Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin[When Giants Walked the Earth: A Biography of Led Zeppelin]

Мик Уолл

Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin

Mick Wall. When Giants Walked the Earth: A Biography Of Led Zeppelin.

Перевод с английского: Евгения Фоменко, Заур Мамедьяров

Посвящается всем любителям Led Zeppelin

Линде, Эви, Молли и Майклу — как всегда

От автора

Несмотря на то что мне посчастливилось в течение ряда лет наслаждаться компанией бывших участников и/или сотрудников Led Zeppelin, необходимо иметь в виду, что это неофициальная биография, написанная объективно, без неуместного давления со стороны, побуждающего к чему–то иному, кроме как честно рассказать историю так, как я ее вижу.

Также необходимо прояснить, что выделенные курсивом в тексте «ретроспективные эпизоды» не являются настоящими словами Джимми Пейджа, Роберта Планта, Джона Бонэма, Джона Пола Джонса и Питера Гранта, точно так же как и реальными цитатами. Хотя они и основываются на тщательном биографическом исследовании, свидетельства которого могут быть найдены в разделе «Заметки и источники» в конце книги, сами слова являются продуктом моего воображения.

Благодарности

Лично я никогда не любил длинные авторские благодарности и, соответственно, стремился свести их к абсолютному минимуму в собственных книгах. Тем не менее, невозможно обойти стороной тот факт, что эта книга просто не могла появиться и не появилась бы без неоценимой помощи следующих людей, каждому из которых я должен сказать большое спасибо.

Первое и самое главное — моей жене Линде, которая не позволяла стенам обрушиться на нас в течение долгих месяцев и лет этого труда. Возможно, она не написала ни одного слова, но, без сомнения, она работала усерднее, чем кто–либо, включая меня, чтобы эта книга увидела свет. Также моему агенту Роберту Кирби из United Agents, джентльмену и, надеюсь, другу до конца дней. Малкольму Эдвардсу из Orion, чьи терпение и понимание вкупе с удивительно глубоким знанием Led Zeppelin выходили за пределы квалификации обычного издателя. Эти двое — настоящие титаны издательского мира.

Искреннее спасибо необходимо также сказать двум людям, помогавшим мне в исследованиях больше, чем они были должны, и продемонстрировавшим безмерную щедрость: Дэйву Льюису из достойного уважения Tight But Loose, который предоставил не только музыку, книги и доступ к собственным интервью (в частности, к великолепным интервью с Питером Грантом), но также высказал множество интересного во время наших бесчисленных телефонных разговоров, и в равной степени Дэвиду Диккенсону, оказавшему столь же бесценную помощь, включая бутлеги, видео, поддержку при организации интервью и бессчетные телефонные разговоры, в которых он делился собственными годами погружения как в Led Zeppelin, так и в серьезную сторону оккультизма.

Также я должен выразить признательность Джону Хоттену за ту важную роль, которую он сыграл, помогая мне в ранние и весьма напряженные дни существования книги. В то время, когда мне было не к кому обратиться, он помог мне справиться с бессонными ночами и нервными расстройствами. Кроме того, я благодарен Яну Пирсу за его сходную самоотверженную работу на завершающем этапе.

Есть также множество людей, чей вклад был не столь определенным, но кто оставался со мной (и с книгой) на всех неожиданных путях именно в тот момент, когда это было необходимо. Это Диана и Колин Картрайты, Дэмиан МакГи, Боб Прайор, Росс Халфин, Кевин Ширли, Клэр Уоллис, Питер Маковски, Крис Ингэм, Скотт Роули, Тревор Уайт, Ники Хорн, Саймон Портер, Морин Рис, Шон Левелин, Джефф Бартон, доктор Хлоя Проктер, Юлия Беннет, Тимоти Д’Арк Смит, Бекки Андервуд, Роберт Логг, Марк Блейк, Ингрид Коннел, Крис Уэлч, Линн и Том Крекнеллы, Пенни и Пол Финбурги, сотрудники Four Pillars Hotel в Оксфорде, Найджел из Oxford Cottages и писатели Пол Киммодж и Дэвид Пис с их великим вдохновением, о котором они должны знать.

А также спасибо всем тем людям, кто внес свой вклад в саму суть книги, иногда неосознанно или столь неясно, что я понял это гораздо позже — иногда годы спустя, — но без них все было бы иначе: Берт Дженш, Ронни Вуд, Пол Роджерс, Билл Уорд, Бев Биван, Мак Пул, Джим Симпсон, Тони Айомми, Гизер Батлер, Оззи Осборн, Терри Меннинг, Фредди и Уэнди Баннистеры, Джейк Холмс, Дэвид Юнипер, Донован, Эйнсли Данбар, Дон Арден, Джейсон Бонэм, БиПи Феллон и Ричард Коул.

И в завершение, конечно, Джимми Пейджу, Роберту Планту, Джону Полу Джонсу, Джону Бонэму и Питеру Гранту, которые всегда заслуживали большего.

Делай то, что изволишь.

Пролог

Небеса

Это могло случиться где угодно, но лучше всего это случалось в Америке. Земля молока и меда, мир бесконечных возможностей. Родина чертового рок–н–ролла. Это могло случиться где угодно, но это никогда не случалось с тобой так, как это происходило здесь, в те ночи, когда ты действительно чувствовал, что летели искры, действительно видел свет, стреляющий в них, пульсирующий, словно неоновая тина бульвара Сансет ночью. Это могло произойти где угодно, но это никогда не происходило с тобой или с ними так, как в Америке.

От Нью — Йорка до Лос — Анджелеса… The Garden… The Riot House… где–то под столом в глубине The Rainbow… травка, вино, кола и киски… шлеп, детка, шлеп… если Бог или Дьявол создали что–нибудь лучше, то, должно быть, оставили это себе.

Смотришь на них со сцены, тысячи, трясущиеся головы, обнаженные груди, руки в воздухе, огромная темная масса сплетенных, жаждущих, внимающих людей, всех до единого ожидающих твоего сигнала, ритуала, достигающего головокружительного пика, чтобы расплескаться и поглотить их, душить и заставить их страстно желать большего. Восхождение! К свету! Учиться летать на руках и коленях…

Это и было идеей — скажешь ты автору годы спустя, — создавать что–то гипнотическое, гипнотическое, гипнотическое… Водить скрипичным смычком по гитарным струнам, заставляя их выть и стонать от боли, горящей где–то внутри. Затем поднять руку и направить смычок… туда… сюда… прямо на них… бить им, словно кнутом, в то время как звук гитары хлещет их по поднятым вверх лицам, будто точно направленный камень, прыгающий по поверхности озера. Ранить их, пронзать, ласкать, заманивать их, а затем разгонять — дышащий Дьявол, вдох–выдох, вдох–выдох. Давать им вкус того, на что это похоже, того, чем это было в действительности.

Знали ли другие, что происходит, что именно ты делал? Возможно. Хотя, стоя так близко к языкам пламени, как они могли понять? Все, что они действительно знали, — это жар, свет и атмосфера. Но если они могли встать достаточно далеко, то были бы в состоянии заглянуть в тени и тогда, возможно, увидели бы. Увидели бы тени внутри теней, серое, сплетенное с черным, призрачные фигуры без лиц и очертаний, которые смотрели на них…

Ты бы провел смычком по гитарным струнам, бросая проклятия, и они бы любили тебя за это, охренительно любили бы тебя. Твоя правая рука поднимается, дирижерская палочка, твое тело крюком изгибается в их сторону, вся твоя сущность едина со столпом света, исходящим со сцены, винтообразно идущим наверх, наружу и всюду. Великий водоворот густых темных красок, превратившихся в ступенчатую башню, на которую ты приглашаешь их подняться, ступенька за ступенькой, и следовать только за тобой, за волшебником. Выше, выше, выше… лестница… в…

Часть первая

Восхождение!

Во имя мое вкушайте вино и диковинные зелья, о которых я скажу пророку моему,

и опьяняйтесь ими! Не будет вам от них вреда.

— Алистер Кроули, Книга Закона[1].

1

На заре настоящего

Тебя зовут Джимми Пейдж. На дворе лето 1968 года, и ты один из самых известных гитаристов Лондона — и один из наименее знаменитых. Даже два последних года в The Yardbirds не принесли тебе признания, которого ты, как ты знаешь, достоен. Люди говорят о The Yardbirds так, словно Джефф Бек, а не ты по–прежнему их гитарист, несмотря на все то, что ты для них сделал. Ты завязываешь со всеми доходными сессионными концертами, которые позволили тебе купить дом возле реки, в последний раз радуешь группу беспроигрышными хитами вроде ‘Happening Ten Years Time Ago’, в то время когда Микки Мост уже высосал из них жизнь, заставляя выпускать абсурд типа ‘Ha Ha Said The Clown’, продолжаешь упорно работать с ними, даже когда их заметность стала постепенно исчезать из виду вместе с их собственным достоинством. Они все еще что–то значат в Америке, постольку–поскольку, но дома они трупы. А в чем смысл шататься по Америке с полудюжиной выступающих вместе с вами в одной и той же ничтожной программе, зарабатывая в неделю меньше, чем ты, бывало, получал за день работы на сессиях, когда никто даже не знает твоего имени, не знает, насколько ты важен для всего процесса?

Джефф Бек? Джефф — старый приятель, но кто рекомендовал его на работу в первую очередь? Кто поддержал его, когда он был лишен средств? Ты, Джимми Пейдж. Тот, кто отказал The Yardbirds, после того как ушел Клэптон, но не потому, что испугался, как Эрик, что их страсть к попсовой звездности разрушит твой имидж «блюзового пуриста» — ты никогда таким не был, твоя любовь к фолку, рок–н–роллу, джазу, классике, индийской и ирландской музыке, всему чему угодно означала, что ты всегда сочувствовал тем бедным неудачникам, которым нравился лишь один музыкальный жанр, — а потому, что ты незаметно вздрагивал от перспективы таскаться по деревенским барам и клубам, болтаясь в задней части дерьмового транзитного фургона, как раньше с Нилом Кристианом и The Crusaders, в итоге заболевая так, что потом не мог встать с кровати три дня. Даже ничего с этого не имея. Нет, так не пойдет.

Итак, ты порекомендовал своего старого приятеля Джеффа, который просто сидел рядом и ничего не делал. Потом отошел в сторону и наблюдал, как The Yardbirds с Беком взлетели подобно ракете… ‘For Your Love’, ‘Heart Full of Soul’, ‘Shape of Things’, хит за хитом… И потом, ты тоже был в The Yardbirds. Не предполагалось, что это продлится долго, и ты не давал никаких обещаний, но тебе пришлось признать, что это было правильно. И даже когда ты всего лишь должен был помочь им, пока они не найдут подходящую замену для Сэмвела — Смита, спустя рукава бренчавшего на басу, кайф был неплохим. Когда они предложили перевести Криса на бас, а вас с Джеффом — вдвоем на гитару, ты не мог поверить в это! Ты не знал, как долго Джефф сможет такое вытерпеть, но тем временем все шло неплохо. Не только игра — вы с Джеффом всегда хорошо играли вместе, — но и настроение, обстановка. Когда ты обнаружил себя вместе с ними в списке участников фильма Антониони «Фотоувеличение», это показалось предзнаменованием. Все, что тебе нужно было делать, — это изображать игру в клубе, подогревая его, велика забава! Тем не менее, Джефф со стоном встретил просьбу режиссера разбить гитару. Ему пришлось делать это шесть раз, изображая Пита Таунсенда, пока итальянец не остался доволен. Боже, он стонал! Однако ты не мог сдержать улыбку.

Потом он ушел. Джефф Бек, великий герой гитары, у которого не было никакой дисциплины — сегодня блистающий, а завтра уже нет, — так называемый крутой парень, не способный написать оригинальный мотив, чтобы спасти свою жизнь, и продавшийся Микки Мосту и его готовым хитам. Джефф — приятель, и ты не любишь чернить его, но даже Джефф знает, что ‘Hi Ho Silver Lining’ — просто груда старого мусора, каждый знает, что это груда старого мусора. Но, как только он покинул The Yardbirds, благодаря Микки, она была в чартах, на дискотеках, на радио, под нее танцевали все эти длинноногие девчонки в мини–юбках на шоу Top of the Pops.

Что ж, с Джеффом Беком все прекрасно, но что насчет тебя, Джимми Пейдж? Что ты собираешься делать теперь, когда у Джеффа запущен свой проект, а The Yardbirds окончательно уничтожены? Ты не знаешь. Или, скорее, знаешь, но только на бессознательном уровне. У тебя пока нет доказательства, но ответ в том, как ты абсолютно уверен, чтобы взять The Yardbirds за основу и перестроить их, взять их дрянной рок–н–ролл и так называемые эксперименты — их приемы — и превратить их во что–то более сознательное, что–то, что заставит тебя задыхаться, а не просто вздыхать, что–то, что фактически составит конкуренцию Хендриксу, Cream, The Stones и проклятым The Beatles. На самом деле покажет миру, кто есть кто и что есть что.

Но ты также опасаешься упустить частичку славы, которую в конце концов отыскал, пусть и маленькую. Большинство людей может думать, что Джефф Бек по–прежнему гитарист The Yardbirds, но они хотя бы слышали о The Yardbirds. Кто слышал о Джимми Пейдже, за исключением всезнаек продюсеров и важных шишек из звукозаписывающих компаний, студийных уборщиков и хорошеньких секретарш? Помимо всех тех гитаристов, которых ты годами заменял на сессиях, — парня из Them, парня из Herman’s Hermits и бессчетного множества других, чьих лиц ты уже не помнишь и кто в любом случае никогда не узнает, что ты сделал для них, никогда не поблагодарит тебя…

По крайней мере, ты знаешь свое место. Уверенный в себе, богатый, привыкший к независимости, ты всегда точно знал свое место, даже когда совсем молодым играл на сессиях для стариков вроде Вэла Дуникана. Ты всегда ходил величаво, всегда знал себе цену, даже если другие занижали ее, отправляя тебя на следующую сессию — иногда по три в день, шесть дней в неделю, никогда не зная, что попросят сыграть следующим, зарабатывая хорошие деньги и не рискуя — но и не получая славы, когда дела шли хорошо.

Теперь твоя очередь сиять. Ты двадцатичетырехлетний закаленный сессионный профи, знающий все о работе на студии. Ты берешь пример со знаменитых манипуляторов типа Шела Телми и Микки Моста, подыгрываешь другим сессионным профи вроде Биг Джима Салливана и Бобби Грэхема, перекуриваешь во время перерывов на чай, все замечаешь, годами снова и снова пересекаешь дороги подобно приносящим удачу черным котам[2]. Теперь ты хочешь сделать что–то для себя. Ты всегда этого хотел. Время пришло. Что–то значительное, как Эрик с Cream, — только лучше. Как Джефф с Родом Стюартом и Ронни Вудом — только лучше. Как Джордж Харрисон и Брайан Джонс с их ситарами, хотя у тебя он и появился первым, — только намного, намного лучше, подождите, и вы, черт возьми, увидите.

Однако сперва тебе необходимо собрать кусочки вместе, найти уголки пазла. Годы работы за сценой — в темноте, по найму, делая то, что сказали, смотря и слушая и вбирая все это в себя, перекуривая и втихомолку посмеиваясь, — научили тебя большему, чем просто игре. Теперь ты знаешь, куда устанавливать микрофоны. Расстояние дает глубину, — как любили говорить старые каторжники. Ты знаешь, как управляться с пультом, что делает плохие группы хорошими, а хорошие — еще лучше. Теперь ты знаешь, что нужно больше, чем просто хорошо играть, иначе ты был бы звездой уже давно. Также ты узнал кое–что о бизнесе. Ты знаешь ценность имени и правильной звукозаписывающей компании за тобой, правильных парней в костюмах. И для этого, ты знаешь, тебе понадобится помощь. Однако у тебя есть преимущество. У The Yardbirds все еще есть имя — и ты не собираешься от него отступать. Не сейчас. Сначала тебе нужно быть уверенным, нужна педантичность, ты как профи должен идеально рассчитать время, ты знаешь это.

Проблема в том, что время уходит. Тебе только двадцать четыре, но музыка уже движется без тебя. Ты не сказал бы этого вслух, но ты знаешь, что это правда. Cream уже приближаются к финалу, а ты чувствуешь, словно еще и не начал. Хендрикс теперь всеобщий гитарный бог, а тебе еще не предоставилась возможность показать им свои умения за пределами сессий, прокуренных студий и групп, разваливающихся изнутри, теряющихся где–то на американской дороге, просто считая дни, пока не появится что–то лучшее. Время уходит, и, хотя ты никогда бы в этом не признался, ты начинаешь переживать, что пропустил проклятую лодку, что если ты не будешь стараться, тебе придется вернуться к сессиям. Стать одним из таких людей, которых я ненавижу, — как ты говоришь друзьям.

Последний тур The Yardbirds завершается в Монтгомери, штат Алабама, концерт в Speedway Fairgrounds проходит на следующий день после того, как в Лос — Анджелесе застрелили Бобби Кеннеди. Вы все смотрите это по телевизору в отеле, и вы в шоке, качаете головами и выкуриваете больше сигарет. Но для тебя это ничего не значит в сравнении с мыслью, что группа разваливается. К середине июня ты снова дома, в своем превосходном жилище у реки в Пангборне — переделанном викторианском лодочном сарае в тридцати милях выше по течению Темзы от Лондона с одним из этих подвальных лодочных причалов, хоть лодки у тебя и нет, — размышляешь, чем же тебе теперь заняться.

К счастью, у тебя есть туз в рукаве, кто–то, кто знает, что ты умеешь, кто ты, кем ты можешь стать, и кто разделяет твою решительность сотворить что–то из этого, в конце концов достать кота из мешка. Питер Грант. ‘Джи’. Огромный сверхчувствительный гигант, который был менеджером The Yardbirds вместе с Микки и охранял тебя во время всех путешествий, особенно в этом последнем чертовски ужасном американском туре, когда Кит Релф сходил с катушек и напивался на сцене каждый вечер и только Крис Дрэя все еще казался заинтересованным в сохранении целостности группы. Джи, который сидит с тобой в машине, застрявшей в пробке на Шафтсбери–авеню, всего через несколько дней после возвращения из Америки, и вы оба знаете, что все кончено, и говорите о том, что делать теперь. Джи сидит и слушает, как твой спокойный учтивый голос наконец произносит то, о чем ты в тайне думал все это время, и наконец озвучивает это: что ты думаешь, что можешь взять группу и сделать лучше, взять новых членов, написать новую музыку, сделать лучше.

Камнем преткновения, как вы оба знаете, станет Микки, всерьез заинтересованный только синглами. Искусство ради искусства, хитовые синглы ради нас. Это девиз Микки. Но с синглами покончено. The Yardbirds теперь должны выпускать альбомы, это очевидно. Ты не сказал этого Микки, потому что знаешь, что он только усмехнулся бы, так же, как тогда, когда Джефф пожаловался, что ему бы хотелось записывать и альбомы тоже, но теперь ты говоришь это Питеру, который сидит и слушает, смотря через ветровое стекло на поток машин. Ключ, скажешь ты, ощущая бесстрашие, в том, чтобы дать тебе свободу поступать так, как, по твоему убеждению, следует. Так, как ты слышишь внутри себя, когда никто больше не слушает. Не только возглавить группу, но и писать музыку и тексты, самому выпускать пластинки, делать все самостоятельно, кроме менеджмента. Вот здесь подключится Питер — если он заинтересован. Джи, годами работавший в тени другого более влиятельного музыкального дельца, ожидая своей очереди в темноте, прямо как ты. Джи, который сидит здесь за рулем, уставившись на поток машин, и просто кивает. «Что ж, хорошо, — говорит он. — Давай сделаем это».

Еще один последний концерт The Yardbirds, незначительное контрактное обязательство в Student Union Hall в Лутонском колледже 7 июля — спустя почти два года с последнего громкого сингла в Британии ‘Over Under Sideways Down’, — и потом действительно все. Лишь Крис сказал, что хочет продолжить и вдохнуть в группу новую жизнь вместе с тобой, но теперь и он сомневается. Ах, он еще ничего не сказал ни тебе, ни Питеру, но вы оба знаете. И что? Тебе нужна стопроцентная преданность, чтобы новая музыка, которую ты желаешь создать, звучала так, как тебе бы хотелось. Крис в любом случае неважный басист. Лучше ему сейчас уйти, даже если ты останешься в одиночестве. Что ж, ты к этому привык. Будучи единственным ребенком ты никогда не боялся быть один. Поэтому когда, всего лишь через месяц после этого последнего концерта в Лутоне, Крис в конце концов сознается, что он больше не в деле, что он лучше уйдет и попробует начать карьеру фотографа — «Он думает, что он чертов новый Дэвид Бэйли», — смеется Джи, — ты втайне успокаиваешься.

Теперь остались только вы вдвоем, Джимми и Джи. И, конечно, имя, как бы там ни было: The Yardbirds. Или, возможно, The New Yardbirds, как предложил Джи. Тогда, по крайней мере, не будет выглядеть так, словно заново начинаешь все с чистого листа, — говорит он. В любом случае, не совсем. И ты по–прежнему можешь выступать за деньги. Сводить концы с концами, пока не сможешь представить что–то лучшее. Во всяком случае, таков был план в то долгое дождливое лето 1968‑го…

«Я точно знал, что хотел сделать», — говорит Джимми Пейдж почти сорок лет спустя, сидя на своей подвальной кухне в Tower House, готическом особняке XIX века в лондонском Холланд Парке, спроектированном архитектором и масоном Уильямом Берджесом. Поздним солнечным днем лета 2005 года мы пьем чай, вспоминая первые дни группы для очередного журнального очерка. За последние двадцать лет это стало для нас практически ежегодным ритуалом. Интерес к Zeppelin с годами увеличивался и дошел до того, что сейчас они более популярны, чем были когда–либо в жизни. Конечно, дни Jack Daniel’s и кокаина, фанаток и наркотиков — дни драконьих костюмов и черных лебедей — давно ушли. Джимми Пейдж не пьет, не принимает наркотики, он даже больше не курит сигареты. Но это не значит, что он забыл, как это было и что это было. Или что он отчасти раскаивается. Более того, единственное, о чем он действительно сожалеет, — это то, что пришлось остановиться. «То были жизнелюбивые времена, знаешь? — он пожимает плечами. — Но суть в том, что там всегда была игра. Может, только в очень редких случаях она страдала — в редких случаях в сравнении с количеством туров. Но мы хотели быть на этой грани, это питало музыку».

Конечно, питало. Так все и было для рок–монстра вроде Led Zeppelin, питающегося планетами и гадящего звездами. Наркотики были их топливом, секс — формой самовыражения, музыка — просто картой сокровищ. Подумай о The Stones, втиснутых в 1972 году в жаркий, лишенный окон подвал у Кита на Вилле Нелькотт во Франции, ждущих его, чтобы отойти после очередного трехдневного изменения сознания, ждущих его, чтобы получить достаточно кокса, чтобы вдохнуть его в нос и вколоть в руку, прежде чем он будет готов костьми лечь за то, что станет лучшим из когда–либо написанных альбомов The Stones, что бы там не думал Мик со своей очередной шикарной иностранной девчонкой. Подумай о Джоне и Джордже, сидящих на кислоте, объединившихся на этот раз против пуританина Пола и невежи Ринго, корифеях, трудящихся во имя того, чтобы поднять The Beatles над yeah–yeah–yeah из их милого прошлого со стрижками под горшок к бесконечно более просвещенному, чрезвычайно более широкому сознанию Revolver и в конечном счете к Sgt. Pepper, альбому, который превратил мир из черно–белого в цветной. Подумай о Дилане, который курит травку, глотает таблетки, носит солнечные очки в полночь и дрожит в своем кресле у окна, сидя всю ночь без сна в отеле «Челси» в Нью — Йорке за написанием ‘Sad Eyed Lady Of The Lowlands’ для… нее. Или Хендриксе, галлюцинирующем о божественной природе в какой–то мерзкой пивной забегаловке в Лондоне, полной сигаретного дыма и завистливых белых мужчин, в то время как The Who, Cream и все остальные, кто пытался следовать за ним, купались в хвосте его кометы и глупо старались удержаться на искрах. Конечно, наркотики питали музыку Led Zeppelin. Для этого и нужны были наркотики. Для этого и нужны были Led Zeppelin. Вот так все и было, верно, Джимми? Тогда, в семидесятые, в эту эру сжигания мостов и чрезвычайного индивидуализма, которая началась в 1968-ом и разгорелась лесным пожаром в культуре, который распространялся повсюду почти до 1982‑го, после появления противозачаточных, но до СПИДа, когда внезапно все казалось возможным и ничто не было запрещено. Семидесятые — обратная сторона идеалистических, полных согласия шестидесятых — были временем, когда создание собственного дела и возможность для него продержаться перестали быть всего лишь лозунгами и стали неотъемлемым правом. Когда «делай то, что изволишь» действительно стало законом.

Как, однако, кто–то вроде Джимми Пейджа должен теперь выразить это словами, чтобы никто не гримасничал или, что еще хуже, не отшучивался? Нет сомнений, что едва ли можно что–то изменить теперь. Даже у Роберта Планта, у которого, как он думает, всегда на все есть ответы. Тем не менее, очевидно, что эти первые дни Zeppelin столь же ярки для Джимми Пейджа сейчас, в его по–прежнему неугасающей старости, какими они были сорок лет назад, в его рискованной, искушенной во всем молодости. Сейчас, когда ему за шестьдесят, его можно простить за то, что он туманен в деталях. Но это не так, на самом деле он очень точен. Так же, как и со всем важным, что он сделал за свою карьеру. «Я знал, над чем я работал в рамках The Yardbirds, — говорит он за чашкой чая, — и знал, что хотел это продолжить — и вы можете все это услышать на первом альбоме [Zeppelin]».

Да, можете. Не в материале непосредственно — в этом плане там было мало нового, — но в идее, в методологии, в решительности усвоить весь разговор. Однако недавно я прочитал, что изначально он задумал нечто более легкое, более акустическое, а затем изменил мнение, увидев игру Джона Бонэма. Идея была поддержана, возможно, его сольным выступлением в первые дни Zeppelin на телешоу Джули Феликс, где он изящно ударял по струнам в ‘White Summer’, акустической гитарной интерлюдии, основанной на легендарной фолклорной загадочной инструментальной раге Дэйви Грэхема из ирландской мелодии ‘She Moved Through The Fair’, которая была визитной карточкой Пейджа еще во врема The Yardbirds и которая сподвигла одного из очарованных обозревателей сравнить его с гитаристом фламенко Манитасом де Платой.

«Это дерьмо», — сказал он мне, пренебрегая мнением, что Zeppelin когда–либо могли быть чем–то другим, нежели они были. «У меня в голове был весь репертуар песен, которые я хотел поместить в этот новый формат, как ‘Babe I’m Gonna Leave You’, например. Но это не было просто чувствительностью при создании акустического номера, ведь все должно было вырасти». Zeppelin не должен был стать чем–то таким простым, как только акустика или только электрика. Zeppelin не должен был быть дискредитирован. «Я видел всю динамику. Так как мои вкусы были всеобъемлющими, это не сводилось к одной конкретной вещи. Это не был только блюз, не был только рок–н–ролл. Это не была просто фолк–музыка или классика. Мы прошли весь путь». Позже, после проверки, я обнаружил, что он сказал почти то же самое писателю Мику Хогтону еще в 1976-ом. «Я точно знал стиль, который искал, и тип музыкантов, с которыми хотел играть, — утверждал он. — Полагаю, это доказывает, что группе действительно было суждено существовать, то, как все сошлось воедино». И снова в 1990-ый, когда он сказал Мэту Сноу из журнала Q: «Мы знали, что делали: протаптывали дорожки, которые не были протоптаны раньше».

Итак, Джимми Пейдж все продумал с самого начала, не так ли? Что касается музыки, возможно, так и было. Или, как он говорит сейчас, желаемую «структуру». Тем не менее, способ, которым он собрал группу вместе, был куда более случайным, куда более рискованным. Огромную роль сыграла удача. Фактически, сначала казалось, что Госпожа Удача работает против него, когда он осознал, что не может заинтересовать ни одного человека, которого он действительно хотел видеть в группе. Или, если они заинтересовывались, что–то другое стояло на пути. Например, взгляд в прошлое показывает нам, что вокалист и гитарист Терри Рид, один из первых, кому Джимми сделал предложение, по глупости отказался от шанса присоединиться к Led Zeppelin. Но тогда они еще не назывались Led Zeppelin — они все еще были просто The New Yardbirds, новое название, из–за которого группа звучала очень старо. Рид был молод, по праву считался мастером и, по иронии судьбы, обсуждал сольный контракт с Микки Мостом. Зачем ему было присоединяться к The New Yardbirds?

Еще только девятнадцатилетний и горячо упоминаемый в музыкальной прессе как «Самая многообещающая поп–звезда» Рид был развивающейся звездой с шестнадцати, когда Питер Джей из The Jaywalkers сделал его новым фронтменом. Потом появились Хендрикс и Cream, и, как любой другой, Терри хотел принять участие в представлении. К февралю 1968 года его приятель Грэм Нэш — который только что ушел из The Hollies, чтобы начать собственный проект в Америке вместе с двумя отличными новыми парнями Дэвидом Кросби и Стивеном Стилзом, — уговорил Микки подписать с ним контракт. Когда Джимми Пейдж пришел с предложением присоединиться к The New Yardbirds, Рид уже вовсю работал над песнями, которые должны были выйти на его альбоме Superlungs — немодное название, которое выдумал для него Микки. Как он мог отвернуться от всего этого, просто чтобы попробовать помочь снова спустить на воду пробитую лодку The Yardbirds?

Пейдж, который помнил Рида с шоу The Yardbirds в Альберт–холле двухлетней давности, когда в программе были Терри и The Jaywalkers, чувствовал себя опустошенным. Особенно когда Питер Грант сказал ему, что Терри не присоединится, из–за того что недавно подписал сольный контракт с Микки, который до сих пор сидел с Питером с одном офисе. Несмотря на возрастающее доверие к Джи, Джимми чувствовал, что ему наставили рога. «Их столы стояли рядом, понимаете?» — даже столько лет спустя угрюмо замечает он.

«Тем временем, — говорил Рид, — я давал концерт. Думаю, это было в Бакстоне, с Band of Joy. Я их и раньше видел и знал Роберта Планта и Джона Бонэма. Но в тот раз, наблюдая за ними, я подумал: «Вот оно!» В моей голове все сложилось. Так что на следующий день я позвонил Джимми. Он сказал: «Как выглядит этот певец?» Я ему: «В смысле — как он выглядит? Он похож на греческого бога, но какое это имеет значение? Я говорю о том, как он поет. А его ударник феноменален. Проверь сам!»»

То же самое было и с Эйнсли Данбаром, ветераном John Mayall’s Bluesbreakers и первого воплощения The Jeff Beck Group. Как Данбар говорит сейчас: «Мне предложили присоединиться к The New Yardbirds. Они уже говорили о том, чтобы поехать в Америку, — и это было соблазнительно для меня, ведь я там не бывал. Не сомневаюсь, если бы я присоединился к ним, то закончил бы в Led Zeppelin. Но The Yardbirds к тому времени были уже не новостью, и у меня была своя группа, Retaliation, только что подписавшая контракт на запись. Мне нравилась идея играть с Джимми, потому что он был похож на меня, очень вовлеченный в импровизацию, с чем совсем не мог справиться Джефф Бек — все, что он играл, всегда было отрепетировано вплоть до последней ноты. Но вступление в The Yardbirds в тот момент показалось бы шагом назад, а не вперед».

Джимми Пейдж пытался собрать собственную группу не в первый раз. Еще летом 1966 года он предварительно представлял свою группу с фронтменом The Small Faces Стивом Мариоттом в качестве вокалиста и второго гитариста или, возможно, с протеже The Spencer Davis Group Стивом Уинвудом в качестве вокалиста и клавишника вместе с «супер–хулиганской», как Пейдж сейчас ее называет, ритм–секцией, включающей Кита Муна из The Who на ударных и Джона Энтвисла на басу. Это было в мае 1966 года, когда на лондонской студии IBC он наблюдал за записью ‘Beck’s Bolero’ — гитарной интерпретации Джеффа Бека, вдохновленной «Болеро» Равеля, которая первоначально должна была стать его первым сольным синглом, и Джимми настаивал все годы, что это он сделал аранжировку, сыграл и выпустил ее: «Джефф играл, а я был где–то в аппаратной. И хотя он сказал, что написал ее, это я ее написал. Абсурд. Я сыграл все партии электрогитары и двенадцатиструнной гитары, но предполагалось, что это сольная запись для него. Отрывки со слайдами — его, а я просто играл основу». Джефф Бек упрямо категорически возражает: «Нет, не Джимми написал эту песню. Мы сидели как–то в его гостиной, крошечной тесной комнатке, и он, сидя на подлокотнике кресла, начал играть этот равелевский ритм. У него была двенадцатиструнная гитара, которая звучала очень полно, действительно богато и насыщенно. И я просто сыграл мелодию, пошел домой и разработал быструю часть».

В конечном счете, это едва ли имело значение. Микки Мост выпустил ее только на обороте ‘Hi Ho Silver Lining’. Но гитаристы по–прежнему продолжали спорить, кто и что сделал. Единственное, в чем они согласились позже, — это то, что состав ‘Beck’s Bolero’ мог быть «первоначальным» составом Led Zeppelin. В тот вечер на записи также присутствовали два музыканта, которых Пейдж знал по сессиям: молодой пианист по имени Ники Хопкинс и басист Джон Пол Джонс. Хопкинсу было двадцать два, и он был опытен не по годам, начав играть в Lord Sutch’s Savages еще школьником и затем продолжив с Cyril Davies’ All Stars, как и Джимми, — там они и познакомились, перед тем как Ники на полтора года попал в больницу с серьезным желудочным заболеванием. Теперь он постоянно работал на сессиях. Хорошие деньги, нет переездов, здоровая пища. Позже в тот же год The Kinks обессмертят его в композиции ‘Session Man’. Он был спокойным, талантливым и робким, редко разговаривал с кем–либо, просто играл свою партию и сваливал после, как хороший мальчик. Джонси тоже был не особенно разговорчив. Однако он был хорошим надежным музыкантом, уверенным в себе. Ему тоже было немного за двадцать, но он был еще более заслуженным ветераном сессий. Они не первый раз работали вместе с Пейджи и не в последний. Фактически, не далее как через несколько недель его пригласят, по настоянию Джимми, аранжировать струнную партию в композиции The Yardbirds ‘Little Games’ (а затем — играть на басу на сингле ‘Ten Little Indians’).

Однако самым важным участником записи ‘Bolero’ стал Кит Мун, который появился на студии на Лэнгхэм–плейс в солнечных очках и папахе — «Инкогнито, мой мальчик», — чтобы его никто не заметил и не узнал. Этот прикид, что неудивительно, дал обратный эффект, и все пристально его разглядывали. Муна достали The Who, он был сыт по горло постоянными драками Долтри и отвратительным настроением Таунсенда. Джон Энтвисл, также обещавший появиться, но в последний момент отказавшийся, чувствовал то же самое. Кит сказал, что оба они ищут способ завязать с этим скучным занятием — быть фоном для шоу Пита и Роджа. Чувствуя возможность, Пейдж, смеясь, предложил им всем объединиться в группу: Кит, Джимми, Джон и Джефф. (Джонси и Ники на этой стадии не упоминались.) Муни воспринял это с воодушевлением и даже случайно предложил имя для нового объединения, пошутив, что оно потонет, как свинцовый цеппелин, имея в виду дирижабль. (Энтвисл позже клал голову на отсечение, что это он предложил название, но это был Мун, у которого Пейдж потом попросит благословения на использование названия.) Все посмеялись над Китом, куря сигареты и выпуская дым. Но Джимми идея понравилась — даже название, — и он взял ее на заметку, как он сделал со многими хорошими идеями, родившимися за последние четыре года в студиях во время работы с разочарованными музыкантами.

Полу — Yardbirds, полу-Who, под правильным руководством босса Пейджа. Им был бы нужен только хороший певец. Муни сказал, что мог петь Энтвисл, но Джимми склонялся к Стиви Уинвуду. Затем наступил звездный час Traffic, и он стал рассматривать кандидатуру Стива Мариотта. Пейдж был на нескольких концертах The Small Faces и уже хорошо знал Мариотта, — знал, что тот был легок на подъем. На самом деле, чем больше он думал об этом, тем больше ему нравилась идея: Джимми, Джефф, Муни и Энтвисл, и Стив Мариотт впереди… Вот это была бы супергруппа! Или, как он позже сказал писателю Стиву Розену: «Это была бы первая группа такого типа, как Cream. Но не сложилось…»

Неудивительно, что успех сессии породил те же идеи и у Бека, словно два приятеля вечером положили глаз на одну девчонку. Кит Мун, говорил он, «выдавал жутчайший барабанный звук и обладал дичайшим характером. Тогда он не появлялся на сессиях The Who, поэтому я подумал, что я могу провернуть это дельце и украсть его». Зачем же? The Jeff Beck Group на той стадии была все еще в большей степени мечтой, чем реальностью, и в аппаратной был его старый приятель Пейджи, следящий за всем, позволяющий Джеффу считать, что это его идея. Не то чтобы Бек не одобрял все это. Как он говорил: «Это, возможно, был первый состав Led Zeppelin — не с тем названием, но с той же сутью». Муни, сказал он, «был единственным хулиганом, который умел прилично играть. Я подумал: «Вот оно!“ Можно ощутить возбуждение, еще не зная, что собираешься играть, просто свист! Все это было прекрасно, но впоследствии ничего не случилось, потому что Муни не мог покинуть The Who».

Тем не менее, одного этого факта было недостаточно, чтобы отпугнуть Джимми Пейджа, и, несмотря на вступление в The Yardbirds несколькими неделями позже — якобы в качестве временной замены басиста Пола Сэмвела — Смита, — он по–прежнему разведывал, не может ли Мариотт захотеть уйти из The Small Faces, чтобы объединить усилия с Джимми в каком–нибудь новом еще неизвестном групповом проекте. «Ему было сделано предложение, — признается позже Джимми, — и, казалось, он ликовал по этому поводу. Однако деловая сторона Мариотта прислала сообщение, в котором говорилось: «Как тебе понравится играть на гитаре со сломанными пальцами?“»

Поскольку в качестве «деловой стороны Мариотта» выступал Дон Арден, самопровозглашенный «Аль Капоне поп–музыки», кроме того, пользующийся дурной славой гангстера в британском музыкальном бизнесе, эти слова стоило воспринимать всерьез. Когда я сам спросил Ардена об этом, прежде чем он умер от болезни Альцгеймера в 2007 году, он только усмехнулся. «Позже я подвесил Роберта Стигвуда на балконе за дерзкую попытку забрать у меня Стиви Мариотта. Думаете, я бы позволил какому–то мелкому неудачнику из The Yardbirds получить его?» Пейдж сказал, что после этого «идея вроде бы провалилась. Мы просто сказали: «Давайте быстро забудем обо всем этом“. Вместо того чтобы быть более уверенными и искать другого певца, мы просто позволили идее ускользнуть. Потом начался тур The Who, начался тур The Yardbirds — вот и все».

Идея ушла, но не совсем забылась. В любом случае, только не Джимми Пейджем. Настолько, что, когда Питер Грант в июне 1968 года, сидя в машине, прямо спросил его, что тот собирается делать после финального концерта The Yardbirds, ответ был готов. Он собирался найти нового певца — сказал Пейдж своим тихим, но решительным голосом, — если потребуется, найти также новую ритм–секцию и самолично возглавить группу. Он подождал, чтобы понять, слушает ли еще Джи…

Тебя зовут Питер Грант. На дворе лето 1968 года, тебе тридцать три года, ты устал и потерял интерес зарабатывать деньги для других людей. В те дни, когда ты работал на Дона Ардена, это не имело значения. Дон в качестве начальника мог быть настоящей дрянью, вечно критиковал тебя, ставил в затруднительное положение, постоянно издевался, но, по крайней мере, тебе регулярно платили наличными. Никаких чертовых налогов или печатей и всей прочей лабуды с Доном. К тому же, ты многому научился. Ведя в дороге распутную жизнь с психами вроде Джина и Ричарда, Чака и парней Эверли, ты научился большему, работая на Дона, чем когда–либо с тех пор, как отслужил два года в армии. Многие парни ненавидели службу. Ты слышал, как они ночью рыдали до изнеможения, взывали к своим мамочкам, мелкие глупые педики. Ты наслаждался этим. Во время службы в армии ты впервые открыл для себя, каково это — быть частью большой многочисленной семьи, и тебе понравилось. Тебе нравилась дисциплина, нравилось отдавать и исполнять приказы, нравилось то, что каждый знал свое место, даже если оно было в куче дерьма. Мужчины были мужчинами, делая то, что им, черт возьми, говорили. Ты наслаждался этим так, что заслужил повышение в звании до капрала RAOC — ты в Королевском армейском артиллерийском корпусе, сынок. Ты заведовал столовой, благодаря чему был вовлечен в NAAFI,[3] ставил шоу, организовывал чай и сладкие булочки, занимался развлечением войск. «Непыльная работенка», — улыбнешься ты, вспоминая это.

Годы спустя, проезжая однажды в своем абсолютно новом кабриолете Rolls Royce по Мидлендсу с Ричардом Коулом за рулем, ты, сидя на заднем сиденье, будешь рассказывать, как это было, шефу Atlantic Records Филу Карсону, когда, внезапно осознав, насколько ты близок к важной части твоего прошлого, решишь сделать небольшой крюк и показать трещины на старых армейских казармах. Предложив Коулу завернуть прямо в ворота армейского лагеря, нагло проехав, как офицер, мимо глупого ублюдка на дежурстве, который отдал вам честь, ты скажешь Коулу припарковать Rolls рядом с коротким рядом бараков, где ты и остальные парни когда–то ночевали. Черт, вы бы видели выражение на их лицах, когда ты показал им окрестности. Но ты сказал им, что это куда лучше, чем «ужасный» туристический лагерь, в котором ты работал позже. А после того как ты закончил там, ты работал в том отеле Jersey «менеджером по развлечениям», — еще одна дерьмовая работа, которая не продлилась долго…

Но ты не упомянул того, как, будучи ребенком, мечтал стать кинозвездой. Ты был ростом в шесть футов и шесть дюймов, когда пришла пора армии, и уже начал набирать вес, который потом всем запомнится, — не худой, но очень высокий и в действительности неплохо выглядящий сукин сын. Но все это было мечтой. Вместо этого после летнего лагеря и отеля ты снова оказался в Лондоне, работая привратником — вежливое обозначение «вышибалы», — в 2Is Coffee Bar на Олд — Комптон-Стрит. И даже несмотря на то что 2Is позже станет известным как жалкая маленькая забегаловка, где начинал Томми Стил, — Томми, Валли Витон, Клифф Ричард, Адам Фэйт, Ви Вилли Харрис и прочие придурки, — тебя это ничуть не приблизило к осуществлению мечты. Однако позже ты понял, что 2Is был полезен в другом. Там ты познакомился с такими людьми, как Эндрю Луг Олдэм, который позже работал на The Beatles и The Stones, а начинал с подметания полов в 2Is ради карманных денег. Там был и Лайонел Барт, забавный мелкий козел, который, бывало, рисовал фрески на стене тамошнего подвала, а потом «выстрелил» в Вест — Энде с «Оливером», и затем провалил все, продав свои авторские права за шальные деньги, упустив миллионы, когда его впоследствии превратили в фильм. Вот так грабеж! Но ты быстро усвоил урок — всегда иметь кусок пирога и не упускать его. И, конечно, Майкл Хэйес, позже сменивший имя на Микки Мост, который работал официантом в 2Is, когда вы познакомились. Микки, который однажды станет твоим партнером: он — голова, а все остальное — ты, приглядывающий за артистами в пути, в то время как Микки заботился о них в студии, выпуская хит за хитом.

«Микки наливал кофе, пока я продавал билеты на вершине лестницы», — скажешь ты им, когда они позже придут спросить тебя о том времени. Это был 1957-ой. Заработок: 18 шиллингов за ночь (90 пенсов) и горячий обед. Ничего особенного, но все же лучше, чем плевать в потолок. Ты стал известен как «тип», парень, которого должны были очаровать девчонки, чтобы протиснуться вниз, в маленький подвал площадью 25 на 16 футов; за прилавком — клоун Микки, который иногда был заметен из–за него и также исполнял несколько номеров. Ты — правая рука, которая схватит их полоумных парней и выкинет их на улицу, как только заметит намек на проблему.

Затем однажды ты наконец получил собственный шанс показать, что умеешь, — хотя и не в качестве певца. Владельцами 2Is были два австралийских реслера, Пол Линкольн и Рэй Хантер. Именно Пол оглядел тебя с ног до головы и предположил, что ты захочешь заработать «пару дополнительных шиллингов», объединившись, чтобы «бороться» с ним в нескольких поединках. Желая попробовать все, ты оказался на своем первом матче по реслингу, заявленный как Его Высочество Граф Бруно Алассио из Милана, и нечего смеяться. Пол вышел как Доктор Смерть. И угадайте что? Игрокам это понравилось! Они буквально тащились. То были старые деньки, до того как они поняли, что все это было сговором, так что прикрыли лавочку. Это имело такой успех, что Пол устроил еще несколько поединков между Доктором Смерть и Графом. Иногда тебя объявляли как Графа Бруно, иногда — как Графа Массимо. Однажды ты надел маску Одинокого Рейнджера и назвал себя Замаскированным Мародером, предлагая бросить вызов всем пришедшим, пока Пол, подсадная утка, прыгал вверх–вниз среди публики, размахивая своими чертовыми руками. «Меня! Выбери меня!» И в те деньки ты, черт возьми, выбирал его…

Дон Арден — который не наседал на Питера Гранта в делах, когда в начале шестидесятых нанял его в качестве «разводящего» — широкое название, включавшее в себя «присмотр» за самыми печально известными клиентами, в том числе Джином Винсентом, ущербным американским экспатом–алкоголиком, любящим хвастаться ножами и пушками, и Литл Ричардом, религиозным фриком, который постоянно таскал с собой Библию с описаниями его разнузданных деяний, нацарапанными на полях, — раздраженно качает головой. «Питер Грант никогда не был долбаным реслером. Он даже не мог пробить себе дорогу!» Я напомнил Дону, что быть реслером не то же самое, что быть боксером, и ему не нужно было никуда пробиваться. Способности рычать и угрожающе выглядеть — ну, в своих пределах, — и хорошо поставленного удара предплечьем — также в своих рамках, — определенно, достаточно. «Я только говорю, что он спекулировал на этом имидже: жесткого парня, тяжеловеса. Что ж, позвольте сказать, Питер Грант был всего лишь здоровым толстым задирой. Он был так чертовски толст, что едва мог стоять. Поэтому он постоянно брал машину. Он не мог пройти больше десяти футов, не запыхавшись. Его ноги ни на что не годились».

Даже принимая во внимание известное черное чувство юмора Ардена, в его словах на самом деле есть доля правды. Как Микки Мост позже сказал писателю Крису Уэлчу, они с Грантом «организовывали реслинг–бои для Dale Martin Promotions. Иногда, если реслер не появлялся на первом поединке, то Пит ненадолго выходил… в этом и состояла его карьера в реслинге». Он добавил: «Когда Питер ударял кого–нибудь животом, это было просто использование техники реслинга. Никто никогда не страдал. Если кто–то получал телесное повреждение, это было несчастным случаем. Этого не должно было произойти. Физического вреда не было, потому что все это был лишь шоу–бизнес».

Это говорит о том, что Грант обладал чем–то большим, чем просто здоровенной тушей. Достаточно сообразительный, чтобы понять, что репутация бывшего профессионального борца только сгустила атмосферу устрашения, в которой он любил орудовать против тех, кто, по его мнению, мог проявить нечестность в сделках с ним, он также был достаточно чувствителен, чтобы в 1971 году его задела статья в Daily Mirror, претендовавшая на «разоблачение» его прошлого в «борцовской игре». Он говорил, хотя и не очень гордился этим, что занимался реслингом «около полутора лет, когда нужны были деньги». Но к тому времени его репутация была надежно установлена, и не только среди журналистов британских таблоидов. После трех лет его правления в качестве менеджера Led Zeppelin он неизменно упоминался в прессе как «зверь», «гигант», старомодный жулик музыкального бизнеса, который выглядел «как телохранитель в турецком гареме», как его недоброжелательно, но не ошибочно описала одна газета. Насмешки ранили тем больше, чем более правдивыми они были. Как и многие крупные люди, Питер Грант был очень чувствителен, особенно по поводу своих размеров и обманчивой общепринятой манеры поведения. Хотя он больше и не представлял себя исполнителем главной роли в фильмах, когда смотрелся в зеркало, но страшилище там он тоже не видел. В действительности, когда ему было глубоко за тридцать и он следил за наиболее финансово успешными событиями в музыкальном бизнесе, ему хотелось стать человеком богатства и вкуса, культурной личностью и иметь возможность так же запросто выпить чашку чая с высшим обществом, как он мог посплетничать с дельцами из Tin Pan Alley.

По словам бывшего промоутера Фредди Баннистера, который работал с Грантом в начале и в конце его карьеры с Zeppelin, «у Питера сейчас такая репутация, словно он гангстер, конечно, он был довольно ужасным и пугающим в свои последние дни у руля Led Zeppelin. Но в молодости он мог быть практически джентльменом, тихо говорящим и очень хорошо воспитанным. Он интересовался антиквариатом, и у нас обоих была страсть к винтажным машинам. Я часто натыкался на него на автомобильных аукционах, и мы весело проводили время вместе. Конечно, всегда помнишь об этой его другой стороне. Когда доходило до переговоров по поводу Zeppelin, он в самом деле мог быть очень решителен. Но не так, как позже, когда он действительно стал очень мерзким. Но, конечно, в этом виноваты наркотики».

Также необходимо вспомнить, что Питер Грант вышел из эпохи, когда бухгалтеры и юристы еще не захватили музыкальный бизнес. Которую его бывший наставник Дон Арден, абсолютный браконьер, ставший лесником, называл «дни Дикого Запада музыкального бизнеса». Или, словами кое–кого, с кем Грант позже дружил, менеджера Dire Straits Эда Бикнелла: «Во времена Питера деньги засовывали в орган Хаммонда и делали рывок к границе». Как однажды сказал Микки Мост, «[Питер] был мечтателем и гнал вперед». Он также был умен и мог произвольно фонтанировать цифрами и фактами из контракта. Если это не срабатывало, он брал пример с Дона Ардена и ставил тебя к стенке, угрожая. Однако в отличие от Дона, который провел военные годы, симулируя болезнь в армейских казармах в сотнях миль от линии фронта, Питер не наставлял на тебя ружье — во всяком случае, не сразу. Но он ничуть не беспокоился, когда видел его, и конечно, не в Америке, где с ними встречаешься на каждом шагу. Еще более пугающим его поведение делал его неожиданно мягкий голос, удивительно высокий, даже когда он кричал, и красивые коровьи глаза с длинными ресницами, которые суживались в непроницаемые щелки, когда он злился. По Америке прошел слух еще задолго до появления Led Zeppelin: Питер Грант не спорит. Он просто говорит тебе, что к чему. А если это не срабатывает, показывает тебе — лично.

Также он, что практически неслыханно, расценивал своих артистов как друзей, членов большой семьи, в особенности Джимми Пейджа, которого считал чуть ли не вторым сыном. «Я всегда относился к Джимми с огромным уважением и восхищением, — говорил Грант. — Я чувствовал, что был ближе Джимми, чем любой другой член The Yardbirds. У меня была безмерная вера в его талант и способности. Я просто хотел, чтобы он делал то, что в тот момент, по его ощущениям, было для него лучше всего». Человек, который вырос без поддержки большого семейного круга, он из кожи вон лез, чтобы создать собственный, теперь он был отцом — менеджером — сам. По существу, такого прецедента не было. Позже его сравнивали с полковником Томом Паркером, менеджером Элвиса Пресли. Но полковник собирался продать — и продал — имя Элвиса тому, кто предложит наивысшую цену, и до, и особенно после его смерти. Джи скорее бы отрубил себе руку, чем продал бы своего артиста в реку коммерческого дерьма, куда Полковник запросто отправил Элвиса, небрежно пронесшегося вниз. Точно так же сильно Брайан Эпстайн поддерживал The Beatles, но он был новичком, слабым в деталях, который в конечном счете признал бы себя побежденным самым драматическим образом, оставив своих артистов ни с чем на милость более крупных, более жестоких хищников. В сравнении Питер Грант выдержал проверку столько раз, прежде чем Zeppelin появились на его пути, что он чувствовал себя так, словно обладал ими. До такой степени, что, в отличии от долбаной провалившейся сделки с записью, которую Эпстайн заключал для The Beatles — и которую затем пришлось перезаключать, после того как их карьера взлетела в стратосферу, — Грант был способен добиться крупнейшего контракта в истории музыкального бизнеса. Фактически, у Гранта было больше общего с человеком, в конце концов заменившим Эпстайна, драчливым Алленом Клейном, который, когда его спросили для журнала Playboy, стал ли бы он врать или красть для своих клиентов, ответил соответственно: «О, само собой» и «Вероятно». Питер Грант искал любви от своих артистов, чтобы давать ее и получать.

Даже Дон Арден, который так неистово защищал своих артистов, что физически вступал в войну от их имени — ломая кости, круша мебель, размахивая дробовиками, — делал это лишь чтобы защитить собственные интересы, в первую очередь финансовые. Джи был другим. Он тоже хотел денег. Но это не было его главным мотивом. Он хотел уважения, хотел преданности, хотел семью. Больше всего он жаждал тотального контроля над этой семьей. Поэтому удивительно немногочисленный, но преданный персонал Led Zeppelin на протяжении всей их карьеры, во время туров и дома, всегда состоял из проверенных служащих и охраны. В ту минуту, когда ты показывал себя ненадежным или непреданным, тебя выгоняли — навсегда. Это был подход нулевой терпимости, который распространялся на представителей звукозаписывающих компаний, промоутеров, агентов, мерчендайзеров, журналистов — каждого, кто имел дело с группой. Ты был за Питера Гранта и Led Zeppelin или против них. И если ты был против них, Питер Грант был против тебя — всецело.

Как позднее будет вспоминать Джон Пол Джонс, «[Питер] доверил нам заниматься музыкой вместе, и потом просто держал всех остальных в отдалении, удостоверяясь, что у нас есть простор, чтобы делать что бы мы ни захотели без вмешательства кого–либо — прессы, звукозаписывающей компании, промоутеров. У него были только мы [как клиенты], и он считал, что если мы будем работать хорошо, то и он будет работать хорошо. Он всегда верил, что мы будем весьма успешны и люди побоятся не согласиться с его условиями, если они сами за бортом. Но вся эта чепуха с перезаключением контрактов с помощью запугивания — вздор. Он не выбрасывал людей из окон и все такое».

Ну, может, и не из окон. Но запугивание, угрозы, чрезвычайная жестокость регулярно использовались Грантом на разных этапах его карьеры с Zeppelin. «Если на кого–то нужно было надавить, — говорит он, — на них надавливали. Чистая правда!» В этом не заключался весь стиль его менеджмента, это не было даже наиболее существенной его чертой. Но подобное всегда присутствовало, бурля, как морское чудовище, прямо под чернейшей, самой маслянистой областью поверхности, несомненно готовое обнажить зубы с ужасающей поспешностью, все более быстрой с течением лет, когда группа становилась все успешнее и, по иронии судьбы, все меньше нуждалась в такой поспешности в качестве основной тактики.

Тем не менее, в 1968 году Грант оказался на перекрестке. Надвигающийся конец The Yardbirds вряд ли был удивителен. Участники группы грызлись друг с другом, с того времени как они с Мостом увели их из рук предыдущего менеджера Саймона Напьер — Белла двумя годами ранее. Но что действительно надоело Питеру — так это мысль о том, чтобы начать все с начала с какой–нибудь другой группой. Какой–нибудь из тех, что контролировал Микки. Рано или поздно это тоже закончится, и что тогда? Все было в порядке для таких парней, как Дон Арден и Микки Мост с их огромными домами и шикарными машинами, они повидали достаточно концов за свою карьеру, чтобы рассматривать все это просто как очередную сделку, в которой необходимо было потерпеть неудачу, прежде чем двинуться к следующей. Питер Грант устал скитаться по дороге безо всякой видимой цели, за исключением необходимости платить за аренду. Он был женат, у него был маленький сын, Уоррен, и малышка–дочь в перспективе, и он тоже хотел, чтобы его ставки на будущее стали реальностью. Как и Джимми, ему пора было выступить самому. В этот раз без Микки или Дона, не прячась на заднем фоне, больше не как ассистент. Настало время для Питера — Джи — тоже показать, на что он способен.

Пока они коротали время, сидя в машине, Пейдж, мечтая о будущем, сказал, что хочет делать что–то свое, Грант был доволен и удивлен, но не до конца уверен, что за этим последует. Весь тот последний концерт The Yardbirds в Лутоне он думал об этом, смотря на Джимми из–за кулис и размышляя. И чем больше он думал, тем более уверялся в том, что это может — и должно — сработать. Тем не менее, он был захвачен врасплох, когда Джимми упомянул Терри Рида — Терри, только что, как знал Питер, подписавшего контракт с Микки, с которым он по–прежнему сидел в одном кабинете, и их столы смотрели друг на друга. Питер знал, что с Терри сейчас нет шансов, что Микки вцепился в него своими когтями, но он не хотел расстраивать Джимми. Поэтому он согласился с этим, понимая, что они должны поискать еще где–то. Без сомнения, надежды Джимми были обмануты. Если Питер знал, что шансов нет, почему же он не сказал об этом Джимми, чтобы остановить его? Когда сам Терри предложил кого–то еще, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Питер тихо вздохнул с облегчением и занялся тем, что пытался найти парня…

Терри говорил, что его называли «Диким человеком Черной страны». Ты не знал, сулило ли это что–то, но ты записал имя парня и отдал его Джи. В любом случае, его было легко запомнить — Роберт Плант. Тебе на ум пришли всякие мысли типа «власти цветов», которые были бы к месту несколько лет назад. Но с тех пор многое изменилось. Главным вопросом было — мог ли парень петь? И подходил ли он? Казалось, Терри думал, что да, а Терри знает, не так ли? И ты попросил Джи взглянуть на него и именно тогда ты заметил, что Тони Секунда, менеджер The Move, тоже присматривается к нему, и парень уже даже побывал у него на прослушивании в Лондоне. Джи предложил им поторопиться, чтобы успеть раньше, чем Секунда расскажет Микки. Но по–прежнему казалось перебором ехать куда–то в Бирмингем, или где там он жил, когда так много хороших певцов уже были в Лондоне: Крис Фарлоу, Род Стюарт, Стиви Мариотт, множество других вроде Терри, которые еще не были знамениты. Парень из Free тоже был хорош. Но Джи сказал, что все отличные певцы уже заняты, и напомнил тебе, что Стиви Уинвуд тоже приехал откуда–то оттуда — так ведь? — поэтому ты не можешь знать наверняка.

Был субботний вечер. Джи был за рулем, а вы с Крисом, который все принимал решение, сидели сзади, курили сигареты и опасались худшего — что все это будет только бессмысленной тратой времени. Потом вы добрались — очередной концерт в колледже. Маленькое помещение в задней части здания, группа называлась Hobbstweedle. Название как из «Властелина колец». Потом они вышли, и ты всерьез испугался худшего. Несколько обкуренных мужланов играли каверы, музыку американских хиппи, всю эту «силу цветов». Потеря времени. Но певец был и правда довольно хорош. Здоровый парень в толстовке Университета Торонто. Спел вариант ‘Somebody to Love’ Jefferson Airplane и по–настоящему зажег. Возможно, даже слегка чересчур. Как получилось, что никто кроме Терри не слышал о нем? И чертова Секунды?

Ты был подозрителен и не верил в дареных коней. Либо с ним что–то было не так в личностном плане, либо с ним было невозможно работать. Это было единственным объяснением, которое приходило тебе в голову. Но Джи, не собиравшийся уезжать ни с чем, проделав весь этот путь, был более горяч. «Пригласи его на прослушивание, а потом решишь», — сказал он. Ты так и сделал, и через несколько дней этот здоровый парень с копной кудрявых волос ухмыляясь стоял в дверях дома в Пангборне. Ты впустил его и заварил ему чашку чая, предложив сигаретку. Сказал ему скрутить себе косячок, если он хочет, предложив собственные запасы. Поначалу было неудобно, ты видел, что парень нервничает. Он был на несколько лет младше, уже кое–что сделал и записал пару пластинок, но пока без хитов. Единственными людьми, с которыми он пересекался, были Терри, с которым парень, похоже, практически не был знаком, Секунда, вечно слишком занятый с The Move, чтобы решить что–то однозначно, и Алексис Корнер. Но любой парень, о котором ты когда–либо слышал, однажды пел или играл в группе с Алексисом.

Дела наладились, когда ты начал крутить пластинки. Ты рассказал ему о своей идее взять The Yardbirds и, отталкиваясь от этого, пойти в совершенно новом направлении. Парень все кивал: «Да, супер», — хотя было вполне ясно, что он не знал ни одной песни The Yardbirds — в любом случае, по крайней мере, не из того периода, когда ты играл с ними. Но вы вместе сели на пол, и ты разрешил ему полистать твои пластинки, вытягивая записи Ларри Уильямса, Дона и Дьюи, The Incredible String Band, Бадди Гая и раннего Элвиса. Смесь записей, которые парень — Роберт — по его собственным словам, знал хорошо, или признавал, что никогда не слышал раньше. Когда ты завел ‘You Shook Me’ Мадди Уотерса, а потом ‘She Said Yeah’ Ларри Уильямса, его лицо просияло. Когда зазвучала ‘Babe I’m Gonna Leave You’ Джоан Баэз, он выглядел озадаченно. Он по–прежнему кивал, по–прежнему сидел там, вместе с тобой вытягивая пластинки, и продолжал говорить «Да, мужик, захватывающе», но ты видел, что в действительности он не понимал и половины из того, о чем, черт возьми, шла речь. Он слышал о Джоан Баэз, все фанаты Дилана слышали о Джоан Баэз, но какое она могла иметь отношение к The New Yardbirds? Он был просто мощным курчавым парнем с мощным кучерявым голосом откуда–то из региона Мидлендс.

И ты взял свою акустическую гитару, сказал: «У меня есть идея насчет этой», — и начал играть собственную аранжировку ‘Babe I’m Gonna Leave You’, и медленно, медленно до него начало доходить. Не все, но достаточно, чтобы зажечь его, чтобы заставить его подумать об этом в поезде по дороге обратно в Бирмингем или откуда он там приехал. Потом ты сказал, что он может остаться на ночь, если хочет, и тот остался.

«Я и правда не много знал о The Yardbirds, — расскажет мне Роберт Плант. — Я знал, что они значили и что они выпустили много поп–записей в свои последние годы, и те были хороши. Но не… не очень хороши…» Он изо всех сил старается найти верные слова, но все, что он пытается сказать, — это то, что на самом деле он не купил ни одной пластинки The Yardbirds, никогда не был тем, кого можно назвать фанатом. Он, безусловно, никогда не видел себя в группе вроде этой. Он и его друзья представляли себя в большей степени как английскую версию Moby Grape, если вообще как–то представляли. Или, как он выразился: «Я знал, что у Кита Релфа такой голос, и не понимал, как я могу вписаться. Но, конечно, я не знал, куда это приведет…»

Почти через тридцать лет после их распада Led Zeppelin все еще остается сложной штукой для Роберта Планта, полной «серых пятен» и вещей, о которых он не хочет говорить, особенно из второй половины их карьеры, когда наркотики взяли верх и казалось, что безумие удваивается с каждым спотыкающимся, разрушающим жизнь шагом непокорного гиганта, созданного ими. Тем не менее, первые дни были спокойны. Фактически, к лету 1968 года Роберт Плант едва не отказался от идеи делать карьеру в музыкальном бизнесе. Он пел в разных группах, с тех пор как был подростком, ближе всего подойдя к славе в Band of Joy, бирмингемской компании подражателей Западу США, специализирующейся на каверах Love, Moby Grape и Buffalo Springfield, которые дошли даже до нескольких клубных выступлений в Лондоне, прежде чем развалились из–за полного отсутствия реального интереса со стороны звукозаписывающих компаний. После этого он недолго пел и играл с Алексисом Корнером, но по–прежнему безуспешно. Он даже выпустил пару сольных синглов — оба провалились. Теперь он вернулся домой, работал на стройке и по совместительству пел вечерами в группе с жутким названием Hobbstweedle.

Хотя теперь, оглядываясь назад, он имеет склонность идеализировать те дни. «На самом деле я просто хотел добраться до Сан — Франциско и влиться в компанию. Репортажи из Америки во время войны во Вьетнаме вызывали у меня столько сочувствия, что я просто хотел быть вместе с Джеком Кэсиди и с Дженис Джоплин. Там создавалась какая–то сказка, и происходили общественные изменения, и музыка была катализатором всего этого». Он дал более точное описание тех обстоятельств, когда в 1969-ом сказал газете International Times — библии хиппи: «Ситуация была действительно отчаянная, мужик, словно мне было некуда больше идти». Даже у его старого приятеля Джона ‘Бонзо’ Бонэма дела тогда шли лучше: он зарабатывал 40 фунтов в неделю, играя на ударных в аккомпанирующей группе американского автора и исполнителя песен Тима Роуза. Сорок фунтов в неделю! Роберт мог притворяться, что он не завидует, но никто не верил ему, не считая его хорошенькой англо–индийской невесты Морин, которую он встретил двумя годами ранее на концерте Джорджи Фэйма. Как он позже сказал мне: «Некоторое время я жил за счет Морин, благослови ее Бог. Потом я работал на строительстве дорог, чтобы достать денег на хлеб. На самом деле, я положил половину асфальта на Вест — Бромвич-Хай — Стрит. Но это давало мне только шесть шиллингов и два пенса в час, налоговые льготы и большие бицепсы. Все землекопы звали меня поп–певцом…»

Плант рассказывал мне, что он действительно «игнорировал телеграммы», которые получал от Питера Гранта, приглашавшего его на прослушивание в The New Yardbirds, но в это трудно поверить. Он сказал, что решился на это только после того, как Грант позвонил и оставил несколько сообщений для него в местном пабе Уолсола «Трое в лодке». (Грант позвонил в паб, как он объяснил отдельно, потому что у него не было домашнего телефона Планта, и телефон паба он использовал как «рабочий»). Однако факты, как он сказал International Times, были таковы, что «каждый в Бирмингеме отчаянно желал сбежать и присоединиться к успешной группе… каждый хотел переехать в Лондон». Девятнадцатилетний Роберт Плант не был исключением. Может, у него и не было такого же стремления уехать и жить в «дыму» (как вся страна по–прежнему называла свою столицу), но он жаждал зарабатывать на жизнь пением, это была мечта, которая упорно отвергалась и все еще не претворилась в жизнь. Наконец, он сказал: «Я поехал туда и потом встретил Джимми. Я не знал, получу ли работу, но мне было… любопытно».

Ты бьешься об заклад, что так и было. Пол Роджерс, впоследствии ставший фронтменом Free, вспоминает, как увидел Планта на выступлении летом 1968 года. «Это было прямо перед тем, как он присоединился к Zeppelin, — говорит он. — Free играли в Бирмингеме с Алексисом Корнером в блюз–клубе Railway Tavern, и Роберт встал, чтобы сыграть с Алексисом, и это был тот Роберт Плант, каким мы его знаем и любим сегодня, — длинные волосы, и узкие джинсы, и все остальное, и это «Hey babe!“ [изображает фирменный вокал Планта]. Все при нем, понимаете? Он щедро раздавал это вместе с Алексисом, который играл на акустической гитаре, а люди не очень понимали. Ему действительно нужны были Бонэм и Пейдж позади. Мы остановились в каком–то отеле, и позже он зашел на чашку чая. Он сказал: «Знаете, я думаю поехать в Лондон. Каково там?“ Я ответил: «О, довольно круто, знаешь, хорошо“. Он сказал: «Мне звонил этот парень по имени Джимми Пейдж, ты о нем слышал?“ Я сказал: «Конечно, все о нем говорят, он там крутой сессионный музыкант“. Он сказал: «Ну, он хочет организовать группу со мной. Они предложили мне тридцать фунтов или проценты“. Я сказал: «Выбирай проценты“. Следующее, что я знал, — это был Led Zeppelin, ведь так?»

Через тринадцать дней после заключительного концерта The Yardbirds в Лутоне Плант упаковал сумку с ночными принадлежностями и взял самый дешевый билет на поезд, который должен был довезти его из Бирмингема в Рединг, а потом на остановку в Пангборн. Он прошел остальную часть пути к Джимми пешком, игнорируя взгляды отвращения явных представителей среднего класса, которые преимущественно жили вдоль реки. Стараясь не выглядеть слишком пораженным, когда Джимми пригласил его войти и пошел поставить чайник, наивный, претендующий на дикость парень весь был объят благоговейным страхом перед хозяином, который был немного старше него. Когда они начали заводить пластинки и говорить о музыке, по его словам, появилась связь, хотя в основном выбором пластинок занимался Джимми.

«Вы можете почувствовать, когда люди держат свои двери более открытыми, чем у большинства, и можете ощутить, что именно так было с Джимми. Его способность впитывать вещи и манера держать себя были куда более интеллектуальными, чем что–либо, с чем я сталкивался ранее, и я был очень впечатлен. Не думаю, что я когда–либо раньше встречал такого человека. К его манере поведения приходилось приспосабливаться. Конечно, было не очень привычно так начинать…»

… и едва ли когда–нибудь стало.

2

Блеск моей молодости

Ты хотел быть певцом всегда, сколько себя помнишь. Тебе было пятнадцать с половиной, когда ты впервые побывал в ратуше Брама и увидел концерт своими глазами. Дядя водил тебя туда ребенком, но это было иначе. Шел февраль 1964 года, и тебе предстояло увидеть великого Сонни Боя Уильямсона. Он стоял в своей шляпе–котелке — насмешкой над пуританским пиром, — а его плечи сжимались, словно у коршуна. Сонни Бой, скорее уже вышедший из моды, был больше похож на мертвеца, чем на живого: призрачное черно–белое отражение некоего смутного, отдаленного мира, полного прокуренных баров и смеющихся ярких женщин, то скрещивающих, то разводящих ноги. То самое место, о котором ты мечтал, сидя на кровати, слушая музыку и вглядываясь в обложки пластинок. Теперь мир — во всяком случае, его небольшая, но значительная часть, — был перед тобой, прямо здесь, в Браме. Ты не мог поверить своим глазам, тому, что видел на сцене, — старый мастер блюза дышал в микрофон и был так близок, но все еще так далек от твоей жизни в Киддерминстере, что казалось, будто ты смотрел в телескоп на Луну.

Гораздо более правдоподобными и затрагивающими душу, да и просто вдохновляющими были в ту ночь Spencer Davis Rhythm–and–Blues Quartet и Long John Baldry’s All — Stars, в которых пели, соответственно, Стиви Уинвуд и Род Стюрт — как его имя написали на афише, — которые были не сильно старше тебя. Уинвуд даже был местным. И если он мог это делать, то и ты тоже, разве нет?

Вот это была ночь! Все твои приятели тоже были там, и множество девчонок. Пока ты был просто крутым парнем, а не курящим травку хиппи, которым вскоре станешь. Когда после шоу выяснилось, что бас–гармоника Сонни Боя исчезла, все знали, что это Планти, вероятно, свалил с ней. Вот это подарок! Словно прикасаешься к реальному фрагменту мечты, крошечному кусочку чего–то, что заставляет поверить в происходящее.