Помоги проекту - поделись книгой:
Картина Леонардо да Винчи не дошла до нас, но сохранилось несколько копий с нее, ныне находящихся в разных музеях мира. Воспроизводя работу мастера, ученики могли дать себе волю в трактовке пейзажа и фигурок младенцев, но, что касается главных персонажей, сохраняли близость к оригиналу.
Лебедь, в образе которого явился Леде влюбленный в нее Зевс, выгибает шею и льнет к телу молодой женщины, обнимает ее крылом, а она нежно прижимает его к себе. Фигуры очерчены гибкими, красивыми линиями, тела мягко моделированы при помощи изобретенного Леонардо приема «сфумато», все это усиливает ощущение любовной неги, разлитое на полотне. У ног Леды играют рожденные ею от союза с Зевсом близнецы, чуть поодаль лежит яйцо, напоминая о том, откуда они появились. Вдаль уходит подернутый дымкой пейзаж с разнообразными планами: равнина, река, гора, на которой стоит замок. Автор произведения уловил в картине Леонардо главное — его любовь к бесконечно прекрасному земному миру, красота которого находит свое наивысшее проявление в образе человека.
Интерес к изображению человека на лоне лесов и полей, который Доссо Досси перенял у живописцев Венеции, нашел свое выражение и в этой картине.
Аполлон, чей культ у древних греков был связан одновременно и с природой, и с искусством, играет здесь на виоле да браччо. Поодаль видна прекрасная нимфа Дафна, в которую, согласно мифологии, бог влюбился и устремился за ней вдогонку, но нимфа, не пожелавшая стать его возлюбленной, превратилась в лавровое дерево. Это был любимый прием венецианских живописцев: отодвинуть назад изображение, раскрывающее сюжет, и вывести на первый план настроение, воплощением которого является главный персонаж. В данном случае этот персонаж — Аполлон, а чувство — необузданная страсть.
Но у помещенной вдали Дафны есть и другая роль. Воздевшая руки, которые сейчас превратятся в ветви, нимфа здесь является божеством леса, луга, деревьев и трав. Образ женщины, одухотворяющей природу, не раз встречался у венецианских художников, например у Джорджоне. Однако Аполлон словно дирижирует стихией, то есть картина выражает мысль о том, что миром правит искусство.
В своем искусстве Доссо Досси соединил красочность, декоративность живописи, процветавшей в Ферраре, где он жил и работал, и лиричность, тягу к волшебству венецианских художников, которые также оказали на него влияние. Эти особенности хорошо видны в данной картине.
Здесь изображена, скорее всего, волшебница, либо Цирцея, либо Мелисса из поэмы «Неистовый Роланд» феррарского поэта Лудовико Ариосто, с которым дружил живописец. Мелисса освобождала от колдовских чар людей, бывших «кто ручьем, кто зверем, кто скалой, кто деревом». Художник представил ее одетой в пышный, богатый наряд, сидящей внутри нарисованного на земле магического круга и держащей в одной руке факел, а в другой доску с геометрическими рисунками. В углу слева, на дереве, видны заколдованные, которых она вот-вот вызволит из этого плена. На заднем плане сияет и переливается светлыми красками пейзаж, написанный в духе Джорджоне, как и изображенная там компания. Волшебница выглядит повелительницей природы — лесов, холмов, рек и даже города с башнями и мостами, который кажется частью райских далей. Поэзия, разлитая в мире, особенно привлекала живописца.
Живопись флорентийского художника Аньоло Бронзино отразила особенности, присущие маньеризму — направлению, которое пришло на смену Высокому Возрождению. Прежде всего это интерес к форме: она у живописца нарочито усложняется. Его Иоанн Креститель напоминает фигуры с росписи Микеланджело Буонарроти на плафоне Сикстинской капеллы, и это неспроста: маньеристы стремились осмыслить наследие предыдущей эпохи. Но Бронзино идет дальше Микеланджело во внешней сложности изображенного: Иоанн сидит в позе, словно закрученной по спирали — левая нога впереди, правое плечо развернуто вперед, а рука уходит назад. Слегка удлиненное тело и оттенок нежной красоты, лежащий на облике юноши, тоже были особенностями новой живописи. Свет, заливающий фигуру, придает ей некоторую отстраненность от зрителя: изображенный здесь Иоанн словно существует в особом, созданном кистью художника мире.
В портретах кисти Тициана, венецианского художника Высокого Возрождения, раскрывается богатый, сложный внутренний мир человека. Его святой Доминик — прежде всего человек, со своими мыслями и чувствами. Одеяние святого — белая туника и черный плащ, а также нейтральный фон создают ту сдержанную колористическую гамму, которая позволяет сосредоточиться на лице изображенного.
Доминик ушел в себя, взгляд его живых темных глаз на худом, аскетичном лице выдает минутную отрешенность от мира. Но указывающая на небо рука святого выражает внутреннюю энергию неутомимого проповедника, которая исходит от всего его облика. Французский историк и философ Ипполит Тэн писал о Тициане: «Когда ищешь главную черту, отделяющую его от его соседей, находишь, что он прост; без ухищрений в колорите, движении и в типах он достигает могущественных эффектов…»
Живописец эпохи маньеризма, Корреджо не раз обращался к сюжетам и образам, которые позволяли создавать легкие по духу и игривые по воплощению произведения. Так, для герцога Мантуи Федерико II Гонзага он написал четыре полотна на темы мифов о любви Зевса, предназначавшиеся в дар императору Карлу V. Одну из картин художник создал на сюжет древнегреческого мифа о Данае: оракул предсказал ее отцу Акрисию, что родившийся у нее сын убьет его, своего деда, тот повелел запереть дочь во дворце, но Зевс проник к Данае в виде золотого дождя, она забеременела и родила Персея.
Корреджо изобразил приподнявшуюся на кровати обнаженную девушку, от лона которой крылатый Амур, символизирующий небесную любовь, собирается откинуть белоснежную простыню. Выраженная в этом движении чувственность усиливается ощущением трепетной неги, которое исходит от облика Данаи, смятых простыней и подушек на ее кровати и шелковых драпировок над ней. В углу два купидона, бескрылых и потому означающих любовь земную, пробуют твердость любовных стрел при помощи камня.
Полному оттенков мягкому колориту Корреджо, налету некоей дымки в его картинах вторит изображение золотого дождя в виде спускающегося к Данае облака, которое вот-вот окутает ее мягким туманом. Художник еще воспринимал обнаженное человеческое тело наделенным божественной красотой, что было свойственно мастерам Возрождения. Но в то же время он уже просто любовался юной плотью, которая прекрасна сама по себе, как воздух или пейзаж за окном.
Родоначальник маньеризма в немецкой живописи, придворный художник курфюрста Саксонского, Кранах Старший писал отмеченные утонченными формами, линиями и красками картины. На данной он изобразил Венеру, богиню любви, длинное, гибкое тело которой сияет матовой белизной кожи и ничем не прикрыто, а прозрачная ткань, обвивающая бедра молодой женщины, только подчеркивает ее наготу. Все здесь несет следы старательной, тонкой кисти художника: воздушная вуаль выписана столь же тщательно, как и перья на шляпе, украшающей голову богини, сеточка на ее волосах и золотая цепочка вокруг нежной шеи.
Возле Венеры стоит Амур, держащий соты с медом, а вокруг испуганного малыша летают пчелы, которые хотят его ужалить. Смысл изображения раскрывает надпись вверху со словами о том, что краткое наслаждение чревато болью. Таким образом, в этой рафинированной работе присутствует оттенок морализирования на тему вспыхивающей и быстро гаснущей любовной страсти и того, что от нее остается.
Венецианец Лотто в написанных им портретах в первую очередь стремился раскрыть внутренний мир изображенного человека, причем с такой тонкостью, которую трудно выразить словами. Вероятно, на этой картине запечатлен кондотьер, то есть предводитель наемного отряда, служившего Венецианской республике, албанец Меркурио Буа.
Мужчина стоит в пустой комнате, свет в которую льется из двух окон. Правую руку он положил на полуувядшие лепестки роз, рядом виднеется маленький череп из слоновой кости, и все вместе это может символизировать бренность жизни. Таким образом, человек, представленный здесь, размышляет о конечности всего земного, а темой работы становится латинское изречение «memento mori» — «помни о смерти». Буа был вдовцом, поэтому и увядающие лепестки, и череп могут иметь отношение к его трауру. За окном в светлом пейзаже изображена битва святого Георгия с драконом, а этот святой был покровителем балканской коммуны в Венеции.
В лице неизвестного, особенно в его глазах, сквозит печаль. Контраст мощного облика мужчины и того внутреннего трепета, который он еле сдерживает, делает запечатленный Лотто образ сложным и волнующим.
Небольшое по размерам полотно Якопо Бассано, чье творчество принадлежит к венецианской школе живописи, производит впечатление огромного. Создавая эту работу, художник вдохновлялся одноименной фреской Леонардо да Винчи, но, в отличие от него, Бассано изображает последнюю земную трапезу Спасителя с учениками со всей живостью своего художнического темперамента и любовью к подробностям.
Живописец представил на картине момент, последовавший за словами Христа, приведенными в Евангелии: «И, когда они возлежали и ели, Иисус сказал: истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня» (Марк, 14:18). Апостолы у Бассано бурно реагируют на услышанное, жестикулируют. Петр, держащий в руке нож, невольно указывает на Иуду, склонившего голову. Тот, как и Иисус, одет в темное, чем автор выделяет его из числа других апостолов, делая акцент на нравственном противостоянии Спасителя и Его предателя. Любимый ученик Христа, юный Иоанн, сидит подле Него, сокрушенно уронив голову на руку и в рассеянном оцепенении водя пальцами по скатерти.
На столе Бассано изобразил хлеб и вино, которыми Иисус причащал своих учеников, блюдо с головой жертвенного агнца, яблоко — символ грехопадения первых людей, Адама и Евы, и гранат, символизирующий воскресение. Художник ввел в композицию собаку и кошку: присутствие первой означает верность, второй, скорее всего, предательство, так как считается, что кошка живет сама по себе. Но все эти тщательно выписанные детали, как и складки на скатерти, и блеск латунного таза, в котором Христос омывал апостолам ноги, и изображение самих босых ног Его учеников, усиливают ощущение реальности происходящего на картине и позволяют зрителю вообразить себя воочию созерцающим великое событие.
Художник из Брешии Савольдо развивал в своем искусстве традиции венецианской живописи, находясь под влиянием Джорджоне и Тициана. В этой картине он обратился к сюжету из неканонической книги Библии о том, как Товий, чья семья обеднела из-за болезни отца, Товита, решил по дороге к человеку, который должен был его отцу деньги, вымыться в реке и увидел в ней рыбу. Спутник Товия сказал, чтобы он хватал эту рыбу: ее желчь способна исцелить слепого Товита. Впоследствии оказалось, что тот, кто сопровождал юношу, был архангелом Рафаилом.
Подобно большинству художников, Савольдо так изобразил шедшего с Товием, что у того не может быть сомнений, кто идет с ним: распростертые за спиной крылья выдают принадлежность его спутника к небесным силам. Спокойным и властным жестом Рафаил указывает, что надо делать, своему подопечному, который опустился на одно колено. Эта поза является не только положением человека, хотевшего нагнуться к воде, но и выражает преклонение перед божественной волей.
Состояние душевного трепета героя передано в картине и при помощи пейзажа: художник следовал традиции венецианских мастеров, особенно Джорджоне, наделять природу человеческим настроением. Закатное небо, которое видно в проеме между темными деревьями, горит последними лучами солнца, и спускающаяся на землю тьма полна волшебства. В своей работе Савольдо передал ощущение высокой тайны, присутствующей в истории Товия.
Делль Абате, создававший декоративные полотна и фрески, вероятно, написал эту картину для замка герцогов д'Эсте в Ферраре. Влияние куртуазной культуры, царившей при дворе просвещенных властителей, чувствуется и в данной работе, где изображены кавалеры и дамы во время такого традиционного для аристократии развлечения, как охота на оленя.
На первом плане представлены всадники, они смотрят туда, где разворачивается кульминационный момент охоты: загнанного в реку зверя окружили люди в лодках и собаки, прыгнувшие в воду. Слева на травке сидят дамы, которым один из кавалеров указывает на происходящее. Несмотря на то что фигуры людей и коней небольшие, художник выписал детали нарядных костюмов и упряжи, а также в подробностях изобразил архитектуру, деревья, траву. Манера его письма отличается тщательностью, свойственной живописи кватроченто.
Раскинувшийся на полотне сияющий пейзаж, в котором видна каждая травинка и волна в реке и в то же время отмеченный космическим размахом, напоминает картины нидерландских мастеров и представителей дунайской школы живописи, особенно Альбрехта Альтдорфера. Это пейзаж реалистический и романтический одновременно, отсюда и впечатление сказки, создаваемое этим ландшафтом и таинственным городом вдали. Но данный холст — образец живописи маньеризма, в нем чувствуются изящество и стремление художника к игре.
Живопись болонского художника Тибальди, работавшего в разных городах Италии, отмечена влиянием Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонарроти и маньеристов, что и отразилось в этой картине.
Богоматерь на ней напоминает мадонн Леонардо и обликом, и тем, что Она существует здесь словно в ином, нежели остальные участники сцены, измерении. Мария погружена в себя и выглядит не замечающей того, что происходит вокруг. Поэтому, несмотря на то что композиция предельно уплотнена, вокруг Мадонны существует свободное пространство. Поклоняющиеся Младенцу вызывают в памяти персонажей расписанного Микеланджело плафона Сикстинской капеллы. Их мощь и сложные позы привлекли Тибальди в первую очередь, потому что это давало возможность наделить полотно экспрессией, что уже являлось маньеристическим приемом.
Соединение в одной картине живописных стилей столь разных художников Высокого Возрождения было особенностью того времени, когда великая эпоха уже становилась историей.
Работы Якопо Бассано, чья живопись относится к венецианской школе, — красочные, многофигурные и наполненные движением. В них присутствуют черты маньеризма и заметно веяние барокко, хотя еще и легкое. Мастер любил плотные композиции с персонажами, изображенными в сложных позах, которые в его картинах выглядят естественными.
Так, Богоматерь в этом «Поклонении пастухов» стоит вполоборота к зрителю, и данный ракурс позволил художнику передать Ее тонкий и нежный профиль, трепетность и изящество. В то же время с фигур Марии и стоящего за Ее спиной Иосифа в картине начинается сложное движение, которое идет от Богоматери к Младенцу, затем к пастуху, развернутому боком к передней плоскости холста, и возвращается, описав «восьмерку», к началу. Несмотря на то что изображено всего несколько пастухов, создается впечатление, что пришедших поклониться Младенцу много. На полотне буквально нет свободного места: Бассано поместил сюда овец, собаку, сторожившую стадо, а теперь свернувшуюся калачиком в углу, присутствовавших при рождении Иисуса вола и осла. Это произведение вызывает в памяти слова из 150-го псалма Давида: «Все дышащее да хвалит Господа!»
Возвышенное внутреннее состояние пастухов вторит тому тонкому, лирическому настроению, которое создают образы Богоматери и Младенца, а также вечереющий пейзаж вдали.
Творчество Якопо Бассано продолжает традиции того направления венецианской живописи, которое отмечено повышенной праздничностью. Эту линию развивали Джентиле Беллини, Витторе Карпаччо, Тициан и Паоло Веронезе. В данной картине, которую художник написал в соавторстве с сыном Леандро, сам сюжет помог создать яркое, многоголосное и в то же время лиричное по духу полотно.
Почти весь его первый план занят волхвами, которые «шумною толпой» на конях, ослах и верблюдах приехали из дальних стран поклониться родившемуся Спасителю. Младенец сидит на коленях у Марии, позади стоит святой Иосиф, а перед ними экзотично одетые люди разбирают привезенные подарки, чтобы поднести их Христу. Вся картина проникнута тем приподнятым настроением, которое обычно вносят с собой гости. Сочные, глубокие цвета, играющие множеством оттенком, создают удивительный колорит, характерный для венецианской живописи.
Бассано, любивший наполнять свои полотна бытовыми подробностями, поместил здесь серебряное блюдо, золотой кувшин, полуоткрытый сундук, который обходит собака, лежащую рядом с одним из волхвов его корону, стоящую у ног Богоматери корзину с пеленками. Художник тщательно изображал все, что создавало ощущение реальности происходящего, например хлев, в котором родился Иисус. Но мастер испытывал и тягу к волшебному, ощущение которого всячески усиливал в своем произведении: вдали расстилается переливающийся дивными красками пейзаж, и надо всем сияет указывавшая волхвам путь Вифлеемская звезда.
В поздний период творчества Тициан был захвачен созданием наполненных драматизмом картин на христианские сюжеты, но и античность по-прежнему привлекала его. Художник разделял убеждение неоплатоников, что созерцание красоты возвышает человека. То есть красота имела для него религиозный смысл.
Оттого данная работа, известная под разными названиями, — это не только игра художнической фантазии на темы мифологии: Венера завязывает глаза Амуру, а одна из нимф подает ему лук, чтобы любовные стрелы были пущены наугад. Внимание привлекают, прежде всего, прекрасные женщины, их лица с классическими чертами, светло-золотистая кожа, шелковистые волосы, мягкие жесты. Венера полна спокойного достоинства, исходящая от нее живая, согревающая все вокруг теплота подчеркнута уткнувшимся в плечо богини любви Амуром — он прильнул к ней, как ребенок к матери. Красота обретает на этой картине материнское, животворящее начало.
Возникает впечатление, что полотно Тициана дышит, и неспроста: ко времени создания этого произведения он пришел к новой живописной манере. Его холсты того периода вблизи выглядят скоплением хаотично положенных мазков, но стоит зрителю сделать несколько шагов назад, и он увидит, как буквально на его глазах рождаются образы, сотканные из цвета и света.
Венецианский живописец Веронезе любил изображать яркие по колориту многофигурные сцены, которые до краев наполнены жизненной энергией. Таково это произведение мастера на сюжет из Нового Завета, где сказано: «В те дни приходит Иоанн Креститель и проповедует в пустыне Иудейской и говорит: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное. Ибо он тот, о котором сказал пророк Исайя: глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» (Матфей, 3:1–3).
Иоанн на картине выразительным жестом указывает вдаль. Люди вокруг по-разному воспринимают слова пророка: кто-то только еще осмысливает сказанное, другие с любопытством повернулись туда, куда он простер руку. А там, вдали, поднимается на холм Спаситель. Привычная для Веронезе сгущенная композиция вносит в изображение происходящего накал нетерпения, но фигурами насыщена та часть картины, где стоят Иоанн Креститель и свидетели события, а во второй изображен только Христос. Таким образом, Веронезе прямо выразил здесь иносказательный смысл евангельских слов о том, что надо освободить путь Богу.
Римский художник, представитель маньеризма, Федерико Дзуккари обратился в своей картине к достаточно редкой иконографии — оплакиванию снятого с креста Спасителя ангелами.
В пещере, где должно состояться погребение Иисуса, вокруг Него с факелами в руках стоят ангелы. Один из них, подняв глаза к небу, поддерживает Его тело, в изображении которого художник вдохновлялся искусством Микеланджело Буонарроти. Мощный торс Христа у Дзуккари восходит к росписям Сикстинской капеллы, а Его поза и вытянутое отяжелевшее тело напоминают последнюю работу Микеланджело — скульптурную группу «Пьета Ронданини» (1552–1564, замок Сфорца, Милан). Однако в удлиненных фигурах ангелов, несколько искусственных цветах одеяний, бесконечных гибких линиях и нарочитой красоте всего изображенного видна кисть маньериста.
Живописец поместил сцену в яркий свет факелов, разгоняющих мрак пещеры, усилив тем самым эффект необычного события, происходящего на картине.
Флорентийский маньерист Якопо Дзукки создал немало работ для украшения дворцов и вилл. Одной из них является небольшое полотно «Дары моря», представляющее аллегорию открытия Америки.
На скалистом острове сидят нереиды и морской бог, их тела украшены жемчугом и кораллами, а вокруг рассыпаны выловленные сокровища — жемчужины и разнообразные по форме раковины, среди которых виднеются также коралловая веточка, большой рак и улитка. Все море до горизонта полно ныряющих и плывущих в лодках охотников за подводной красотой, и на виднеющихся вдали островах люди тоже празднуют щедрость водной стихии.
Легкостью и весельем наполнена эта картина, юмористический оттенок вносит в нее обезьянка, на которую надели бусы и серьги. Тщательно выписанными прелестными деталями художник придал своей работе декоративность, которую так ценили его заказчики. Но при всей непринужденности изображенного она несет в себе глубокий смысл: как учили вслед за античными философами ренессансные гуманисты, жизнь на лоне природы не только успокаивает человека, но и улучшает его.
Микеланджело Меризи да Караваджо
Художник, который оказал влияние на всю европейскую живопись, начинал с картин, отмеченных светлым колоритом и лиричным настроением. В молодые годы Караваджо жил у богатого мецената, папского прелата монсеньора Пандольфо Пуччи, а позднее — у живописца кавалера д'Арпино и писал томных, прекрасных юношей, то музицирующих, то держащих в руках цветы или фрукты и смотрящих на зрителя из-под полуприкрытых век. Один из таких персонажей изображен на этом холсте.
В картине присутствует чувственность, которой отмечены подобные полотна мастера раннего периода: симпатичный уличный мальчишка принял красивую позу, чуть запрокинув голову, спустив рубашку с одного плеча и мягко прижав к себе корзину. Но если облик человека еще идеализирован, то в представленном здесь натюрморте проявился талант Караваджо-реалиста, скоро вовсю заявившего о себе. Художник умело выписал не только бархатистую кожу персиков и глянцевитую яблок, но и темные пятнышки на плодах и подсохшие листья.
Первые признаки драматизма, которым была отмечена зрелая живопись Караваджо, проявились в этой картине, написанной после его пребывания в больнице. Пробыв долгое время между жизнью и смертью, он потом нередко обращался к этому состоянию в своих полотнах.
Но пока тему бренности бытия молодой Караваджо обыграл с юмором: себя, еще не оправившегося от тяжелого недуга, что видно по бледной коже, зеленоватому оттенку лица, слабости руки, держащей гроздь винограда, он представил в образе Вакха. Греческий бог вина и веселья сидит в том самом наряде, в котором живописец изобразит его пару лет спустя на картине, находящейся ныне в галерее Уффици: белая накидка схвачена темным поясом, завязанным бантом. Но если Вакх на полотне из Уффици изображен здоровым, цветущим и призывно играет концом своего кушака, то этот слаб и не думает никого дразнить или веселить. На голове у него — наполовину увядший венок, сплетенный вовсе не из виноградных листьев, как положено. И это вообще не Вакх, а смертный, нарядившийся им.
Жизнь как она есть, с ее страданиями, слабостью человека и его попытками сохранить себя — вот тема, которая со временем стала ведущей в творчестве Караваджо. Настоящая драма развернулась тогда на его полотнах. Пока же он шутил над земной природой человека и тем самым пытался хоть немного возвыситься над ней.
Поделиться книгой: