Закрытая книга

– Я не знаю, – мой голос звучит растерянно. – Не помню.

– Может быть, ты упала? – спрашивает Сережа, и я киваю, эхом отвечаю про какой-то забор, на который опиралась, когда сидела на улице. Я несу какую-то чушь, но вот странность, Сережа верит мне. Еще бы, ведь правда намного страннее, чем моя ложь. Я натерла спину о железную ступеньку винтовой лестницы, изгибаясь и ерзая, голая, с расставленными в стороны ногами, пока незнакомый мужчина вытворял со мной совершенно удивительные вещи, сводившие меня с ума настолько, что я ничего не заметила.

– Мне нужно ехать в больницу, – бормочу я, уходя от дальнейших вопросов. Сережа теряет интерес к моему шраму и переключается на мою грудь.

– Прямо сейчас? Давай хоть немного… поваляемся. – Он улыбается и проводит пальцем по моим губам. Я понимаю, он соскучился и хочет моего тела. Нормальное желание молодого мужчины, с которым я прожила почти два года, никогда не отказывая ему в сексе. Но сейчас я вдруг испытываю странное иррациональное желание сохранить верность Андре. Хотя бы на сегодняшнее утро…

– Я не могу. У меня… эти дни начались, – вру я, и по Сережиному лицу пробегает тень. – Мне, правда, нужно ехать в больницу. Ты можешь поехать со мной. На сколько дней ты приехал?

– На три дня, – говорит он расстроенным тоном. – Думаешь, эти дни не пройдут?

– Боюсь, что нет, – качаю головой я.

– Ладно, мы что-нибудь придумаем, – кивает мне Сережа. Мне не нравится, совсем не нравится то, как звучат эти слова.

* * *

Много раз я слышала истории о том, как люди, находящиеся под наркозом или в состоянии клинической смерти, выходили за пределы своих тел и видели мир так, словно он отделился от них и стал существовать отдельно, отгороженный невидимой мембраной параллельного измерения. Я стою около больничного автомата с кофе и пытаюсь запихнуть десятиевровую купюру, которую автомат постоянно выплевывает, а Сережа разговаривает с мамой, расспрашивает ее о самочувствии. Меня преследует ощущение, что меня здесь нет, что между мной и мамой, Сережей, всем этим нормальным миром людей проходит стеклянный купол, как в каком-то фильме ужасов. Я – сторонний наблюдатель, который не может получить чашку кофе с синтетическим порошковым молоком. Я тело без сознания, хожу, двигаюсь, даже улыбаюсь – на автопилоте.

– Как это мило, что вы решили навестить нас! – щебечет мама, проявляя редкостное добродушие по отношению к Сереже, которого она на самом деле терпеть не может. – Мы тут уже превратились в каких-то сонных мух, так больничный воздух действует на нас.

– Вы выглядите молодцом, – отвечает Сережа. – Вам что, уже сделали операцию?

– Смеетесь, да? – притворно возмущается мама, хотя я знаю, что комплименты ее внешности она всегда принимает за чистую монету. Никакой критичности. Другой вопрос, как это Сережа умудрился придумать такой удачный комментарий, да еще вставить его в такой подходящий момент? Иногда он умеет меня удивить, мой Сережа. Мой Сережа. Моя жизнь. Мое Бибирево и толстая стопка бумаг, моя работа. Я повторяю про себя эти слова, простые комбинации вещей из моей настоящей жизни, надеясь таким образом вернуть себя к реальности.

– Дай-ка мне. – Сережа вынимает из моих рук купюру, внимательно разглядывая меня, словно я больна или веду себя не совсем нормально. Еще бы, ведь я продолжала впихивать купюру раз двести, наверное. – Что с тобой, Даша?

– Все нормально, – отвечаю я, и Сережа хмурится. Он разглаживает купюру, переворачивает ее другой стороной, и автомат тут же «лопает» ее. Слышно, как монетки падают в отделение для сдачи, я вижу, как пластиковый стаканчик опускается в кофеприемник. Сережа смотри на меня и победно улыбается.

– Кофе тебе явно не помешает.

– Это точно.

– Значит, вы тут пробудете три дня? Даше тут, должно быть, очень скучно. Даже в музей не с кем сходить, потому что меня держат в больнице.

– Почему, кстати? Я думал, вы можете уходить на ночь в отель, – удивился Сережа. Это было странно до ненормальности – видеть этих двоих разговаривающими, обсуждающими меня, мои особенности, недостатки, потребности. Словно мы, и в самом деле, были дружной семьей и каждый из них не был негативно настроен по отношению к другому, движимый ревностью и желанием контролировать меня. Не своеобразный ли это сигнал, что с завидным постоянством я связываюсь с людьми, желающими контролировать меня и обладать мной. Может быть, со мной что-то не так?

– Эти французы боятся даже дышать, пока не проверят воздух вокруг. Они проводят какие-то круглосуточные тесты. Эта клиника использует инновационные методы и препараты, может, поэтому они на воду дуют.

– Эксперименты на себе – это в твоем духе, – буркнула я зачем-то, хотя вопрос с маминой операцией уже был решен и закрыт. Мама посмотрела на меня с осуждением.

– Пойдите, дети, погуляйте по Парижу. В Лувр сходите. Сегодня не так жарко, а Даше нужно отвлечься немного, а то она превращается в какую-то злюку.

– Хочешь погулять? – неуверенно переспросил Сережа, известный «любитель» музеев. – Как думаешь, в Лувре будет большая очередь?

– Огромная! – не без удовольствия кивнула я, словно желая отомстить ему за то, что он вообще приперся в мой Париж, за то, что он разрушил практически идеальное утро с моим любовником, о котором я так и не могу перестать думать. Андре тоже желал контролировать каждое мое движение, положение моих рук и ног, каждый мой вскрик наслаждения, но под его внимательным взглядом я только разгоралась, как костер.

– Может быть, просто побродим?

– Да я, если честно, набродилась тут по уши, – усмехнулась я. – Впрочем, давай, конечно. Мама, тебе что-то еще нужно? Может быть, ты можешь пойти с нами?

– Бродить по солнцепеку? – фыркнула она. – Нет уж, увольте.

– Ты же сказала, что сегодня не так жарко, – припомнила ей я. – Я уверена, что тебе никто не запрещает выходить из больницы.

– Я гуляю достаточно в местном саду. Мне еще нужно сделать кучу звонков и разослать кучу писем. Идите, Даша, – нахмурилась мама.

– А что твой французский фильм, ты уже решила? Будешь сниматься с Пьером Ришаром? – спросила я невзначай. Мама всплеснула руками.

– Что за глупости, какой Пьер Ришар. Он же такой старый, мне нужен партнер помоложе.

– А мне кажется, вы бы с ним хорошо смотрелись, – бросила я из чистой вредности. Мама вспыхнула, но ничего не сказала, только поджала губы. Естественно – не при чужих людях же со мной ругаться. На тумбочке рядом с маминой кроватью стояла фотография, улыбающийся во все тридцать два отбеленных зуба Кузьма Савин, урожденный Александр Носков, красиво обнимающий мою маму, так, что большая часть фотографии все же показывала именно его. Я представила себе эту фотосессию, где эти два якобы влюбленных человека старательно изображали любовь, выстраивая кадр, просматривая получившиеся картинки, меняя позы и улыбки для того, чтобы их сияющий союз казался даже более счастливым, чем это возможно на самом деле. Глянцевое счастье, под которым не грех и название бренда поставить. Духи «Любви все возрасты покорны», по сто долларов за пузырек. Впрочем, я была несправедлива к маме. Она любила Кузьму-Александра настолько искренне, настолько по-настоящему, насколько она вообще умела. Актеры иногда заигрываются и теряются на тонкой грани между реальным чувством и желанием изобразить его как можно лучше.

– Дашка, иди и не расстраивай меня. Мне еще сценарии читать, а потом с агентами разговаривать.

– Вас, правда, пригласили сниматься во французском фильме? – восхитился Сережа. С каких это пор его интересуют успехи моей мамы.

– А что тут такого удивительного? – пожала плечами мама. – Впервой, что ли?

– Ладно, пойдем, – вздохнула я, выходя из палаты быстрее, чем ожидал Сережа. Он догнал меня уже в коридоре, и некоторое время мы шли молча, я – не разбирая дороги, он – слепо следуя за мной. Я думала о том, что сейчас может делать Андре. О том, сильно ли он разозлился из-за того, что я так исчезла? Будет ли он со мной разговаривать после того, как я дважды сбежала от него. Что, если я позвоню ему – не сейчас, через три дня, когда Сережа уедет.

– Куда ты бежишь, Дашка? – недовольный голос догнал меня, и я удивленно огляделась, пытаясь понять, где мы находимся. Гулять по Парижу было как гулять по Луне, ошибиться с дорогой было невозможно, ибо я понятия не имела, куда иду.

– Ты же хотел в Лувр, – заметила я, прикидывая, как можно попасть на Каррузель или на площадь Согласия. Сережа забежал вперед, встал передо мной и взял меня за руку.

– Я не хотел в Лувр. Я думал, что ты хочешь! – сказал он, заглядывая мне в глаза. – Ты сама не своя, Дашка. Что не так? Что-то с твоей мамой? Ты беспокоишься?

– Я…да, конечно, – кивнула я, уцепившись за удобный повод. Беспокоюсь ли я о своей матери? О, мама всегда умела побеспокоиться о себе сама.

– Пойдем в отель. Тебе нужно отдохнуть, я уверен, все будет нормально. Не волнуйся, ладно?

– Я… Сереж, я не хочу в отель, – покачала головой я.

– Все-таки в Лувр? – переспросил он, и его лицо перекосила такая уморительная гримаса боли, что я расхохоталась.

– Ладно, не Лувр, – утешила я его. А затем вдруг мне в голову пришла идея, вероломная в самой сути своей. Но, как только она появилась, я сразу поняла, что не смогу устоять перед соблазном. – У тебя доступ в Интернет есть?

– Ну, вообще-то роуминг. Дорого.

– Давай зайдем в кафе, – предложила я. Через несколько минут мы нашли «Старбакс», и я подключилась к их сети. Найти то, что я хотела, было далеко не так просто. Все, что я знала – это то, как выглядит здание. И то, что там, внутри расположен небольшой частный музей живописи. Я даже не была уверена, что я все запомнила правильно, я могла ошибиться. Я могла что-то перепутать. Андре мог не сказать мне правды, мог все это придумать. Тот дом – он мог вообще оказаться жилым. Или каким-нибудь офисным зданием, которого бы я никогда не нашла. Но когда я увидела фотографию маленького музея художников-примитивистов, я узнала здание сразу.

– Почему нам нужно переться в такую даль.

– Потому что это – очень интересная коллекция, – врала я, не краснея.

– А если они не работают? – продолжал Сережа. Я забыла посмотреть на график работы, так сильно переволновалась, когда нашла «то самое» место. Я даже не знала, работает ли музей вообще. Он мог быть закрыт на летний сезон. Он мог переехать. Для его посещения могли потребовать предварительную запись.

– Я хочу проверить, – упиралась я. Мы проехали пару остановок на метро, запутались в паре-тройке улиц, переругались из-за того, что Сережа считал, что сначала нужно было пообедать, а уж потом идти «поглощать культуру».

– Если хочешь, я пойду поглощать культуру сама, – возмутилась я, мечтая о том, чтобы голодный Сережа сказал мне «да» и убрался куда-нибудь, где подают гамбургеры. Но он остался и только бубнил что-то себе под нос о том, что пятнадцать евро за малюсенькую коллекцию какой-то, цитирую, «мазни». Он не был так уж неправ, но я была настолько счастлива, что музей работал, что не могла скрыть своих чувств. Я подошла к приличных размеров полотну, на котором в совершенно детской манере было изображено лето и какие-то поля, исчерченные, нарезанные разноцветными квадратами. Я смотрела на непропорциональные фигурки людей, лежащих на траве, и ждала, когда у меня перестанет с такой силой колотиться сердце.

– То есть тебе это прямо нравится? – спросил Сережа, подошедший из-за угла. Он за пять минут успел обежать весь зал, бросив скользящий взгляд на развешанные по стенам картины. Я могла чувствовать его разочарование. Небольшое помещение с парой десятков работ – за пятнадцать евро? Однако!

– Тут, между прочим, четыре этажа, – сказала я, и Сережа помрачнел.

– Вся эта современная живопись – ерунда, – буркнул он. – Любой так сможет.

– Не любой, – покачала головой я, медленно отходя к следующему полотну.

– За пятнадцать евро лучше бы в Лувр пошли.

– Там же толпа?! – усмехнулась я. Сережа глубоко вздохнул и поплелся за мной. Мы перешли на второй этаж, где я с методичностью, открывающей во мне новые, садистские замашки, пересмотрела каждую картину, «зависая» около каждой стенки. Я чертила в голове план двора и прилегающих улиц, отчаянно пытаясь уцепиться за свое ненадежное чувство направления. Иногда мне приходилось подойти к окну, чтобы определить, на какую часть улицы выходит тот или иной уголок, та или иная комната. И каждый раз, подходя к окну, я вздрагивала, боясь, что именно сейчас перед моими глазами появится замощенный старинным камнем двор, отгороженный от улицы высокими коваными воротами. А между вторым и третьим этажом или между третьим и четвертым – я не была уверена наверняка – я увижу большое окно с полукруглым верхом, сквозь которое будет проглядывать узкая кованая лестница.

– Тут-то ты на что смотришь? – возмутился Сережа, когда мы попали в зал с эскизами и какими-то материалами, сувенирами и рассказами о жизни художников, чьи имена не говорили мне ни о чем. Из всей выставки я не запомнила ни одной работы, кроме той, с квадратными лоскутами полей. Я думала о другом, я вспоминала вчерашнюю ночь. Ни одно из окон пока не вело во внутренний дворик, если не считать, конечно, окон на первом этаже. Но оттуда никак было не увидеть нужного мне окна напротив. На четвертом этаже, как и на предыдущих, окна внутренней стены были полностью отгорожены фальш-панелями, и мне так и не удалось найти подхода к окнам. Значит, никакого выдуманного смотрителя и быть не могло? Андре все придумал? Он знал, что окна в музее перекрыты фальш-панелями и к окнам за ними не подойти? Может быть, он не знал, не интересовался этим? Заходил ли он в этот музей, пытаясь понять, будет ли что-то видно отсюда? Хотел он знать, что никто, кроме него, не видит меня на той лестнице, в тот момент?

– Мне просто интересно, – пробормотала я, склоняясь над какими-то статьями под стеклами. Французские слова расплывались передо мной, и мне потребовалось серьезное усилие, чтобы добраться до смысла лежащей передо мной заметки. Какой-то художник по имени Луи создал свою первую коллекцию пейзажей, когда работал проводником на железной дороге. Именно виды из окон поезда легли в основу…

– Не думал, что ты такая любительница картин.

– Я любительница всего, – ответила я, выдохнув с облегчением. Похоже, никто меня в прошлый вечер не видел, и яркий свет в гостиной Андре был нужен только для того, чтобы смутить меня и выбить почву из-под моих обнаженных ног. – Пойдем?

– Нет, правда? – вытаращился Сережа. – Ты готова идти? И ты не хочешь перечитать все вывески на стенах, не желаешь полюбоваться рисунком на обоях?

– Тут нет обоев, – пожала плечами я. – Идем, покормим тебя, а то ты меня слопаешь.

– Подожди, а вдруг тут еще что-то завалялось. Выставка рисунков на полях учебников.

– Отстань, Сережка, – рассмеялась я, возвращаясь к началу экспозиции. Сережа с преувеличенно круглыми глазами таращился вокруг.

– Подожди! Вдруг ты пропустила какую-нибудь открытку? Коллекция каляк-маляк, нарисованных людьми в ожидании ответа оператора.

– Что? – повернулась к нему я. – Что за ерунда?

– Знаешь, когда звонишь куда-нибудь, а там – если хотите связаться с отделом по продажам, нажмите «один». Если вам нужен отдел по закупкам – нажмите «два». Для связи с рекламным отделом – выберите «три». Повторить меню – «четыре». Разбить телефон об голову соседа справа – набирайте «полицию».

– Какая экспрессия! – воскликнула я, щелкнув Сережу по носу.

– Извините, – услышала я вдруг голос пожилой женщины, стоящей в уголке комнаты. – Выход в другую сторону.

– Да, конечно, – кивнула я и перевела фразу Сереже. Мы развернулись, все еще смеясь, и пошли по коридору к другой лестнице. Я совершенно расслабилась, подумывая о том, что тоже не прочь слопать какую-нибудь мудреную французскую штуку, которую еще не пробовала. Шаурму из лягушек. Улиточный бутерброд. Багет с вареньем из цветков цуккини. Я слетела на полпролета лестницы, почти не глядя по сторонам. Маленькое приключение, предпринятое мною в память о вчерашней эскападе. Нечто, что останется жить в моей памяти. Мой французский любовник, играющий не чувствами, но чувственностью.

– Ты идешь, Дашка? – крикнул Сережа снизу, и я нашла себя стоящей около небольшого окошка, размещенного на стене между четвертым и третьим этажом. Улыбка еще не покинула моих губ, но глаза уже отчаянно вглядывались в массивное полукруглое окно в доме напротив – то самое окно. Лестница была видна даже сейчас, когда солнечные лучи согревали пустое нутро старинного двора, идеально чистое окно раскрывало тайны, показывая несколько металлических витков лестницы. Нас могли видеть. Он не шутил. Я не заметила, как у меня подломились колени, от волнения задрожали руки. Как я могла быть такой беспечной, как я могла позволить ему все это?

– Дашка! – Сережа ушел далеко вперед, и его голос долетал до меня приглушенным.

– Сейчас! – крикнула я, сжимая руки так, что мои собственные ногти впились мне в ладони. Это было выше моих сил. Все вчерашние чувства обрушились на меня снова, как лавина, накрывающая маленький домик в горах. Это было слишком для меня, но я стояла и смотрела, не отрывая глаз. Вот тут он поднял меня на руки и унес наверх. Если повернуть чуть вправо, будет небольшая кухня, там, должно быть, осталась бутылка белого сухого, которую мы не допили. И два бокала. Хотя, скорее всего, их уже убрал кто-то. Прислуга? Я чувствовала, что хочу бросить все и вернуться назад, во вчерашнюю ночь, и остаться там, пережить ее снова и снова, даже зная о том, что окно существует.

Словно в ответ на мои мысли, штора в окне справа, там, где была кухня, дернулась, и вдруг – к моему глубочайшему изумлению – в окне появилась фигура Андре. Я вздрогнула и глубоко вдохнула, не зная, что предпринять. Андре был в белой рубашке, расстегнутой сверху, без галстука. Я хотела отойти, но это было выше моих сил, и я оставалась на месте, как парализованная, загипнотизированная его грациозной мужской красотой. Он не смотрел на меня, и я еле дышала, боясь, не вполне оправданно, что, если я издам слишком громкий звук, он увидит меня. Мне показалось, что Андре был чем-то расстроен. Он отошел от окна, и я выдохнула с облегчением и закрыла глаза.

Несколько мгновений. Я открыла глаза, и Андре уже смотрел на меня. Смотрел мне прямо в глаза, стоя там со стаканом воды в руках. Мы стояли, разделенные парой десятков метров, и сверлили друг друга взглядом. Мои щеки полыхали. Андре перевел взгляд чуть выше, и глаза его сузились. Через долю секунды Андре исчез, задернув за собой занавеску так резко, что я вздрогнула. Я обернулась и увидела, что Сережа стоит прямо рядом со мной. Когда он пришел? Как долго стоял? Я не слышала его шагов. Я слишком далеко ушла в свои мысли, глупая потерянная лживая девочка. Сережа смотрел на меня с ледяным бешенством, в то время как я продолжала бессмысленно пялиться на внутренний двор.

– Красивые камни, да? – Его голос его звучал язвительно. – Что происходит, может быть, скажешь, а?

Конец второй книги