пропасти из-за собственного эгоизма. Если мы заходим чересчур далеко, то даже самая крепкая связь не выдерживает и рвется. И тогда наступает стремительный и необратимый крах. Как говорил незабвенный циник Сэмюэл Джонсон о супружеском счастье, «за надежду, как и за всякое удовольствие, приходится платить: чем бо́льшие надежды мы возлагаем, тем большее разочарование испытываем».
Впрочем, истинная картина, как обычно, сложнее. Разумеется, удачное супружество очень важно для сохранения физического и душевного здоровья. Но, с другой стороны, время, увы, работает против брака. Так называемый медовый месяц длится обычно недолго – от двенадцати до тридцати шести календарных месяцев, после чего отношения супругов принимают довольно будничный характер, когда муж с женой просто не мешают жить друг другу. В их жизни веселье и радость перемежаются с повседневной рутиной, и постепенно каждый начинает воспринимать партнера просто как данность. Ссоры происходят все чаще и становятся все ожесточеннее, растет взаимное недовольство, возникает и растет риск разрыва, и наконец все разваливается окончательно.
Близкие отношения не обязательно длятся вечно. Треть (а может быть, даже половина) всех современных браков в Европе и Америке заканчивается разводом. Мы опросили 540 человек, случался ли у них в недавнее время разрыв отношений с кем-то из близких людей. Целых 423 человека ответили, что за последний год они порвали в общей сложности с 913 людьми. Получается, за год мы в среднем теряем двух близких друзей. Впрочем, такие показатели можно все-таки считать немного завышенными: вполне возможно, нашу анкету охотнее заполняли как раз те люди, у которых недавно случился разрыв; и действительно, у большинства указанные ссоры и разлады произошли в течение месяца перед анкетированием, а не в остальные месяцы года. Но все равно можно сделать вывод, что ссорятся близкие довольно часто.
Чаще всего (и в этом нет ничего удивительного) люди рвали отношения с возлюбленным. Тем не менее такие случаи составляли всего 20 % от общего числа разрывов. Второе место по частоте занимали друзья из ближайшего круга: на их долю пришлось 15 %. Третье место в списке досталось родителям (еще 10 %), за ними следовали братья и сестры либо друзья за пределами круга номер один (по 8 % соответственно). Остальные вылетевшие из круга общения опрошенных представляли собой пеструю толпу родственников, свойственников, коллег, соседей по дому и приятелей из клубов по интересам. Однако в целом лидировала родня: 65 % всех таких разрывов произошло с близкими родственниками (не далее двоюродной степени родства).
Пускай кровь и не водица, но с родней мы вынуждены общаться чаще, и это неизбежно вносит напряженность в отношения. Отчасти потому, что мы обычно воспринимаем родственников – особенно близких – просто как данность, не слишком церемонимся с ними, а потому и задеваем их чувства чаще, чем сами замечаем. Возможно, при этом мы подсознательно исходим из того, что родственные связи намного крепче дружеских. Это друзей надо лелеять, а родные и так никуда не денутся! Но, похоже, иногда мы переходим грань дозволенного – и в конце концов все рушится. С дружбой – особенно когда речь идет не о самой тесной дружбе – все происходит не так катастрофично: обычно если кто-то нас обидел, мы просто не желаем больше видеть обидчика, и отношения с ним сами собой хиреют и затухают. Но в случае семейной ссоры все гораздо сложнее: во-первых, нас объединяет общая история, а во-вторых, наши жизненные пути неизбежно будут пересекаться в будущем, хотим мы того или нет.
Отчего же распадались отношения у людей из нашей выборки? Выяснилось, что главными причинами разрывов являются четыре типа событий: человека оскорбили (прилюдно или нет), проигнорировали важное событие в его жизни (например, день рождения), о нем пустили сплетню или клевету, его пилили за плохое поведение. На эти четыре группы приходится около двух третей всех разрывов. Оскорбления были причиной четвертой части всех разрывов, на попреки приходилось около 20 %, на остальные две группы – по 15 %. Следующей по частоте причиной выступало соперничество – например, дружба с врагом или попытка отбить сексуального партнера. На причины такого характера приходилось около 10 % разрывов. Таким образом, примерно три четверти всех ссор и разрывов случались из-за угроз социальному статусу человека или из-за оскорбления его достоинства. Напротив, на причины более практического свойства – вроде невозвращенных долгов – приходилось всего 5 % случаев. Иными словами, большинство отношений распадалось по тем самым причинам, которые лучше всего характеризуют сами эти отношения.
Родители гораздо реже сообщали о том, что порвали с детьми, чем наоборот: 10 % опрошенных оказались детьми, поссорившимися с кем-то из родителей, но лишь 3 % – родителями (причем исключительно матерями), прекратившими общение с кем-то из детей. Иными словами, восприятие отношений порой бывает весьма асимметричным. Скажем, вы можете разозлиться на меня и решить, что все кончено, а я могу увидеть в нашей ссоре ничтожное пятнышко на поверхности нашей в остальном крепкой и устойчивой дружбы. Женщины почти вдвое чаще сообщали о разрыве отношений с романтическим партнером, чем мужчины: на ссоры с возлюбленным приходилось около 25 % всех женских разрывов, но для мужчин аналогичный показатель составлял лишь 15 %. Зато мужчины вдвое чаще ссорились с братьями или сестрами, втрое чаще порывали с коллегами и в четыре раза чаще – с «запасным» романтическим партнером (тайной любовницей).
Похоже, наиболее опасный момент для отношений наступает через три года после их начала. Почти половина всех разрывов в нашей выборке случалась в промежутке между двумя и четырьмя годами с начала близких отношений. Вторыми по степени риска оказывались длительные отношения (десять лет и дольше). Что интересно, здесь тоже наблюдались различия между полами. У мужчин чаще, чем у женщин, случался разрыв отношений после трех лет, зато женщины чаще сообщали о крахе отношений, продолжавшихся всю жизнь. Кто-то подумает, это оттого, что мужчины в целом меньше дорожат отношениями и чаще реагируют спонтанно: «Баста, надоело!» Ну что тут скажешь…
Сандра Мюррей с коллегами в порядке эксперимента следили за судьбой почти двухсот бездетных супружеских пар в течение первых трех лет их брака. Они выяснили, что чем больше человек с самого начала идеализирует партнера, тем дольше остается доволен отношениями, и чем больше партнер идеализирует его, тем лучше они себя ощущают. Те, кто был особенно высокого мнения о партнере, все так же хорошо думали о нем и три года спустя, тогда как те, кто меньше идеализировал вторую половину, со временем начинали относиться к нему все хуже и хуже – причем независимо от справедливости своих оценок. Иными словами, чем менее реалистичным был их взгляд (то есть чем более идеальным виделся им партнер), тем выше оказывалась вероятность, что отношения будут и впредь приносить радость. Возможно, вопреки расхожему мнению, переоценка партнера вовсе не обязательно грозит разочарованием при столкновении с прозой жизни. Оказывается, даже наоборот: чем в более розовом свете видится влюбленному предмет его любви, тем дольше не осыплются розовые лепестки. Так что чрезмерная идеализация в любви – отнюдь не порок, чреватый горьким охлаждением, а залог дальнейшей удовлетворенности жизнью. А может быть, все дело в том, что иллюзия – очень стойкая штука, а потому умирает последней.
Поэты и отвергнутые влюбленные говорят о физическом страдании, которое причиняет несчастная любовь. И внешние, и внутренние признаки тут как при физической боли, хотя в первом случае имеет место телесное повреждение, а во втором – чистая психология. Оказывается, оба вида боли обрабатывает один и тот же участок мозга – зона передней поясной коры (ППК), которая расположена под внешней корой в центре мозга. Люди, имеющие активную ППК, особенно чувствительны к боли, и наоборот – люди, у которых ППК повреждена или разрушена, к ней обычно вовсе не восприимчивы. Настолько, что теперь хирурги даже намеренно уничтожают часть ППК у пациентов, страдающих от хронических, некупируемых болей.
Выяснилось, что тот же самый участок мозга срабатывает, когда мы ощущаем психологическую боль. Это продемонстрировал довольно корректный, пускай и немножко жестокий эксперимент, в рамках которого Нэнси Айзенбергер и ее коллеги просили испытуемых поиграть в компьютерную игру «Кибермяч», лежа в томографической капсуле. Перед каждым был монитор, на котором две фигурки перебрасывались друг с другом мячом, а испытуемый, лежавший в капсуле, был представлен парой рук в нижней части экрана. Испытуемым говорили, что эти фигурки изображают двух других игроков, лежащих в соседних капсулах; нажимая на правую или левую клавишу, можно было перебросить мяч одному или другому игроку, на свое усмотрение, когда кто-то из них бросал мяч в сторону виртуальных рук. Вначале две фигурки на экране включали игрока из капсулы в свою игру, бросая мяч ему в руки, но через некоторое время они начинали просто перекидываться мячом друг с другом, как бы игнорируя его. Когда испытуемого исключали из игры, у него в ППК наблюдалась повышенная активность, причем степень этой активности соответствовала силе обиды (ее участники эксперимента оценивали самостоятельно по его окончании). Интересно, что ППК активизируется заметнее (и обида ощущается сильнее), когда отвергающие или избегающие нас люди принадлежат к «своим», то есть к той же группе – расовой, социальной, религиозной – или просто внешне похожи на нас (как уже говорилось в предыдущей главе, мы активно стремимся сблизиться с людьми сходных социальных или внешних данных).
По-видимому, функция ППК – оповещать нас о ситуациях, в которых наши представления о мире расходятся с реальной картиной. В некоторых случаях речь идет о логических противоречиях (когда что-то явно не сходится – а значит, нужно понять, что именно не так); в других случаях – о каком-то ущербе или вреде (а значит, нужно выходить из опасной или болезненной ситуации); в остальных же случаях ППК реагирует на социальные расстройства, вызванные несоответствием наших ожиданий и тем, какой оборот приняли наши отношения с людьми. Почему же так происходит? Видимо, в ходе эволюции млекопитающих механизм социального оповещения вырос из системы оповещения о физической боли, поэтому мало что сравнится с ней по четкости и настоятельности сигнала.
Однако активность в ходе экспериментов по социальному отчуждению, помимо ППК, проявляла еще и правая часть префронтальной коры. Причем оказалось, что частота ее активизации находится в обратной зависимости как от степени активизации ППК, так и от степени огорчения испытуемого (засвидетельствованной им в самоотчете). Это навело на предположение, что данный участок выполняет некую ингибирующую (тормозящую) функцию и гасит избыточные болевые сигналы от ППК. Активизация в правой части префронтальной коры происходит не потому, что человек переживает событие, а потому, что активно о нем думает. Таким образом, функция правой части префронтальной коры, возможно, заключается в том, чтобы управлять сигналами, поступающими от ППК, и другими эмоциональными реакциями и не давать им вырваться из-под контроля. Кстати, это один из немногих участков коры больших полушарий, имеющий прямую нейронную связь и с ППК, и с мозжечковыми миндалинами (которые управляют реакциями на эмоциональные сигналы и особенно – на агрессию). Участие лобных долей здесь особенно важно, ведь именно эта часть мозга отвечает за анализ психологических состояний и за количество социальных контактов, которые способен поддерживать человек (о чем мы говорили в третьей главе).
Одна из причин, почему болевой центр включается в ситуациях социального отчуждения, – в том, что он «отвечает», помимо прочего, за связь младенца с матерью. Детеныши всех видов млекопитающих, включая человеческих младенцев, умеют подавать голосовые сигналы тревоги и кричат в двух случаях: когда им больно (они поранились, замерзли и т. д.) и когда они разлучены с матерью. У млекопитающих матери чрезвычайно чутки к детскому крику, особенно если кричат их собственные детеныши. (Со временем, конечно, маленькие негодники догадываются, что плач – лучший способ добиться своего, и проливают крокодиловы слезы – иногда вполне искренне, – прекрасно зная, что окружающие не выдержат и пойдут у них на поводу. Но это уже другая история.) Вот за эти-то сигналы тревоги и отвечает поясная кора. Если взрослой обезьяне ее удалить, животное перестанет издавать тревожные крики; наоборот, электрическая стимуляция данного участка мозга заставляет обезьян подавать тревожный сигнал даже в отсутствие реальной угрозы.
О том, что социальная и физическая боль имеет одинаковый механизм, свидетельствуют и другие данные: дети, которые недавно перенесли физическую травму, испытывают огорчение от разлуки с опекуном чаще и сильнее, чем здоровые дети. Сходным образом и взрослые, страдающие от хронических болезненных расстройств, испытывают бо́льшую тревогу из-за своих личных отношений, чем здоровые люди, и их привязанность носит более тревожный характер (иными словами, они постоянно сомневаются в любви и верности партнера). Верно и обратное. Люди, имеющие крепкие социальные связи и уверенные в поддержке близких, испытывают меньшую физическую боль, будь то при онкологических заболеваниях, хирургических операциях или родах. Сознание того, что рядом с тобой надежный и любящий человек, облегчает даже электротравму.
Просматриваются и интригующие параллели между людьми, страдающими обсессивно-компульсивными расстройствами (ОКР), то есть неврозом навязчивых состояний, и теми, кто переживает разрыв близких отношений. И те и другие демонстрируют очень похожую одержимость навязчивой идеей. Разумеется, у страдающих ОКР навязчивые мысли крутятся не вокруг, скажем, измены или предательства – они могут, например, зациклиться на опасности подхватить какую-нибудь ужасную инфекцию. Так вот, у больных ОКР ППК необыкновенно активна, что, вероятно, и заставляет их видеть серьезные проблемы на пустом месте. У таких людей ППК преувеличенно реагирует даже на самые простые логические противоречия. Есть также данные о том, что у людей, склонных к неврозам, ППК чрезмерно активно реагирует на простые задачи по выявлению противоречий, которые точно не должны вызывать никаких огорчений. Таким образом, если у человека гиперактивная ППК, он более предрасположен к тому, чтобы излишне остро реагировать на малозначительные события повседневной совместной жизни, а стало быть, к обидам и, как следствие, к разрывам отношений.
Интересно, что вещества, применяющиеся как фармакологические средства для снятия физической боли (например опиаты) и психологических состояний вроде депрессии (антидепрессанты), можно эффективно использовать, так сказать, для перекрестного лечения: антидепрессанты уменьшают физическую боль, а опиаты облегчают душевные муки и депрессию. Когда детенышам млекопитающих, разлученным с матерями, дают крошечные дозы опиатов, они почти перестают кричать и выказывают гораздо меньше тревоги и расстройства. Так что ничего удивительного, что эндорфинная система напрямую задействована в формировании чувства утраты и горя: когда женщин во время томографии мозга просили вспомнить о смерти близкого человека или о разрыве с любимым, у них наблюдалась гораздо меньшая активность в зонах расположения эндорфиновых рецепторов, что свидетельствовало об испытываемой боли. Из чего опять-таки следует, что эндорфины каким-то образом вовлечены в наши отношения с людьми.
Ген рецепторов эндорфина OPRMI существует в двух формах – A и G, – которые различаются одним нуклеотидом (нуклеотиды – это химические «кирпичики» генетического кода), однако это единственное различие оказывает весьма существенное влияние на чувствительность к боли. Люди, гомозиготные по форме А (то есть унаследовавшие два экземпляра этого гена, по одному от каждого из родителей), менее чувствительны к боли, чем люди, имеющие хотя бы один нуклеотид G. Последним обычно требуются бо́льшие дозы анальгетиков (например, морфия после хирургических операций). И к ситуации социального отчуждения такие люди тоже более чувствительны: во время игры в «Кибермяч» у них наблюдается более высокий уровень активности в ППК. Так что мы опять сталкиваемся с эндорфиновым механизмом, о котором уже говорили во второй главе. Когда дружеское общение – и физический контакт – вызывают выброс эндорфинов, то соответствующие рецепторы, находящиеся в ППК и в других зонах, заполняются, и человек ощущает удовольствие и покой. В отсутствие какого-либо общения психологическое состояние остается более или менее нейтральным. Но если происходит событие, вызывающее негативные эмоции, – например, смерть близкого человека, или предательство, или уход любимого, – тогда выброс эндорфинов блокируется, соответствующие рецепторы в ППК остаются пустыми, и мы физически ощущаем боль. В менее серьезных случаях префронтальная кора может тормозить реакцию ППК. По сути, префронтальная кора («думающая» часть нашего мозга) осмысливает и оценивает ситуацию и как бы говорит нам: «Знаешь что? Все не так страшно, лучше забудь об этом». Но если с утраченным близким нас связывало по-настоящему сильное чувство, то этот участок коры бездействует.
Оказывается, у женщин детородного возраста гораздо больше эндорфиновых рецепторов в мозжечковых миндалинах, в ППК и в префронтальной коре (а также в ряде других участков мозга, в данный момент представляющих для нас меньший интерес), чем у мужчин (примерно на 25 %). Однако после менопаузы количество рецепторов сильно уменьшается – в частности, в миндалинах. Это значит, что у женщин в репродуктивный период болевой порог заметно выше, чем у мужчин (что важно при родах). Однако у мужчин, по всей видимости, происходит более интенсивный захват эндорфинов в мозжечковых миндалинах, а это, возможно, означает, что ощущение боли у женщин острее, чем у мужчин (у которых активность мозжечковых миндалин гасится за счет захвата эндорфинов). С учетом этого и принимая во внимание тот факт, что физическая и психологическая боль – во многом одно и то же, можно, пожалуй, сделать вывод, что женщины ощущают социальное отчуждение сильнее, чем мужчины.
Репродуктивная стратегия млекопитающих – внутриутробное вынашивание плода и последующее грудное вскармливание – неизбежно предполагает разницу между полами в поведенческих моделях. Сразу же после оплодотворения у самки пропадает дальнейший стимул к спариванию с другими самцами, так как оно не сулит никаких выгод с точки зрения размножения. Теперь ее заботит лишь благополучие потомства: она затаивается и отдает все силы вынашиванию и выкармливанию детенышей (и отчасти их воспитанию). Самец от всех этих забот отлучен, у многих видов млекопитающих он ничем не может помочь самке. В итоге единственный способ, каким самцы могут повысить собственную продуктивность, – это спариться с возможно бо́льшим количеством самок. По этой причине млекопитающие в основном ведут беспорядочную половую жизнь (или, в лучшем случае, придерживаются полигамной брачной системы, при которой один самец держит гарем из нескольких самок). Лишь очень немногочисленные виды млекопитающих ведут моногамный образ жизни – в отличие от птиц, у которых, наоборот, большинство видов образует моногамные пары: ведь у них самец способен помогать самке и высиживать, и выкармливать птенцов.
Разумеется, когда самец реально участвует в выращивании потомства, это удерживает его возле самки. Тут все решается соотношением обстоятельств. Фактически самец выбирает, каким образом ему оставить как можно больше потомства в течение жизни: либо оставаться с одной самкой, либо, оплодотворив, сразу же покинуть ее и постараться оплодотворить как можно больше других самок. Несколько лет назад я показал с помощью математической модели, что у человекообразных обезьян выбор брачной стратегии зависит от интервала между родами, от количества самок в совместно кочующей группе, от удаленности таких групп друг от друга и от способности самца обойти территорию, которую он считает своей (точнее говоря, от расстояния, какое он может без труда пройти за день). Чем длиннее репродуктивный цикл у самки, чем меньше групп самок приходится на единицу площади и чем короче дистанция дневного обхода для самца, тем больше вероятность того, что самец станет верным мужем и никуда не уйдет от «своих» самок. Такой тип поведения избирают, например, гориллы, у которых самец остается с семьей (он всегда живет вместе с группой самок). На другом конце спектра оказываются орангутаны: самки этого вида живут поодиночке, и самцу выгоднее избрать стратегию донжуана. Шимпанзе оказываются примерно посередине между этими двумя крайностями. Современные представители племен охотников и собирателей, живущих на больших территориях, где насчитывается всего несколько довольно больших женских групп, по критерию верности обходят даже горилл: они постоянно живут в своих женских группах.
Однако совместная жизнь с женщиной еще не делает мужчину верным супругом. У него по-прежнему есть выбор – стать заботливым отцом, примерным семьянином – или бабником с масленым взглядом. Либо занять место где-то посередине этого спектра. Исследуя мужское сексуальное поведение на примере франкоговорящих канадцев из Квебека, Даниэль Перюсс выяснил, что около трети опрошенных мужчин постоянно ведет беспорядочную половую жизнь, хотя 90 % этих мужчин женаты. Лишь около двух третей оказались моногамны (то есть верны нынешней партнерше, не важно, были ли у них ранее другие партнерши или нет). Любопытно, что при анализе генов вазопрессиновых рецепторов у шведских близнецов, о котором я упоминал во второй главе, доля мужчин, наделенных как минимум одним экземпляром «гена неверности» (а значит, предположительно более склонных «ходить налево»), составила 36 % – что почти в точности соответствует доле «ходоков» в квебекской выборке.
Внимательно проанализировав квебекские данные, я смог показать, что это соотношение точно отражает тот выигрыш, на который могут рассчитывать мужчины при выборе определенной брачной стратегии – включая количество зачатых детей (не будь контрацепции). Из всех любовных связей в Квебеке две трети приходилось на мужчин, которые вели беспорядочную половую жизнь. Если частота проявления каждой из стратегий, умноженная на величину соответствующего выигрыша, постоянна, то мы имеем эволюционное равновесие: ведь если все мужчины переключатся с одного варианта поведения на другой, более выгодный в данной ситуации, то каждому из них в итоге достанется меньшая доля, поскольку общая сумма выигрыша остается неизменной. А значит, им снова придется вернуться к первоначальной стратегии. Иными словами, это соотношение является саморегулирующимся; как только наметится заметный сдвиг от соотношения 33:67, то выигрыш тоже сместится в пользу реже выбираемой стратегии, и ситуация начнет выправляться естественным образом. Вероятно, исходное соотношение этих выигрышей определяется готовностью женщин вступать в связи с мужчинами, которые либо уже женаты, либо не собираются хранить им верность. Это подозрительно напоминает ситуацию, когда женщины при выборе случайных партнеров руководствуются тактикой «поиска хороших генов» (о чем мы говорили в пятой главе).
Итак, по-видимому, в обычных условиях приблизительно треть мужчин предрасположена к романам «на стороне». Мужчины этой категории проявляют независимость от брачной системы, которая разрешена или считается предпочтительной в местной культуре (будь то моногамный брак, многоженство или даже свободная любовь). А баланс, похоже, определяется стратегией женщин, тем, кого они видят в мужчине – отца семейства или носителя качественного генома. Когда женщины меньше думают о будущих отцовских качествах партнера, соотношение будет сдвигаться в пользу мужчин, ищущих только удовольствий, а там, где женщины смотрят на мужчин как на потенциальных отцов своих будущих детей, обстоятельства будут больше благоприятствовать верным, преданным мужчинам, а не распутным донжуанам. Поэтому даже если некоторые мужчины и предрасположены к донжуанству, это еще не значит, что они непременно ударятся в разгул: все будет зависеть от того, какую брачную стратегию они оценивают как более выигрышную, от того, кем выгоднее быть здесь и сейчас – ловеласом или верным и заботливым отцом семейства.
Без женщин тут, разумеется, не обходится. В ходе исследования 48 американских пар обнаружилось, что женщины, чей ГКГ более схож с ГКГ партнера, чаще отвергают его сексуальные заигрывания, реже получают оргазм, имеют больше внебрачных партнеров и испытывают большее влечение к другим мужчинам, не считая своего основного партнера, особенно в благоприятные для зачатия дни. У мужчин же никакой зависимости сексуального интереса к партнерше от наличия общего с ней ГКГ не выявилось.
Все это позволяет предположить, что главным фактором, способствующим разрыву брачных отношений, является доступность альтернативных партнеров. Не важно, насколько индивид склонен к загулам: если пойти не к кому, толку от них будет мало. Скотт Саут и его коллеги продемонстрировали это, используя статистику разводов в США. На примере белых американцев в возрасте от двадцати до тридцати лет они показали, что риск развода – это U-образная функция от численного соотношения полов на местном «брачном рынке». Иными словами, в местности, где преобладают холостые мужчины данной возрастной группы, инициаторами развода чаще выступают женщины, и наоборот, в случае численного перевеса незамужних женщин развода требуют мужчины. В другом, более масштабном исследовании, охватившем взрослое население страны в целом, ученые выяснили, что соотношение полов на рабочем месте служит наилучшим предсказателем частоты разводов: меньше всего разводов случается там, где мужчин и женщин поровну. Как мы видим, здесь опять-таки все сводится к доступности альтернативных партнеров, которые могут оказаться привлекательнее, чем уже имеющийся. В то же время, что интересно, есть ряд факторов, которые снижают частоту разводов: реже разводятся люди, имеющие больше детей в браке, вступившие в брак сравнительно поздно и владеющие жильем. Другим хорошим «амортизатором» разводов является образованность мужа (если он потратил на учебу в общей сложности 16 и более лет), что, видимо, указывает на наличие у него высокооплачиваемой работы. Все это заставляет предположить, что люди взвешивают все «за» и «против», пытаясь понять: а не лучше ли им сохранить отношения и воздержаться от опрометчивых поступков? Удалось выявить лишь два фактора, которые обычно снижали вероятность развода: если брак был вторым по счету или если пара уже жила вместе до брака. Впрочем, я догадываюсь, что оба эти признака просто коррелируют с неким неучтенным третьим (например, супруги принадлежат к одной из религий, осуждающей как разводы, так и добрачное сожительство), а сами по себе ни на что не влияют.
Если мужчины определенного типа особенно привлекают женщин, значит, у них больше шансов вступать во внебрачные связи. Что в свою очередь означает, что соблазнов для них тоже больше, поскольку они получают специфические сигналы от женщин, уловивших, у кого козыри на руках. В пятой главе мы уже отмечали, что более симметрично сложенные мужчины, вне зависимости от статуса и достатка, кажутся женщинам более привлекательными и чаще вступают в сексуальные отношения. Более того: их чаще выбирают в любовники женщины, уже состоящие в постоянной связи. А еще такие мужчины меньше дорожат своими долгосрочными отношениями с женщинами, чем мужчины с признаками асимметрии.
Впрочем, тут процесс скорее всего двусторонний. Исследователи в Альбукерке провели эксперимент. Мужчин сажали по двое и предлагали им состязаться за свидание с реальной женщиной, с которой они общались через видеосвязь. Симметрично сложенные мужчины выказали заметно больше решимости и напора в попытке завладеть вниманием женщины. Когда такого мужчину просили объяснить сопернику, почему из них двоих женщина скорее всего выберет именно его, симметричные чаще очерняли и принижали соперника. Получается, что симметрия телосложения обратно пропорциональна порядочности и надежности – по крайней мере, у мужчин. Немалую роль играет и рост: по данным уже упоминавшегося в пятой главе исследования личных дел американских курсантов, у более рослых из них под конец репродуктивного периода оказалось больше детей – причем не потому, что жены им достались более плодовитые, а потому, что рослые выпускники академии чаще женились (очевидно, разводясь с прежними женами).
Народная мудрость гласит, что глаза – зеркало души, и недвусмысленно советует не доверять людям, которые избегают глядеть нам в глаза. Наука подтверждает: действительно, о надежности и честности человека вполне можно судить по его глазам. Во-первых, в мозгу есть специальная зона (так называемая веретенообразная извилина в верхней части височной доли), где имеется скопление так называемых бабушкиных клеток – нейронов, помимо прочего, особенно восприимчивых к чертам лиц. С самого рождения мы привыкаем всматриваться в человеческие лица и учимся считывать с них информацию о настроении и намерениях. Мы обрабатываем эту информацию молниеносно: обычно требуется меньше 40 миллисекунд, чтобы, глядя на чье-то лицо, правильно оценить психологическое состояние человека.
Один из важнейших сигналов, посылаемых лицом, – конечно же улыбка. Но улыбки, как и смех, бывают очень разными. Две главные разновидности – это расслабленные непроизвольные улыбки, при которых возникают характерные морщинки у внешних уголков глаз, и «вежливые» улыбки – нарочитые, контролируемые сознанием (а потому не дающие морщинок). Непроизвольные улыбки принято называть дюшенновскими, а неискренние – соответственно недюшенновскими. Реагируем мы на них тоже по-разному, ведь по улыбке легко понять, кто перед нами – открытый и щедрый человек или притворщик. Один из моих студентов, Марк Меху, сумел показать, что при общении с глазу на глаз люди чаще улыбаются дюшенновскими улыбками, выполняя задания, требующие взаимодействия, чем при выполнении других контрольных заданий. Кроме того, мы проявляем больше щедрости к человеку, который часто искренне улыбается, и, напротив, сколько бы человек ни изображал недюшенновские («вежливые») улыбки, это нисколько не влияет на нашу щедрость по отношению к нему. В более позднем эксперименте Меху доказал, что мы к тому же воспринимаем самих людей с дюшенновскими улыбками как более великодушных (но при этом не обязательно как более привлекательных или внушающих больше доверия).
Что касается доверия, то одни лица вызывают его больше, чем другие, даже без улыбок. В одном эксперименте испытуемых просили поиграть в игру на доверие: им предлагалось поделиться денежным вознаграждением с другим человеком, чья фотография появлялась на компьютерном экране. Участники проявляли заметно бо́льшую щедрость к людям, чьи лица вызывали у них больше доверия. Ангелика Теодориду (чей эксперимент я уже упоминал во второй главе) выяснила, что оценки изображенных людей как приятных и порядочных у большинства испытуемых почти совпали. Другим важным фактором выступает сходство лица с собственным. Лайза Дебрюин обнаружила, что если участникам эксперимента показать портрет человека противоположного пола, составленный из их собственных черт, то он будет внушать им больше доверия, чем фоторобот, скомбинированный из нескольких незнакомых лиц. Из чего Дебрюин делает вывод, что, возможно, мы склонны доверять людям, которые больше похожи на нас самих, а это, вероятно, свидетельствует о родственном отборе (так называется эволюционный механизм, заставляющий нас отдавать предпочтение родне).
Иногда истолковать полученные результаты бывает непросто. Психолог Дуг Кенрик и его коллеги выяснили, что женщины, оценивавшие своих избранников как наделенных высокой степенью лидерства по сравнению с другими мужчинами, одновременно отмечали их меньшую привязанность к партнерше, независимо от ее внешней привлекательности. Мужчины же считали, что привлекательные партнерши-лидеры обычно гораздо меньше привязаны к своему партнеру, чем менее привлекательные и при этом лишенные лидерских качеств.
Судя по всему, мозг производит такие оценки автоматически. Помимо того что это происходит мгновенно – практически с первого взгляда, – похоже, тут работают некие готовые схемы, задействованные в считывании чужих намерений и психологических состояний. Два участка мозга играют особенно важную роль в выполнении этой задачи: мозжечковые миндалины (эволюционно более древний участок, обрабатывающий эмоциональные сигналы, особенно страх) и орбитофронтальная кора (более молодой участок в передней части мозга, ответственный за анализ подкреплений, а также социальную и интенциональную оценку). Пациенты с повреждениями, вызванными кровоизлиянием в правой части орбитофронтальной коры, сталкиваются со значительными трудностями, когда пытаются оценить, вызывает ли чужое лицо доверие. То же самое наблюдается у пациентов с повреждениями миндалин, хотя в данном случае должны быть затронуты обе: если повреждена только одна миндалина, человек все еще может правильно оценивать лица на надежность или подозрительность.
Таня Сингер, Рэй Долан и их коллеги провели специальное томографическое исследование. Испытуемым показывали 120 лиц и просили определить возраст (школьный или студенческий) или надежность (вызывает этот человек доверие или нет), нажав на одну из двух кнопок (вопрос о возрасте был выбран просто как контрольный, ученых интересовала только социальная оценка – в данном случае на надежность/ненадежность). При выполнении задачи на оценку надежности (но не возраста) явно активизировались пять участков мозга, а именно: мозжечковые миндалины, орбитофронтальная кора, островок, веретенообразная извилина и верхняя височная извилина (ВВИ). Участие веретенообразной зоны неудивительно: как мы уже видели, она играет свою роль в опознавании лиц. Роль ВВИ тоже, пожалуй, не должна вызывать особенного изумления, потому что через нее проходит зрительный тракт и она, похоже, участвует в оценке движения: таким образом, ее активность может просто отражать попытки мозга реконструировать выражения лиц, показанных на фото, поскольку в реальности они появляются благодаря движению лицевых мышц. Возможно, это связано с тем, что обычной подсказкой, помогающей определить надежность или ненадежность, служит улыбка: данное исследование позволило выяснить, что счастливые лица чаще оцениваются как вызывающие доверие, чем грустные, а тем более сердитые. Впрочем, ВВИ находится между височно-теменным узлом и полюсом височной доли, а обе эти зоны, как мы видели в третьей главе, задействованы в вынесении суждений о чужом психологическом состоянии и оценке чужих намерений. Однако главным открытием стала мощная активизация мозжечковых миндалин, островка и орбитофронтальной коры. Правда, в ней такой эффект наблюдался только при вынесении положительных суждений о лице и отсутствовал при отрицательных оценках – в отличие от островка, который реагировал с точностью до наоборот (только на лица, не вызывающие доверия). В повседневной жизни островок, по-видимому, отвечает главным образом за регистрацию и обработку автономных реакций организма, формирование эмоций (например, отвращения) и мотиваций.
К числу наших инстинктивных реакций в романтической сфере, похоже, относится ревность. Вероятно, изначально она появилась для защиты брачных отношений. И, видимо, вполне работает как «предупредительный выстрел», если отношениям вдруг начинает что-то угрожать: заявляя о своих правах собственника, можно приструнить заблудшего партнера. Самцы гамадрилов до того ревнивы, что если одна из их самок просто позволит приблизиться чужому самцу, самец сразу же яростно нападает на нее и больно кусает за загривок. Поэтому самки научаются повсюду следовать за своими самцами и стараются никуда не отходить, даже нечаянно. И мы, кажется, ушли от гамадрилов не слишком далеко. Ведь в жизни на каждом шагу нас встречает агрессия – в виде этакого напористого хама, добивающегося своего всеми правдами и неправдами (поверьте, я таких навидался). И было бы странно, если бы тяга к насилию не влезла и в сферу близких человеческих отношений, не только любовных, но и дружеских.
Несмотря на то что мы ужасаемся подобному поведению и осуждаем его, считая самих себя цивилизованными людьми, агрессия и насилие никогда не исчезают совсем, они таятся где-то рядом, готовые, чуть что, поднять свою уродливую голову. Особенно это касается любовных отношений. Мартин Дейли и Марго Уилсон проанализировали общую картину супружеских убийств и выяснили, что в 80 % случаев, когда мужья убивали жен, это происходило по причине действительной или мнимой неверности жены или угрозы ухода с ее стороны. Убийство представляет собой крайнюю форму более общего феномена – принуждения. Насилие и принуждение часто становятся первой реакцией мужчины и на угрозу неверности, и на угрозу ухода жены – особенно в патриархальных обществах, где мужчина имеет абсолютную власть над женщиной. В не столь отдаленном прошлом абориген из австралийского племени уолбири мог совершенно безнаказанно побить жену, а то и заколоть копьем – и не за угрозу ухода, а за малейшую жалобу или за пренебрежение обязанностями! И ему ничего за это не грозило: ни штраф, ни даже публичное осуждение. Столь явное потакание супружеским убийствам процветало не только в традиционных племенах. В англосаксонском праве – которое вплоть до настоящего времени применяется в Великобритании и США – убийство жены, совершившей супружескую измену, считается настолько простительным, что за него полагается менее суровое наказание, чем за любое другое убийство. То же самое относится и к римскому праву, применяемому, например, во Франции (где есть характерный термин
Во многих обществах мужчины прибегают к ограничению физической свободы женщин, чтобы снизить риск супружеской измены. Такая мера варьируется от заточения женщин в гаремы до принятых в данной культуре ограничений на перемещение. Например, в старину на Сардинии женщинам запрещалось покидать пределы своей деревни: их пугали тем, что там, вдали от дома, на нечистой земле, им угрожает малярия или дурной глаз, хотя мужчины спокойно уходили со стадами на дальние пастбища. Страх перед малярией, безусловно, оказывался действенным, особенно для беременных женщин, однако трудно не заметить, что смысл подобных запретов состоял в другом: оградить женщин от встреч с посторонними мужчинами. В старину в Китае девочкам из высших сословий туго бинтовали ноги, что с годами приводило к полной деформации ступни. Хотя на поверхности лежит внешняя цель такого изуверства – маленькие ножки (мужчины во всех странах и культурах считают большие ступни у женщин серьезным недостатком), – вследствие такой жестокой деформации женщина лишалась способности нормально ходить: она могла только ковылять, прихрамывая на обе ноги, а пройти больше нескольких сотен метров не могла вообще. Короче говоря, этот обычай не давал женщинам «сбиться с пути»[19]. В некоторых наиболее строгих современных обществах, исповедующих ислам, женщинам не разрешается выходить из дома иначе как в сопровождении родственника-мужчины. Но даже в этом случае они обязаны надевать особую верхнюю одежду – паранджу, чадру или никаб, – которая скрывает от посторонних лицо и тело. Разумеется, такие ограничения есть не только у мусульман. Можно вспомнить намбудири – наиболее ортодоксальных и богатых представителей индуистской касты брахманов (жрецов-землевладельцев) в штате Керала на юге Индии. Еще в 1960-е годы женщинам касты разрешалось появляться на публике, только если они с головы до пят закутывались в покрывало и брали зонтик, чтобы прятать лицо. Невеста не могла присутствовать на собственной свадьбе: на церемонии ее заменяла девушка из низшей касты найяр, а сама она, оставаясь невидимой, наблюдала за торжеством из укрытия. Однако ограничения женской свободы практикуются не только в традиционных обществах. Из исследованной Марго Уилсон и Мартином Дейли обширной выборки в 12 300 канадских женщин 6 % сообщили о том, что мужья активно мешают им видеться с другими мужчинами либо всячески пытаются ограничить их круг общения.
Подобные запреты являются не чем иным, как свидетельством подозрительности мужчин, не доверяющих ни другим мужчинам, ни собственным женщинам, – подозрительности, за которой отчетливо просматривается древний призрак неуверенности в собственном отцовстве. Если предоставить женщинам излишнюю свободу, в том числе и сексуальную, то их партнеры рискуют стать рогоносцами и в итоге воспитывать не своих, а чужих детей.
Впрочем, многое зависит от того, насколько эффективно мужчины могут контролировать женскую сексуальность – или насколько уверены в том, что жены не обманывают их с другими мужчинами (то есть от понимания женских сексуальных предпочтений). В некоторых обществах мужчины просто не способны помешать внебрачным связям женщин, и в таких случаях мужчины неизбежно прекращают притворяться, будто их гложут сомнения в собственном отцовстве, а вместо этого посвящают свои силы, время и богатство воспитанию детей своих сестер (ведь подобное родство по крайней мере не вызывает сомнений). В таких обществах и происхождение, и порядок наследования определяются почти исключительно по материнской линии. Такие обычаи процветают, например, на многих островах Полинезии – что, к своей нескрываемой радости, обнаружили Флетчер Кристиан и другие участники мятежа на корабле «Баунти» в 1789 году.
Но если мужчины имеют возможность контролировать сексуальное поведение женщин, их сводит с ума сама мысль о возможности измены. У сомалийских кочевников афар мужчину, уставившегося на женщину, имеет право убить ее муж (а если женщина незамужняя – то отец или брат). В таких обществах существует представление о семейной чести, для которой и добрачный секс (во всяком случае, для девушек), и супружеская измена – настолько серьезные оскорбления, что единственно возможной карой за них является смерть. Сравнение культур показывает, что меньше всего внебрачных связей у женщин в аграрных обществах, где земля наследуется по мужской линии, где ярко выражена социальная стратификация и где мужчины ведут себя максимально агрессивно. Наоборот, больше всего таких связей в обществах с подсечно-огневым земледелием, в которых отсутствует земельная собственность; здесь преобладает многоженство, а мужчины почти не заботятся о детях.
Чтобы понять причины стойкой предрасположенности к насилию в том или ином социуме, мы проанализировали родовые исландские саги. Большинство из них было записано в начале XIII века как истории отдельных кланов. В целом их считают достаточно достоверными свидетельствами о событиях, которые произошли в жизни конкретных исландских семей или общин в течение XI и XII веков. Среди викингов некоторые мужчины вообще имели репутацию, как сказали бы сейчас, психопатов. Тогда их называли берсерками (буквально «медвежья шкура»). Все они были могучими богатырями, прославленными воинами, которые бесстрашно сражались, нанося удары не раздумывая (и, по некоторым сведениям, употребляли перед битвой природные галлюциногены). К таким героям относились с опаской в обычной жизни, но они очень ценились по время набегов на побережья окрестных стран. Скандинавские конунги нередко нанимали берсерков в свою личную дружину (фактически в качестве телохранителей). Проблема была в том, что, возвращаясь с войны, берсерки терроризировали соплеменников, зачастую злоупотребляя своей воинской славой и физической силой, чтобы отнять имущество у других членов общины, и провоцировали кровную месть, которая затем ложилась проклятием на несколько поколений. Проанализировав исландские родословные, мы выяснили, что если в каком-то роду имелся берсерк, то мужчины в этой семье гораздо реже погибали от рук убийц. Отчасти по этой причине берсерки передали следующим поколениям больше генов: не только потому, что сами плодились успешнее среднего, но и потому, что давали такую же возможность своим родственникам. Таким образом, семья не без урода оказывалась в выигрыше. Кстати, как и сам «урод». Иными словами – хорошо ли, плохо ли, нравится нам это или нет, – в средневековой Европе происходил эволюционный отбор в пользу мужского насилия, и нам до сих пор приходится расхлебывать последствия такого отбора. Мы сталкиваемся с той же проблемой, что и викинги: как контролировать его выплески?
Любопытно, что склонность к насилию мы обычно можем определить по лицу – по крайней мере, у мужчины. В одном исследовании испытуемым показывали фотографии 87 преступников, совершивших сексуальное насилие, отводя 2 секунды на просмотр каждого фото. Поскольку не все насильники отличаются жестокостью, истории преступлений этих мужчин очень сильно различались, как и склонность к зверству, «написанная» у них на лицах. Основываясь на беглом взгляде, испытуемые давали на удивление точные оценки склонности того или иного человека к насилию. Лучшими подсказками, похоже, служили явная мужественность черт лица, выраженность надбровных дуг и черты лица, свидетельствующие о физической силе. Повторю: все эти мужчины были осуждены за преступления сексуального характера, то есть для исследования были выбраны далеко не случайные люди, когда-то сидевшие в тюрьме или имевшие криминальное прошлое.
Исследование психопатов позволяет сделать предположение, что им свойственны совершенно особые поведенческие и неврологические черты. Если прибегнуть к клиническим терминам, это типично нарциссические, импульсивные натуры, склонные к манипуляции, имеющие пониженную восприимчивость к эмоциональным (например тревожным или пугающим) сигналам, начисто лишенные самокритики и абсолютно не способные к сопереживанию. На неврологическом уровне психопатология обычно ассоциируется с маленькими (ниже нормы) мозжечковыми миндалинами и их пониженной активностью. К тому же нейронная связь между миндалинами и префронтальной корой значительно слабее нормы, что говорит о пониженной способности гасить эмоциональные реакции, а также замечать признаки огорчения или страдания у других людей. Действительно, многие из перечисленных симптомов свойственны и тем, у кого в результате инсульта или несчастного случая оказывается повреждена префронтальная кора (и в особенности ее орбитофронтальный и вентромедиальный участки). Подобные же проявления случаются и у здоровых людей, в чьей личностной характеристике отмечается склонность к психопатии (то есть у людей без выраженных
Кстати, есть данные о том, что даже у здоровых женщин среднего возраста высокий уровень тестостерона неблагоприятно сказывается на функции связи между мозжечковыми миндалинами и лобными долями. В связи с этим обнаружено половое различие между тем, как левая и правая миндалины связываются с орбитофронтальной корой
Различия между полами сказываются и в способах выражения агрессии, присущих мужчинам и женщинам. Психолог-эволюционист Энн Кэмпбелл в книге «Женским умом» отмечает, что мужчины обычно реагируют на угрозы или вызовы, связанные с физической агрессией, а женщины больше склонны реагировать на агрессию вербальную или психологическую. Поскольку мужская реакция обычно принимает форму физического воздействия, она оказывается краткосрочной и наносит меньше психологического вреда, и мужчины, таким образом, легче разрешают конфликты с друзьями, чем женщины. А женские конфликты, как правило, выливаются в словесную стычку и чаще сопровождаются оскорблениями, поэтому психологическая боль ощущается и острее, и дольше. Оскорбления, как мы уже видели в первом разделе этой главы, становятся причиной примерно четверти всех разрывов отношений с близкими.
Разнятся у полов и причины ревности. Данные, полученные в ряде исследований, свидетельствуют, что мужчины ревнуют, если у партнерши случается интрижка на стороне, гораздо больше, чем женщины в аналогичной ситуации; возможно, поэтому они меньше склонны прощать такую измену, чем женщины. Зато женщины обычно испытывают больше беспокойства и опасений, если партнер эмоционально увлекается другой женщиной – даже если между ними не возникает сексуальных отношений. По сути, женщины всерьез тревожатся только тогда, когда происходит покушение на материальные ресурсы: ведь это означает, что партнеру придется делить свои доходы и достаток между двумя семьями. Тут снова встает проблема порога многоженства (см. четвертую главу).
Однако даже представителей одного пола ревность охватывает далеко не одинаково. Уилл Браун и Крис Мур измерили симметрию телосложения у группы мужчин и женщин, а потом попросили их указать, насколько часто и сильно они ревнуют своего романтического партнера. Поскольку симметрия считается информативным показателем качества генов (только лучшие гены способны придавать телу идеальную симметрию вопреки дестабилизирующему, хаотическому воздействию окружающей среды), то более симметрично сложенные люди должны, по идее, выглядеть более желанными в глазах противоположного пола, а значит, и ощущать бо́льшую уверенность в своей способности удержать при себе партнера или найти ему замену. И, следовательно, они должны быть менее подвержены ревности. И наоборот – коль скоро асимметричные особи менее привлекательны, они должны сильнее ощущать угрозу со стороны соперников. Данные опроса показали, что менее симметрично сложенные люди действительно чаще и сильнее чувствуют ревность, чем сложенные более симметрично, причем это верно для обоих полов. Напротив, ревность, не связанная с любовными отношениями (то есть зависть к чужому материальному успеху, например к продвижению по службе), никак не коррелировала с телесной симметрией ни у одного из полов, да, по правде сказать, мы этого и не ожидали: симметрия телосложения никак не влияет на успехи в работе. Иными словами, романтическая ревность и зависть к чужому экономическому или физическому успеху – это две совершенно разные вещи.
Нейробиолог Таня Сингер и ее коллеги обнаружили поразительную разницу между мужчинами и женщинами в том, как реагирует их мозг, когда они наблюдают за чьим-либо наказанием. У обоих полов наблюдалась реакция сопереживания в главных болевых центрах мозга (в островке и в ППК). Однако если человек, подвергающийся наказанию, ранее совершил какой-либо проступок или вел себя нечестно, то у мужчин наблюдалась несколько пониженная реакция в болевых центрах и более заметная реакция в центрах вознаграждения – и в левой части орбитофронтальной коры, и в участке, который называется прилежащим ядром. Более раннее исследование, проведенное Доминик де Кервен и ее коллегами, показало, что данный участок проявляет активность, когда испытуемый имеет возможность наказать нарушителя правил в игре; таким образом, можно предположить, что активность в этом участке свидетельствует об удовлетворении от справедливого наказания. А вот у женщин указанный эффект не проявлялся вовсе: в обоих случаях у них наблюдалась активная реакция в болевых центрах. Женщины неизменно испытывают сострадание к жертве наказания, а вот мужчины склонны к злорадству, когда считают, что жертва получает по заслугам. Похоже, берсерками и психопатами рождаются, а не становятся.
До сих пор мы рассматривали процессы, лежащие в основе наших повседневных отношений. Но есть особый вид отношений, во многом сходный с любовными, однако далеко не всегда включающий сексуальную подоплеку. Я имею в виду тягу к харизматическим лидерам, будь то живые люди или, скажем, религиозные персонажи. Эта завороженность по многим признакам похожа на любовь и действительно может перейти в сексуальные отношения. Таков крайний предел спектра, позволяющий многое понять в механизме более приземленных отношений.
8
В постели с дьяволом
С кивком задорным головы,
Смеясь, она сказала:
«Со мною заповедей вы
Нарушили немало
В досужий день!»
В 1652 году итальянский скульптор Джан Лоренцо Бернини завершил работу над последним заказом в капелле Корна-ро довольно непримечательной церкви Санта-Мария делла Виттория на улице Двадцатого сентября в Риме. Его «Экстаз святой Терезы Авильской» – замысловатая алтарная группа, изображающая испанскую монахиню, которая переживает мистическое озарение после того, как ей открылся лик Господа, – впоследствии стал считаться одним из величайших образцов итальянского барокко. Надо сказать, что, когда Бернини работал над этим заказом, его самолюбие оказалось задето. Ведь он был любимым мастером семейства Барберини, в частности кардинала Маттео Барберини, когда это влиятельнейшее духовное лицо вознеслось еще выше и в 1623 году заняло ватиканский престол, приняв имя папы Урбана VIII. Но в 1644 году, когда Урбан умер, папой сделался Иннокентий Х, человек совсем иной закваски. Он куда меньше восхищался талантами Бернини и откровенно предпочитал другого скульптора – Франческо Борромини. Папские заказы иссякли, и Бернини клокотал от ярости у себя в мастерской. Прошло время, и венецианский кардинал Федерико Корнаро задумался о бренности своей жизни и решил заранее воздвигнуть себе достойный памятник. И заказал Бернини духоподъемную скульптурную композицию, чтобы украсить место собственного упокоения. Некоторые считают, что откровенная эротика, сквозящая в религиозном экстазе святой Терезы, – это камень скульптора в огород римского папы, который пренебрег талантом Бернини и отдал предпочтение его главному сопернику.
Как бы то ни было, «Экстаз» интересен не только как барочный шедевр, но и как наглядное выражение того, что религиозное исступление имеет далеко не случайное сходство с куда более приземленными разновидностями любви. Мы видим все те же верные приметы: страстный взгляд, прикованный к предмету обожания, мечтательное, отрешенное выражение лица, томление, потерю интереса к таким прозаическим вещам, как еда или даже сон. С давних времен в католичестве существовала традиция мистической любви к святым, к Деве Марии и даже к самому Господу. Разумеется, такая любовь по определению не может приносить сексуального удовлетворения, однако ей присуща та же страстная мощь, которая характерна для неразделенной земной любви.
Эта мистическая традиция имеет давнюю историю. Всего через сотню лет после распятия Христа в пустынях Северной Африки некто Монтан положил начало экстатической форме христианского мистицизма. Согласно учению Монтана, исступление позволяет человеку напрямую связаться с Богом. Ведь люди, утверждал этот ересиарх, – всего лишь лиры, на струнах которых играет Господь. Хотя церковные иерархи, разумеется, смотрели на Монтана с подозрением, в последующие века целый поток одержимых одиночек, воодушевившись его примером, хлынул в пустыню, ища там мистических озарений. И многие из этих фанатичных аскетов обрели такую славу, что со временем их стали называть отцами-пустынниками. Знаменитый святой Антоний был среди этого множества всего лишь первым среди равных. Здесь, под солнцем пустыни, аскеты изнуряли себя постом и молитвой ради нисхождения на них божественного света и духовного озарения – что вряд ли получилось бы у них в дождливой и перенаселенной Европе.
Этому движению суждено было разрастаться и процветать на протяжении всего периода раннего христианства. В более позднюю эпоху к числу мистиков принадлежали живший в XIII веке доминиканский монах майстер Экхарт, его знаменитый современник святой Франциск Ассизский, немецкая монахиня XII века Хильдегарда Бингенская (она прославилась высказыванием: «Я лишь перышко, носимое дыханием Господа» и великолепной церковной музыкой), англичанка Марджери Кемп, жившая в XV веке, и конечно же святая Тереза Авильская. Эту традицию продолжили капуцинский монах падре Пио и итальянская святая конца XIX века Джемма Галгани. Почитайте любые их сочинения – и вы сразу поймете, что они питали глубочайшую любовь к самому Иисусу Христу. Вот что писала в XIX веке святая Тереза из Лизьё в своей «Истории одной души»: «Как же сладок моей душе был этот первый поцелуй Господа! Это был поцелуй любви. Я чувствовала себя любимой и говорила: “Я люблю Тебя и вверяю Тебе себя навеки”». И далее: «Тогда, исполненная безумной радости, я воскликнула: “О Господи, Любовь моя… мое призвание, наконец-то я нашла его! Мое призвание –
В экстатических формах, в которые порой выливается религиозное чувство, нетрудно увидеть симптомы обычной «земной» влюбленности. Разница лишь в том, что тут человек влюбляется в существо, которого в реальности не существует, или же – например, в случае Девы Марии, или великого множества христианских святых, или даже самого Иисуса Христа, – которые существовали, но давным-давно умерли. Почему-то происходит нажатие на те же самые кнопки – быть может, потому что, даже влюбляясь в обычного человека, мы в действительности тоже влюбляемся в воображаемый образ, находящийся у нас в голове.
Увы, некоторые из нас воспринимают все это чересчур буквально. В конце XI – начале XII веков в Нидерландах бешеным успехом, на глазах превращаясь в живого кумира, пользовался странствующий проповедник Танхельм Антверпенский: послушать его стекались огромные толпы. Еретик был так ослеплен и собственной славой, и любовью к Деве Марии, что в конце концов устроил пышную церемонию посреди чистого поля, позвав тысячи своих почитателей на собственное обручение с Богоматерью. (К сожалению, невеста в тот день, видимо, была занята другими делами, так что ее заменяло священное изваяние.) По сути этот Танхельм был чем-то вроде сегодняшних телевизионных проповедников, способных стремительно наэлектризовывать толпы людей, приводя их в состояние религиозного исступления.
Это чувство влюбленности в Бога свойственно не только христианам – оно встречается и в других авраамических религиях. Нет ничего изысканнее любовной поэзии, составляющей сердцевину суфийского стиля каввали в исламе. Суфизм – это мистическое направление внутри исламской традиции, и, подобно большинству мистических сект авраамических религий (в иудаизме это каббала, а в христианстве – гностицизм), оно навлекало на себя подозрения и даже открытые гонения со стороны господствующих ветвей внутри своей же религии. Традиция каввали в Пакистане и Иране, одной из вершин которой стало творчество покойного великого Нусрата Фатеха Али Хана, – это особая форма пения, использующая зажигательные ритмы и старинные тексты суфийской любовной поэзии, причем во время исполнения и сам певец, и слушатели приходят в состояние исступленной радости. Многие из этих стихотворений относятся к традиционным газелям – старинному поэтическому жанру, восходящему еще к доисламской арабской поэзии VI века, где говорится и о боли утраты, и о разлуке, и о красоте любви. Особой силой воздействия газели наделяет двусмысленность поэтических оборотов, поэтому их можно воспринимать одновременно и как стихи о страстной плотской любви, и как выражение чистой, духовной любви к Богу.
умоляет певец и продолжает:
И снова:
А можно вспомнить и чуть застенчивые слова из ветхозаветной «Песни песней» – этого, пожалуй, самого необычного любовного стихотворения (или, вернее, цикла любовных стихотворений) из когда-либо написанных. Ее включили в христианский свод Библии, несомненно, только потому, что текст можно было толковать (впрочем, с большой натяжкой, прямо скажем) как обращение к Богу:
Похоже, что это чувство экстатической религиозной любви с ужасающей легкостью способно превращаться в нечто совсем иное и отнюдь не духовное, а именно – в самый что ни на есть земной секс. При всех своих метафизических и нравственных контекстах религия в целом обнаруживает на удивление тесную связь с сексом. Во всяком случае, судя по народным преданиям, половые сношения играли особую роль в обрядах многих языческих и не вполне языческих религий. Например, в европейской традиции секс ассоциировался с колдовством (ведьм, помимо прочего, обвиняли в том, что они совокупляются с самим дьяволом); а в современных, с некоторых пор вошедших в моду реконструкциях древних европейских языческих культов обряды отправляются иногда нагишом, а в завершение участники действа совокупляются без разбора (так, во всяком случае, рассказывается об этом в самых пошлых репортажах «желтой прессы»).
Учитывая сказанное, наверное, не стоит удивляться тому, что секс очень часто просачивался и в основные, главенствующие направления религии. В эпоху позднего Средневековья такие секты, как Братья и сестры свободного духа, движение Кристерунг Клауса Людвига и мюнстерские анабаптисты, – все они выступали за свободную любовь. Каждое из этих течений, достигая вершины, привлекало тысячи последователей, а потому становилось серьезной угрозой в глазах светских и церковных властей. Несмотря на попытки главенствующей ветви христианства искоренить ереси, секты анабаптистов и братьев свободного духа просуществовали несколько столетий, в итоге породив множество новых религиозных движений – хотя, надо сразу оговориться, далеко не все из них сейчас проповедуют секс как путь к райскому блаженству. Например, от анабаптистов отпочковалось несколько сект праведников, ставивших превыше всего нравственную чистоту; среди них не последнее место сегодня занимают меннониты, амиши и гуттериты. С другой стороны, некоторые течения, произошедшие от Братства свободного духа, похоже, не слишком далеко ушли от исконных учений секты-родоначальницы. К ним относятся рантеры, проявившие себя в Англии в эпоху Кромвеля, в 1650-е годы; из их собственных сочинений явствует, что повсеместные обвинения в свальном грехе отнюдь не являлись исключительно пропагандой их противников.
В православной России еще в конце XIX века ходили рассказы о хлыстах: отправляя свои обряды, приверженцы этой секты плясали до умопомрачения вокруг костра или чана с водой, непрерывно распевая псалмы, а потом в исступлении валились на землю и совокуплялись с кем попало. Разумеется, можно вспомнить и знаменитые индуистские храмы, украшенные изваяниями совокупляющихся пар, иногда переплетенных в крайне замысловатых позах. Наверное, подобные скульптуры немало способствовали энтузиазму, с каким в 1960-е годы западная молодежь принимала индуизм и создавала религиозные коммуны.
Если вдуматься, в том, что секс прорывается в религию, нет ничего особо удивительного. Ведь он сумел проникнуть почти во все прочие сферы человеческой жизни, особенно в те области, где требуются напряженные переживания. Приток эндорфинов и других нейромедиаторов, обычно сопровождающий наступление экстаза, по-видимому, переполняет человека особенно теплыми и нежными чувствами к остальным участникам совместно переживаемого важного действа – настолько сильными, что только самым суровым религиозным и моральным запретам под силу удержать «крышку» на бурлящем котле наших эмоций, а нас самих – в рамках общепринятых приличий. Однако в отсутствие таких сдерживающих сил ситуация стремительно вырывается из-под контроля. Вот только что вы вроде бы спокойно занимались своим делом – как вдруг налетает армия гормонов, и вы, не успев ничего понять, уже оказываетесь в совершенно ином состоянии сознания. Сколько раз вам случалось говорить: «Да я ничего такого и в мыслях не имел, бес попутал…»? Нейромедиаторный вихрь подхватывает нас, лишая воли и разума, уносит ввысь, чтобы в следующий миг швырнуть, обессиленных, на землю.
Впрочем, сейчас нас больше интересует то, какую роль в успехе того или иного движения играют харизма и сексуальная привлекательность его основателя. Среди приверженцев многих средневековых христианских сект – в том числе секты Танхельма из Антверпена и Братства свободного духа – заметно преобладали женщины. Яну Брокельсону – последнему вожаку мюнстерской общины анабаптистов перед ее уничтожением в 1535 году – под конец карьеры пришлось нести на себе все тяготы окормления не менее пятнадцати женщин (в их число не входила его собственная жена, которую он оставил в Нидерландах).
Хотя официальная церковь, разумеется, всячески порицала подобную сексуальную разнузданность сектантов, в истории имеются яркие примеры того, как отдельные представители самого что ни есть мейнстрима с особым пылом предавались именно данной стороне своего религиозного призвания. Не последними в ряду этих духовных особ были римские папы эпохи Возрождения, из которых особенно прославился папа Александр VI из рода Борджиа. Говорили, будто он прижил ребенка с собственной дочерью, а одного из других многочисленных незаконных отпрысков назначил кардиналом в нежном возрасте 18 лет (к тому времени юноша уже три года находился в сане епископа Памплоны). Уже на нашей памяти в СМИ прокатилась череда громких скандалов и разоблачений многочисленных телевизионных проповедников. Билли Джеймс Харджис, Джим Баккер, Джимми Сваггарт, Эрл Полк и Тони Аламо запомнились публике отнюдь не по причине своей святости, а как раз наоборот.
Есть и множество других примеров, наделавших в свое время не меньше шума. Так, в викторианской Англии проповеди преподобного Генри Принса привлекали огромные толпы восхищенных последовательниц, покуда он в ответ на неодобрение вышестоящего епископа не объявил себя пророком Илией (а впоследствии пересмотрел это решение, повысив себя в звании до Господа Бога). Затем Принс и вовсе покинул чересчур тесное лоно англиканской церкви, открыв, что называется, собственную лавочку примерно на шесть-десять сектантов. В основном это были женщины, которых он без особой фантазии окрестил «невестами Господними». В царской России, уже в предсмертные годы обреченной империи, прославился «безумный старец» Распутин – как уникальным даром целителя, так и необыкновенной силой воздействия на женщин, не в последнюю очередь – на саму царицу Александру Федоровну и ее фрейлин. Ходили темные слухи о его сексуальной силе и тайных оргиях.
В таких делах вожаки отколовшихся сект, как правило, не отличались излишней скромностью. Джона Хамфри Нойеса, главу Онайдской общины, основанной им в 1848 году в городе Онайда на севере штата Нью-Йорк, недаром называли «отцом Нойесом»: к 58 годам он стал отцом по крайней мере восьми детей. В начале XX века такие деятели, как Джошуа II (настоящее имя – Франц Креффилд), Кришна Вентра (ранее известный как Френсис Пенковиц) и Брат XII (в чьем свидетельстве о крещении значится гораздо более прозаичное имя – Эдвард Артур Уилсон), – все они трудились во имя Божие и не щадя сил окормляли своих ревностных последовательниц. Как известно, 17 июля 1831 года Джозеф Смит, основатель церкви Святых последних дней (также именуемых мормонами), очень кстати получил от Бога откровение, что мужчинам надлежит иметь сразу много жен – или, как тактично выразился сам Господь, вступать в «множественный брак». Рассказывали, что упомянутое откровение было преподобному Смиту оттого, что его жена Эмма отнеслась к желанию супруга завести вторую жену без особого энтузиазма. По счастью, Бог подоспел на выручку и издал соответствующий эдикт, а с Господом не поспоришь. Смит очень серьезно отнесся к выполнению взятых на себя обязательств и будто бы взял в жены тридцать женщин в возрасте от четырнадцати до сорока лет, причем не менее трети этих женщин состояли в браке с другими мужчинами.
Продолжая эту освященную веками традицию уже в наше время, Дэвид Кореш из секты Ветвь Давидова, как рассказывали, стал отцом двадцати одного ребенка в своей общине – главным образом потому, что объявил о своем праве спать с каждой последовательницей своей церкви, даже если она замужем за другим членом конгрегации. Как ни удивительно, но мужья, похоже, восприняли идею с не меньшим энтузиазмом, чем их жены. А еще впору вспомнить скандально знаменитого Ошо, или Бхагвана Шри Раджниша, основателя общины Раджнишпуран в Орегоне, которого даже окрестили «секс-гуру». Рассказывали, что он был настолько харизматической личностью (во всяком случае, в молодости), что многие женщины влюблялись в него от одних только звуков его голоса.
Поделиться книгой: