Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи

Другим следствием того же процесса стала мода на браки «уводом», а точнее, совместные побеги в Шотландию, где влюбленных могли обвенчать быстро, тайно и без лишних формальностей. Разумеется, побег и тайный брак англичанам были не в новинку, но в конце XVIII века браки «уводом» превратились в своеобразный вид спорта, зрители даже заключали пари – удастся ли очередной юной чете добраться до Гретна-Грин – ближайшей деревушки на границе с Шотландией, где можно было обвенчаться без помех, или разгневанные родители сумеют поймать свою легкомысленную дочь. Другим приютом для влюбленных душ был остров Гернси. Для тех, кто желал попасть туда, в Саутгемптоне всегда стояло на причале небольшое судно, однако сильные шторма делали такое путешествие по-настоящему опасным. Напротив, поездка в Гретна-Грин была сродни увеселительной прогулке, и некоторые пары именно так ее и воспринимали. Уже знакомая нам Мэри Марта Шервуд рассказывает в своем дневнике о даме и кавалере, которые играли в одной пьесе роли сбежавших в Гретна-Грин любовников. В перерыве между репетициями мужчина неожиданно предложил: «А что, если нам действительно туда съездить?». Так они и сделали, однако ничего путного не вышло – новоиспеченные супруги прожили долгую жизнь вместе, но никогда особенно не любили друг друга.

Правда, английские романтики быстро внесли новую струю в изучение супружеской любви – они обнаружили, что романтическая любовь в браке быстро проходит. Байрон (правда, устами Дон Жуана) сравнивал любовь с вином, супружество – с уксусом, и заключал: «Не ладят меж собой любовь и брак!». А Перси Шелли (зять Мэри Уолстонкрафт, о чем та, к счастью, никогда не узнала, ибо умерла при рождении дочери) писал уже от своего имени «Любовь свободна! Обещание вечно любить одну и ту же женщину не менее абсурдно, чем обет всегда оставаться приверженцем одной и той же веры: такая клятва в обоих случаях исключает для нас всякую возможность познания». При этом он делает классическую мужскую ошибку – рассматривает женщину как предмет, пусть даже предмет сакральный, некоего идола, объект поклонения. Идол действительно остается неизменным, но женщина, будучи, по определению Марианны Бауэр, «умным мыслящим существом» способна не только сама развиваться, познавая мир, но и побуждать к развитию и познанию своего спутника жизни. Возможно, Марианна Бауэр смогла бы многому научить Шелли, если бы они встретились и если бы он был готов учиться.

* * *

Однако нам пора возвращаться к Шарлот и Элизабет – героиням «Гордости и предубеждения». Роман создавался в период между 1796 и 1813 годами, то есть как раз в то время, когда новое понимание любви и брака утверждалось в английском обществе. Шарлот явно привержена старым традициям и полагает, что «счастье в браке – дело случая». Элизабет (возможно, отдавая дань новым идеям, а возможно, просто руководствуясь здравым смыслом) полагает, что счастье в браке – результат серьезной предварительной подготовки, важнейшей частью которой является изучение характера будущего супруга и поиск «материала» для будущей любви. В романе Джейн Остин обоим представится случай реализовать свои убеждения на практике.

Детские годы

Джейн Остин родилась 16 декабря 1775 года в доме священника Джеймса Остина у его супруги Кассандры в Стивентоне, графство Хэмпшир.

«Остины были старинной семьей, чье процветание, как и процветание многих других виднейших семейств в Англии, было основано на торговле шерстью, одно время составлявшей там главную отрасль промышленности, – пишет Уильям Сомерсет Моэм в очерке, посвященном Джейн и ее романам. – Нажив большие деньги, они, опять-таки, как многие другие, накупили земли и со временем влились в ряды земельного дворянства. Но та ветвь семьи, к которой принадлежала Джейн Остин, очевидно, унаследовала очень малую долю богатства, каким владели другие ее члены. Положение ее постепенно ухудшилось».

Мужчины семьи Остин искали себе профессии, которые позволили бы им прокормить семью. Ее дед был врачом, отец – священником. Одно время он содержал частную школу для мальчиков, и детство Джейн прошло не только в компании собственных братьев, но и учеников отца. Представьте себе: дюжина мальчишек и только одна сестра. Неудивительно, что Джейн была сорванцом, не странно, что она полюбила сестру Кассандру всей душой.

Мать Джейн, урожденная Кассандра Ли, тоже была из семьи священнослужителей, приходилась племянницей основателю и ректору Тринити-колледжа в Оксфорде, кроме того, по словам Моэма, «у нее было то, что в моей молодости называли хорошими связями, другими словами – она… приходилась дальней родней семьям земельного дворянства и аристократии». Необходимость для мужчин искать работу, пусть даже речь шла о покупке прихода, понижала статус семейства Остин, родственные связи Кассандры его повышали. Кассандре было тридцать шесть лет, когда родилась ее младшая дочь – Джейн.

В семье было шестеро сыновей. Их всех, кроме слабоумного глухонемого Джорджа, учил отец, позже двое братьев – Джеймс и Генри – поступили в Оксфорд, планируя пойти по духовной стезе, двое – Фрэнсис и Чарльз – отправились служить во флот и начали свою службу в возрасте двенадцати лет. Главным везунчиком оказался второй сын Эдвард – его усыновил богатый родственник отца Томас Найт, и позже Эдвард унаследовал поместья своего усыновителя в Кенте и Хэмпшире.

* * *

Мать сама кормила Джейн, но в возрасте около полугода ее, как прежде остальных детей, отлучили от груди и отправили на полтора года в ближайшую деревню к няньке. Именно такой способ воспитания помогал Кассандре справляться со всей оравой. Впрочем, она навещала своих малышей каждый день и следила, чтобы за ними был хороший уход. Один из сыновей Остинов, Джордж, родившийся глухим и страдавший конвульсиями, так и остался в деревне под присмотром вместе со своим дядей, у которого были те же проблемы. Позже Джейн выучила азбуку жестов, чтобы общаться с братом.

Когда Джейн исполнилось семь лет, ее вместе с девятилетней Кассандрой отправили в пансион – очевидно, родители считали, что домашнее воспитание не может дать дочерям навыков, необходимых для будущего дебюта в свете и на ярмарке невест. Далее разыгралась «типично английская» история, хорошо известная нам по романам Бронте и Конан-Дойла: сыпной тиф, начальница пансиона скрывает эпидемию от родителей, они чудом узнают обо всем от одной ученицы и забирают девочек, спасая от неминуемой смерти.

Через год девочки отправились в новый пансион в Рединге и, насколько известно, были вполне довольны тамошней жизнью, получая большое удовольствие от учебы. Чему они учились? Все тот же набор, знакомый нам из романов Шарлотты Бронте (но не Джейн Остин! Ее героини никогда не вспоминают о своих школьных годах): Закон Божий, французский язык, танцы, фортепиано, пение, рисование. Большое значение придавалось домоводству. Будущие хозяйки должны были надзирать за прислугой и хорошо знать всю ее работу: как сшить лоскутное одеяло, как ощипать гуся, как осадить гущу на кофе, как заставить куриц нестись зимой (надо забрать от них петуха и подкармливать рубленым мясом).

Эти знания девочкам вскоре пришлось применить на практике. Ли, первый биограф Джейн Остин, пишет:

«Можно утверждать как проверенную истину, что тогда меньше оставляли на ответственность и на усмотрение слуг и больше делалось руками или под присмотром хозяина и хозяйки. Что касается хозяек, то все, кажется, согласны в том, что они были лично причастны к высшим сферам кулинарии, а также составления домашних вин и настаивания трав для домашней медицины. Дамы не брезговали прясть нитки, из которых ткалось столовое белье. Некоторые любили своими руками мыть после завтрака и после чая „лучший фарфор“«.

Судя по документам, в огромной семье Остинов прислуги почти не было – это при том, что труд слуг в те времена стоил очень немного: горничной платили 4–6 фунтов в год, дворецкому – 8–10 фунтов. Даже в домах небогатых дворян держали несколько слуг: кухарку, двух горничных, домоправительницу или экономку, дворецкого, мальчика. У Остинов, кажется, была лишь деревенская девочка, помогавшая на кухне.

Миссис Остин и ее дочери сами шили рубашки и платья, и, по отзывам современников, это получалось у них не очень удачно; еще одна из родственниц Остинов замечает, что Джейн и Кассандра всегда были плохо одеты. Делали множество домашних заготовок. Миссис Остин сама коптила окорока.

Вероятно, она была лишена того тщеславия, которым Джейн сполна наделила мать Элизабет миссис Беннет. Та, услышав от своего гостя комплимент хозяйственности дочерей, тут же «поставила гостя на место, с достоинством заявив, что она вполне может держать хорошего повара и что ее дочерям нечего делать на кухне».

Миссис Остин была слеплена из совсем другого теста: она не только не стеснялась своих обязанностей хозяйки дома, но и находила время для того, чтобы сочинять шутливые стихи на радость всей семье.

* * *

И все же дочери Остинов не так уж много времени проводили на кухне, но это не значило, что они не имели обязанностей по дому, который хоть и был невелик, но требовал заботливых рук. Коттедж в Стивентоне соединяла с церковью Святого Николая, где служил отец семейства, прямая тенистая аллея. Вокруг дома был разбит сад с солнечными часами, за домом по склонам холма вились дорожки для прогулок: одна – обсаженная кустами боярышника и сирени, другая – обрамленная живой изгородью, вдоль которой росли анемоны, примулы и дикие гиацинты. Позже в романе «Нортенгерское аббатство» герои будут беседовать о любви к гиацинтам и о том, можно ли научиться любить цветы и человека.

В стороне, на защищенном от ветра каменными стенами огороде, росли овощи, цветы, фрукты и ягоды, в частности клубника и крыжовник, виноградные лозы и модная новинка – картофель. Рядом находились птичник и пчельник. Кассандра рано научилась ловко управляться с ульями и обеспечивала домочадцев медом, который охотно ели на завтрак и из которого готовили медовуху для дружеских вечеринок. Чтобы закончить о саде, необходимо сказать, что где-то в дальнем углу его притаился скромный дощатый домик: система канализации в домах появилась пока только в столице, провинциальные дворяне справлялись с естественными нуждами по старинке. Если дама или девица ощущала настоятельную потребность посетить данное строение, она говорила, что «выйдет в сад нарвать роз».

В таком доме не было места, где женщина могла бы уединиться. В георгианскую эпоху дома дворян обычно бывали двухэтажными. Внизу находились комнаты «общего пользования»: холл, гостиная, столовая, комната для завтрака, иногда называвшаяся «утренней комнатой», кабинет, библиотека, иногда музыкальная комната, если дом был побогаче. На первом этаже помещались также кухня, кладовая, чуланы, погреб, иногда небольшая пивоварня. Наверху располагались спальни. Джейн делила спальню с сестрой Кассандрой. Слуги спали на втором этаже либо в мансарде. Если же мансарды не было, а все комнаты второго этажа занимали хозяева, слуги жили на чердаке.

Завтракали у Остинов, как и во всей Англии, булочками и тостами с маслом (свежее масло – одно из преимуществ сельской жизни), джемом и медом. В чай можно было добавить молоко или сливки, но Джейн этого не любила. Тяжелые плотные завтраки с холодным мясом, вареными яйцами и элем давно вышли из моды, ими тешили себя лишь старые сумасбродные сквайры в заброшенных и приходящих в упадок поместьях.

О прогрессивности Остинов можно судить не только по картофелю в огороде, но и по чаю в столовой. Готовить завтрак и заваривать чай было обязанностью Джейн. Она кипятила воду в медном чайнике на каминной решетке, доставала запертые чай и сахар – эти продукты были слишком дорогими, чтобы доверить их слугам. Драгоценные листья хранились в деревянном ящике с двумя отделениями: для черного и зеленого чаев. Джейн смешивала их с помощью серебряной глубокой ложечки, называемой ковшиком, помещала полученную смесь в фарфоровый чайник, заливала кипятком. Потом колола сахар щипчиками и поджаривала тосты: на открытом огне, накалывая кусочки белого хлеба на специальную вилку с длинной ручкой. Приготовить тост так, чтобы он хорошо прожарился, но не подгорел, было большим искусством, требующим определенной сноровки.

Когда англичанки приобретали чай для семьи, для гостей или для особых случаев, у них был богатый выбор сортов из Индии и Китая. Остины покупали чай в Лондоне: тот, который продавали бродячие торговцы, был слишком низкого качества, перемешанный с сором, а иногда – с овечьим калом. Поскольку налог на чай был достаточно велик, чай был излюбленным предметом контрабанды. Рисунок английского карикатуриста Томаса Ровландсона изображает девицу, которая проносит чай через таможню, спрятав его в двух мешках под юбкой.

Многие мыслители и публицисты, желавшие приучить женщин к здоровому образу жизни, восставали против обычая чаепитий, так как предполагалось, что женщины от природы имеют более слабую нервную систему и излишнее возбуждение для них вредно, а чай считался возбуждающим средством. Элизабет Гамильтон – американская романистка и эссеистка – в «Мемуарах современных философов», изданных в 1800 году, утверждает, что женщины Англии ослабили нервы из-за «разрушительной и изнурительной привычки к питью чая». Некий доктор Грэм пошел еще дальше: он полагал, что «ежедневное использование, не говоря уже о злоупотреблении чаем и кофе», так же как и «спертый и грязный воздух», истощает «самые важные части женщин… отравляет в зародыше их потомство». И все же англичанки остались верны чаепитиям, которые в викторианскую эпоху превратились в одну из известнейших британских традиций.

Подробности чайного ритуала менялись в зависимости от ступени, которую занимал гость на общественной лестнице. Если, к примеру, в дом приходил торговец тканями, его могли угостить чаем с бисквитом или кусочком пирога, но на стол ставили самый дешевый фарфоровый сервиз. Хозяйка поместья могла угощать жен арендаторов чаем и кофе, с вином, булочками, тостами и пудингом с изюмом, миндалем и коринкой. Для этого использовался более дорогой сервиз. Но лучший фарфоровый сервиз приберегали для титулованных гостей. В «Чувстве и чувствительности» миссис Фанни Дэшвуд сокрушается, что ее овдовевшая свекровь и золовки, уезжая из родного дома, увозят самый красивый фарфоровый сервиз.

* * *

Завтракали Остины в девять, а вставали еще раньше – в семь, посвящая два часа до завтрака личным делам, требующим уединения и сосредоточенности: писали, учились, шили. Более аристократичные семейства засиживались допоздна за картами или «вертелись на балах» и вставали позже. Приехав в провинцию, столичные жители придерживались прежнего режима, чтобы лишний раз подчеркнуть свое отличие от провинциалов. Не случайно Элизабет Беннет в романе «Гордость и предубеждение» отправляется из дома после завтрака, чтобы помочь заболевшей сестре, проходит пешком около трех миль и попадает в соседнее поместье Незерфильд как раз тогда, когда его обитатели только садятся за стол.

Значимо было и время обеда. Когда родители Джейн были молоды, обедали очень рано: в два часа дня, а то и в час. Позже время обеда сдвинулось на три, три с половиной, четыре часа пополудни. Кстати, время с конца завтрака и до обеда называлось утренним, тогда было положено совершать утренние визиты, а дамам – надевать утренние платья.

В каждой семье был свой любимый набор блюд, хотя почтенные матери семейств активно обменивались рецептами. В частности, Остины любили отварную курятину, говяжье рагу, баранину с фасолью, копченые свиные ребрышки – их обожала миссис Остин, – говяжьи щечки с клецками, солонину и гороховый суп. После обеда джентльмены оставались в столовой, чтобы выпить «чего-нибудь покрепче», дамы коротали время в гостиной. Либо, при условии хорошей погоды и трезвой компании, дамы и джентльмены отправлялись на прогулку.

Гостиная в доме-музее Джейн Остин

Чай пили около шести-семи вечера, традиция five-o’clock tea появилась только в середине XIX века. После чая с горячими и холодными закусками начинался тихий семейный вечер: читали вслух, музицировали, дамы вышивали.

Поздно позавтракавшая аристократия обедала тоже поздно: в пять или в шесть часов, и опять это рассогласование порождает множество коллизий. В романе «Уотсоны» молодые люди хотят нанести утренний визит девушкам, с которыми танцевали недавно. Собственно, они обязаны это сделать, но в данном случае обязанность совпадает с желанием. Однако «из-за разницы во времени» они попадают как раз в тот момент, когда семейство собирается обедать, из-за чего всем приходится почувствовать неловкость.

«Том Масгрейв болтал с Элизабет, – пишет Джейн Остин, – до тех пор, пока их не прервало появление Нэнни, которая, приоткрыв дверь и просунув голову, сказала:

– Будьте добры, мэм, хозяин хочет знать, почему ему не подают обед.

Джентльмены, которые до сих пор игнорировали все признаки подготовки к обеду, какими бы они ни были явными, сейчас вскочили с извинениями, пока Элизабет торопливо велела Нэнни передать Бетти, чтобы она отнесла наверх птицу.

– Я прошу прощения, что так получилось, – добавила она, поворачиваясь дружелюбно к Масгрейву, – но вы знаете, что мы рано обедаем.

Тому нечего было сказать, он это знал очень хорошо, и такая очевидная скромность и неприкрытая истина сильно смутили его».

Но еще сильнее смущается героиня, юная Эмма: «Она чувствовала несовместимость этого знакомства со скромным образом жизни, который они вынуждены были вести, и, приученная в семье своей тети к более утонченной жизни, была очень чувствительна к тому, что в ее нынешнем доме могло вызвать насмешку у богатых людей. О боли, которую вызывали подобные чувства, Элизабет знала очень мало, ее менее изощренный разум или более верное суждение уберегли ее от подобного чувства унижения, и хотя она чувствовала свое низкое положение, она практически не ощущала стыда».

Просвещенный читатель воскликнет мысленно: «Какая чушь!». Судите же сами, как тяжело жилось в эту эпоху девушкам, для которых эта чушь, называемая «традициями и условностями» составляла большую часть жизни.

* * *

Кажется, с домашними заботами женщины семейства Остин справлялись неплохо, по крайней мере семья никогда не голодала, а вот с тем, что герои Остин называют «countenance» – «манерами», возникли сложности. Манеры пришлось подвергать дополнительной шлифовке в доме богатой родственницы – миссис Найт.

Уже после смерти Джейн Остин ее племянница Фанни напишет о своей тетке: «Она была небогата, и люди, с которыми она главным образом общалась, были отнюдь не тонкого воспитания, короче говоря – не более чем mediocres [заурядны (фр.)], и она, хотя, конечно, и превосходила их умственной силой и культурностью, в смысле утонченности стояла на том же уровне, – но я думаю, что с годами их общение с миссис Найт (которая их нежно любила) пошло обеим на пользу, и тетя Джейн была так умна, что не преминула отбросить все обычные признаки „обыкновенности“ (если можно так выразиться) и приучить себя держаться более утонченно хотя бы в общении с людьми более или менее знакомыми. Обе наши тетушки (Кассандра и Джейн) росли в полном незнании света и его требований (я имею в виду моды и проч.), и если бы не папина женитьба, которая переселила их в Кент, и не доброта миссис Найт, которая часто приглашала к себе гостить то одну, то другую сестру, они были бы пусть не глупее и не менее приятны сами по себе, но сильно потеряли бы в глазах хорошего общества».

Это письмо вызвало настоящий скандал среди поклонников таланта Джейн Остин. Им казалось, что на их любимицу возводят гнусную клевету. Как будто недостаточно быть талантливой писательницей, а нужно еще обладать всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами и светскими навыками. Вполне вероятно, что манеры Джейн и Кассандры не избежали налета провинциальности, а год, проведенный в пансионе, едва ли мог превратить их в светских львиц. «Джейн вовсе не хороша и ужасно чопорна, не скажешь, что это девочка двенадцати лет… Джейн ломается и жеманничает», – пишет одна родственница Остинов. «Джейн – самая очаровательная, глупенькая и кокетливая стрекоза и охотница за женихами, какую мне случалось в жизни видеть», – вторит ей другая. Ну а что вы хотите от девочки-подростка из небогатой провинциальной семьи?

Для нас это совершенно не важно – у нас есть романы Остин, и большего нам не надо. Однако, когда Джейн гостила у своих богатых родственников, она еще не была знаменитой писательницей, а вот ее бедность, провинциальность и плохо сшитые платья бросались в глаза. Сомерсет Моэм пишет: «Джейн и Кассандра были бедными родственницами. Если их приглашали подольше погостить у богатого брата и его жены, или у миссис Найт в Кентербери, или у леди Бриджес (матери Элизабет Найт) в Гуднестоне, это была милость и как таковая ощущалась приглашавшими. Мало кто из нас так добротно устроен, что может сослужить кому-то службу и не вменить это себе в заслугу. Когда Джейн гостила у старшей миссис Найт, та всегда перед отъездом давала ей немного денег, которые она принимала с радостью, а в одном из своих писем Кассандре она рассказывала, что братец Эдвард подарил ей и Фанни по пяти фунтов. Неплохой подарок для молоденькой дочки, знак внимания к гувернантке, но по отношению к сестре – только жест свысока».

В такой ситуации Джейн не могла не ощутить, что ее гордость страдает, и, следовательно, не могла не понять, что эта гордость у нее есть.

Чисто английская семья

В первой главе романа «Гордость и предубеждение» мы с вами становимся свидетелями разговора пожилой супружеской четы: мистера и миссис Беннет – родителей главной героини. Они вместе уже четверть века, и в их браке воцарилось некое ворчливо умиротворение. Кажется, они играют партию, где все ходы записаны заранее, или исполняют «заученный вхруст» комический дуэт.

Миссис Беннет взволнована новостью: расположенное неподалеку от их дома богатое поместье Незерфильд-парк долгие годы пустовало, но теперь, кажется, обрело нового владельца. Мистер Беннет не упускает случая подразнить свою спутницу жизни.

«– Вы хотите узнать, кто его арендует? – нетерпеливо спросила жена.

– Вы хотите рассказать мне, и у меня нет причин протестовать, – ответил мистер Беннет».

Кто же будет новым соседом Беннетов? Думаю, вы не слишком удивитесь, узнав что это «a single man of large fortune, four or five thousand a year» – «одинокий мужчина с большим состоянием – четыре или пять тысяч в год». (По-английски a fortune – означает не только удачу, но и ее материальное выражение – богатство, состояние.) Этот мужчина к тому же еще и молод, он приехал с севера и зовут его мистер Бингли.

Миссис Беннет считает, что такое соседство – большая удача для ее дочерей.

Мистер Беннет продолжает иронизировать.

«– Разве это каким-то образом их касается?

– Мой дорогой мистер Беннет! – ответила жена. – Иногда вы совершенно невыносимы! Вы должны понимать, что я имею ввиду его женитьбу на одной из них.

– Именно такова его цель? Для этого он и поселился здесь?

(Мистер Беннет использует слово «design» – в первом значении план, намерение, цель, и лишь во втором – чертеж, рисунок, набросок).

– Цель? Что за ерунду вы говорите? Но было бы очень хорошо, если бы он влюбился в одну из наших дочерей, а поэтому вы должны нанести ему визит, как только он приедет.

– Не вижу никаких причин для этого визита. Вы с девочками можете поехать, или пошлите только их, а то мистер Бингли ненароком влюбится в вас…»

Миссис Беннет настаивает:

«– Но подумайте о наших дочерях, Только подумайте, как хорошо будет устроена одна из них. Сэр Вильям и леди Лукас непременно поедут по этой самой причине – вообще-то они никогда не посещают незнакомых людей, вы это хорошо знаете…»

Роман был написан в довольно пуританскую эпоху, где любой огонь тлеет под пеплом, и даже о самых важных вещах говорят с равнодушным выражением лица. Видимо, сэр и леди Лукас гордятся своим титулом, а потому обычно ждут, что новые соседи первыми нанесут им визит. Однако в данном случае они готовы отступить от своих правил «по этой самой причине» – то есть потому, что у них тоже есть незамужняя дочь, которой не помешал бы «a single man of large fortune, four or five thousand a year».

Снова мы убеждаемся, что с первых же страниц романа речь постоянно идет об обладании – не в сексуальном, но во вполне материальном смысле этого слова, о ситуации, когда мужчина «влюбится», а женщина «будет устроена».

Автор, которому по правилам эпохи нельзя назвать вещи своими именами, вступает в своеобразный альянс с ограниченной, дурно воспитанной, а потому искренней миссис Беннет и ее устами рассказывает нам диспозицию. Мистер Бингли еще на приехал, а на его руку и состояние уже претендуют дочери мистера и миссис Беннет (чуть ниже мы узнаем, что дочерей пятеро), да еще дочь сэра и леди Лукас. Позже мы узнаем, что в игру вступают еще две племянницы миссис Лонг – соседки и одной из подруг-соперниц миссис Беннет. Кто победит в неравной борьбе?

Однако альянс недолговечен. Использовав миссис Беннет в своих целях, Джейн Остин тут же дистанцируется от нее и дает ей уничижительную характеристику: «она была женщиной простой, необразованной, с неустойчивым настроением… делом ее жизни (the business of her life) было замужество ее дочерей, а главным развлечением – визиты и обсуждение новостей».

Мистер Беннет искуснее в науке общественного лицемерия (признак более развитого интеллекта). Если верить автору, мистер Беннет – человек с «живым умом и саркастическим юмором, одновременно сдержанный и склонный к чудачествам, а потому за двадцать три года брака его жена так и не смогла понять его характер», что, кстати, не мешает их браку быть прочным.

Сама миссис Беннет, несмотря на свое дворянское происхождение, – ограниченная мещанка, которая не вызывает симпатии и уважения ни у собственного мужа, ни у автора. Однако, узнав некоторые подробности, вы, возможно, измените свое отношение к миссис Беннет.

* * *

Джейн Остин и ее герои («георгианцы» или, если угодно, «джорджианцы») – поданные Георга III, короля ганноверской династии, правившего Англией с 1760 по 1820 год. Правление его было весьма беспокойным: большую часть времени король проводил в схватках за власть с собственным парламентом, всячески поддерживая промонархическую партию тори и пытаясь совершенно истребить вигов – «партию страны». «Наступила эпоха бедствий и позора, чрезвычайных мер, запугивания оппозиции» – так характеризует эту борьбу словарь Брокгауза и Эфрона. Однако парламент оказался крепким орешком – королю периодически давали по рукам, и он, по выражению того же Брокгауза, «попадал под ненавистную власть вигов». В конце концов Георгу удавалось «пропихнуть» к власти угодных ему министров, но он заплатил за это дорогую цену. Во время правительственных кризисов он периодически «впадал в безумие» и в конце концов в 1811 году (за два года до выхода в свет «Гордости и предубеждения») впал в безнадежное помешательство и ослеп; управление страной перешло в руки регента – принца Уэльского, будущего Георга V.

Во внешней политике успехи Георга были еще более скромны. Он попытался приструнить американские колонии, да так «удачно», что началась война за независимость, позже не менее «успешно» пытался бороться с Великой французской революцией, а еще позже – с ее могильщиком Наполеоном Бонапартом.

В семейной жизни Георг был счастливее: его супруге Шарлоте-Софии Мекленбург-Стрелицкой были присущи достоинства настоящей королевы: строгие моральные принципы и высокая плодовитость – она родила королю пятнадцать детей: девять сыновей и шестерых дочерей. У супругов были общие вкусы – оба любили классическую музыку и сельскую жизнь. Были у них и разногласия (но без разногласий супружеская жизнь слишком пресна и однообразна). Памятуя о своих высоких моральных принципах, Шарлота неоднократно пыталась вмешаться в управление государством, но Георг каждый раз ее осаживал – возможно, зря. Но – что поделать? Шарлота-София явно попала не в свое время. Со времен королевы Елизаветы прошло двести лет, до правления королевы Виктории, внучки Георга III, оставалось еще почти полвека. Мужчины хотели порулить.

* * *

Каким государством управлял Георг? Сохранились данные статистики, которые говорят нам, что к началу XIX века в Англии проживало 11 миллионов человек. Из них 2 миллиона были заняты в сельском хозяйстве, около 750 000 – в промышленности. Остальные восемь с небольшим миллионов – нахлебники. Из них 5000 составляло дворянство, владеющее землей, 18 000 – духовенство, около 300 000 – армия, еще 300 000 занимались торговлей, 800 000 прислуживали в богатых домах. В городах жило около 15 % населения, остальные – в сельской местности. К числу «чистых иждивенцев» относились 2,5 миллиона детей и 2,5 миллиона женщин всех возрастов.

Понятно, что в такой ситуации длительное сохранение «статус кво» было невозможно. Восемь миллионов моментально съедали, выпивали, снашивали все, что производили три миллиона. Единственным выходом было развитие производства, это понимала даже консервативная партия тори. «Энциклопедия Кирилла и Мефодия» пишет об этом периоде так:

«Конец XVIII – начало XIX века стали временем гегемонии тори в британской политике: они неизменно формировали правительственные кабинеты и побеждали на парламентских выборах. В эти десятилетия Великобритания пережила промышленный переворот, бурный рост экономики, кардинально изменилась социальная структура британского общества. Рядом законов тори реформировали бюджетно-финансовую структуру государства, способствовали расширению свободной торговли и промышленному росту… Изменения внутриполитической структуры британского общества, рост городского населения, усиливавшееся влияние на социальную жизнь буржуазии, интеллигенции, наемных работников – все это превращало британскую избирательную систему в архаичный, оторванный от реалий жизни институт. Однако он обеспечивал лендлордам – основной опоре тори – значительное количество мест в парламенте. Проводя умеренные реформы в интересах развития британской промышленности и торговли, тори были решительными противниками изменений в избирательной системе».

Хотя большинство мужчин в романах Джейн Остин относятся к разряду лендлордов «разной степени лендлордовости», однако политические перипетии практически не находят отражения на страницах ее романов. Это не дань общественному мнению и не следование традиции, это – осознанный выбор. Ее современницы – английские писательницы сестры Бронте, Джордж Элиот и Элизабет Гаскелл – обладали гораздо большим кругозором и более активной жизненной позицией. Среди их героев были фабриканты и рабочие, евреи и священники-расстриги, французские философы-вольнодумцы и женщины, сами зарабатывающие себе на жизнь, на страницах их романов обсуждались самые актуальные вопросы и проблемы эпохи. Не то у Джейн Остин. Она ограничила круг своих героев лишь самой верхушкой английского общества: дворяне-землевладельцы, духовенство, офицеры, изредка чиновники и стряпчие. Даже прислуга, низменно присутствующая в дворянских домах и игравшая немаловажную роль в жизни их обитателей, никак не персонифицирована на страницах ее романов. Ее герои никогда не бывают в парламенте, не выступают в судах, не объезжают свои земельные владения, разрешая трудности арендаторов. Они лишь танцуют на балах, ездят на воды, наносят друг другу визиты. Такое умолчание очень красноречиво. Кажется, Джейн Остин просто боится говорить о том, что выходит за узкие рамки частной жизни. Но даже частная жизнь имеет свои ограничения. Героиням Джейн Остин всегда по двадцать лет. Они никогда ничему не учатся, не рожают детей, не нянчатся с младенцами, не воспитывают подросших малышей, не заказывают мясо у мясника, а молоко у молочника, не составляют меню, не ходят на кухню, чтобы снять пробу, не оплачивают счета. Они находятся в бесконечном ожидании – нового бала, нового пикника, нового визита. «И день и ночь до новой встречи». Иногда спрашиваешь себя: о чем они будут говорить о своими мужьями, когда наконец их найдут? Ведь все, что было в их жизни, – только этот поиск.

«Долгожданное событие, осуществившись, вовсе не приносит ожидаемого удовлетворения. Приходится поэтому загадывать новый срок, по истечении которого должно будет наступить истинное блаженство, и намечать новую цель, на которой сосредоточились бы помыслы и желания, с тем, чтобы, предвкушая ее осуществление, испытать радость, которая сгладила бы предшествовавшую неудачу и подготовила к новому разочарованию» (Джейн Остин «Гордость и предубеждение»)

И тем не менее нельзя назвать романы Джейн Остин скучными. Они интересны. Но чем?

* * *

Что георгианская Англия предлагала женщине?

У женщины низших сословий был некоторый выбор. Она могла выйти замуж за соседского сына, могла в ожидании суженного пойти работать на ферму или уйти в город, учиться на швею, вышивальщицу, модистку или продавщицу. Это были не самые легкие пути заработать кусок хлеба, к тому же одинокая молодая женщина легко могла стать добычей любого заинтересовавшегося ею мужчины, и все же для девушек часто это была заманчивая жизнь – вдалеке от родителей, в компании подруг. Заработанные деньги, пусть даже самые мизерные, давали некоторую самостоятельность. И когда такая девушка в конце концов все же выходила замуж, она знала, что в случае чего сможет внести свой вклад в семейный бюджет, да и не так уж благоговела перед супругом.