Помоги проекту - поделись книгой:
Джейсон Гудвин
История доллара
Jason Goodwin
Greenback: The Almighty Dollar And The Invention of America
Печатается с разрешения автора и литературного агентства The Wylie Agency (UK) Ltd.
© 2003, Jason Goodwin
Табби и Джею, пионерам; их сыну Феликсу, рожденному в США, и в память об Эсме
Я не стоил и цента два года назад, а теперь должен два миллиона долларов.
Введение: Американская мечта
Вот как я потратил свой первый доллар.
Когда мне было семнадцать, я простудился в автобусе, на котором возвращался в Ахмадабад, чтобы там пересесть на поезд. Путеводитель называл Ахмадабад индийским Бирмингемом. Я месяц путешествовал по Индии. Сзади на автобусе имелась надпись: «Сигнальте, пожалуйста» и «ОК, Тата». Водитель жег палочку с благовониями перед открыткой с изображением Кали на приборной доске. Я нашел отель для коммивояжеров, где никто не говорил по-английски, и всю ночь обливался потом в прохладной комнате.
Утром я, стиснув зубы, оделся и попытался выбраться из Ахмадабада. Здание городского вокзала было выдержано в стиле викторианской готики, с башенками и венецианскими окнами. Там было полно людей в пижамах. Огромные очереди к кассам двигались еле-еле. После долгого ожидания я попросил билет до Бомбея. Кассир сверился с каким-то бланком и помотал головой. Через два дня. Возможно. Люди, стоявшие позади, теряли терпение, начали протискиваться между мной и решеткой кассы, тряся деньгами. Но я был слишком болен, чтобы уступить: достал из кошелька на поясе зеленую банкноту, сунул ее под кипу грязных розовых рупий и подвинул всю груду к кассиру.
— Первый класс, спальное место до Бомбея, — сказал я.
Клерк изучал доллар не дольше моего. Купюра как-то сразу и незаметно исчезла, а мне протянули картонный билетик с номером полки. Вскоре я уже смотрел на удаляющийся Ахмадабад и на следующий день приехал в Бомбей.
Вот на что запел мой первый доллар — на взятку. Его способность нарушать правила за много миль от дома искренне меня поразила. С тех пор я больше никому взяток не давал, но тратил доллары и зарабатывал их. Помню, как в Восточной Европе еще в начале 90-х почувствовал этот привкус «холодной войны» при виде долларовой купюры. Мне нравятся слова «никель»[1] и «дайм»[2]. Иногда я беру в английский банк долларовый чек и расплачиваюсь им через стойку, чувствуя себя Уолтером Митти: однодневным трейдером, голливудским консультантом, специалистом по живописи или наркобароном. Это совсем иное дело, нежели расплачиваться в банке тысячей фунтов, полутора тысячами евро — манипуляции с долларами в буквальном смысле делают меня ближе к деньгам. Кассир всегда зачеркивает печатный значок фунта в платежном бланке о внесении средств и рисует значок доллара с двумя вертикальными палочками, как мультипликатор, изображающий мешок с деньгами. В британских мультфильмах мешки взломщиков помечены SWAG[3]1. В американских мультфильмах у героев появляется знак доллара в глазах.
Добыча в мировом масштабе установлена на отметке в 7 триллионов долларов. Подавляющее большинство этих денег существует в электронном виде, но порядка 666 млрд отпечатаны номиналом от $1 до 10 000 в виде 22 млрд банкнот или чеков, почти треть из которых находится в обращении за пределами США. Это значит, что долларовых банкнот в мире существует больше, чем какого-либо иного маркированного изделия, включая банки кока-колы. А ведь всего два века назад в США были в ходу предположительно 10 млн долларов, и тогда эта сумма считалась уймой денег. В 1776 году 10 миллионов было вполне достаточно. С тех пор купюры сильно расплодились.
Поэтому неудивительны подозрения в том, что долларовые банкноты ведут двойную жизнь. Специалисты таможенного управления США недавно изучили однодолларовые купюры из пригородов Чикаго, Хьюстона и Майами и обнаружили следы кокаина на 78 % банкнот. Особенно много порошка оказалось на старых бумажках из Хьюстона и Майами.
Кокаин являлся не единственным «попутчиком» долларовых купюр. Нефтяной магнат Говард Хьюз, у которого долларов было больше, чем многим из нас удается видеть за всю жизнь, не прикасался к ним из страха перед микробами. Подобно царю Мидасу, обращавшему в золото все, к чему бы он ни притронулся, Хьюз чокнулся, борясь со своими богатствами. Персонал одного старого загородного клуба в Сан-Франциско буквально отмывает сдачу, которую выдает своим членам. Другие ненадолго засовывают деньги в духовку.
В Большой печати Соединенных Штатов на обороте долларовых купюр, возможно, спрятаны зловещие послания. Расхожая теория указывает на масонскую секту под названием «иллюминаты», чьей целью является ниспровержение правительств. Секта настолько тайная и беспощадная, что больше о ней ничего не известно. Первым американцем, которого перепугали иллюминаты, был бостонский проповедник Джедедайя Морзе. Его более знаменитый сын стал телеграфным королем и изобрел азбуку Морзе. Различные оккультисты утверждают, что однажды к Томасу Джефферсону явился загадочный человек в черном и рассказал ему, какие символы воспроизвести на Большой печати. Любой знаток заговора с линейкой, компасом и склонностью к вуду может воспользоваться долларовой банкнотой, чтобы нарисовать девятиконечную звезду, традиционно ассоциирующуюся с вызовом самого дьявола.
На долларовую купюру можно вполне законно нанести собственную пометку, если ваши намерения не носят преступного характера. Так, сайт под названием Wheresgeorge.com предлагает купить небольшую резиновую печать за $4,95 и ставить ее оттиск на своих купюрах. На печати вырезано Wheresgeorge.com, что позволяет проследить путь банкноты по ее серийному номеру через Интернет. Любопытно, что на данный момент рекордсменом на Wheresgeorge.com является долларовая купюра, проделавшая путь в жалкие 375 миль, будто эти доллары знают, что за ними следят, и подают ложные сигналы. Ведь неоспоримо, что 3 млрд купюр самых разных номиналов отправились в куда более серьезное путешествие — в Латинскую Америку и Золотой треугольник в Юго-Восточной Азии. Они живут под матрасами в далеких русских деревнях, ведут вскладчину жизнь экспатриантов в Европе (евродоллары) и на Ближнем Востоке (нефтедоллары). Они никогда не возвращаются домой. «Будет ли нарушением коммерческой тайны, — спросил я в своем банке в Гемпшире, — сказать мне, сколько долларов прямо сейчас в вашем распоряжении?» Кассир с довольно таинственным видом сообщил, что да.
Любая долларовая купюра, выпущенная Казначейством или Федеральной резервной системой с 1863 года, сегодня пригодна к использованию. Вы можете даже уплатить ею налоги. (Попробуйте проделать это в банке с купюрой в десять шиллингов или с пятьюдесятью тысячами неденоминированных французских франков и увидите, что получится.) Американская система социального страхования совсем не так хороша, как могла бы быть, но долларовые банкноты окружены заботой от колыбели до могилы: ветераны, прошедшие через стиральные машины, искалеченные и разорванные на кусочки, — все, при условии, что цел серийный номер, могут быть выхожены и, так или иначе, возвращены в строй. Что касается старых банкнот, скрипофил (коллекционер бумажных денег), очевидно, заплатит за них больше Федеральной налоговой службы.
Недавно я прочел в газете о священнике, задержанном при попытке ввезти в США контрабандой три поддельные купюры номиналом в сто тысяч долларов. В статье уточнялось, что стотысячных купюр не существует в природе. Хотя на самом деле они есть, но их больше не выпускают: на стотысячных банкнотах, которые печатались для внутреннего обращения Федерального резерва, изображен Вудро Вильсон.
Я также читал, что одна пожилая дама попыталась расплатиться за свои покупки в Блумингдейле купюрой достоинством в миллион долларов. Судья мягко сказал ей:
— Купюры в миллион долларов не являются законным платежным средством.
Дама изготовила новую банкноту сама, нарезав нули из десятидолларовых купюр и приклеив нужное количество. Она возразила:
— В данном случае являются, ваша честь.
Но нет. Деньги — это вера, которую должны разделять другие люди, даже судьи. Иначе деньги бесполезны: вы не можете их съесть или надеть,[4] купить ими любовь (хотя можете повысить свои шансы) или прихватить с собой на тот свет. При этом деньгами может быть что угодно: золото и серебро, горошины и бумага, ракушки и тяжелые камни, вообще ничего, кроме скольжения по гребню электронной волны. Но каждый должен признать их таковыми. Ведь мы принимаем к оплате деньги, веря, что другие, в свою очередь, тоже их примут. Это работает, потому что работает.
Веру в деньги подкрепляют законы, зачастую чуть ли не драконовские. Эмиссионные органы яростно защищают свое авторское право, в том числе от недоумевающей пожилой леди. Но ее «экономическое преступление», как говорят китайцы, заключалось в том, что она была поймана с поличным: экономисты не различают (да и не могут) подлинные и фальшивые деньги. «С точки зрения экономиста, фальшивые купюры и монеты — до тех пор, пока они принимаются к оплате, — столь же полновесны, как их легальные собратья», — пишет Гэвин Дэвис в своей «Истории денег». Пожилая дама попалась потому, что ее миллион долларов в реальности вовсе не был миллионом. Но единственная причина этого заключалась в том, что ее поймали. В противном случае она, быть может, обратила бы миллионную купюру в кошачий корм эквивалентной стоимости. Затем производитель кошачьего корма расплатился бы с мясниками, мясники поддержали бы финансово свои любимые рестораны, шеф-повар расплатился бы с поставщиками, поставщики — с фермерами, фермеры — с производителями семян, производители семян — с поставщиками и т. д. Женщина собиралась тратить, и максимальная угроза, которую она представляла обществу, заключалась в ничтожной возможности того, что ее купюру в миллион долларов, сочтенную законной, так никогда бы и не уничтожили. Марк Твен описал возможность таково развития событий в 1889 году в рассказе «Банковский билет в миллион фунтов».
История знает незначительное число примеров того, как пожилые леди определяли, чем должны быть деньги, но вот джентльмены проделывали это регулярно, и споры о том, что является настоящими деньгами, а что нет, серебряной жилой бегут в толще американской истории.
Эта бесстрашная фальшивомонетчица кажется мне типичной американкой, отстаивавшей в суде свои собственные неприемлемые, но, видимо, непоколебимые воззрения на природу денег. Европейцы приучены думать о том, что является деньгами и откуда они берутся, совершенно иначе. Для них деньги — атрибут власти, символ авторитета и знак законности. Дурные короли портили монету и тем самым обкрадывали на разницу свой народ; хорошие — придерживались традиций и поддерживали стандарты. Подданные в обоих случаях мирились с неизбежным.
«В данном случае являются, ваша честь» — очевидно, насколько это абсурдный ответ. Однако в иных обстоятельствах он выглядел бы благородным вызовом. В конце концов, требование исключений — суть свободы и подразумевает право быть иным, не действовать по правилам, не склоняться перед чьим-либо полновластием в том, что касается принуждения или образца. В 1776 году британское правительство объявило, что жалобы и недовольство не являются оправданием для колонистов в их неподчинении закону. «В данном случае являются» — в этих словах суть революционного ответа американцев. Свобода священна и опасна. «В данном случае являются», — заявляет в свое оправдание рабовладелец, вооруженный преступник или террорист, и свободное общество вынуждено постоянно оговаривать границы его свободы.
Выйди же на сцену, главный герой!
На аверсе доллара, разумеется, другое лицо. Темный фон заостряет внимание на его белых курчавых локонах, повязанном на шее белом платке и белых кружевах на крахмальной рубашке. У него широкая челюсть. Он смотрит на вас небольшими усталыми глазами — несгибаемый командующий, выигравший войну, отвергнув саму возможность поражения. Он держал свою армию в узде восемь трудных лет, пока вражеские войска — одно из самых вышколенных, опытных и хорошо оплачиваемых воинских формирований в мире — не сдались первыми. Их вымотал генерал Вашингтон.
Он появился на банкноте в узкой лирообразной рамке почти за восемьдесят лет до начала Второй мировой войны и до Великой депрессии: точно такой же Джордж Вашингтон, на таком же долларе, того же черного цвета, с теми же лавровыми листьями, единицами в каждом углу, с теми же завитками и паутиной линий.
Его выпустили на свет в ревущие 1920-е, в эпоху обтекаемых предметов, небоскребов, массового производства и дизайн-студий: портрет восемнадцатого столетия среди лавровых листьев и настольных вычурных зеркал борделя. Уже тогда он выглядел как святыня.
Ведь тогда США только вышли из круговерти изнурительных теологических дебатов, которые могли бы соперничать с острыми религиозными конфликтами, расколовшими Европу в XVI веке и породившими национальные государства. Американская теология была светской, вращалась вокруг денег и свободы, обязательств и оплаты, дохода и убытков. На самом деле она вращалась вокруг денежного чуда.
Религия денег известна, как культ мамоны; Доллар Всемогущий — ее верховное божество. Это еще более солидное и прочное учреждение, чем католическая церковь, оно имеет приверженцев даже на далеких индийских вокзалах. Есть католики, не согласные с папой римским, но на рынке ценных бумаг председатель Федеральной резервной системы непогрешим. За последние пятьдесят лет несколько стран обратились в «долларовую веру», а среди прочих, где такой процесс порицался свыше, отдельные граждане ревностно конвертировали свои песо, фунты или рубли. По всему земному шару разыгрывались дикие сцены: люди дрались за возможность купить доллары в качестве страховки от инфляции, дефляции, девальвации или перспективы неизбежной бедности.
Нью-Йорк — священный град, где банкиры, местные и иностранные, перемещаются от святых даров одной переговорной комнаты к следующей — в тиши лимузинов, подобно кардиналам в папской курии. Эту веру повсеместно поддерживают финансовые советники, банкиры, биржевые маклеры и валютные брокеры, в то время как юрисконсульты корпораций, бухгалтеры по налогообложению и ФРС дискутируют по поводу правил с неменьшим пылом, чем средневековые теологи из-за количества ангелов, способных станцевать на острие булавки. Аналитики в СМИ вещают с апломбом стародавних проповедников. Деньги постоянно творят чудеса; выигрыши в лотерею и удачные публичные торги акций порождают мгновения, когда магия доллара нисходит на людей точно благодать.
У доллара куча имен: «спондулики», «баксы», «лавэ», «башли», «пачки», «нал», «гроши» и даже «симолеоны»[5]. Так, вероятно, их проще использовать. Ведь скажешь «деньги» — и тут сразу дело серьезное; назовешь «стольником»[6] или «десяткой»[7] — и все, ты уже в игре, которую Данте, уготовивший стяжателям специальный круг ада, назвал «Божественной комедией». Впрочем, мы все в нее вовлечены.
Когда люди думают о деньгах, то жаждут иметь их как можно больше. Американцы сделали такое желание своей точкой отсчета и экспериментировали с деньгами, как ни одна другая нация: деньги из раковин, бумажные купюры, частные банкноты, золото и серебро, банковские деньги и государственные. В процессе люди научились заключать сделки, устанавливать цены, блюсти свои интересы. А еще тому, как добывать деньги, если не из воздуха, то из природных богатств своей земли и изворотливости собственного ума. Они стали спорить, сколько все это, собственно говоря, стоит. Разрешение спора на протяжении долгих лет определило их как нацию. Для того чтобы прийти к тому, чем мы являемся сейчас, понадобилось сгладить массу расхождений или, по крайней мере, сделать их обманчиво незначительными.
1. Обещание заплатить
Рим основали два близнеца, вскормленные волчицей, Британию — троянцы, Польшу — сыновья речной богини. В Китае червь сотворения выполз из яйца вечности: оно, вероятно, было отложено в Индии. По легенде североиспанских басков, когда Бог решил создать человека, он взял необходимое с баскских кладбищ. Только Америка была рождена из любви к деньгам.
«О, прекраснейшее золото! — воскликнул Колумб во время своего первого путешествия. — Кто обладает золотом, тот обладает богатством, [которое] даже душам помогает попасть в рай». Фердинанд и Изабелла Испанские отправили первое американское золото папе римскому, который употребил его на то, чтобы покрыть позолотой обновленный свод Санта-Мария-Маджоре. Остальное пустили на изготовление дублонов. Это были новые монеты с двойным портретом правителей, символизировавшие рождение новой Испании из союза арагонского короля Фердинанда и кастильской королевы Изабеллы.
Так испанцы оказались во власти Золотой лихорадки. Золото, которое ацтеки и инки копили столетиями, за время жизни одного поколения ободрали с их храмов и дворцов и отправили в Испанию. После этого новые слухи повели завоевателей дальше, вглубь материка, за горные хребты. Сибола — семь золотых городов — оказалась выдумкой. Испанцы устремились на север, в нынешний Канзас, по следу еще одного золотого города — Кивиры. Вскоре после этого французы прослышали о Сагенее — королевстве на далеком севере, где усеянные рубинами люди парят в воздухе, как летучие мыши. Французский король Франциск I отправил на его поиски Жака Картье, мореплавателя из Сен-Мало.
Ученые говорили, что жаркие лучи солнца притягивают драгоценные металлы к экватору. С течением времени под воздействием солнца под землей трансмутируют даже неблагородные металлы: жилы свинца обращаются в серебро, серебро — в золото. Люди утверждали, что поклонявшиеся солнцу инки далеко не случайно отдали конкистадорам такие несметные богатства.
Но оказалось, что в реальности золота не так уж много. Никакого Эльдорадо, золотого человека, смывавшего с себя золотую пыль в водах потаенного озера, не существовало: он был лишь легендой, пусть и той, в которую все хотели верить. Возможно, мир оказался слишком молод, солнце не завершило трансмутацию, поскольку вокруг оказалось полно серебра, и к 1600 году на территории нынешней Боливии возник город Потоси, отгороженный от остального мира высокими Андами. Превышавший по размерам Париж, Лондон или Мадрид, это был самый красивый город испанской Америки со своими двенадцатью церквями, барочными
Ничто в Потоси не могло подготовить к миру за его пределами. В долине рыскал пронизывающий ветер, тревожа лишь растрескавшуюся глину. На сотни миль в оба ее конца росли лишь серые клочки колючей травы
Парадоксально, но Испания не становилась богаче. Священник Гонсалес де Селлориго размышлял над этим грустным уроком в 1600 году в своих «Memorial de la politica necesaria у util a la república de Espana»[8]: «Богатства, что под парусом приходят на континент, разоряют Испанию… причина нехватки золотой и серебряной монеты в Испании заключается в том, что того и другого слишком много, и Испания бедна, потому что богата». Он был прав. Недавно объединенная, поспешно изгнавшая мавров и евреев, находящаяся под пристальным надзором святой инквизиции, католическая, неподвижная и благородная Испания ничего не увидела из своих богатств, кроме дворцов, фонтанов и далеких войн, в то время как ирригационные системы мавров приходили в упадок, а евреи, понимавшие толк в деньгах, возродили Салоники на территории нынешней Греции. По мере того, как цены в стране росли, испанское серебро утекало за рубеж для приобретения более дешевых вещей. Пока Испанские королевства не получили прозвище «Индии других королевств», и серебряный поток, разбивавшийся об испанские берега, не иссяк, по замечанию одного проницательного венецианца, так же стремительно, как хлещущая с крыши дождевая вода.
Добыча в недрах Серебряной горы идет по сей день. Шахтеры работают в кооперативе: они все пришли из Потоси и не знают ничего другого. Они трудятся по много часов и рано умирают: демонстрируют туннели посетителям, привозящим им в подарок порох.
в то ЖЕ САМОЕ время, когда конкистадоры отправились в Южную Америку, дворянин из Центральной Европы граф Шлик начал чеканить собственную монету, используя серебро, добытое в недрах лесистых гор Богемии (нынешняя Республика Чехия). Сейчас местные холмы усеяны обезжиренными курортными городками с безрадостными пролетарскими отелями. Они все пронизаны шахтами и туннелями, прорытыми между пятнадцатым и восемнадцатым столетиями, когда большая часть европейского серебра чеканилась в Богемии. Одной из самых унылых здравниц является городок Яхимов.
Известный во времена графа Шлика как Иоахимсталь, он даже не напоминал об унынии. Это был шумный, уродливый и богатый город экономического бума, питавшийся колоссальной отдачей шахт. Когда в 1519 году граф Шлик, владевший этими землями, обратил свою долю серебра в монету, ничего подобного ей прежде никто не видел. Монета из Иоахимсталя получила название «талер» (от слова
Размер талеров привлекал купцов, вовлеченных в экономическое возрождение Европы: сделки увеличивались, и крупная серебряная монета пришлась как никогда кстати. Другие правители Центральной Европы последовали примеру графа и перечеканивали свою монету по образцу талера из Иоахимсталя. Вскоре на территории крошечных государств, которыми была нашпигована Священная Римская империя, циркулировало примерно полторы тысячи имитаций талеров. Впрочем, самым влиятельным имитатором являлся верховный сюзерен— германский император, герцог Бургундский, правитель Нидерландов, Богемии, значительной части Италии и всей Америки — Карл V Габсбург. Он взял талер за образец для своей монеты, рассеявшейся по всему миру, как итальянский
В 1527 году Иоахимсталь обзавелся собственным рудничным врачом, Георгием Агриколой. Когда ему было шестнадцать и его еще звали Георг Бауэр. Агрикола решил создать эликсир, который позволил бы ему прожить семьсот лет, и камень, одним касанием обращавший все вокруг в золото. Исследования привели его в университеты Северной Италии и подорвали веру в алхимию. В Лейпциге Эразм научил Георга мыслить. «Зрелище столь большого числа писателей со всей убедительностью уверяет нас в том, что они достигли поставленной перед собой цели, и кажется, им можно доверять. — размышлял Агрикола. — Однако тот факт, что никто из них не разбогател на своем ремесле и даже не стал богаче, хотя великое множество наций породили и порождают алхимиков, денно и нощно прилагающих усилия к тому, чтобы получить несметное количество золота и серебра, заставляет меня полагать, что это дело сомнительное».
В Иоахимстале. работая вместе с горняками, он увидел нечто более интересное: неопровержимое доказательство того, как люди могут обращать горную породу в серебро. Георг купил свою долю рудничных акций, и расходы на них щедро окупились.
В противовес сотням книг, которые ученые и мудрецы написали об алхимии, более полезные знания горняков собирались по крупицам и передавались из поколения в поколение в относительной тайне, пока ими не заинтересовался Агрикола. Он стал первым ученым, изучившим скрытые знания и обычаи серебряных рудников. Его первая книга с предисловием Эразма Роттердамского обращалась к терминологии и традициям горного дела в форме диалога. В ней Агрикола рассматривал подземный мир как отдельную сущность. В следующей книге — «De Animantibus Subterraneis liber»[10] — он предпринял героическую попытку классифицировать и описать обитавших под землей живых существ. Начал с червей и кроликов, прошел весь путь вплоть до гоблинов и призраков, часто встречавшихся рудокопам во время работы. Некоторые существа оказались зловредными, но тех, кого на греческом и немецком звали
В конце концов Агрикола достиг желаемого: его «De Re Metallica»[11] стало первым детальным изложением методов ведения горных дела. К тому моменту, когда трактат напечатали, Агрикола умер, но книга сделала автора знаменитым, а сама оставалась классическим руководством на протяжении почти двух столетий, выдержав десять изданий на трех языках. В ней были ответы всем: и тем, кто говорил, что горный промысел сильно загрязняет реки, и в них переводится рыба, и тем, кто заявлял, что он изводит леса и лесного зверя, уродует пейзаж и извлекает на свет оставленное Господом невидимым. Агрикола атаковал даже Овидия, писавшего:
Связи Иоахиметаля с современной Америкой не исчерпывались тем. что он обеспечил страну названием валюты. Перевод «De Re Metallica» на английский появился и был богато издан Горным обществом лишь в 1912 году. Переводили и редактировали книгу американская классицистка Лу Гувер и ее муж Герберт — богатый горный инженер. Они отнеслись к методам и убеждениям Агриколы со сдержанным почтением. «Ни море, ни лес так не подходят для доказательства сверхъестественного, как горная выработка, — писали супруги. — Непроглядная мгла, в которой лампы шахтеров лишь искажают все тени, таинственные звуки потревоженной каменной толщи, лишенной своей опоры, опасность и смерть, приближающиеся без предупреждения, внезапные повороты удачи — все это дает тысячекратное подтверждение потустороннего бытия для умов, глубоко погрязших в невежестве, чье религиозное обучение лишь еще больше подготовило их к явлению чудесного».
Дальнейшая карьера Герберта Гувера сделала его 31-м президентом Соединенных Штатов в 1929 году — в последнем году американского Золотого века, когда рядовым гражданам меняли бумажные доллары на золото по первому требованию. Затем последовал крах на Уолл-стрит и Великая депрессия.
Серебро Иоахимсталя к тому времени было давно и полностью выработано. Город превратился в небольшой курорт на минеральных водах со специализацией «по болезням печени и сердца». В 1904 году мадам Кюри осмотрела руду из заброшенных шахт Иоахимсталя и перевезла ее в товарных вагонах в Париж. Из породы, которая дала первые талеры или доллары, ученая выделила в чистом виде два новых элемента, которым дала название радий и полоний. Их открытие иссушило руки Кюри, а потом убило ее, но вдохнуло ужасную новую жизнь в угасающий город, вскоре ставший известным под своим чешским именем — Яхимов. Именно здесь нацисты начали свои эксперименты по созданию атомной бомбы. В коммунистические же времена, когда в Яхимове лечились Герои Труда, политические заключенные добывали в окрестных холмах уран.
Ранним утром в понедельник 16 июля 1945 года США взорвали первую атомную бомбу, начиненную оружейным ураном, в пустыне штата Нью-Мексико. Три недели спустя, незадолго до полуночи 5 августа по вашингтонскому времени, американские летчики сбросили одну атомную бомбу на Хиросиму, другую через несколько дней на Нагасаки, разрушив оба города. Вероятно, Овидий был прав. Так или иначе, уран и доллар — самые яркие символы мощи в современном мире стали дарами небольшого курортного города в Богемских горах.
Истории о том, как рудокопы в одночасье становились богатыми, а в следующую минуту все теряли, многочисленны. Граф Шлик тоже недолго наслаждался роскошью. В 1528 году, спустя девять лет после чеканки первого талера, его дело присвоили Габсбурги. Имперский рейхсталер, названный по-английски риксдоллар, был оценен в восемь испанских реалов. На аверсе этих «испанских долларов» красовалось изображение свитка в форме латинской буквы S, что, вероятно, обозначало Севильский монетный двор, через который проходило все испанское серебро из Америки, и две колонны, которые Геркулес поставил, дабы оградить вход в Средиземное море. Древние мореплаватели полагали невозможным миновать Геркулесовы столпы, но американские сокровища Карла V опровергали это мнение. Поэтому император повелел чеканщикам добавить на монету легенду Plusultra, то есть «дальше предела».
Испанские серебряные доллары являлись основой мировой торговли до середины XIX века: они пополняли сокровищницы всех без исключения монархов, запечатывали глаза умерших в Китае, завлекали полинезийских царьков в лоно христианской церкви, висели грузом на юбках балканских цыганок, служили взяткой в Леванте. Испанцы называли их
2. Охотник за сокровищами
16 ноября 1643 года шестнадцать галеонов и сопровождавшие их корабли отплыли из Пуэрто-Плата в Центральной Америке, чтобы доставить в Испанию добытое за год серебро. Флотилия взяла курс на север, желая выйти в Атлантический океан за Багамскими островами, где ее должны были подхватить западные ветры и течения. Однако через два дня налетел ураган, капитаны приказали убрать все паруса и плыть с голыми мачтами, пока шторм не выдохнется. Ночью «Нуэстра Сеньора де ла Консепсьон» сбилась с курса: наутро ее экипаж обнаружил, что море вокруг пустынно, а корабль несется на «котлы» Багамских островов, где коралловые рифы в беспорядке вспенивали водную поверхность.
Пройти сквозь эти рифы сложно. Отягощенную серебром «Нуэстру Сеньору» ветер бросал из стороны в сторону, в конце концов она наскочила на риф.
Ее днище, вероятно, разорвал зазубренный, словно пила, коралл. По всей видимости, во время удара мачту выбило из опоры. Смерть корабля была скорой. Одна часть экипажа наверняка бросилась молиться, другая оцепенела от ужаса, а некоторые искали плавучие предметы и бросались в море. Через час-два или быстрее все они оказались мертвы, а расколотый корабль с серебром в трюме мертвым грузом опустился на дно нахлестываемого ветром океана. На это судно потратили много труда и умения, с ним связывали надежды, на него уповали. И все внезапно поглотило голодное море, словно корабля никогда не существовало.
Однако это не конец истории. Груз «Нуэстры Сеньоры» вновь явился на свет благодаря усилиям человека, чей невероятный успех изменил не только его собственную судьбу, но и привел к провалу, давшему рождение современным деньгам в Америке.
в 1651 ГОДУ в двух тысячах миль к северу от места кораблекрушения, в большой бревенчатой хижине на берегу реки Кеннебек в Массачусетсе Мери Фипс родила своего двадцать первого ребенка, Уильяма[13]. Мистер Фипс счел родительское бремя слишком тяжелым и умер. Его вдова, разумеется, опять вышла замуж и родила еще восемь детей. Это была большая, шумная, неграмотная семья, жившая охотой и звероловством, фермерством и рыбной ловлей. Их дом был сложен из бревен и не имел оконных стекол.
«Вначале, — писал английский философ Джон Локк, — весь мир был Америкой». Имея в виду дикость и малочисленность населения, страну без связей и удобств. Ферма Фипсов идеально подходила под это описание. Расположенная на скалистом берегу, она была окружена землями индейцев вабанаки. Дальше к северу находились враждебно настроенные французы. Ферма была вне зоны досягаемости или защиты властей Бостона, принадлежала морской империи отмелей и утесов, речных берегов и портов; империи, которая за две сотни лет продвинулась не больше чем на сотню миль вглубь материка. Даже будучи на вершине своего могущества в Атлантике, когда британцы контролировали 1100 миль побережья от Ньюфаундленда до Флориды, колониальная Америка оставалась узкой полоской земли, повернувшейся спиной к лесам, жадно вглядывавшейся в океан и в то, что скрывалось за его просторами. Торговля и сообщение, циркуляция новостей и денег совершались на побережье. В те годы для путешествия, скажем, из Бостона в Филадельфию садились на корабль. И пусть Лондон был далеко, в трех тысячах миль по ту сторону океана, он многим колонистам казался ближе, чем они друг к другу или к неизведанным землям и рекам, лежавшим по ту сторону Аппалачей на западе.
Инстинкт заставлял колонистов держаться берега. Каждое утро солнце поднималось из океана, а тени местных обитателей, шпилей и корабельных мачт клонились к лесам, будто указывая цель трудового дня. По мере движения солнца тени медленно поворачивались, пока вечером, когда наступало время идти по домам, они не вытягивались на восток, к Атлантике. Лишь призраки деревьев подползали ближе, растекаясь в сумерках по недавно распаханным полям.
Участок Фипсов был огромен: землей колонисты были богаты настолько, насколько это не представлялось возможным в Старом Свете. Только рабочих рук для ее возделывания, которых в Англии имелось в избытке и по самой низкой цене, здесь катастрофически не хватало. Фипсы должны были увеличивать их число сами. Владельцы табачных плантаций на юге использовали труд рабов из Африки для возделывания своих полей. Но рабы стоили денег, а наличные были в дефиците. Дальше к северу высокая стоимость рабочей силы спасала бедных и умеряла аппетиты преуспевавших. Джон Уинтроп — первый губернатор Массачусетса описал разговор, произошедший, как говорят, в 1630-е годы между неким Хоули и его батраком.
«Хозяин, вынужденный продать пару быков, чтобы выплатить своему батраку жалованье, сказал тому, что больше нанимать его не будет, так как не знает, чем расплатиться за труд в следующем году. Батрак ответил, что может и дальше на него работать за несколько голов скота.
— Но как я сделаю это, — ответил хозяин, — если я уже все продал?
Батрак ответил:
— Тогда ты можешь работать на меня и снова накопишь на свой скот».
В Старом Свете так никто не разговаривал.
УИНТРОП. Хоули и батрак прибыли из Англии, равно как скот и фураж для него, лезвия топоров, которыми вырубали лес, и гвозди, которыми сколачивали дома. В 1620 году табачные плантаторы покупали себе даже английских жен — «молодых и непорочных девушек», как гласили рекламные афиши, — за сто фунтов доброго табачного листа. В следующем году жена тянула на сто пятьдесят фунтов: цены на табак упали.
Но цены на строительный лес. природное сокровище Северной Америки, держались. Именно неисчерпаемые леса, а не золото были основой скромного достатка колонистов: прямые, податливые бревна без изъяна, добытые в лесах, тысячелетиями не тронутых человеком. В «самой лучшей на свете стране для бедняка», по словам Уильяма Аллена, в которой нищие могли жить как родовитые на их бывшей родине, размах перекрытий сараев и домов достигал сорока футов, а то и больше. «Во всей Европе не кладут таких больших каминов, как в Новой Англии. — писал один памфлетист в 1630-е годы. — Бедный батрак, то есть, по нынешним меркам, владелец 50 акров земли, может позволить себе спустить больше дров на отопление, чем многие благородные в Англии». Корабельная партия строевого леса стоимостью в 300 фунтов стерлингов могла быть продана в Южной Европе за 1600 фунтов.[14] поэтому лесопилки поднимались все выше по рекам. К 1665 году на реке Пискатаква работало больше двадцати лесопилок, и производительность каждой в двадцать раз превышала итог работы двух пильщиков, позволяя распускать на доски четырнадцать массивных сосен за день.
Удары стальных топоров и визг пил задавали ритм белой американской цивилизации. Вплоть до появления синих джинсов и заказа товаров по почте, до дня, когда перепись сообщила, что
По мере того как топор вгрызался в кромку леса, в его сердце прокрадывались деньги — безмолвные, словно охотники-индейцы. Деньги преображали жизнь леса, оценивали и обесценивали его, готовили к появлению ферм белых людей.
Деньги пришли вместе с торговлей пушниной и нефтяным бизнесом семнадцатого столетия. Потребность в теплой одежде жителей Северной Европы стимулировала спрос, вовлекший одновременно Россию и Америку в орбиту Европы. В этом процессе участвовала и семья Фипсов. Юный Уильям Фипс «в детстве провел немало утомительных дней за охотой и рыбной ловлей» ради бобровых и лосиных шкур, меха выдры и даже медвежьих шкур. Однако в одиночку белые звероловы не могли покрыть спрос: некоторое представление о его масштабах дают десять тысяч бобровых шкурок, которые Коннектикут ежегодно отправлял в Европу. Поселенцы продавали индейцам ружья и изобрели деньги. Индейцы поддались соблазну, невыгодность и гибельность которого не могли предвидеть, впрягшись в торговую цепочку, тянувшуюся из лесных чащоб до самой Пикадилли.
С американского конца эта цепь была сделана из небольших раковин, нанизанных на нить непонимания. Каждое лето на протяжении сотен, а может и тысяч, лет индейцы собирали эти раковины на песчаных отмелях Новой Англии, от Лонг-Айленда до Род-Айленда. С наступлением праздных зимних месяцев они использовали каменные сверла, чтобы сделать так называемый вампум: белый — из колумнеллы и внутренних завитков раковин береговых улиток, черный — из колумнеллы раковин обыкновенных двустворчатых моллюсков, или венусов. Индейцы энергично полировали цилиндры длиной в четверть дюйма на гладком щебне и плотно нанизывали их на веревки или сухожилия животных, получались связки по 360 бусинок, которые колонисты называли
Современные экономисты назвали бы вампум примитивными деньгами: возможно, потому, что такими деньгами экономисты не управляют. Колонисты рассматривали его так же и, значит, могли заставить работать еще лучше. Они устанавливали курс обмена вам пума в шиллингах и пенсах, в соответствии с мехом, который приобретали, и заимствовали то, что принимали за индейскую систему расчета, согласно которой один черный вампум стоил шесть белых. С точки зрения индейцев, вампум не являлся примитивными деньгами: он вообще не был деньгами, а для его изготовления требовалось большая сноровка. Вампум имел значительную ценность в обществе аборигенов, но не потому, что в обмен на него можно было что-то купить или продать. Сплетенный в узорчатые пояса, вампум был свидетельством целого ряда обменов. Голландские и английские колонисты инстинктивно считали количество раковин в поясе, а индейцы придавали значение рисунку и тому, каким материал был на ощупь, а также самому их наличию. Ведь пояса давались и принимались в ходе церемоний, отмечавших дипломатические соглашения, вампум был знаком доблести или свидетельством высокого статуса. Узор по сути представлял собой мнемоническое письмо, напоминавшее о прежних соглашениях или схватках. По поясам племени старейшины рассказывали его историю. Могущественные вожди забирали их с собой в могилу. Утрата вампума наносила удар по идентичности племени.
Живших на побережье индейцев принуждали подносить вампум в качестве дани более могущественным соседям: вот тогда он походил на деньги. А потом появились белые поселенцы. В 1644 году они «оштрафовали» наррангасеттов на две тысячи фатомов вампума, выплачиваемых в рассрочку ежегодно: по фатому с каждого взрослого пекота, по половине фатома — с юноши и по ладони[17] — с каждого ребенка в племени. Производство должно было резко вырасти, поэтому береговые отмели стали ареной ссор и стычек. Тем временем белые отсылали вампумы в леса, где обменивали раковины на меха, хотя цена поясов незаметно, но неумолимо понижалась.
Лондонские леди тех времен (как и теперь) не жили в гармонии с лесом за три тысячи миль по ту сторону океана. Результатом стало истребление живой природы. Племена слишком поздно спохватились, что охотятся в опустевшем лесу. Двадцать тысяч лет назад их предки за невероятно короткий срок истребили неуклюжих гигантов Северной Америки.
Теперь олени и бобры, волки и еноты последовали за гигантскими ленивцами, мамонтами и мастодонтами. В поисках свежей дичи индейцы стали мигрировать на запад, вторгаясь на территорию других племен.
Поделиться книгой: